Текст книги "Краткая история экономических учений в фокусе теории права"

Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865 гг.) – экономист, социолог и политический писатель – по мощи творческой фантазии не уступает даже столь оригинальным мыслителям, как Сен-Симон и Фурье. Однако среди людей, не читавших произведений Прудона и не знакомых с его творческой эволюцией, его имя нередко ассоциируется с хрестоматийным штампом о «родоначальнике анархизма». Данный штамп возник еще при жизни Прудона не без тесного сотрудничества консервативных писателей, с одной стороны, и социалистов-государственников, с другой. Затем совершенно искренне на авторитет Прудона стали ссылаться русские теоретики анархизма М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин. Последний, например, развивал концепцию коммунистического анархизма, что в перспективе самого Прудона является абсурдным словосочетанием. Для Прудона, как мы увидим ниже, понятие «коммунизм» было неприемлемо по целому ряду причин.

Однако справедливости ради следует признать, что в определенный период своей жизни Прудон действительно заявил о приверженности анархизму, но он также заявлял и о своих сомнениях относительно анархизма. В этой связи нельзя не вспомнить остроумный афоризм Маркса, в котором он подытожил оценку творчества Прудона: „Er ist der lebendige Widerspruch“ («Он – живое противоречие» (нем.))[222]222
  См. Marx K., Engels F. Ausgewählte Werke: in 6 Bänden. Berlin: Dietz Verlag, 1978. Bd. 3. – S. 33.


[Закрыть].

Трудно сказать, каким именно образом Прудон пришел к анархизму. Вряд ли он изначально и сознательно руководствовался определенным анархистским кредо. Но можно с большой вероятностью утверждать, что Прудон с самого начала был методологическим анархистом, поскольку в молодые годы, будучи самоучкой, он «весь досуг свой посвящал чтению книг, на которые набрасывался без всякого разбора»[223]223
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 229.


[Закрыть]. Вероятно, анархистские симпатии Прудона более или менее оформились лишь к 1840 г. В этом году, в возрасте 31 года, он издал свое знаменитое произведение «Что такое собственность?». Центральный тезис работы – «La propriété c’est le vol» («Собственность – это кража» (фр.))[224]224
  Прудон признает, что не является автором этого тезиса. Сам тезис был сформулирован в памфлете Бриссо (Brissot) еще до революции 1789 г.


[Закрыть] — фактически подрывал устои т. н. цивилизованного общества, основанного на институтах частной собственности, наследственного права и государства.

С тех пор анархистские тенденции так или иначе сопровождали многие произведения Прудона. Но одно дело – тенденция, а другое – боевой клич. Если эти тенденции впоследствии стали узнавать в различных «катехизисах революционеров» (от Бакунина до Кропоткина), то к собственному учению Прудона это не имеет прямого отношения. Прудон как атеист вообще остерегался всяких «катехизисов» и как искренний человек всегда чувствовал и разоблачал внутреннюю ложь революционной риторики. Как ни парадоксально, это недоверие к профессиональным революционерам будут разделять такие проводники народного гнева, как М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин.

Не исключено, что Прудон так и остался бы латентным анархистом без программы, если бы не два внешних обстоятельства. Первое обстоятельство связано с «дружбой» Прудона и Карла Маркса. «Дружба», как известно, закончилась литературным скандалом. Финал их отношений характеризует, с одной стороны, самонадеянную неосторожность Прудона, с другой – холодный расчет Маркса, для которого в вопросах научного характера не существует друзей, есть только соперники.

Хронология этой ссоры выглядит следующим образом: в 1846 г. Прудон выпускает в свет одно из своих самых значительных произведений – трактат «Система экономических противоречий, или Философия нищеты». Он по дружбе просит Маркса дать рецензию на этот труд. Маркс соглашается, но в 1847 г. публикует не рецензию, а сравнительно большую работу под названием «Нищета философии». В этой работе Маркс – ни много ни мало – предпринимает попытку уничтожить Прудона как феномен научной литературы. Сразу выяснилось, что все прежние положительные отзывы Маркса о Прудоне как родоначальнике научного социализма и т. п. оказались по меньшей мере неискренними.

