Текст книги "Очерки круизной океанологии"

Дальше Ревич перешел к рассказу о конкретных проектах по влиянию климата на здоровье, и я потерял нить доклада, но тут вдруг услышал:

– По результатам этого проекта мы недавно опубликовали коллективную статью в серии «Вклад России в Международный полярный год».

Как сказала бы Анастасия Заворотнюк, с этого места, пожалуйста, подробнее. Дело в том, что наш институт совместно с Институтом географии издал в той же серии том «Морские и наземные экосистемы». Так получилось, что мне пришлось плотно заниматься его техническим и отчасти смысловым редактированием, по ходу дела я его прочел не меньше трех раз и стал считать в некотором роде своим произведением. Когда мне в руки попал свежеизданный том «Проблемы здравоохранения и социального развития Арктической зоны России», я тут же в него углубился в поисках промахов у конкурентов.

Больше всего оправдала надежды та самая статья, упомянутая выше, под заголовком «Климатические изменения как фактор риска здоровью населения российской Арктики». 60 страниц, 13 авторов из Москвы, Новосибирска и Якутска во главе с Б. А. Ревичем (по алфавиту он, конечно, не первый). Статья начинается с небольшого обзора почти с таким же заголовком, на чем можно было бы и остановиться. Но дальше последовало изложение большого отчета о влиянии климата на здоровье жителей Якутии и прежде всего ее столицы. По ходу дела авторы незаметно для себя пере шли от климата к погоде и занялись изучением зависимости смертности от волн тепла и холода. Подтвердился известный факт, что перепады температуры повышают смертность, если не от всех причин, то от сердечных болезней – определенно, причем одинаково опасны и холод, и тепло. Поскольку климат Якутска за последнее десятилетие заметно потеплел, рекорды холода не повторяются, а жара наблюдается чаще, остается предложить местным властям организовать летний климатический курорт в Тикси (там, правда, исследования не проводились).

Такую «статью в статье» тоже можно было бы напечатать отдельно, но тогда не получилось бы фундаментального научного труда. Поэтому дальше последовало пространное заключение с обзором мирового опыта адаптации населения к изменениям климата. Поскольку международная общественность озабочена прежде всего потеплением, Ревича и соавторов повело в сторону борьбы с последствиями жары в Риме, Филадельфии и других подобных местах. Заканчивается статья вполне уместными для воронежского лета рекомендациями о том, что надо не выходить на солнце от 11 до 13 часов (я бы сказал, что можно и дольше), уменьшить активную физическую нагрузку, принимать легкую пищу с минимальным количеством жира, и так далее. В последнем абзаце авторы все-таки вспомнили, куда предназначена статья, и резонно написали, что «подобные планы должны быть созданы и в российской Арктике с учетом ее природно-климатических особенностей».

Доклад Ревича затянулся на классические «минут сорок», и ведущая явно чувствовала себя неуютно. Прерывать такого гостя нехорошо, но за ним незримо толпились следующие двадцать три докладчика. В результате до обеда успели послушать человек семь. Это была уже чисто региональная климатология, по ходу которой я обратил внимание разве что на двух юных участниц из Томского университета (они сидели рядом со мной и выявились на перекличке). Первая, высокая блондинка обычной внешности, не без гордости представившись бакалавром ТГУ, сделала сообщение об экстремумах температуры воздуха и ветра в Томске. Не обошлось без вопроса на засыпку от кого-то из пожилых климатологов: «Покажите еще раз фото метеостанции. Там на заднем плане деревья – не могла ли за период наблюдений увеличиться защищенность и повлиять на результаты по ветру?» Докладчица согласилась, что могла, хотя можно было возразить, что не вся сибирская тайга выросла за последние полвека, есть леса и постарше.

