Текст книги "Очерки круизной океанологии"

А на турбазе оказалось тихо и пусто, никого из наших я не встретил. Николая тоже не было, он вернулся в двенадцатом часу и сразу уснул. Из всех пяти городов только в Одесе с вечерней культурной программой оказалось слабо. За четыре дня был один «вечер отдыха», я заглянул издали, увидел танцы под баян и массовые игры и не стал приближаться.

Утром группа, как обычно, собралась к завтраку.

– А мы в кабаке были, – сообщила Лариса. – Приехали на Дерибасовскую, зашли в один, в другой, там мест не было, а потом попали в «Братиславу», туда нас пустили.

Мне оставалось только выразить сожаление, что я упустил такую возможность, и надежду, что в будущем смогу это наверстать.

Очередная экскурсия была назначена в музей морского флота. Как я понял, мало кто из группы собирался в этот музей, но к автобусу пришли почти все – так удобнее всего было добраться до центра города, поскольку музей помещается по соседству с оперным театром. Но туда нас повезли не сразу.

– Товарищи туристы, сегодня у нас экскурсия в музей морского флота. Только сначала мы заедем в санаторий имени Чкалова и там все проголосуем. Сегодня проводятся выборы в Верховный совет УССР.

Группа была озадачена. Не хотелось терять время, и притом все помнили, что какие-то выборы прошли недавно, в феврале. Я сообразил, в чем дело. Незадолго до этого скончался один из руководителей республики, освободив тем самым место для нового, не менее достойного кандидата по Одесскому округу. Но группа не проявила политической зрелости. Послышались голоса, что мы знать не знаем ваших выборов, мы у себя в Ленинграде, за кого надо, проголосовали, а теперь хотим в музей, и нечего здесь задерживаться. Когда вдобавок оказалось, что участок в санатории имени Чкалова не может нас принять, сопровождающая сдалась.

– Хорошо, тогда сейчас поедем в музей, только потом вам надо будет проголосовать на нашем участке, в санатории «Молдова». Все проголосуете?

– Конечно, проголосуем, все как один. – И мы поехали в музей.

Когда автобус остановился у оперного театра, группа сразу не разбежалась: одним, наверное, было неудобно, другие и в самом деле собирались посмотреть музей. Только Нина с Ларисой сразу решительно направились в сторону Приморского бульвара. Чуть поколебавшись, я пошел за ними.

– Не пугайтесь, я не буду вас преследовать. Просто тоже решил пройтись по городу.

– Нет, ничего, мы не против, – ответила Нина. – Только вам с нами будет неинтересно. Мы хотели попасть на Дерибасовскую и походить по магазинам.

– Тогда надо было идти в другую сторону. Но раз уж мы на бульваре, то лучше не возвращаться, а повернуть впереди налево.

На правах знатока города я вывел их на Дерибасовскую. Правда, мои спутницы предпочли улицу Ленина: она им понравилась во время вчерашней экскурсии, когда они там увидели несколько комиссионок подряд. У меня не было ни повода, ни желания с ними расстаться, и так, слово за слово, от магазина к магазину, мы прошли всю эту улицу.

Надо сказать, что интерес к вещам у них был неподдельный, но бескорыстный. Одевались они довольно скромно, ничего выдающегося из вечерних туалетов с собой не привезли, не носили никаких украшений ни в ушах, ни на пальцах. Обе носили очки, когда не могли без них обойтись. Лариса при этом становилась трогательно некрасивой, а Нина выглядела еще умнее, чем была на самом деле.

– Куда же все комиссионные подевались? Столько идем, и ни одного магазина, – встревожилась Нина.

– Ничего, мы уже около ЦУМа, – успокоил я их, и действительно, ЦУМ оказался сразу за углом. Снаружи шла оживленная торговля, у лотков роилась возбужденная толпа покупателей. Мне показалось, что лучше держаться отсюда подальше, но Нина тут же внедрилась в недоброжелательную одесскую очередь, а Лариса пристроилась сбоку, пытаясь рассмотреть прилавок сквозь очки. На всякий случай я сказал им, что через четверть часа надо будет идти на остановку, чтобы не опоздать к обеду.

