Текст книги "Очерки круизной океанологии"

Берег турецкий

На следующий день мы прошли уже знакомым проливом Кафиревс (за две февральские недели вершины гор на острове Эвбея успели покрыться снегом), преодолели большой пустынный отрезок в Эгейском море вдали от его многочисленных островов, и к вечеру неожиданно рано впереди открылись берега слева и справа, а вскоре – вход в Дарданеллы. Приход в Стамбул планировался на следующее утро, и судно явно шло с большим запасом времени, который очень пригодился бы на предыдущих заходах.

Сразу за входным мысом на левом берегу можно было увидеть два памятника, один – в виде обелиска, другой – в виде арки. Не было сомнений, что они поставлены после Первой мировой войны в память о галлиполийской операции, но я так и не узнал, который из них турецкий, а который – английский. Здесь была еще широкая часть пролива, дальше он сузился, но в наступившей темноте только по сгущению огней можно было угадать городок Чанаккале, самый большой на этом отрезке пути.

Как ни закален был Корешков всеми пройденными городами, Стамбул его особо беспокоил. Не столько сам город, по которому у нас всё равно не планировалось свободных прогулок, сколько стамбульский рынок, о котором все были давно наслышаны по рассказам и инструктажам. Это место славится как богатством и дешевизной торговли, так и тем, что женщинам там настоятельно не рекомендуется ходить в одиночку, а особенно – подниматься на второй этаж, откуда они рискуют вернуться опытнее, чем были, а то и вовсе не вернуться.

И до этого во всех городах обязательной программой интересовались меньше, чем произвольной, но в Стамбуле это было особенно наглядно. Похоже, что уже никого не волновали двухтысячелетняя история и смена пяти цивилизаций, интерес к музеям и памятникам тоже был минимальным. Тем более прошло незамеченным редкое совпадение, которым мало кто может похвастаться даже из самых бывалых путешественников: буквально за одну неделю мы побывали в Риме как таковом, или первом Риме, теперь впереди у нас был второй Рим, а вслед за ним предстояло на короткой пересадке между поездами посетить еще и третий, после которого, как известно, четвертому уже не быть.

Мы еще не вернулись в русскую зиму, но непреклонно к ней приближались. Утром на подходе к Босфору было чуть выше нуля, и сквозь густой туман проступали в лучшем случае силуэты знаменитых мечетей. «Армения», как самолет перед посадкой, сделала один лишний круг в горловине бухты Золотого Рога, после чего благополучно пришвартовалась у морского вокзала на ее северном, более современном берегу. [Только теперь подумалось, что судно с таким названием и не могло рассчитывать на теплый прием в Турции.] Рядом была пристань местного сообщения, откуда буквально ежеминутно отправлялись в сторону Азии старомодные, но вместительные, человек на двести, пароходики. В поле зрения их постоянно было не меньше семи штук. Азиатский район города, Ускюдар, едва ли не больше европейского, а босфорский мост слишком далеко от центра, чтобы принять на себя всё сообщение между ними.

Первое, что можно было отметить в блокноте еще до выхода на берег – множество бродячих кошек на набережной и большой портрет Ататюрка на соседнем здании. Основателя современной Турции чаще изображают в военной форме, и тогда он выглядит заурядным солдафоном, но здесь, без фуражки, вдумчивый взгляд исподлобья и залысины придавали ему что-то интеллигентное, шукшинское.

По программе этот день был чисто экскурсионным, а на следующее утро планировался выход на базар. Но дирекция круиза, идя навстречу многочисленным пожеланиям, перенесла базар на послеобеденное время первого дня. Если бы не это, туристы с неистраченными полусотнями долларов могли бы и вовсе сбежать с обеих экскурсий.

Как только вышли из автобуса у первой достопримечательности (так называемый ипподром с двумя обелисками, один из которых был вывезен византийцами из Египта, а другой поставлен ими самими), группу тут же окружили маленькие и не очень маленькие местные торговцы, назойливо предлагая открытки и другие сувенирные мелочи в обмен на сигареты. Мало кто знал об этом заранее, но когда народ увидел, что такое повторяется у каждого объекта показа, то в обеденное время чуть ли не все триста человек прибежали в бар и встали в очередь за сигаретами. Натуральный обмен с местным населением у нас не поощряется, и дирекция круиза в порядке ответной меры запретила выход на берег с сумками, мотивируя это тем, что могут быть неприятности от местных таможенников. Кто-то подчинился, кто-то пытался спорить, а самые благоразумные спокойно захватили с собой небольшой обменный фонд, зная, что в густой толпе, сходящей на берег, настоящей проверки всё равно не получится. Сигареты в меновой торговле были вне конкуренции (хотя раньше Турция казалась мне очень табачной страной), и еще в ходу были карандаши и матрешки.

