Текст книги "Краткая история экономических учений в фокусе теории права"

Теории коллективной силы, прибавочной ценности и собственности Прудон фактически синтезирует под рубриками теории мютюэлизма и связанной с ней теории федерализма. Мютюэлизм (от франц. mutuel — «взаимный») является не абстрактной идеей Прудона, а живой практикой французского рабочего класса. Мютюэлизм возник в начале 30-х гг. XIX в. среди лионских рабочих, которые стали объединяться в общества взаимной поддержки. В социально-экономической доктрине Прудона мютюэлизм стал означать своеобразный третий путь между капитализмом и государственным социализмом. Анархо-синдикалисты уже после Прудона видели в мютюэлизме способ и форму социальной организации наемных рабочих для преодоления конкуренции (среди рабочих) и – одновременно – преодоления эксплуатации пролетариата (со стороны капиталистов).

Для Прудона мютюэлизм был прямым доказательством никчемности государственной власти в вопросах социальной организации, или, точнее, доказательством первичности социальных институций и вторичности политических институтов. Согласно логике Прудона, при становлении всякой социальной институции (семья, община, ремесленная гильдия и т. п.) государства либо еще нет, либо оно до поры хранит молчание. Но государство всегда появляется в тот момент, когда социальная институция уже сформировалась и способна развиваться на инерционной основе. Именно теперь, когда в этом отсутствует всякая необходимость, государство берет «под защиту» доказавшую свою жизнеспособность социальную институцию и обременяет ее соответствующим «налогом».

Другими словами, государство действует именно так, как повествует об этом блаж. Августин: «Итак, при отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и самые разбойничьи шайки что такое, как не государства в миниатюре? И оне так же представляют собою общества людей, управляются властию начальника, связаны обоюдным согласием и делят добычу по добровольно установленному закону»[267]267
  Блаж. Августин. О граде Божьем. М.: Изд. Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1994. – С. 183.


[Закрыть].

Прудон допускает, что при определенных обстоятельствах охранительная и даже консервативная функция государства играет полезную роль. Как строгий моралист Прудон, по всей вероятности, встал бы на сторону тех современных государств, которые продолжают несмотря ни на что противодействовать легализации однополых браков. С другой стороны, налоговое государство часто заинтересовано в поддержке тех социальных институций, которые уже давно себя изжили. Однако государство традиционно продолжает их защищать, поскольку от предоставления этой «защиты» оно регулярно получает доходы в бюджет.

Как бы ни был мал этот доход, налоговое государство по определению не может от него отказаться. Если мы продолжим анализ этой проблемы в прудонистской перспективе, то увидим парадоксальную патологию взаимодействия общества и государства. Так, нередко в качестве социальной институции преподносится ее политическая деформация. Например, т. н. государственная поддержка малого бизнеса может представлять собой лишь попытку государства «соучаствовать» в доходах от этой формы предпринимательской деятельности. Малые предприятия терпели банкротство до введения этой «поддержки» и столь же регулярно продолжают банкротиться при ней. Если какой-то малый бизнес был спасен от банкротства, то, скорее, вопреки государственной «поддержке» и благодаря исключительно мютюэлизму, или кооперации с другими такими же предприятиями.

Следует отметить, что разграничение мютюэлизма и кооперации представляет собой определенную теоретическую проблему, поскольку на практике французские мютюэлисты нередко действовали так же, как представители потребительских кооперативов в Англии и Германии. Вероятно, практические различия здесь минимальны, но есть некоторые теоретические нюансы. Дело в том, что для Прудона мютюэлизм – это не только социальная практика, но также и социальная этика. Соответственно, федерализм для Прудона – это не только практика взаимодействия территориальных коллективов, но и социальное право (не путать с аналогичной отраслью государственного права!).

Этический аспект мютюэлизма проявляется в полной симметричности прав и обязанностей в том смысле, что никакое лицо не притязает на такой объем прав, который превышает объем обязанностей данного лица. Мютюэлизм, как видим, исключает право добычи, право синекуры и т. п. Мютюэлизм является социальным синонимом справедливости и подчиняется максиме «Делай для других то, что ты сделал бы и для себя!». Соответственно, в отрицательном регистре мютюэлизм Прудона принимает вполне евангельскую форму: «Не делай другому того, чего и себе не желаешь!». Мютюэлизм совпадает со справедливостью, которая требует от нас воспринимать в другом человеке равную нам личность.

Возвращаясь в контексте мютюэлизма к своей знаменитой теме («Собственность есть кража!»), Прудон доказывает, что по естеству собственность носит «мютюэлистский» характер. Это, помимо прочего, означает, что, во-первых, все трудящиеся являются сособственниками совокупного социального продукта, произведенного исключительно коллективным Рабочим. Во-вторых, режим мютюэлистской собственности совпадает с процессом постоянного обмена актуальными правами владения и пользования. Иначе говоря, мое соучастие в актуальном имущественном праве другого экономического агента предполагает мою готовность предоставить данному лицу возможность войти в качестве владельца или пользователя в мои имущественные права.