– Мы никуда не поедем, останемся здесь. – Такого нарушения режима я не ожидал, но стало ясно, что без меня здесь обойдутся.

На обеде они действительно не появились. Потом я пошел на пляж, где провел полчаса в приятном одиночестве, после чего меня там обнаружила и расположилась рядом наша компания: все те, кого я назвал при первом знакомстве, кроме Вали с Галей, которые предпочли загорать где-то в стороне. Я отказался от бутылки, пущенной по кругу, и вскоре, когда все задремали (один Толя полез в воду, чем потом очень гордился), тихо исчез. В первый день, как известно, долго загорать не рекомендуется.

Еще раз оказавшись на Пролетарском бульваре, я увидел, что он не кончается там, где мне показалось в прошлый раз, а сворачивает к морю. И последний на бульваре, в трех минутах ходьбы от пляжа, – тот самый дом № 89, двухэтажный особняк Океанографического института. «Исключительно подходящее место для тех, кто посвятил свою жизнь изучению океана, – подумал я, – особенно если они еще и плавать умеют. Здесь работают два моих однокурсника из тех, с которыми неплохо бы встретиться, но можно и не встречаться. Я предпочел второе. Когда-нибудь еще случится приехать в Одессу в более подходящем для однокурсников расположении духа.

[И в самом деле, шестью годами позже я побывал в этом институте по работе и встретился с одним из них. Интересно, что впечатления той туристской поездки настолько отделились от последующей жизни, что в новой высотке института я и не вспомнил о том особнячке – снесли его, или он тихо остался во дворе?]

Вечером я снова никого из группы не встретил, но на этот раз ресторан оказался ни при чем. Просто в этот день на турбазе впервые появилась горячая вода, и неизвестно было, надолго ли ее хватит. А на морском берегу было необыкновенно хорошо. Всем богата северная природа, но ей как раз не хватает таких теплых и темных южных вечеров. На пляж выкатывалась слабая зыбь, светила полная луна, мигал огонь маяка на Большом Фонтане. «Неплохо бы показать это своим, – решил я, – другого такого вечера может и не быть, тем более что завтра мы идем в театр». Скорее всего, сейчас они у Нины в ее отдельном номере, но сначала я на всякий случай заглянул к Ларисе. Их комната была через коридор от нашей.

Сама Лариса мне и открыла (ее соседки вряд ли ждали вечерних посетителей). Одета она была по-домашнему.

– Я, наверное, некстати… Прошел сейчас по набережной и подумал, что вы, наверное, сидите дома и ничего этого не видите, хотя вроде за этим сюда и приехали. Вечер такой южный, лунная дорожка. Можно и Нину позвать…

У Ларисы, как я уже отмечал, был очень приятный голос и временами совсем невнятный.

– Была на балконе, курила… Две сумасшедшие девчонки, затаскали по магазинам серьезного человека, кандидата наук. Ты ведь кандидат? Нет, правда, нам было очень совестно…

(– Ах, Лариса, – следовало бы мне сказать. – Я ведь не о нашем времяпрепровождении, а только о море и звездах. Это вам с Ниной решать, с кем ходить в театр, или по магазинам, или на танцы. Просто такой вечер единственный, и замены ему не будет. Как сказал Карел Чапек, при свете лампы люди беседуют о пустяках – политике или тому подобном, а под звездами они говорят о вещах тихих и серьезных, например, о любви или завтрашнем дне. Да и твои средневековые японцы – много бы они нарисовали, если бы по вечерам только пили рисовую водку и играли в карты? Уж, наверное, они хоть иногда смотрели на горы, на закаты, на морской берег и понимали, что их искусству еще очень далеко до всего этого. Кстати, сейчас еще нет и девяти, а дойти до берега, посмотреть и вернуться – от силы полчаса).