О характере своих отношений с Прудоном Маркс подробно и весьма остроумно повествует в письме И. Б. фон Швейцеру от 24 января 1865 г., т. е. спустя несколько дней после смерти Прудона (19 января 1865 г.): «Во время моего пребывания в Париже в 1844 году я установил личный контакт с Прудоном. Я упоминаю об этом лишь потому, что в известной степени разделяю вину в его “sophistication” – как англичане называют фальсификацию торгового изделия. В течение долгих, часто далеко за полночь дебатов я инфицировал его гегельянством к большому для него ущербу, так как, не зная немецкого языка, он не мог основательно изучать Гегеля. Мое начинание продолжил после моей высылки из Парижа господин Карл Грюн.

В качестве учителя немецкой философии он обладал передо мною тем преимуществом, что сам в ней ничего не понимал. Незадолго до публикации своего второго значительного труда “Философия нищеты и т. д.” Прудон сам оповестил меня об этом в очень подробном письме, в котором помимо прочего содержались слова: “Я ожидаю Вашу авторитетную критику”. Вскоре она обрушилась на него в такой форме (в моей работе “Нищета философии и т. д.”, Париж, 1847), что навсегда положила конец нашей дружбе»[225]225
  Marx К., Engels Е Ausgewahlte Werke. Bd. 3. – S. 27–28.


[Закрыть].

В своем ответном труде Маркс отмечает, что воспринимает как неправильное понимание Прудоном «основ» немецкой философии. Особую ревность Маркса вызывает (неадекватное) гегельянство Прудона. Главный порок рецензируемой монографии Маркс видит в том, что Прудон, якобы подражая стилю и методу Гегеля, забывает об историческом происхождении экономических категорий.

Эти следы немецкой философии в работе, посвященной экономическим вопросам, постоянно раздражают и одновременно забавляют Маркса. Но именно поэтому ответный памфлет Маркса, на наш взгляд, содержит лишь поверхностную критику экономических взглядов Прудона и бьет мимо цели рецензируемой работы. Дело вовсе не в том, хорошо или плохо владеет Прудон философской терминологией. Вопрос в другом: удалось ли Прудону сказать что-то новое, удалось ли ему поставить на повестку дня экономической науки какую-то новую проблему, может быть, даже предложить новое решение старых вопросов?

Ниже мы увидим, что Прудон в высшей степени плодотворен как раз в вопросах политической экономии. Другими словами, критика Маркса носила политический, а не научный характер: речь шла о том, чтобы подорвать авторитет мощного конкурента, выполняющего важную миссию политического просвещения рабочего класса. В любом случае Прудон не только не безнадежен, как это хочет представить Маркс, он еще и крайне опасен для марксистской версии «научного социализма».

Прудон был обескуражен не столько объемом критики со стороны Маркса, сколько тем, что авторитетный рецензент намеренно проигнорировал наиболее существенные вопросы рассматриваемой работы. Об этом ниже мы еще будем говорить. Здесь не место для категорических суждений, но с точки зрения научной этики Маркс, мягко говоря, вел себя некорректно.

В научном мире – и не только между действительными друзьями – действует негласное правило: если коллега просит другого коллегу написать рецензию и получает от него согласие, то рецензия не должна быть разгромной, что, разумеется, не исключает доброжелательной критики. Вряд ли Маркс не знал о существовании такого правила. В любом случае его язвительное отношение к Прудону, сама попытка интеллектуальной дискредитации мыслителя, который является одним из «первоисточников» марксизма, не могут не вызывать сильного недоумения.

Впрочем, в одном отношении авторитарный стиль главного «государственного социалиста» оказался весьма плодотворным и для самого Прудона. Он еще более утвердился в необходимости поиска третьего пути между государством диктатуры буржуазии и государством диктатуры пролетариата. Таким образом, политический анархизм Прудона является продуктом двойной интеллектуальной фобии, а именно отрицания либерального государства буржуазии и одновременно неприятия авторитарного государства марксистов. Позднее Бакунин выскажет очень прудонистскую мысль: «Свобода без социализма – это привилегия, несправедливость; а социализм без свободы – это рабство и дикое состояние»[226]226
  Цит. по: Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 466.


[Закрыть].