Другая, невысокая брюнетка с изящными восточными чертами лица (кажется, есть сибирские татары или даже томские?), зачем-то сделала работу по пространственно-временной изменчивости климатических характеристик, используемых в строительстве, и должна была доложить ее на той самой несостоявшейся секции под моим председательством (эта тема, в виде исключения, действительно отвечала названию секции). Но докладчиков расставили в порядке следования в программе, наша секция была последней, так что на трибуне никого из своих возможных подопечных я не увидел.

После утреннего заседания в программе был анонсирован «семинар-презентация приборно-экспериментальной базы гидрометеорологической лаборатории факультета географии, геоэкологии и туризма», но организаторы благоразумно воздержались от этого предложения. Вернувшийся в президиум профессор Куролап сказал что «докладчики – взрослые докладчики – приглашаются в аудиторию 309», и был объявлен перерыв. Я направился к выходу.

– Мурманск, куда же вы? Давайте с нами, в 309-ю. А на фуршете почему не были?

Это был первый и последний мой личный контакт с Куролапом и вообще с учеными города Воронежа (кому интересно, научную биографию и фото Куролапа легко найти на сайте, упомянутом в начале очерка). Пришлось отговориться, что от фуршетов уже как-то отвык, а теперь хочу раньше вернуться и отдохнуть в гостинице. Он не настаивал.

Вот, собственно, и всё. А почта неожиданно быстро доставила в Мурманск том трудов конференции. Он издан тиражом 300 экземпляров, что не превышает количество представленных в нем авторов, так что в моей библиотеке еще одним раритетом стало больше.

Июль 2012

Посторонние мысли и попутные наблюдения

Россия, кто и как ее понимает

 
Люблю тебя, моя страна,
Ты так огромна, так странна,
Так часто тянешь меч из ножен,
Так много маешься и врешь,
Так много терпишь гнусных рож,
Но разве я в другой возможен?
 

Д. Быков

Тем, кому не понравился этот эпиграф, могу предложить на выбор еще такие:

«Идет страна моя ко дну / Со мною заодно, / И мне обидно за страну / И боязно за дно» (И. Иртеньев);

«День воскресный прожигая, / Человек жует беляш, / А вокруг страна такая, / Что не хочешь, а предашь» (Т. Королева).

Две первые цитаты – из недавних публикаций, а третья – из стихотворения, опубликованного на 16-й странице «Литературной газеты» в 1995 году, причем фамилия этой поэтессы с тех пор мне ни разу не встречалась.

В диапазоне между патриотизмом и изменой Родине (пусть только в мыслях) существует ниша лояльности, чуть ли не единственно возможная во времена больших перемен. В моем городе Львове долгожитель, чей сознательный возраст пришелся на 1914-1991 годы, сменил бы государственную принадлежность восемь раз, не покидая своего города (и если бы при каждом таком событии оставался активным сторонником прежней власти, то вряд ли стал бы долгожителем).

У моего поколения такая смена была только однажды, когда в декабре 1991 года Советский Союз прекратил свое существование «как субъект международного права и геополитическая реальность» (точная формулировка из соглашения «О создании Содружества Независимых Государств»). Отсюда должно следовать определение России как одной из 12 геополитических реальностей, образовавшихся на месте прежней и объявивших себя субъектами международного права. Полюбить ее у меня так и не получилось. Рискну сказать, что если кто-то сумел узаконить новые границы таким образом, что Москва и Ленинград оказались по одну сторону, а Киев и Одесса – по другую, то обе территории можно резать и дальше – больно не будет.

К слову, образ львовского долгожителя – не вполне вымышленный. Один из способов дожить до ста лет состоит в том, чтобы всю жизнь или большую ее часть провести во Львове, профессионально занимаясь музыкой. Это подтверждается биографиями композиторов С. Ф. Людкевича (1879–1979) и Н. Ф. Колессы (1903–2006). Людкевич особенно интересен тем, что все его главные достижения пришлись на последнюю четверть жизни: опера «Олекса Довбуш» (о карпатском полевом командире XVIII века) – 1955 год, звание народного артиста СССР – 1969 год, звание Героя Социалистического Труда – 1979 год. Зато Колесса полностью вписался в хронологические рамки, о которых было сказано выше.