Ничего этого я не сказал. Возможно, потому что мы стояли в маленьком тамбуре, куда выходили двери двух номеров. За третьей дверью слышался шум воды, потом кто-то высунулся оттуда и сразу спрятался обратно.

– Похоже, я действительно не вовремя. Ну ладно, не буду мешать. – Лариса меня не задерживала.

Так прошли три дня, а всего на Одессу было отведено пять. В предыдущем таком путешествии на Кавказ у меня получилось хуже: в Баку и Тбилиси хватило времени только на беглое знакомство с каспийской набережной и проспектом Руставели, зато районные городки Телави и Закаталы запомнились во всех подробностях. По одесским улицам можно было бы ходить до бесконечности, особенно в эти свежие и солнечные предмайские дни. Знаменитая Дерибасовская, которая разочаровывает всех, кто представлял ее чем-то необыкновенным; фешенебельные улицы Пастера, Короленко, Петра Великого; невзрачные, а все-таки центральные улицы Свердлова и Чижикова; улицы в глубоких балках, сбегающих к морю, и мосты, перекинутые через них на уровне четвертых этажей; курортные переулки, идущие от Пролетарского бульвара и улицы Белинского. Одесса ничего не может предложить только любителям средневековья и церквей: это живой молодой город, где все улицы и здания принадлежат сегодняшнему дню.

[С церквями там теперь, конечно, стало лучше, и в то время тоже без них не обходилось, но для меня базой сравнения был Львов.]

Экскурсионная программа к этому времени была исчерпана, оставался только культпоход в оперный театр. Меня немного беспокоило, что на наших трех билетах места были пронумерованы через одно, хотя сами билеты шли подряд. Но оказалось, что так и должно быть: на галерке одни ряды состояли только из четных мест, а другие – из нечетных. Впрочем, при желании мы могли там расположиться где угодно. Похоже, одесситы больше говорят о своем театре, чем ходят в него. Галерка заполнилась едва ли на четверть, и, наверное, всё это были туристы вроде нас.

Мы приехали без опоздания, даже слишком рано – женщины не всегда собираются в театр так долго, как это представляется юмористам. За полчаса до начала мы успели посмотреть все лестницы и залы снизу доверху, удивились, что здесь нет роскошного центрального фойе, а две парадные лестницы расположены по сторонам здания. Лариса неожиданно потерялась среди галерей и переходов, потом так же неожиданно нашлась. Где-то вокруг бродили по театру остальные восемнадцать человек из группы, но у них почти у всех места были на нижних ярусах.

В тот вечер шла опера «Трубадур» с участием болгарского гастролера Николова. Театральный агент нам говорил, что он учился в Италии, и даже выступал в «Ла-Скала». Болгарин пел по-итальянски, чтобы показать, что его не зря учили. Из одесских исполнителей одни пели по-русски, и это казалось вполне естественным для средневековой Италии, другие – по-украински, и это выглядело так, словно они по ошибке попали сюда из «Наталки-полтавки» или «Запорожца за Дунаем».

Я редко хожу в театр, но последний раз побывал там всего годом раньше. Случилось это в Польше, во Вроцлаве (или Бреславле – русское название мне нравится больше). Посещение театра предусматривалось программой туристской поездки, и, чтобы не делать это испытание слишком суровым, нас повели в театр оперетты. Кто-то сказал, что мы попали на «Роз-Мари», это оперетта из самых моих любимых, но начало вроцлавского спектакля было на нее не очень похоже. У камина сидела пожилая, но еще довольно красивая женщина. На заднем плане, за прозрачным занавесом, танцевали какие-то феи, и я решил, что это она вспоминает свою молодость. В следующей картине эта женщина оказалась уже в большой гостиной среди многочисленного общества. Когда вдруг к ним через подоконник влез молодой человек в джинсовом костюме (общество встретило его очень холодно), я было обрадовался: вот кто может спеть «Цветок душистых прерий». Но к концу действия стало ясно, что здесь не Канада, и мы смотрим что-то другое.