Второе обстоятельство, характеризующее анархистскую эволюцию Прудона, связано, на наш взгляд, с событиями 1848 г. Как известно, Прудон не принял февральскую революцию во Франции и уже в марте 1848 г. предложил ненасильственный путь социальных реформ. В частности, в крупной работе «Решение социального вопроса» он выдвигает концепцию народного банка, дарового кредита и отмены денег (см. ниже). Однако в конце 1848 г. в своей газете Прудон публикует серию статей с критикой вновь избранного президента Франции Луи Наполеона. За диффамацию президента его приговаривают к денежному штрафу и тюремному заключению. Именно в тюремный период своего творчества – на личном опыте узнав мрачную силу государственной власти – Прудон публично «склоняется к анархизму»[227]227
  Ядгаров Я. С. Указ. соч. – С. 220.


[Закрыть].

Однако анархизм не становится его окончательным кредо. После выхода на свободу, опираясь на разработанную им

теорию мютюэлизма (mutuellisme), Прудон начинает развивать теорию децентрализованного и федеративного государства. В результате в 60-е гг. XIX в., т. е. на закате жизни, он вообще отказывается от анархистских идеалов, объявляя их невыполнимыми. Таким образом, клише о «родоначальнике анархизма» верно лишь отчасти и его следует воспринимать осторожно, сит granum salis[228]228
  С крупицей соли (лаг.).


[Закрыть].

Анархизм являет собою, быть может, самое парадоксальное мировоззрение и одновременно социальное учение, которое символизирует невозможную связь между правым и левым политическим спектром. Вне всякого сомнения, именно Прудон является родоначальником такой невозможной связи. Писатели анархистского толка, как правило, удачнее либералов критикуют изъяны государственного социализма и лучше социалистов видят пороки экономического либерализма.

С одной стороны, анархисты критикуют традиционных либералов за их предвзятое, «партийное» свободолюбие, являющееся по факту лишь классовой привилегий, т. е. свободолюбием имущих и ради имущих. С другой стороны, они являются непримиримыми критиками социалистов, особенно марксистского толка, поскольку последние пытаются под видом социализма протащить в рабочее движение государственный капитализм, т. е. заменить частную форму эксплуатации коллективной. Таким образом, в союзе с либералами анархисты критикуют государственный интервенционизм, отстаивая идеалы частной инициативы и самоорганизации общества. Вместе с социалистами они нападают на институт частной собственности и защищают трудовую теорию стоимости. Впрочем, в критике государственной власти анархисты не являются первыми.

Уже Адам Смит говорил: «Гражданское правительство… в действительности установлено для защиты тех, кто чем-нибудь владеет, против тех, у кого ничего нет»[229]229
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 474.


[Закрыть]. По мнению Прудона и русских теоретиков анархизма М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина, индивидуальная свобода важна не сама по себе, а как условие и фактор социальной жизни. Они отрицали свободу, если под ней понимать манифестацию крайнего индивидуализма в духе Макса Штирнера. Для Прудона, Бакунина и Кропоткина индивидуальная свобода является социальной категорией. Анархисты требуют свободы не только для «анархистов», а для всех.

«В моем ближнем, – говорит Прудон – я уважаю его человеческое свойство»[230]230
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 472.


[Закрыть]. Истинную свободу человек обретает лишь при условии свободы других людей. Говоря проще, свобода необходима индивиду для обретения им человеческого достоинства. Однако человеческое достоинство как категория шире, чем индивидуальная свобода. Человеческое достоинство есть общая основа для взаимодействия свободных индивидов. Только в режиме личной свободы человек вовлекается в те социальные связи, которые отвечают его природе, и только социальные связи свободных людей создают пространство для реализации человеческого достоинства.

Личная свобода позволяет индивиду обрести человечность не в смысле «овладения» ею, а в смысле сопричастности ей. Человеческое достоинство есть одновременно связующее звено и модус человеческого бытия sine qua поп не может быть ни личной, ни социальной свободы. Теория свободы у Прудона приобретает «невозможный» вид теории социального либерализма, которая через категорию «труда» создает удачный плацдарм для одновременной критики как классиков политической экономии, так и социалистов.