После ипподрома посмотрели мечеть султана Ахмеда, или Голубую мечеть, вторую по размерам после мечети Сулеймание, но первую по числу минаретов, которых здесь шесть. Больше всего запомнилось, что эта мечеть действующая, и потому здесь надлежит разуваться при входе. Группу предупредили об этом неудобстве еще на теплоходе и порекомендовали захватить с собой запасные носки, но потом оказалось, что о нас позаботилась принимающая фирма – вместо привычных туристских проспектов каждый получил по паре матерчатых тапочек, которые потом так и остались у нас в качестве сувениров. Правда, подарочный вид они сразу потеряли, пол в этой мечети был грязноват и к тому же довольно холоден, так что сосредоточиться на рассказе гида было трудно. Еще остались в памяти гирлянды лампочек, подвешенные низко над головами, как это делается на катках или танцплощадках.

Отсюда поехали в старый султанский дворец Топкапы, и на этом экскурсионная программа первого дня закончилась. Планировалась еще поездка на босфорский мост, но ее ввиду плохой погоды отложили на завтра. С территории дворца, выходящей к Босфору, тоже открываются отличные виды, но в этот день от них мало что осталось.

Дворец Топкапы состоит из невыразительных низких зданий, интересен только музейной экспозицией и еще несколькими столетиями истории султанского двора, о которой нам ничего не рассказали. Марина Дмитриевна сразу погасила ненужное любопытство, сказав, что гарем закрыт на ремонт. Вместо этого мы посмотрели несколько дворцовых помещений с выставками фарфора, драгоценностей и мусульманских реликвий, среди которых стоит назвать разве что волоски из бороды Магомета, его же саблю и ключи от мечети Кааба. У входа на выставку реликвий вывешено многоязычное объявление, призывающее туристов-иноверцев уважать чувства мусульман и при осмотре экспонатов вести себя сдержанно.

Накануне Корешков предупредил меня, что на базар мы пойдем вместе с ним и нашими тремя подопечными. Он задумал по ходу дела от нас отделиться и посмотреть со стороны на группу – кто с кем ходит и кто как торгуется. Потом он то ли забыл о своем намерении, то ли не решился это сделать, и мы так и ходили по рынку впятером.

Я не стал возражать, считая, что и так уже надышался европейской свободой. В Стамбуле у меня для души была задумана только прогулка по проспекту Истикляль от моста Ататюрка до площади Таксим. Помимо того что это современный центр города, это еще и Пера, в прошлом – прибежище русской эмиграции, булгаковские места. Мне показалось, что время на Истикляль как-нибудь выкроится, или, по крайней мере, мы там побываем в порядке экскурсии.

Крытый рынок Капалы Чарши (куда нас, конечно, тоже доставили организованно, семью автобусами) – место действительно знаменитое, стамбульская достопримечательность высшего ранга, как босфорский мост или мечеть Айя-София. Это нечто вроде огромного пассажа с одной главной линией и множеством параллельных, боковых и тупиковых, очень похожих одна на другую. Заблудиться здесь можно, но это больше грозит тем, кто движется от витрины к витрине, забыв обо всем окружающем. На рынке четыре тысячи магазинов и лавочек, и, следовательно, совершенно безнадежно ходить по нему наудачу, не задавшись определенной целью.

Эта прогулка мне не понравилась до крайности. Женщины поминутно застревали у витрин, терялись из виду и только под давлением Корешкова смогли как-то определить свои намерения и потратить оставшиеся доллары. Назойливость продавцов, о которой нас предупреждали, превзошла все ожидания, от них приходилось отмахиваться и уклоняться на каждом шагу. Вскоре я сообразил, что на них действовал полиэтиленовый пакет у меня в руках, в котором, скорее всего, можно было заподозрить несколько пачек сигарет. Когда я вынул оттуда книгу «Город на двух континентах», а пакет сложил и спрятал в карман, приставания резко сократились. Но по-прежнему было обидно так бездарно терять прогулочное время в таком, несмотря ни на что, интересном городе. Правда, Марина внесла в эти торговые дела немного разнообразия. Она упорно искала красивый импортный настенный календарь, увидела такой в одной лавочке, но продавец ей растолковал, что это висит здесь для украшения, а не для продажи. Найти на этом рынке среди миллиарда предметов именно тот, который не продается, – тоже своего рода достижение.