В антракте наши туристы, сидевшие рядом с переводчицей, расставили всё по своим местам. Оперетта принадлежит польскому автору и называется «Голубой замок». Девушке, главной героине, по замыслу автора, 29 лет, оттого она и не выглядит юной. Родня считает, что ей пора бы выйти замуж, и хочет выдать ее за пожилого владельца соседнего поместья (дело происходит в Англии в недалеком прошлом). Но сама она грезит о молодом принце, который увезет ее в голубой замок (именно там танцевали феи). Бродяга в джинсах, поселившийся в их округе, ей тоже нравится, но родственники настроены категорически против него. Со временем оказывается, что на самом деле это не бродяга, а владелец миллионного состояния и к тому же талантливый писатель, которого девушка до сих пор знала только под псевдонимом. Теперь уже родня за него, зато героиня начала сомневаться: бродягу она могла бы полюбить бескорыстно, а такого человека вряд ли сможет. Но к концу ее все-таки смогли убедить, что сойдет и миллионер, они обручились, и под занавес все участники спектакля дружно спели песенку про голубой замок.

Наверное, это была не такая чепуха, как получилось в моем пересказе, потому что поляки принимали спектакль тепло, весело и непосредственно, зал был полон (хотя в том же здании, в кинотеатре, шел французский фильм, куда более современный), и только в трех рядах, отведенных нашим туристам, в антракте опустело много мест.

На одесском спектакле не веселился никто. Раньше я и не знал, до чего это мрачная опера – «Трубадур». Действие почти всё время происходит ночью, в каких-то подземельях, с поединками, отравлениями и самоубийствами. Меня развлекла только процессия монахов со свечками – это сразу напомнило нашу экскурсию в катакомбы. Я не рискнул сказать об этом своим соседкам. С ними ничего нельзя было предугадать. Казалось бы, что могло их рассмешить в таком разговоре:

– Во Львовском оперном театре этого упадка даже больше.

– Какого упадка?

– Росписей, лепки всевозможной…

Любой человек, понимающий в искусстве, должен знать, что если, скажем, Венеру и Амура нарисовали пятьсот лет назад, то это считается классикой, а если таких же, или даже красивее, изобразили в конце прошлого века, то это уже будет буржуазная безвкусица.

[Не помню, сколько раз я посещал театры после этого вечера, и посещал ли вообще. Правда, в Мурманском драматическом был дважды, но оба раза на торжественных заседаниях. Такие, как я, недавно получили неожиданную моральную поддержку от Бориса Стругацкого: «Персонаж [Стругацкий пишет о себе] был последний раз в театре 60 лет назад; в музее – пятьдесят; в кино – тридцать; за границей – десять лет. И – главное! – это ничуть его не удручает» (В кн.: Володихин Д., Прашкевич Г. Братья Стругацкие. М.: Мол. гвардия, 2012).]

Чтобы закончить об этом дне, вернусь на несколько часов назад. Когда мы сидели на скамейке и ждали Нину, чтобы ехать в театр, мне показалось, что неплохо бы уточнить позиции сторон.

– Я немного туповат в некоторых отношениях, так что лучше, если вы с Ниной прямо будете говорить, когда мне можно ходить с вами, а когда я получаюсь не к месту.

– Нет, отчего же, – ответила Лариса. Ты не мешаешь. Конечно, если ты тут чувствуешь себя одиноко…

– Не в одиночестве дело, – начал я, но продолжать не стал. Главная мысль была и так понятна. В конце концов, подумал я, впереди у нас еще несколько дней, и другой компании у них нет и не предвидится. Бывает ведь, что человек сначала в лучшем случае не мешает, а потом без него уже чего-то недостает. Неизвестно, кто их ждет в Ленинграде, но они туда не очень спешат – последнюю неделю отпуска по истечении срока путевки собираются провести в Тирасполе. Помнил я и о том, что Лариса не меняла паспорт с шестнадцатилетнего возраста.

Последний вечер в Одессе складывался как-то неопределенно. Это был к тому же канун праздника. Сначала группа нацеливалась собраться в приморском ресторане «Жемчужина», но что-то этому по мешало. А Нина с Ларисой вдруг спохватились, что так и не побывали на море. После ужина они отправились на пляж, и я вслед за ними.