Согласно логике Прудона, социалисты следуют за классиками политической экономии в том, что касается дескриптивной части экономической науки, т. е. описания эмпирических фактов социально-экономической жизни. Другими словами, социалисты не ставят под сомнение само наличие явлений, исследуемых классиками. Но социалисты, как полагает Прудон, расходятся с классиками в части интерпретации этих фактов. Здесь Прудон не совсем точен, так как социалисты не всегда отвергают объяснения классиков. Так, некоторым интерпретациям Адама Смита и особенно Давида Рикардо (прежде всего в части трудовой теории ценности) социалисты придают аксиоматическое значение.

Классики, по мнению Прудона, посредством интерпретации экономических явлений одновременно делают скрытые нормативные высказывания. Другими словами, классическая политическая экономия латентно проявляет себя как своеобразная нормативная наука. Более того, в том, что касается социально-экономических явлений, политическая экономия берет на себя функцию… правоведения (sic!). «Политическая экономия считает себя оправданной и со стороны фактов, и со стороны права: со стороны фактов, поскольку феномены, которые она изучает, являются постоянными, естественными [spontanés] и универсальными; со стороны права, поскольку за этими феноменами скрывается могущество рода человеческого, самое великое могущество, какое только возможно»[231]231
  Proudhon P.-J. Syst me des contradictions économiques ou philosophie de la mis re. – R: Guillaumin et C. T. 1. – P. 4.


[Закрыть].

Социалисты, анализируя факты, добытые экономистами, делают из них диаметрально противоположные выводы: «социализм… констатирует аномалию устройства современного общества, и, отталкиваясь от унаследованных учреждений, он заявляет, он доказывает, что цивилизованный порядок является… противоречивым, неэффективным. Он сам по себе генерирует угнетение, нищету и преступность. <…> Социализм в итоге объявляет политическую экономию ложной гипотезой, фальсификацией, изобретенной для оправдания [au profit de] эксплуатации большинства меньшинством»[232]232
  Ibid. – P 4.


[Закрыть].

Прудон согласен с такой констатацией фактов, но он полагает, что социалистические анафемы ведут к ложной цели, а именно к попытке устранить социальное противоречие как таковое. Это Прудон называет «неизлечимой глупостью» социалистов, особенно коммунистов, разумея под этим их склонность к проектам тотального реформирования общества.

В любом случае утопическая цель коммунистов («рай на земле») недостижима. Однако на пути к этой цели коммунисты готовы полностью фальсифицировать природу человека. Они готовы постоянно и мелочно вмешиваться в естественную динамику человеческого бытия, поскольку хотят создать унифицированную, одноголосную цивилизацию. По мнению Прудона, именно многоголосие экономических противоречий и антагонистических факторов (конкуренция versus кооперация и т. п.) определяет симфонический смысл человеческой цивилизации.

По Прудону, унаследованные нами социальные институции как таковые не являются порочными, как думают утописты и социалисты. Возникновение всякой социальной институции так или иначе обусловлено характерной потребностью людей как совокупности производителей. Здесь Прудон не делает исключения даже для института частной собственности (см. ниже). Порочны только злоупотребления или извращения социальных институций.

Социалисты – как «блудные сыны» Давида Рикардо – просто перевернули иерархию ценностей. Вся их теория является Зазеркальем классической политической экономии. В этом Зазеркалье господствует лишь метод отрицания. Прудон латентно ставит социалистам в упрек их наивный оптимизм, который выражается в тщетной надежде посредством устранения конкуренции и введения принудительной организации труда ликвидировать все пороки капиталистического общества.

Все, что защищают классики, является мишенью социалистов и одновременно исходным пунктом их аргументации «от противного» (е contrario). Если классики отстаивают свободу конкуренции, то по логике социалистов достаточно «упразднить» конкуренцию и поставить на ее место якобы общественную, а на самом деле государственную организацию труда, чтобы разом решить т. н. социальный вопрос. Если классики высоко ценят свободу предпринимательства как наивысшее выражение экономической свободы, то надо эту свободу ликвидировать посредством системы государственного планирования и т. п.

Другими словами, в попытках избавиться от пороков существующего строя утописты, социалисты и коммунисты «до сих пор не сумели ничего иного сделать, как обратиться к прямой противоположности его»[233]233
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 231–232.