Больше всего здесь в продаже ювелирных изделий и всевозможных бесполезных турецких сувениров. Трудно представить, какая нужна масса туристов, чтобы оправдать эту огромную торговлю. Довольно много лавочек с одеждой, парфюмерией, тканями, обувью, зато грамотному человеку здесь почти нечего делать. Не то что книг и журналов, но даже школьных принадлежностей на этом рынке я не заметил.

К чести наших женщин, они потеряли интерес к окружающему сразу, как только истратили последние доллары. Мы вышли наружу за час с небольшим до назначенного времени сбора. Убедившись, что остальной компании ничего больше от Стамбула не требуется, кроме, может быть, скамейки для отдыха в ожидании автобуса, я сказал Корешкову, что хочу в пределах часа походить по окрестным улицам. Он понял это так, что я еще чего-то не купил, и отпустил меня на волю.

Отчасти так оно и было. Мне предстояло решить две задачи: купить что-нибудь цветное о городе Стамбуле и отдать долг Нине Михайловне, причем вторая задача беспокоила больше. С незначительным округлением в ее пользу две тысячи лир равнялись доллару с четвертью. Четверть доллара, ту самую неразменную монету, вывезенную еще из Пирея, я отдал сразу, но надо было еще разменять пятидолларовую бумажку, а по рынку мы ходили в разных компаниях. Нина Михайловна предложили следующее:

– Знаете, я обещала сыну привезти жвачку разных сортов. Если вы купите ее на доллар – неважно, сколько это получится, то мы будем в расчете, а у меня на рынке одной заботой останется меньше.

Как ни удивительно для такого гигантского рынка в такой американизированной стране, этого товара там не оказалось. Я уже смирился с тем, что покупки откладываются на завтра, но сегодня надо было хотя бы выйти на разведку.

Рыночный район Стамбула занимает возвышенную часть полуострова между Босфором и Золотым Рогом, поэтому там нет опасности безнадежно заблудиться, но легко можно потерять время, путаясь среди многочисленных переулков и тупиков. Я выбрал траекторию кратчайшего спуска и попал на улицу, как бы продолжающую рынок, с бесчисленными магазинчиками по обе ее стороны. Дальше пошли перекрестки и развилки, где пришлось на всякий случай записать несколько ориентиров. Но когда в створе одного из переулков мелькнула Галатская башня, этого было уже достаточно.

Переулок привел к еще одному крытому пассажу, а выход из него оказался прямо на набережную Золотого Рога, напротив Галатского моста. По ту сторону бухты стояла «Армения», до нее отсюда было ближе, чем до рынка, но о том, чтобы не возвращаться к автобусу, не могло быть и речи. Это грозило бы даже не внутренним, а межгрупповым скандалом. Дело в том, что в Турции, как и на Мальте, автобусы не очень вместительные, сорокаместные, поэтому мне и еще одному нашему товарищу пришлось подсесть к другой группе, воронежской. Разумеется, нас там пересчитали вместе со всеми и обязали вернуться на те же места.

Галатский мост, построенный в начале нынешнего века немецкой фирмой, мог в то время, тем более в Турции, казаться вершиной инженерной мысли, но теперь он выглядит очень скромно. Неширокий и очень низкий, несмотря на свою двухярусность, он замыкает Золотой Рог в его нижней части (выше есть еще мост Ататюрка и мост окружной шоссейной дороги). Сам залив кажется не шире Невы, и странно представить, что во времена завоевания Константинополя он мог быть надежной защитой для византийцев и труднопреодолимой преградой для турок.

При всем при этом район Галатского моста считается сердцевиной Стамбула, средоточием городской жизни, и приятно было побыть на мосту хоть несколько минут, в последний раз почувствовав себя европейцем в самом дальнем углу Европы. До моста Ататюрка, откуда начинается Истикляль, было не больше километра, но рисковать уже не хотелось – всё же Стамбул не успел стать для меня своим, не то что Рим или Барселона.