Как я и представлял себе, на пляже в это время делать было уже нечего. Становилось по-вечернему прохладно, несколько фанатиков еще ловили последние лучи, но солнце уже скрывалось за деревьями на высоком берегу. Можно было, правда, посидеть на топчанах и посмотреть на море, что мы и сделали.

– Я сегодня сороконожку поймал в нашем номере, в ванной, – сообщил я.

– Выпустил, наверное? – догадалась Лариса.

– Да. Сначала поймал ее на газету, так она соскочила и побежала вверх по рукаву, тогда уже пришлось схватить. Я ее выпустил на солнечную стену.

Потом мы еще ходили по берегу, поднимались на прибрежные склоны («А что, в альплагере всё время так? – интересовалась Нина. – Хорошо, что я туда не поехала». У Ларисы уже был какой-то опыт этого активного отдыха.) Наступили сумерки, на кораблях в открытом море зажглись огни, замигал маяк на Большом Фонтане. Было так же хорошо, как и позавчера, и по астрономическим причинам не хватало только лунной дорожки. Не сказать, что при свете звезд мы обратились к тихим и серьезным вещам, но вечер этот прошел неплохо, дружески, а позже я с удовольствием узнал, что группа в эти часы все-таки собиралась, только не в ресторане, а в чьем-то номере. Нонна потом сделала выговор моим спутницам за то, что они уклонились, а для меня это был скромный реванш за «Братиславу».

Праздничные дни не вносят изменений в распорядок туристской группы. Наш переезд в Измаил пришелся на 1 мая. Поезд отправлялся в полдень, время в пути составляло шесть часов. На вокзал наш автобус отправили заранее и окольным путем: в Одессе демонстрация проходит по привокзальной площади, поэтому все подъезды туда перекрываются, за исключением одного, со стороны Привоза. На мой взгляд, это получилось удачно. Вместо примелькавшегося Пролетарского бульвара выпал случай посмотреть на Молдаванку – старый район, который туристам обычно не показывают.

[Кто бы тогда мог подумать, что тридцать лет спустя в путеводителе по Одессе нашего издательства «ЭКСМО» именно Молдаванка станет гвоздем программы («Одесса бандитская», «Одесса Бабеля»), а тема города-героя вообще не будет затронута.]

Итак, мы простились с Одессой, но еще не окончательно. Почти всем предстояло вернуться сюда из Тирасполя, у которого не такое удобное сообщение с Ленинградом. Я тоже взял обратный билет из Одессы на фирменный поезд «Каменяр». Когда мы приехали на вокзал, он как раз стоял на платформе рядом с нашим, и мне пришлось объяснить любознательным женщинам из группы, что это слово было поэтическим псевдонимом Ивана Франко. Во Львове мы с ним жили на одной улице, хотя и в разное время. Я непременно побываю в его доме-музее, если когда-нибудь окажусь во Львове в качестве туриста.

Измаил

После предыдущего переезда из Винницы группа меньше всего ожидала, что на этот раз нам предоставят купейный вагон. Такой комфорт для недолгого путешествия был совсем не обязателен и, больше того, оказался помехой. В плацкартном все могли бы сбиться в два соседних отделения, распечатать припасенные бутылки и отпраздновать Первое мая в тесноте, но не в обиде. Здесь же волей-неволей пришлось рассредоточиться на маленькие ячейки, и мне выпало место совсем не в той ячейке, в которой хотелось бы.

Выпутавшись из одесского узла, поезд повернул на юго-запад. Толя сказал, что у него заготовлен тост минут на пятнадцать, и он надеется, что все его выслушают с должным вниманием и терпением. Затем он разлил водку по кружкам и провозгласил:

– С Первым мая – на Измаил!

На этот раз выпито было немного. Закусили сухим пайком (кажется, это была тушенка), и я вышел в коридор. Первый час после Одессы была только ровная степь, но я знал, что впереди у нас Днестровский лиман. Когда он показался вдали, появился повод зайти в то купе, куда меня не приглашали.