[Закрыть]. То, что утописты называют «социальной средой» (якобы в корне порочной и поэтому подлежащей искоренению), для Прудона есть манифестация самой сущности человека и человеческого общества. Эту сущность можно выразить понятием homo faber[234]234
  Человек производящий (лаг.).


[Закрыть]. Иначе говоря, природа человека, согласно Прудону, предполагает «право на труд» и одновременно экономическую свободу индивида. Но, как полагает Прудон, эти фундаментальные характеристики Человеческого являются скрытой мишенью для утопистов, социалистов и коммунистов.

В самом деле, чего добиваются коммунисты? Обобществления имуществ. По Прудону, однако, «общность имуществ есть религия нищеты»[235]235
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 232.


[Закрыть]. Почему это так? Потому, что в коммунистическом Зазеркалье эксплуатация не исчезает, а просто меняет форму. Иначе говоря, форма собственности меняется, но ее воровская сущность остается. Разница лишь в том, что при коммунизме новая форма воровства – общественная собственность, контролируемая коммунистическими начальниками, – пакуется в другую идеологическую оболочку. Если при капитализме «собственность есть эксплуатация слабого сильным»[236]236
  Там же. – С. 232.


[Закрыть], то при коммунистической власти, напротив, слабый эксплуатирует сильного. «Бедняк» становится эталоном, социальной нормой. «Богач» предназначен для социальной коррекции. Он должен подвергнуться социальному «исправлению» или просто ликвидации.

Другими словами, коммунизм действительно объединяет только неимущих и только против имущих. Если добавить сюда марксистскую доктрину о классовой борьбе, то коммунизм становится не только религией нищеты, но и религией классовой ненависти. Но почему изначально гуманистические мотивы коммунизма приводят к таким печальным результатам? Потому что коммунисты всегда думают о «массах», забывая «маленького человека». «Под предлогом предоставления группе [права] общей собственности на [различные] блага они приходят к праву собственности на индивидов и к подчинению группы её руководителям»[237]237
  Langlois J. Défense et actualité de Proudhon. – P.: Payot, 1976. – R 66.


[Закрыть].

Зловещая абсурдность коммунизма содержится в его главной цели, которая разоблачается Прудоном в форме парадоксального афоризма: «Поработим индивида, чтобы освободить массу!»[238]238
  Ibid. —P. 67.


[Закрыть]. Эти антикоммунистические инвективы звучат гораздо более основательно, чем вся буржуазная критика коммунизма, вместе взятая. Во всяком случае, антикоммунизм Прудона имеет серьезный теоретический фундамент, опираясь на который он мог позволить себе высказывания типа «Прочь от меня, коммунисты, от вашего присутствия разит зловонием, и при виде вас я чувствую отвращение»[239]239
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 231.


[Закрыть]. Мог ли Маркс не опасаться столь проницательного и порой буйного антикоммуниста, который одновременно пользовался репутацией последовательного защитника рабочего класса?

Для ученых доктринерского и особенно авторитарного стиля мышления методологический плюрализм Прудона был самым главным «доказательством» эклектичности и несерьезности его творчества. В самом деле, уже в первой своей работе, принесшей ему славу («Что такое собственность?»), Прудон, на первый взгляд, попеременно то нападает на институт частной собственности, то пытается оправдать его, подводя под другую категорию. Этот метод можно охарактеризовать как способ столкновения (обнажения) противоположностей в одном и том же предмете исследования. Данный метод позволяет охарактеризовать имманентный конфликт исследуемого социального явления без претензии на поиски синтеза.

По мнению Прудона, «синтез» всегда носит умозрительный характер, т. е. является лишь фиктивным примирением (в голове исследователя) реальных противоречий. В конфуцианских терминах метод Прудона можно назвать методом «исправления имен». В своей теории собственности Прудон сначала фиксирует противоречие между собственностью как правом добычи, правом нетрудового дохода, с одной стороны, и собственностью как правом пользования, как синонимом овеществленных трудовых накоплений, с другой стороны. Затем он пытается найти такой механизм устранения «собственности» в первом смысле, чтобы при этом не пострадала «собственность» во втором смысле.