За Россией осталась ее уникальная география, и это становится поводом для геополитического глубокомыслия:

«Существует мнение, что Россия – “…самая большая по территории страна в мире, однако имеет неудачное расположение относительно основных маршрутов судоходства”. Такая оценка современного географического положения нашей страны на первый взгляд не лишена определенной объективности, однако на самом деле она носит пропагандистский характер и преследует цель отвратить наш народ от стремления полностью участвовать в освоении пространств и ресурсов Мирового океана» (Синецкий В. П. Поиск закономерностей // Теория и практика морской деятельности. Вып. 12. М.: СОПС, 2007. С. 1–304. У автора указан источник цитаты: Географический справочник ЦРУ. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. 426 с.).

Среди носителей этого ложного мнения был и классик русской литературы, о чем В. П. Синецкому для сохранения душевного равновесия лучше не знать:

«Россия – страна земледельческая, и уж как-то чересчур континентальная. Растянулась она неуклюже, натуральных границ не имеет; рек мало, да и те текут в какие-то сомнительные моря» (Салтыков-Щедрин М. Е. За рубежом).

Конечно, Россия, как историческая, так и современная, способна внушать сильные чувства: «Россия! Я всем существом тянусь к этой стране, которая превратила в ничто мою родину» (Из записных книжек Эмиля Чорана // Дружба народов. 2001. № 5).

Вроде бы ничего смешного, пока не выясняется, что родина этого автора – Румыния, и, значит, только Россия помешала ей занять достойное место в мировой цивилизации.

О жизнеспособности России и ее составных частей беспокоились и в прошлом. Вот цитата, которую можно было бы увековечить в мраморе где-нибудь в Казанском кремле: «Необходимо ли существование мелких автономных республик Российской Федерации вообще и, в частности, существование Татарии?» (Вопрос председателя СНК Татарской автономной республики С. Г. Саид-Галиева, 1921 г. // В. И. Ленин. Полное собр. соч. Т. 53. С. 45). Эту цитату я взял из вторичного источника и пока не знаю, что ответил Ленин этому деятелю.

В те годы существование не то что Татарии, но и России как таковой считалось временным явлением. Можно напомнить Маяковского с его призывом, «чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Его перестали изучать в школе как раз тогда, когда это снова стало актуальным. Но интересно, что на исходе советского времени, когда революционный энтузиазм давно прошел, допускались высказывания в том же духе: «В отдаленном будущем будет единое коммунистическое общество с единым этносом – землянами, с единым языком – землянским» (Итс Р. Века и поколения. Л.: Лениздат, 1986. С. 233).

Если оценивать будущее России по ее молодому поколению, то оснований для оптимизма немного. Конечно, с моей стороны это выглядит обычным возрастным пессимизмом, но вот для сравнения две цитаты: «Могу засвидетельствовать ряд прекраснейшихкачеств русской рабочей аудитории – прежде всего ее подлинное стремление к знанию и интеллектуальную честность» (Ходасевич В. Ф. Некрополь. М.: Вагриус, 2001. С. 263). А ведь этот автор совсем не симпатизировал ни Советской власти, ни победе рабочего класса.

«Одно время считалось, что тяга к знаниям принадлежит к числу безусловных рефлексов, как рефлекс голода и пола. Но, похоже, в молодом поколении этот рефлекс начинает затухать» (Лакшин В. Я. // Литературная газета», 13.05.87. С. 12).

Чтобы закончить этот раздел не так пессимистично, приведу отрывок из стихотворения Игоря Северянина, написанного в не очень дальней эмиграции (Усть-Нарва, по-эстонски – Нарва-Йыэсуу) и датированного 1936 годом. (В полном тексте есть еще одна строфа, но она невыразительна и скорее ослабляет впечатление).

 
Я не завистлив, нет, но зависть
Святую чувствую порой,
Себе представив, что мерзавец –
Турист какой-нибудь такой, –
Не понимающий России,
Не ценящий моей страны,
Глядит на Днепр в часы ночные
В сияньи киевской луны!
 