Сойдя с моста на набережную, я увидел у надземного перехода (подземных в Стамбуле, похоже, нет) большой ларек, где торговали прохладительными напитками, какими-то турецкими блинами и – впервые на моем пути – жевательной резинкой «Ригли» нескольких сортов.

Вопреки тому, чего можно было ожидать в американской полуколонии, по-английски здесь не понимали, а счет вели на турецкие лиры. Случайно рядом оказался негр, и с его помощью я кое-как объяснил, что хочу купить жвачки ровно на доллар и получить сдачу со своей пятерки. Мне ответили, не столько словами, сколько цифрами, написанными на клочке бумаги, что обменяют мои деньги из расчета 200 лир за доллар, хотя по официальному курсу получилось бы 315 лир. Эту цифру назвал мне и негр, но понятно, что торговаться я не стал. Пришлось пережить еще несколько неприятных мгновений, когда моя пятерка перекочевала в глубину ларька без видимых гарантий возврата. Там ее внимательно изучил пожилой хозяин, и сделка состоялась. Я получил десять пакетиков и 800 лир сдачи.

Мы еще прошли вместе с негром несколько шагов, и он снова попытался мне внушить, как сильно я просчитался. На это я только и мог ответить, что сам понимаю, но так было надо. Если бы я пустился в более подробные объяснения, мы расстались бы с ним очень не скоро.

Не сказать, чтобы после этой покупки я остался очень доволен собой, но это тоже чего-нибудь да стоило – вместо обычного рыночного крохоборства поневоле разыграть здесь сумасшедшего иностранца, которому не жалко потерять в полтора раза больше, чтобы купить жвачки ровно на доллар, непременно в этом ларьке и непременно разных сортов.

Альбомов о Стамбуле по-прежнему в поле зрения не было, а открытки в киосках выглядели настолько неинтересно, что трудно было понять, зачем их там держат. Я уже вернулся к воротам рынка, встретился с Корешковым и остальными, как вдруг увидел рядом сувенирную лавочку, которую почему-то не заметил вначале. И там были выставлены красивые фотопутеводители по городу на четырех языках, и каждый стоил 800 лир – ни более, ни менее. Судьба как будто нарочно оставила мне ровно столько, чтобы выразить одобрение моей сделке. Итак, все денежные заботы остались позади, доллары разошлись по новым владельцам, а у меня остались для коллекции или мелких подарков только одна греческая и несколько испанских монет.

В Стамбуле мы в последний раз посмотрели вечернюю развлекательную программу – восточные песни и танцы в Караван-Сарае. Это было без ресторанного стола, ужин нам сделали на теплоходе, и Марина Дмитриевна сказала, что для Турции это лучший вариант. Караван-Сарай оказался без всякой восточной экзотики – просто зал ресторана в хорошем международном стиле и даже в современном районе города, похожем на Пирей или Барселону. Наша группа снова попала туда в числе последних и сначала угодила на самые удаленные места, с которых ничего не видно, но потом нам подсказали, что можно подняться на балкон, откуда обзор был отличным. Столики тоже не оставались пустыми, официанты разносили тарелки с орешками и напитки на выбор – вино, пиво, водку, кока-колу (правда, очень небольшими порциями).

Концерт был не столько восточным, сколько обычным западным варьете с эстрадными номерами и полуголым кордебалетом. Но Стамбул есть Стамбул, и гвоздем программы здесь был танец живота. Одна из танцовщиц вытащила на сцену кого-то из наших соотечественников, но от него многого не потребовалось: на него надели халат и чалму, усадили в кресло, и танцовщица стала перед ним извиваться. Ему оставалось только смотреть на нее, а в конце – позволить себя поцеловать, хотя не исключено, что от него ждали чего-нибудь еще.

У самой эстрады, ближе всех к восточным соблазнам, сидели директор и замдиректора круиза. Второй меня особенно раздражал. До сих пор мне представлялось, что люди его профессии, если они не выступают в чужом обличье, должны вести себя очень скрытно.

Когда на сцену вышел очень изящный и умелый фокусник, мне по этому поводу припомнился один эпизод из фильма с участием Пьера Ришара. Высокого блондина, которого принимают за преступника, преследует переодетый сыщик. По ходу дела оба оказываются в ночном поезде, где едет бродячий цирк, и поезд по этому случаю превратился в сумасшедший дом на колесах – в каждом вагоне пьют, веселятся и бесчинствуют. Сыщика во время погони то обливают водой, то осыпают конфетти, а потом он натыкается на фокусника, который непринужденным жестом извлекает из него полицейское удостоверение и демонстрирует восхищенной публике. Но здесь такой беды не случилось.