Следует признать, что вторая (конструктивная) задача была выполнена Прудоном гораздо хуже первой (критической) задачи. Но в этом результате нет ничего удивительного: критика всегда и всем удается лучше, чем конструктивные предложения. Во всяком случае, недостаточный конструктивный потенциал теории собственности Прудона не является аргументом против его метода, который заключается в фиксации и реконструктивном удержании противоречий объекта исследования без попытки предложить некий – всегда фиктивный – «синтез».

Ниже мы увидим, что методологический плюрализм помогает Прудону освещать одну и ту же проблему с разных и часто неожиданных ракурсов. Так, изначальная концепция собственности Прудона, представленная в работе «Что такое собственность?», действительно малоудовлетворительна. Однако, на наш взгляд, причина здесь вовсе не та, которую указывает Маркс («Вопрос был так плохо поставлен, что на него нельзя было дать правильный ответ»[240]240
  Marx K., Engels F. Ausgewählte Werke. Bd. 3. – S. 27.


[Закрыть]). С оценкой Маркса можно согласиться лишь в том случае, если исходить из «единственно верной» с его точки зрения методологии, а именно исторического материализма и экономического детерминизма.

Однако Прудон был методологическим плюралистом. Прежде всего, он не был марксистом и не был обязан понимать под «собственностью» по преимуществу собственность капиталиста-//¿штье, реального или потенциального. Разумеется, марксистская перспектива имеет свои преимущества (ниже мы будем говорить об этом более подробно). Но это не означает, что любая //^марксистская перспектива не имеет никаких эвристических шансов.

В самом деле, какие новые грани собственности как таковой, а не ее исторические формы можно обнаружить с помощью методологического плюрализма? Отметим, что теория собственности является для Прудона лишь субсидиарным коррелятом его теории общественного труда. Согласно этой теории, труд в обществе подлежит двум фундаментальным законам, которыми «являются разделение труда и его следствие [son corollaire] – коллективная сила»[241]241
  Bancal J. Ор. cit. Т. 1. —Р. 66.


[Закрыть].

В теорию общественного труда Прудона входят трудовая теория ценности, теория т. н. коллективной силы, теория мютюэлизма (теория взаимной социально-экономической ориентированности) и теория федерализма. Впрочем, теория федерализма представляет собой, скорее, разновидность теории мютюэлизма. Под федерализмом Прудон понимал по преимуществу «мютюэлизм в пространстве», в контексте территориальных коллективов (см. ниже). Все эти теории помимо собственных задач решают и побочные вопросы. В частности, с разных ракурсов они помогают Прудону конкретизировать и самый знаменитый его постулат о том, что «собственность (в смысле права добычи. – С. К.) есть кража».

Прудон отвергает институт собственности лишь потому, что он гарантирует правообладателю возможность получать нетрудовой доход. Если убрать это главное для Прудона злоупотребление, то институт собственности автоматически трансформируется в простой институт (пожизненного) владения, против которого Прудон не только не возражает, но который считает необходимым условием экономической свободы производителя и в конечном итоге условием его человеческого достоинства.

Рассмотрим указанные теории Прудона по порядку. В отличие от классиков политической экономии, для Прудона субъектом экономической жизни является не homo oeconomicus, т. е. «человек расчетливый», a homo faber («человек производящий»). Последний погружен в «паутину» общественного разделения труда по своей социальной природе, а не по индивидуальному расчету. «Изолированный человек может удовлетворять только малую часть своих потребностей; все его могущество в обществе в разумной комбинации коллективных усилий»[242]242
  Bancal J. Op. cit. Т. 1. – Р. 33.


[Закрыть]. Прудон, не знакомый с творчеством английских социалистов-рикардианцев, тем не менее отстаивает аналогичные взгляды на источник ценности общественного продукта. Таким источником является общественный труд.

Позднее Маркс модифицирует эту теорию Прудона, превратив ее в теорию общественно необходимого труда. Итак, Прудон отвергает трехфакторную теорию Сэя и признает производителем ценности только общественно значимый труд. Земля и капитал без труда являются производительными лишь в потенции. Более того, Прудон соглашается с английскими социалистами-рикардианцами и в том, что капитал представляет собой не что иное, как «капитализированный труд», т. е. труд, одновременно овеществленный и отчужденный от непосредственных производителей общественных богатств.