Лариса делала вид, что дремлет, Нина читала сборник очерков Жуховицкого. Сначала я подумал, что она действительно интересуется этим автором, но потом сообразил, что в Одессе его книга продавалась почти во всех магазинах, а больше ничего приемлемого на русском языке там не было.

– Не пропустите, сейчас мы поедем по косе между морем и Днестровским лиманом. Слева – соленая вода, справа – пресная.

По правде говоря, картина была скучноватая: бесцветное море, серый лиман с невысокими берегами, на голой песчаной косе полно автомобилей, палаток и загорающих. Но им это понравилось. Много воды, солнце и песок – как раз то, что отвечает ленинградскому представлению о содержательном отдыхе.

– Скоро будет Белгород-Днестровский, бывший Аккерман. А где-то здесь есть еще Овидиополь, место ссылки Овидия (позже я узнал, что он был сослан куда-то в другое место, но не думаю, что это имеет значение).

– Вы, я вижу, любите историю, – вежливо заметила Нина.

– Да, но древнюю не очень. Чем ближе к нашему времени, тем больше, девятнадцатый век особенно. А в двадцатом у нас уже нет настоящей истории.

– В самом деле? – удивилась Нина.

– Конечно, нет, – отозвалась Лариса. – А ты, что, разве раньше этого не знала?

Хотите – верьте, хотите – нет, но в ту минуту мне показалось, что одна и в самом деле огорчена пробелами в своем образовании, а другая помогает мне эти пробелы восполнить. Всё же я решил сменить тему.

– Жуховицкого я тоже прочел с удовольствием, сильный журналист. Даже странно, что его так легко купить в Одессе. То же самое с Ларисой Рейснер, – похоже, что ее здесь мало кто знает.

– У вас много любимых авторов, – неодобрительно сказала Нина.

– Не то чтобы любимых, – начал я оправдываться, – но ее читать интересно.

Можно было бы развивать эту тему дальше, но мне показалось, что лучше это сделать как-нибудь в другой раз.

Тем временем поезд остановился у белгород-днестровского вокзала, и я смог удалиться под предлогом, что хочу подышать свежим воздухом. К железной дороге этот город обращен пятиэтажной окраиной, из окна вагона не было видно ни крепости, ни исторической его части.

За лиманом снова потянулась степь, теперь уже более живописная, волнистая, пересеченная балками. Здесь весна была явно на исходе. Поначалу все восхищались цветущими садами, но вскоре перестали. Южное изобилие быстро надоедает, слишком оно однообразно. Конечно, человек, который знает и любит степной юг, увидит и здесь в природе много интересного, непохожего и неожиданного. Но многого здесь безнадежно не хватает – лесов, скал, горных ручьев, а особенно прозрачного воздуха и низкого солнечного освещения, которое придает неповторимый облик самым заурядным местам.

Еще мы увидели обширные озера Китай и Катлабух (бывшие лиманы, отделенные от моря дунайской дельтой). У соседнего окна Николай, подобно мне, попытался склонить Зину к умному разговору: «Знаешь про Великие американские озера?» – «Не-а».

На измаильском вокзале ожидаемой проверки документов не было, но в гостиницу нас повезли не сразу: видимо, кто-то изучал список группы, пока автобус ждал на привокзальной площади. Когда группу привезли, накормили ужином и расселили по номерам, уже совсем стемнело. Знакомство с городом откладывалось на завтра.

В Одессе Лариса неплохо поладила с навязанными ей соседками по комнате, и теперь они с Ниной не возражали против того, чтобы им дали с этими женщинами номер на четверых. Нас с Николаем сложности расселения не волновали. По опыту прошлых поездок мы знали, что группе отводится определенное число комнат с учетом супружеских пар и одиночек обоего пола, и чужих в эти номера уже не подселяют. По крайней мере так бывает в спокойное время года, когда группы приезжают не в полном составе. Поэтому к нам мог присоединиться один лишь Толя при условии, что его не пустят в один номер с Ириной.