Закончил программу симпатичный молодой певец в очках, очевидно, по-настоящему популярный в Стамбуле. В вестибюле ресторана висит его большая фотография, а на обратном пути в автобусе гид сказал нам, что он поет на тридцати языках. Лучше бы он знал их поменьше, а то сначала он спел пару хороших песен на английском, потом было что-то своеобразное и интересное на турецком, а дальше – «Подмосковные вчера», «Калинка», «Полюшко-поле» или нечто равноценное. Почему-то считается, что нам должно быть приятнее плохое исполнение осточертевших песен, чем хорошее – новых и непривычных. Последним его номером были «Очи черные», публика приняла это с восторгом, стала подпевать, и похоже было, что два великих европейских народа окончательно нашли общий язык.

Из «Камешков на ладони» В. Солоухина: «В Париже на улице ко мне обратился какой-то непарижанин и нефранцуз, скорее всего, человек из Южной Америки. И не турист, потому что одет бедно, потрепанно, и вообще вид озабоченный, запаренный. Одним словом, иммигрант. Он спросил у меня, как пройти на какую-то там улицу.

Я извинился и сказал, что не знаю, а в свое оправдание добавил: “Я русский”.

– А!.. – с непередаваемой досадой бросил этот человек: – “Очи черные!..”»

Утром я пожаловался Георгию:

– Корешков так и не разобрался с автобусом, хотя я ему говорил несколько раз. Сегодня снова напомнил, что вчера не хватило мест, и надо бы заранее с кем-то договориться, а он ответил, что посмотрим на посадке – наверное, думает, что за ночь выросли новые места. Сказать бы ему, что раз нам некуда сесть, то вы поезжайте на экскурсию, а мы погуляем по городу сами.

– А что, это идея, – задумался Георгий.

Когда садились, они с Леной постарались оказаться последними, и Корешков отправил их в другой автобус, к воронежской группе.

Экскурсия началась с босфорского моста, по которому мы съездили на другой берег и вернулись обратно, нигде не сделав остановки. Мост закрыт для пешеходов и повсюду патрулируется вооруженными солдатами. Для Стамбула это зрелище привычное. Турция еще не вернулась к нормальной гражданской жизни, и, по словам Марины Дмитриевны, турки очень довольны, что в последние годы армия навела в стране относительный порядок.

С шестидесятиметровой высоты моста Босфор и город выглядят захватывающе, и жаль, что нельзя было задержаться здесь хоть ненадолго. Переезд из Европы в Азию – не такое уж редкое событие, но побыть в зарубежной Азии пять минут и вернуться оттуда, не ступив ногой на ее землю, похоже на своего рода рекорд.

[Больше я так и не был за всю жизнь в зарубежной Азии, даже если причислить к ней Казахстан.]

Дальше мы посмотрели султанский дворец Долмабахче, более современный, чем Топкапы, построенный во второй половине прошлого века и украшенный, кроме всего прочего, картинами Айвазовского, написанными по султанскому заказу. А закончилась экскурсия (и с ней весь круиз) в одном из самых прославленных храмов мира, Айя-Софии.

Нам предстало что-то огромное, мрачное, запущенное и лишенное даже религиозного смысла, потому что за полторы тысячи лет Айя-София была и православным собором, и мечетью, а теперь осталась только музеем. Я не стал слушать гида и из-за этого чуть не пропустил две действительно любопытных подробности. В первом случае это был якобы отпечаток ладони султана Мехмета II, который въехал сюда по трупам павших христиан, а когда конь встал под ним на дыбы, оперся окровавленной рукой о колонну. Во втором – тоже колонна, к ней надо как-то по-особенному прикоснуться, и это приносит исполнение желаний. Мне показалось, что этот храм всё равно ничего не исполнит или исполнит так, что потом не обрадуешься.

Не считая семи наших групп, здесь было очень малолюдно, и запомнились только две посетительницы-турчанки, молодая и пожилая, причем по внешности и одежде они были очень типичны каждая для своего поколения. Приятно было, что сюда хоть изредка кто-то приходит по доброй воле, и пока в Стамбуле есть такие люди, то и храм Айя-София существует не бесполезно.