Заголовок этого стихотворения (хотите – верьте, хотите – проверьте) – «За Днепр обидно» (Северянин Игорь. Стихотворения. М.: Сов. Россия, 1988. С. 369).

Вокруг «Плейбоя»

Многие, очевидно, помнят, какой успех имело неосторожное высказывание участницы телемоста СССР – США, прозвучавшее в конце 80-х годов: «В СССР секса нет!» Перефразируя Черчилля, можно сказать, что еще никогда в истории такое множество людей не придуривалось столь длительное время по такому пустяковому поводу.

Конечно же, в СССР не было секса как области быта и культуры, которая нашла свое самое полное воплощение в журнале «Плейбой». Само это слово появилось от силы полвека назад и еще долгое время относилось только к недоступному для нас образу жизни. В русском литературном языке его не было (не принимать же всерьез «соитие», о котором шла речь выше, см. «Мысли и за метки о науке»), а в просторечии пользовались словом, рифмующимся с одним из водных видов спорта. Похоже, что борцы за чистоту русского языка как-то упускают это из виду. Во всяком случае, выпады против «брокеров», «дилеров», «брифингов», «инаугураций» и т. п. встречаются часто, а вот «секс» в этих дискуссиях не фигурирует.

Когда в середине 90-х годов стала выходить русская версия «Плейбоя», все другие мыслимые запреты уже были сняты, и это событие прошло почти незамеченным. Могли бы мы представить во времена своей молодости, что в Мурманске XXI века (не сильно изменившемся внешне) «Плейбой» со всеми его цветными картинками будет продаваться в газетных киосках на русском языке по доступной цене и пользоваться очень слабым спросом? Не помогает и участие весьма достойных авторов (в разные годы – Аксенов, Битов, Собчак с Нарусовой, Акунин, С. Лем, Б. Стругацкий и много других).

Одна из самых ярких мыслей о «Плейбое» была высказана экспромтом в спортивном обзоре на радио «Маяк» и, вполне возможно, бесследно растворилась в мировом эфире. Пользуюсь случаем закрепить ее на бумаге и электронных носителях. Комментатор, фамилию которого я не услышал, но, судя по голосу и стилю, довольно пожилой, рассказывал об успехах молодой пловчихи (ее фамилию я помню, но, в отличие от таких звезд «Плейбоя», как Иоланта Чен и Светлана Хоркина, спортивной знаменитостью она не стала): «И еще она недавно сфотографировалось для журнала “Плейбой”. Раньше такое нельзя было себе представить, а теперь мы понимаем, что это вполне нормально. В самом деле, что плохого в том, чтобы увидеть красивое тело, сформированное спортивными занятиями? По сути, это ведь пропаганда здорового образа жизни!»

Остается только пожалеть легендарного основателя и издателя «Плейбоя» Хью Хефнера. Как известно, несмотря на преклонный возраст, он продолжает вести дела, по-прежнему позирует в компании своих подружек, но так ведь и умрет, не узнав, чем он занимался на самом деле и в чем была его главная польза для общества.

Раздел «Советчик» (ответы на вопросы читателей) в «Плейбое» ведется вполне серьезно и доброжелательно, но однажды (ноябрь 2004 года) читатель и редакция оказались достойны друг друга.

Читатель Кирилл из Екатеринбурга:

«Моя подруга великолепна в постели и очень хороша собой. Но интеллектуальный багаж у нее крайне скуден – поговорить нам абсолютно не о чем. Может быть, ее в библиотеку записать?»