Так здесь и получилось. Толя возмущался, говорил администраторше, что за бумажкой надо видеть живых людей, грозился написать в газету, в ВЦСПС, напоминал, что сфера обслуживания должна приносить людям радость, а не наоборот, но всё было бесполезно. Они очень сочувствуют Толе, объяснила администраторша, но сделать ничего не могут: здесь пограничный город, документы жильцов постоянно проверяются, и всякое нарушение тут же станет известно.

– Нет, непременно надо написать Шибаеву А. И., – не мог успокоиться Толя, когда мы зашли в номер. – Смотри, это ведь комната должна быть на троих, а они сняли внутреннюю дверь и поставили четвертую кровать. Ох, и дурят же здесь нашего брата!

[Аббревиатуру ВЦСПС – Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов – тогда должны были знать все, даже Зина, а вот оставшийся без пояснения председатель ВЦСПС Шибаев теперь уже совсем непонятен.]

Утром я вышел посмотреть, куда мы попали. Гостиница называлась «Дунай», и до реки было совсем близко, метров двести. Но от Дуная нас отделяли три ряда колючей проволоки. На низком румынском берегу не было видно ничего интересного, кроме лугов и кустарника. Этот день, как и предыдущий, был теплым, но пасмурным, против течения дул сильный восточный ветер, и река выглядела очень беспокойной. Видно было, что паводок еще не прошел, уровень стоял высоко, вода была мутной. Дунай мне показался шириной с Неву у Литейного моста. Строго говоря, это был не сам Дунай, а один из рукавов дельты, но воды он несет больше, чем остальные рукава, вместе взятые.

В Измаиле нет туристских автобусов, все экскурсии у них пешеходные. На первую из них далеко идти не пришлось. Группа еще накануне заподозрила неладное, увидев на берегу Дуная, поблизости от гостиницы, невысокий земляной вал, ров перед ним и каменные ворота, за которыми ничего не было, кроме обширного пустыря и маленькой мечети вдали.

– Неужели это и есть крепость? – удивилась Лариса.

– Похоже, что Суворов в своих донесениях слегка преувеличивал, – предположил я.

Действительно, от знаменитой измаильской крепости больше ничего не осталось. Суворов, как нам объяснили, в этом не повинен. Крепость разрушили после Крымской войны, когда по условиям мирного договора Россия должна была ликвидировать все свои сооружения на Черном море. Уцелели только ворота и мечеть. В мечети помещается диорама, ради которой и проводится экскурсия.

Как и положено диораме, картина штурма была эффектной. В одном месте наши войска решительно брали верх, разя янычар направо и налево, в другом терпели временную неудачу. Все с любопытством посмотрели на двух казаков, переплывающих Дунай в нижнем правом углу: как сообщила сотрудница музея, об этом не положено говорить, но в их лице два автора диорамы изобразили себя самих (не сомневаюсь, что об этом узнаёт каждая экскурсия). Не помню, где там нарисован Суворов, но нам сказали, что при этом штурме он, в виде исключения, не был в первых рядах, а руководил издали.

После рассказа о штурме Измаила у меня возникло одно сомнение, которое я оставил при себе. Слишком уж велика была разница между потерями русских, которые исчислялись сотнями, и потерями турок, у которых счет шел чуть ли не на десятки тысяч. Возможно, крепость была не такой могучей и не настолько готовой к долгой осаде, как это представляли Суворов и турецкий паша (учитывая, что каждый был по-своему заинтересован в таком преувеличении). Янычарского фанатизма хватило ненадолго, а когда дрогнула или была перебита первая линия обороны, остальные бросили укрепления на произвол судьбы, после чего чудо-богатыри ворвались в крепость и устроили там резню. Такая версия целиком на моей совести, но историки тоже сильно расходятся между собой, когда речь идет о сражениях далекого прошлого. В этом я лишний раз убедился, читая статьи к 600-летию Куликовской битвы.