Когда возвращались, у нас было еще минут сорок в запасе. Марина Дмитриевна на всякий случай спросила, не остался ли кто-нибудь при неистраченных долларах, но таких не оказалось. Поступило предложение остановиться и выйти погулять просто так, но выяснилось, что места для стоянки здесь нет. Кто-то спросил, нельзя ли хотя бы сделать лишний круг по другим улицам – оказалось, что отклоняться от маршрута тоже нельзя. Так и вернулись на «Армению» досрочно, всё по тому же Галатскому мосту и в том же отдалении от проспекта Истикляль, который так и остался для меня белым пятном – конечно, не единственным в этом и будущих путешествиях.

За полтора стамбульских дня мы несколько раз проехали мимо византийских крепостных стен, но гид почти ничего о них не сказал, как и вообще о великой исторической драме осады и падения Константинополя. Позже я сообразил, что ничего другого нельзя было ожидать. Христианское прошлое туркам неинтересно, а рассказывать европейцам об османских победах они, очевидно, считают неуместным. Поразительно кратко сказано об этом в англоязычном альбоме о Стамбуле: «Город был захвачен, султан принял христиан под свое покровительство и назначил нового патриарха. С тех пор в истории Стамбула больше не было кровопролитий».

Когда вернулись на судно и встретили там отделившегося утром Георгия, тот был страшно возмущен.

– Владимир Николаевич, когда приедем домой, я на этого гада, воронежского руководителя, обязательно напишу в «Интурист». Да, я его так назвал и готов отвечать за свои слова где угодно. Как его группа терпит, просто удивительно. Он там завел такие порядки – шаг влево, шаг вправо считается побегом. Вместо отдыха получается черт знает что, испортил нам всю экскурсию.

Наконец-то Георгий смог убедиться, что нам все-таки повезло с руководителем. Могли бы получить кого-нибудь похуже Корешкова.

Потом и Лена мне сказала о воронежской группе:

– Там какой-то странный народ собрался. Все такие послушные, ходят почти что строем. Немного отойдешь в сторону, они уже удивляются, как это вы так можете.

Корешков, выслушав речь Георгия, слегка растерялся и не сумел заступиться за «гада воронежского», который среди руководителей групп был выше всех по партийному рангу и своего рода неформальным лидером – недаром ему первому дали слово на траурном митинге. Но потом он, в свою очередь, сказал мне:

– Не надо было их отпускать из нашего автобуса. Ко мне после этого подходили воронежцы и спрашивали: кого это вы нам подсунули? От группы все время отстают, камешки из стен выковыривают, ченчем занимаются на каждом шагу. Да еще как это устраивают – он идет впереди и так демонстративно отмахивается, даже вроде бы разгоняет этих мальчишек, а она следом за ним потихоньку сует сигареты то одному, то другому.

После Стамбула Корешков (возможно, по наущению гада воронежского) настроился очень решительно, сказал, что он об этом напишет в отчете, и я начал всерьез опасаться, что обаяние Лены, до сих пор выручавшее Георгия, перестает действовать. Не забыл Корешков и про барселонскую гориллу, но незадолго до этого Георгий обзавелся еще одним сувениром – скелетиком на цепочке, и сумел убедить Корешкова, что это приобретено в обмен на гориллу.

Но в этот день у Корешкова было столько других забот, что конфликт с Георгием благополучно забылся. Сразу после обеда, еще до выхода из Босфора, надо было провести генеральную репетицию, потом оформить выставку в музыкальном салоне, прочитать по трансляции небольшую лекцию о Мурманской области (которая получилась не лучше, чем у других групп), а после ужина подготовить реквизит, провести концерт и организовать заключительную выпивку в баре «Русалка». Последнее из этих дел было поручено мне, но Корешков, конечно, тоже держал его под контролем.

Когда на отходе мы с Леной вышли на палубу, и перед нами в последний раз прошла величественная панорама Стамбула, я сказал:

– А знаете, Лена, чем сейчас больше всего озабочен наш руководитель? Ему позарез нужна голова осла на палочке для оживления восточной песни. Так вот, палку нашли, а нарисовать ослиную голову никто в группе не взялся. Совсем было срывался номер, но выручила одна женщина, согласилась нарисовать. Из воронежской группы, – добавил я, чувствуя, что это уточнение получается очень кстати.

Сейчас в это трудно поверить, но после того как мы миновали мост, я без особого сожаления расстался с Босфором и ушел в салон на репетицию, хотя мог бы от нее уклониться. К этому времени Босфор еще не забылся, а при таком обилии впечатлений уже не обязательно было закреплять в памяти именно эти последние.