Редакция:

«Не исключено, что твое мнение об интеллекте твоей подруги изменится, если ты попробуешь поговорить с ней сразу после секса. Медики утверждают, что во время полового акта в женском организме вырабатывается особый гормон окситоцин, усиливающий способность к ясному и глубокому мышлению. Если и это не помогает – остается только в библиотеку…»

Это хорошо уже само по себе, но у меня по меньшей мере дважды была возможность развить эту тему (правда, только на словах, а не на деле). Первый такой случай был на небольшом застолье кафедры географии, в котором участвовали две преподавательницы – одна молодая и внешне интересная, другая уступала ей в обоих отношениях, что отчасти компенсировалось званием «Заслуженный учитель РФ». Для нас важно, что обе были благополучны в семейной жизни, а в то время параллельно работали над кандидатскими диссертациями по методике преподавания географии. Это их подружило, и младшая коллега со смехом рассказывала, как старшая будит ее по телефону зимним воскресным утром и строго напоминает, что пора вставать и собираться в областную научную библиотеку. И некому было им подсказать, что есть способ набраться ума, не выбираясь из постели в темноту и мороз.

Другой случай требует более подробных пояснений, но думаю, что стоит этого. В 2007 году областная библиотека затеяла интернет-проект «Звезды светят всем», в котором представители мурманской интеллигенции должны были ответить на вопросы анкеты о месте книги и библиотек в их жизни. Меня каким-то образом вычислили и нашли в педагогическом университете во время вечернего занятия с заочниками. Уклониться было неудобно, и я взял анкету.

Дальнейшее общение шло по электронной почте уже не с той женщиной, которая дала мне анкету, а с другой, которая, наверное, и организовала эту затею. Я ответил на все вопросы, затруднившись только двумя из них: «есть ли у Вас жизненный девиз» и продолжить фразу «Библиотека – это…». Постоянного девиза у меня нет, а фразу о библиотеке, если читатель не забыл начало этого сюжета, легко можно было бы продолжить в меру своей испорченности. Помимо этого, мне пришло в голову только одно: «Библиотека – это последняя радость пенсионера», что я и написал в анкете.

Анкету мне вернули с замечаниями на полях: по поводу библиотечного афоризма – «может быть, что-нибудь более оптимистичное?», а по поводу девиза – что это важный пункт, и его желательно отразить. На это я мягко возразил, что подобное анкетирование предполагает добровольность ответов, но один жизненный принцип у меня действительно есть: «Если надо, но очень не хочется, то необязательно». Это и в самом деле несправедливо забытый афоризм, промелькнувший лет двадцать назад в одном из юмористических журналов. Думаю, что не только мне он подходит намного больше, чем общеизвестное «Если нельзя…».

На этом наша переписка прекратилась. Проект состоялся, и моя анкета туда попала, в чем можно удостовериться по одной из ссылок на фамилию «Дженюк». Но я ее так и не раскрыл, чувствуя какую-то неловкость от всей этой затеи.

Лучший, на мой взгляд, интеллектуальный анекдот XX века был напечатан лет десять назад не где-нибудь, а в «Плейбое». В доказательство перескажу его здесь, тем более что для застольного рассказа он слишком длинен и предполагает нереально высокий уровень слушателей (без библиотеки и в самом деле не обойтись).

«Мальчику родители подарили на день рождения мяч. Он вышел во двор, но здесь его не любят – слишком воспитанный, из интеллигентной семьи, – и играть с ним никто не захотел. Попробовал поиграть сам, ударил по мячу и тут же разбил окно дворницкой. Выбегает разъяренный дворник, гонится за мальчиком, а тот, убегая, думает: “И зачем я пошел во двор, ведь знал, что такой неумелый, неприспособленный… А как бы хорошо было сейчас сидеть у настольной лампы, читать книгу писателя Хемингуэя «Старик и море»…”

А в это время…

Хемингуэй на Кубе сидит в кресле-качалке, с отвращением отхлебывает из бутылки и думает: “Эта проклятая жара, это гнусное пойло, никакого общества. А как было бы хорошо сейчас оказаться в парижском кафе с Жаном-Полем Сартром, рассказать ему о своих приключениях…”

А в это время…

Жан-Поль Сартр сидит на террасе парижского кафе и думает: “Этот осточертевший абсент, эти пустые разговоры, никчемное времяпрепровождение. А как было бы хорошо сейчас встретиться на московской кухне с Андреем Платоновым, поговорить с ним о смысле жизни, о будущем человечества…”

А в это время…

Дворник Андрей Платонов бежит по двору за мальчиком и думает: “Догоню – убью на хрен…”»

Анекдот не становится хуже от того, что Платонов, вопреки легенде, не работал дворником. По свидетельству кого-то из современников, он жил во дворе не то Союза писателей, не то Литературного института, и оттуда видели, как он наводит порядок под своими окнами.