Место, где мы побывали, интересно еще и тем, что это единственный участок берега, на котором измаильцы получили доступ к реке. Здесь оборудован пляж длиной около ста метров, вместо колючей проволоки устроена ограда, и стоит смотровая вышка. В тот день, 2 мая, пляж был еще закрыт, а с наступлением купального сезона ворота ежедневно открывают (кажется, с 8 до 18). Интересно, как это выглядит летом, и хватает ли такого пляжа стотысячному городу. Других водоемов в его пределах, насколько я знаю, нет.

Экскурсия длилась недолго, и до обеда мы еще успели побывать в центре. В Измаиле есть автобусное сообщение, но местные жители в эти часы ездят мало, и создается впечатление, что без туристов автобусы здесь были бы совсем ни к чему.

Измаил оказался неожиданно скромным, провинциальным городком. Отчасти потому, что главная улица, проспект Суворова, тянется на несколько километров, и лучшие здания рассредоточены по ней, а не собраны в одном месте. Главная площадь выглядит, как в любом маленьком райцентре: двухэтажный универмаг, ресторан с предсказуемым названием «Голубой Дунай», памятник Ленину, тоже почему-то голубой, а по соседству – большой рынок. Нина с Ларисой тут же решили, что оставшееся время в Измаиле они проведут именно здесь: кругом было полно промтоварных магазинчиков и ларьков, но все они были закрыты по случаю праздника.

По другую сторону от главной площади стоит большая церковь, слегка пародирующая Казанский собор – с такой же полукруглой колоннадой. Заглянув в нее, мы увидели, что туда стеклась почти вся наша группа. Кто рассматривал иконы, кто купил свечи, зажег их и поставил в надлежащем месте. Мне тоже пришлось за компанию обойти не спеша всю церковь, после чего я поделился с Ларисой своим наблюдением:

– Ира с Толей, должно быть, поставили свечку, чтобы в следующий раз им дали номер на двоих.

Она вяло улыбнулась, и я решил уточнить свое отношение к религии:

– Мне только так и случается зайти в церковь, за компанию или в порядке экскурсии. Почему-то нет к этому интереса. Во Львове полно церквей, а я только в прошлом году, когда пришлось водить по городу родственницу, в первый раз побывал в Латинском костеле и Соборе Святого Юра. Даже удивился, что они внутри такие разные: костел до крайности мрачный, а православный собор хорошо освещен, кругом сплошная лепка и позолота.

– А мне всё это интересно, – ответила Лариса. – Ведь надо же человеку во что-то верить.

Как я уже отметил раньше, она иногда была склонна к банальностям.

Во второй половине дня я снова отправился в центр, теперь уже самостоятельно. В том месте, где проспект Суворова выходит к Дунаю, Измаил приобретает черты большого города. Здесь над прибрежной террасой господствуют здания Дунайского пароходства с интерклубом и Дома межрейсового отдыха, от них через речную пойму полукилометровая дорога ведет к современному морскому и одновременно речному вокзалу. Небольшая, но благоустроенная набережная у вокзала – единственное место в городе, где встреча с Дунаем ничем не омрачена. Только здесь Эдита Пьеха могла бы выйти на берег Дуная и бросить в воду цветок. Около нашей гостиницы у нее это не получилось бы, разве что она привязала бы к цветку камень.

Проспект Суворова по длине вряд ли уступает Невскому, по его оси тянется широкий бульвар, так что измаильцам хватает места для прогулок. Второй центральной улицей считается проспект Ленина, который ведет отсюда к вокзалу. Это район послевоенной застройки, зелени здесь немного, и туристам его не показывают. За пределами этих проспектов город представляет собой прямоугольную сетку улиц, очень зеленых, кое-где с красивыми особняками, но в общем малоинтересных. Больше двадцати лет, не считая военного времени, Измаил был румынским, однако ничего примечательного румыны здесь не построили. После войны Измаил на несколько лет стал областным центром и, наверное, почувствовал себя в ранге если не Одессы, то Николаева и Херсона, но затем был разжалован, не успев превзойти районный уровень ни по облику, ни по сути.