Репетиция долго не начиналась. Попытались вызвать оркестр, который постоянно обслуживал и танцы, и концерты самодеятельности. Оркестранты пришли и сказали, что положенное репетиционное время они уже отработали и ничего нам больше не должны, кроме сопровождения во время предстоящего концерта. «Петь вы все равно за этот час не научитесь, – резонно заметил один из них, – ваше дело – заучить слова, а подстроиться под музыку вы как-нибудь сумеете». Нашим пришлось признать их правоту.

Тем временем я не спеша вырезал по контуру ослиную голову и сказал Лене:

– Похоже, что сейчас только я один занят полезным делом.

Лена, как и на прошлых репетициях, сидела, склонившись над тетрадкой, и со стороны могло показаться, что она переписывает тексты песен или как-то еще способствует концерту. В действительности она просто делала для себя выписки из моей книги по римской архитектуре.

Георгий в это время пел в хоре, и мне показалось, что сейчас наступил самый подходящий момент, когда можно, не привлекая внимания, подарить Лене свой невесомый и не тиражированный сувенир – стихотворение в конверте. Я направился в каюту, а вслед за мной, как бы предвосхитив мое намерение, туда же заглянула Лена. Она как раз закончила конспектировать римскую архитектуру и хотела попросить у меня книгу о Стамбуле.

Я достал было свой конверт, как вдруг в каюту забежал Корешков. Именно в это время начиналось итоговое совещание руководителей групп, перед этим он, сколько мог, занимался репетицией, а по дороге ему настоятельно понадобилось завернуть в каюту. Увидев нас, он опешил, и сначала вроде бы хотел деликатно попросить Лену выйти вон, но тут же сообразил, что скрыться за дверью санузла можно и при ней. Я опять достал конверт, вложил его в книгу, что-то наскоро попытался объяснить Лене, явно смутив ее такой конспирацией, и мы поспешили удалиться.

Лена так ничего и не сказала мне по поводу этого сувенира. Нам, русским поэтам, всегда было нелегко добиться признания.

Лекцию по радио Корешков перепоручил Марине, и она отнеслась к этому не менее серьезно, чем оратор Женя – к выступлению на митинге. Выставку сувениров мы с Корешковым оформили вдвоем. Друзья-соперники из кемеровской группы в объявленный срок не появились, и Корешков, похоже, был доволен, что мы их опередили, но потом они, пусть с опозданием, оставили нас далеко позади. Случайно у них с собой оказался десяток ТАССовских фотографий 30 × 40, изображающих жизнь шахтерского края. Заодно они повесили стенгазету с физиономиями всех туристов своей группы и тем самым надежно перетянули зрителей на свою сторону.

Ужин перед заключительным вечером у нас был последний, но не прощальный, поэтому оказался не хуже, но и не лучше обычного. Прощальный состоялся за два дня до этого, что не очень правильно, но можно было войти в положение экипажа: перед приходом у них и так много дел. Межрейсовые стоянки короткие, к тому же им приходится обеспечивать ночлег туристам и перед рейсом, и после него, хотя по плану нам должен был заказать места в гостиницах одесский «Интурист».

В надежде, что читателю эта тема еще не надоела, приведу меню праздничного ужина: рюмка водки, сухое вино, рыбное ассорти из трех видов рыбы и двух сортов икры с овощным гарниром, мясное ассорти, блинчики с кальмарами, шашлык с зеленью, торт с мороженым. И не хватало только одного – чтобы за спиной у меня стоял великий кулинар Похлебкин и подсказывал бы, в каком порядке всё это потреблять, не упуская тонких оттенков вкуса и всевозможных их сочетаний.

Возвращаюсь к нашему заключительному вечеру. Перед тем как приступить к выполнению своего поручения (в это время вся наша группа, кроме дежурных по бару, уже заняла места в салоне), я довел до конца изгнание бесов из нашей каюты, выбросив с кормы в Черное море журнал «Ньюсуик». Две газеты были отправлены за борт еще раньше. Грустно было это делать, но периодика, если на то пошло, и не предназначена для долгого хранения. Остается надеяться, что это были не последние события, о которых случится узнать, и не последние издания, которые о них напишут. [Эти надежды оправдались намного скорее и полнее, чем тогда можно было себе представить.]