Несогласование времен

«Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», но при этом оставляем документированные высказывания, которые по мере развития событий иногда становятся намного интереснее, чем были изначально. Материалы этой подборки слабо упорядочены по времени, месту и тематике, но все они подходят к заголовку этого раздела.

Самая уязвимая группа авторов, подверженных несогласованию времен – футурологи. Едва ли не самый глобальный из пессимистических прогнозов был дан основателем «Римского клуба» Аурелио Печчеи:

«Прямо мороз пробирает, как только подумаешь, что через 10 лет нас будет пять миллиардов, а в 1995 году – шесть, в три раза больше, чем в 1925 году. Интересно, как можно будет жить в таком муравейнике?» (Печчеи А. Человеческие качества. М.: Прогресс, 1985. С. 76 [Итальянское издание – 1977 г.]).

Как выяснилось, жить можно, и многим, не в последнюю очередь в Италии, совсем неплохо. Более того, эти миллиарды, которых теперь стало уже семь, предпочитают сбиваться в муравейники, уходя с пригодных для жизни пространств.

Отечественный футуролог И. Бестужев-Лада, в отличие от предыдущего автора, дожил до горизонта прогноза и мог сам убедиться в его несостоятельности:

«Есть все основания полагать, что к 2000 году Луна, Марс и, возможно, Венера, покроются научно-исследовательскими станциями землян» (Бестужев-Лада И. Из предисловия к т. 14 «Библиотеки современной фантастики. М.: Мол. гвардия, 1967).

Здесь особенно впечатляет слово «возможно», но в те годы подобный прогноз был в порядке вещей (если учесть, что между первым проникновением в околоземное пространство и первыми межпланетными полетами прошло не более пяти лет).

Несколько позже вполне серьезно обсуждался проект поселения на Марсе, разработанный неким немецким ученым. Поскольку на поверхности Марса трудно создать приемлемые условия жизнедеятельности, было предложено разместить людей на глубине 10 км, а необходимую для этого полость образовать направленным ядерным взрывом. Автор заранее позаботился и о названии для этой марсианской станции: «Райская долина» (Проф. В. Кляйнвехтер, ФРГ, по материалам дискуссии о международной лаборатории на Марсе // Химия и жизнь. 1973. № 12. С. 17).

Следующий материал не имеет ничего общего с предыдущим, за исключением оригинальности взгляда на райскую жизнь. Но в этом случае автор уже спустя 3–4 года мог убедиться, что его фраза перестала быть метафорой:

«Славный город Душанбе, розовый, знойный город, просить командировку в который все равно, что проситься в рай на казенный счет» (Лиходеев Л. Семь пятниц. М.: Сов. писатель, 1987. С. 361).

В политической литературе несогласования времен встречаются постоянно, и интересными бывают только некоторые неожиданные высказывания. Например, те читатели, которые знают о Юрии Афанасьеве и его месте в событиях конца 80-х – начала 90-х годов, могут оценить его обеспокоенность:

«Не окрашивается ли иногда чувство советского патриотизма в трехцветные оттенки дооктябрьских великодержавных раскрасок?» (Ю. Афанасьев, по материалам чтений к 70-летию Октября в Историко-архивном институте // Наука и жизнь. 1987. № 9. С. 58).