Впрочем, мютюэлистская собственность не может быть универсальной. Как и частная собственность, она подлежит этической цензуре и не должна переходить этические границы: не всякую собственность можно «обменять», пусть даже условно или на время. Однако для Прудона собственность в мютюэлистском смысле является лишь теоретическим преддверием прагматического понятия «федералистская собственность». Принцип мютюэлизма в федералистской перспективе совпадает с принципом децентрализации и тем, что теперь называют принципом субсидиарности в его негативной формулировке. Так, «принцип взаимности в том, что касается ассоциации, означает запрет на объединение людей за исключением тех случаев, когда того требуют производственная необходимость, бесперебойная торговля продуктами, нужды потребителей и безопасность производителей»[268]268
  Вапса! 3. Ор. ей. Т. 2. – Р. 74.


[Закрыть].

В своей теории федерализма Прудон стремится синтезировать свою концепцию справедливости и концепцию экономической свободы. Федерация представляет собой естественную форму организации общества прежде всего потому, что «общество-нация» не является монолитным. Оно подразделяется и поддерживается различными более мелкими и компактными объединениями. При этом существует четкая дихотомия, разделяющая экономические и политические сообщества.

Таким образом, каждая нация как социокультурное и политическое единство состоит из «групп, выполняющих функции производства, других групп, выполняющих административные функции, и третьих групп, которые существуют естественным образом: коммуны, области, вся нация целиком»[269]269
  Langlois J. Ор. cit. – Р. 59.


[Закрыть]. Согласно этой логике, изолированный индивид не может быть агентом ни социально-политических, ни социально-экономических отношений. Такими агентами выступают только указанные категории сообществ. Каждое из них имеет собственный общественный интерес и даже собственную «волю обеспечить вечность [pérennité] группы»[270]270
  Langlois J. Ор. cit. – Р. 60.


[Закрыть].

Чем больше внутри нации самых разнообразных групп, тем более прочной является ткань социальных отношений, тем свободнее живут и действуют отдельные индивиды. По Прудону, «самый свободный человек – тот, кто поддерживает наибольшее количество связей с себе подобными»[271]271
  Bancal J. Ор. cit. Т. 1. – Р. 69.


[Закрыть]. Федерализм является естественной организацией общества и потому, что он позволяет удерживать социальную динамику в рамках хитросплетения сразу трех видов социальных конфликтов.

Во-первых, речь идет о постоянном конфликте между всеми экономическими сообществами, с одной стороны, и всеми политическими коллективами, с другой стороны. Во-вторых, только федерализм может «удержать» и перевести в конструктивное русло конфликт между самими экономическими сообществами, например между профсоюзами наемных работников и объединениями работодателей. В-третьих, естественные сообщества – коммуны, религиозные конфессии и т. п. – часто вступают в конфликт с экономическими сообществами, с одной стороны, и с политическими объединениями, с другой стороны. В этой оптике нация в целом представляет собой своеобразную «матрешку», т. е. воплощает «плюрализм коллективных субъектов» (pluralité d‘êtres collectifs)[272]272
  Ibid. Т. 1. – Р. 98.


[Закрыть].

Теория мютюэлизма получила интересное, но крайне дискуссионное практическое применение в одном утопическом проекте Прудона, который он назвал «банк обмена». Практическая неудача этого начинания отнюдь не ставит под сомнение теоретическую значимость идеи Прудона, которую можно определить как «приоритет сферы обращения». Разумеется, и до Прудона интересовались сферой обращения. Достаточно в этой связи вспомнить о меркантилистах. Но Прудону гораздо важнее проанализировать не сферу обращения товаров, а сферу обращения продуктов.

Как отмечает Прудон, и для классиков, и для социалистов политическая экономия сводилась к «накоплению [recueil] известных на сегодняшний момент наблюдений, касающихся феноменов производства и распределения богатств (курсив мой. – С. К.)»[273]273
  Proudhon Р.-J. Syst me des contradictions économiques о philosophie de la mis re. – P: Guillaumin, 1846. T. 1. – P. 3.


[Закрыть]. Прудон согласен с классиками, что и производство, и распределение – это сферы автономные, малодоступные для исправления в духе человеческих представлений о равенстве, справедливости и т. п. Соответственно, Прудон решительно отвергает любые проекты внезапного изменения пресловутой социальной среды в духе Роберта Оуэна или Шарля Фурье (см. выше).

Производство, по мнению Прудона, не должно быть предметом нормативной политической экономии. Ведь производство – это лишь «естественная история»[274]274
  Proudhon P.-J. Op. cit. T. 1. – P 4.