Очень незрело выступил Никита Михалков чуть ли не в первые дни существования новой России:

«Все семьдесят с лишком лет государство транжирило то, что нашей стране Бог ниспослал. Мы продавали не продукты своего труда, а дарованное свыше – нефть, уголь, газ, руду, всё то, к чему не были приложены наши руки» (Михалков Н. Земля и культура // Комсомольская правда, 16.01.1992).

Журналист Мэлор Стуруа, наверное, знаком только старшему поколению. Он работал в «Известиях», написал большую книгу об Англии, которая была слишком тенденциозной даже по понятиям того времени. Намного лучше, например, выглядел Всеволод Овчинников, которого и теперь переиздают и перечитывают («Корни дуба», «Ветка сакуры»). Но Овчинников остался на родине, а Стуруа переехал в США, причем сохранил связи с «Известиями» и, по крайней мере до середины 2000-х годов, присылал туда из Миннеаполиса очерки о звездах шоу-бизнеса и спорта, личной жизни политиков и на другие беспартийные темы, не упуская случая попутно высмеять советские понятия и ценности. А на дальних библиотечных полках сохранилось:

«Мне нередко доводилось встречаться на Западе с бывшими коммунистами (какое противоестественное сочетание, не правда ли?) В разговорах с ними, даже с наиболее отпетыми и хамоватыми, я всегда чувствовал, как над ними довлеет стыд и тоска. Они цепляются за булыжные мостовые Мадрида, вернее, за воспоминания о них, ибо все остальное в их жизни – грязь и мрак, и они отлично сознают это. Некоторые цинично именуют свое прошлое “грехом молодости”, но втайне лелеют надежду, что именно в этом “грехе” – единственный шанс искупления. Ведь не может же человек, каким бы чудовищем он ни был, посадив к себе на колени внука, рассказывать ему о том, как он предал друзей, с которыми сражался на баррикадах» (Стуруа М. Время по Гринвичу и по существу. М.: Известия, 1969. С. 410).

[О митинге греческих антифашистов, Лондон, 1968 г.] «Во мне поет радость, радость утоленной романтической жажды, которая нестерпимо мучит мое поколение, родившееся слишком поздно для того, чтобы принять участие в штурме Зимнего или рейхстага, в обороне Сталинграда или Мадрида. Не стоит обманывать себя – эта жажда не утоляется так называемой “героикой будней” – ни трудовыми вахтами у станков, ни даже блужданием поисковых партий геологов. У гитары геологов, при всей моей любви к ней, нет чего-то такого, что бы поставило ее в один ряд с гармоникой Василия Теркина. Я чуть ли не с детства знаю наизусть светловскую “Гренаду”. Но, быть может, только в этот памятный воскресный день в Лондоне, следуя за живым язычком пламени, который несли в своих грубых и нежных руках греки-антифашисты, я действительно ощутил и понял, почему хохол из светловской “Гренады” готов был сложить голову за землю и волю неведомой ему испанской “волости”» (Там же. С. 411).

Самое интересное, что его никто не тянул за язык. В брежневские годы такой юношеский пафос был уже не очень уместен, притом автор был уже 40-летним мужчиной. К этому стоит добавить информацию о Мэлоре Стуруа из Википедии: «Заслуженный работник культуры РСФСР, лауреат премий им. В. В. Воровского и А. Н. Толстого, профессор Института общественных отношений имени Губерта Хэмфри Миннесотского университета».

Попутно можно отметить, что для памяти Вацлава Воровского такое награждение теперь выглядит оскорбительным, зато в случае Алексея Толстого награда и герой соответствуют друг другу.

Некоторая громоздкость предыдущего сюжета компенсируется лаконичностью следующего (автор – литератор и защитник природы, мне он известен по книге о путешествиях по Карелии):

«Я убежден, что вот-вот экологическая грамотность поднимется такой же волной, как недавно поднялась волна трезвости!» (Онегов А. // Советская Россия, 05.07.86).

Язык расширяется, появляются новые синонимы, не всегда пристойные, и от этого меняется восприятие старых текстов. Почти хрестоматийные примеры: письмо Татьяны к Онегину («Кончаю… Страшно перечесть…») и «Резиновая Зина» из стишка Агнии Барто. Недавно мне попалась на глаза фраза из письма, которое одна немолодая интеллигентная женщина полвека назад написала другой, а третья такая же опубликовала их переписку уже в наши дни (точная ссылка здесь вряд ли уместна): «У нас после мороза наступила оттепель с дождем. Хожу осторожно, боюсь трахнуться».

Более тонкую игру смыслов я обнаружил в стихотворении С. Маршака: «Три смелых зверолова / Охотились в лесах. / Над ними полный месяц / Сиял на небесах. / – Смотрите, это месяц, – / Зевнув, сказал один. / Другой сказал. – Тарелка! / А третий крикнул: – Блин!»

Дальше они так же путаются среди других обычных предметов, и становится понятно, что это не рассказ о встрече с НЛО и первой реакции на нее.

К следующей цитате хорошо подходит заголовок «Их нравы»:

«Нет девушки в университетском городе, которая в двадцать четыре года не имела бы кое-какого опыта в сердечных делах» (Лондон Д. Железная пята. Собр. соч. Т. 6. М.: Правда, 1961. С. 145).

При перечитывании не такой уж старой научно-популярной книги раздражает часто употребляемое сокращение в русской транскрипции: СПИД (SPID) – Submercible Portable Inflatable Dwelling (СПИД был заякорен не дне… Обитатели СПИДа… после очередной вахты в СПИДе…) (Соул Г. Подводные границы. Л.: Гидрометеоиздат, 1973. С. 45 и далее).

Интересное сочетание названий промелькнуло в случайно прочитанной заметке:

«[Лекарства по гуманитарной помощи от Франции] попадут в больницу им. Скворцова-Степанова, больницу св. Николая Чудотворца и другие психиатрические стационары» (Известия, 02.07.99).

Наводит на мысль о возможности укрупнения лечебных заведений Петербурга и создания объединенной психбольницы имени Скворцова-Степанова и Николая Чудотворца.

А вот заголовок книги, который в год ее издания не мог привлечь внимания, а спустя несколько лет должен был вызывать легкое потрясение:

Кокоулин Л. И. Колымский котлован. Из записок гидростроителя. М.: Профиздат, 1980. (Издание удостоено премии ВЦСПС и Союза писателей СССР).

На читателей, знающих политологию, должен произвести впечатление промах великого русского историка:

«Из предположений или мечтаний Екатерины II одни, как, например, мысль об освобождении крестьян, были осуществлены после нее так, как она и не мечтала, и не сумела бы осуществить, если бы на то решилась, а другие были упразднены самой жизнью как излишние, каковой была мысль о создании среднего рода людей [курсив автора] в смысле европейской буржуазии» (Ключевский В. О. Екатерина II // В. О. Ключевский. Афоризмы и мысли об истории. М.: ЭКСМО, 2007. С. 267).

Большой железнодорожный узел Шепетовка на полпути от Киева до Львова дал нашей бывшей стране двух выдающихся деятелей Ленинского комсомола. Там начал свою революционную деятельность Николай Островский и описал это в романе «Как закалялась сталь». Впоследствии в Шепетовке был открыт его музей (вряд ли сохранившийся до нашего времени). А в 1949 году там родилась Валентина Матвиенко, в будущем первый секретарь Ленинградского обкома ВЛКСМ (шепетовское происхождение могло в этом помочь, а вот надрываться на строительстве узкоколейки ей уже не понадобилось). Весь ее дальнейший жизненный путь легко проследить по Википедии. Интересно, что среди многочисленных званий и наград у нее есть пять церковных орденов – преподобного Сергия Радонежского двух степеней, святой равноапостольной княгини Ольги, тоже двух степеней, и какой-то особенно трогательный орден мученика Трифона II степени. (А вот сколько орденов было у комсомола, пять или шесть? Я уже забыл, а Матвиенко, наверное, помнит – сотни раз должна была задавать этот вопрос вступающим в комсомол.)