[Закрыть] человечества, лишь совокупность наиболее типичных практик человеческого образа жизни. Распределение, т. е. объем и способ соучастия в общественном производстве различных контингентов общества, территориальных и профессиональных коллективов также является продуктом естественной эволюции. Другими словами, ни сфера производства, ни сфера распределения не могут быть, по Прудону, полем социального экспериментирования. Остается только сфера обмена.

Здесь нет ничего предустановленного природой, нет ничего естественного в смысле физических законов. И если бы политическая экономия не представляла собой просто подбор эмпирических фактов из «области производства и распределения ограниченных ресурсов земли», а стремилась бы стать нормативной, реформаторской наукой, то она обратила бы внимание, в первую очередь, на сферу обращения продуктов общественного труда.

Используя терминологию Прудона, можно сказать, что именно в сфере обращения конституируются все «институты» эксплуатации и нетрудового обогащения. Если каким-то образом провести санацию этой сферы от «экономических паразитов», то нет нужды реформировать ни сферу производства, ни сферу распределения. Главную проблему здесь Прудон усматривал в том, что деньги как средство обмена уравнивают в общей категории «субъектов рынка» действительных производителей ценности, с одной стороны, и представителей праздных классов, с другой. Если вместо денег ввести т. н. чеки обмена, то ссудный капитал – это наиболее одиозный, по Прудону, вид капитала – должен будет исчезнуть.

Прудона нередко упрекали в том, что он непоследователен в своей оценке денежного капитала. По мнению Ш. Жида и Ш. Риста, «его теоретическая ошибка состоит в том, что он рассматривает деньги то как по преимуществу капитал, то как простые боны обмена без своей ценности. Он забывает, что деньги желательны не только как посредник обмена, но и как орудие накопления сокровищ и сбережения, как резерв ценности… Можно сколько угодно умножать орудия обращения, но нельзя произвольно умножать капитал»[275]275
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 244.


[Закрыть].

Проект банка обмена не был реализован, так как невозможно осуществить необходимое для этого условие, а именно уничтожить процент как таковой. «Что бы ни делал Прудон, но продажа за наличные и продажа в кредит составляет и будет составлять две различные операции, и обладание благом в настоящем всегда будет считаться более выгодным, чем обладание им в будущем. <…> Очень скоро установятся два ряда цен: цены в бумаге для продажи в кредит и цены в металле для продажи за наличный расчет. Первые будут выше вторых, и разницу, которую меновой банк будет отказываться получать, получат сами продавцы. Процент на деньги, таким образом, снова появится, но в новой форме»[276]276
  Там же. – С. 243.


[Закрыть].

Однако идея банка обмена содержала рациональное зерно. В самом деле, при известных условиях определенное сообщество экономических агентов вполне в состоянии «устранить предпринимателя из сферы финансов»[277]277
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 245.


[Закрыть]. Речь идет об обществах взаимного кредита, основанных на принципах безвозмездности и взаимности кредитования, но только внутри данного кооператива. При этом теоретически отпадает необходимость в первоначальном капитале, который всецело может быть заменен солидарной ответственностью участников. Таким образом, первоначальная идея банка обмена в творчестве Прудона в конечном итоге уступила место более скромной, но зато более надежной идее об обществах взаимного кредитования.

Выводы для теории права и правовой политики

Социальное противоречие не есть аномалия, поэтому «патологическая глупость» всех гегельянцев вкупе с марксистами заключается в попытке «разрешить» противоречия посредством «синтеза». Согласно Прудону, социальный конфликт есть норма, а не патология. Он не может быть по-гегелевски «разрешен», или «снят». В контексте заявленной темы финансово-правовая политика приобретает контуры прикладной конфликтологии. Как публичные, так и частноправовые финансы представляют собой не иное что, как совокупность инструментов по управлению социально-экономическими конфликтами, которые никогда не разрешаются, но постоянно мутируют из одной формы в другую.

Соответственно, инструменты финансово-правовой политики должны быть направлены на поддержание того, что можно назвать продуктивным антагонизмом. Указанный антагонизм представляет собой инфраструктуру социальной свободы. Например, финансово-правовая политика должна поддерживать и свободу конкуренции, и свободную ассоциацию частных товаропроизводителей. Поддержка только одного полюса указанного социального противодействия означала бы в тенденции деформацию социальных отношений и социальной природы человека, что и происходит как в классическом капиталистическом обществе, так и в условиях т. н. реального социализма, который на самом деле является разновидностью государственного капитализма.

Современная финансово-правовая политика является политикой Зазеркалья, так как она в качестве нормы, или «экономических законов», рассматривает устоявшиеся деформации социальных институций, например исторические деформации институтов собственности или денег. Экономисты исходят из того, что ценность всякого товара нам объективно предзадана законами рынка. Но по мнению Прудона, истинную ценность любого товара для homo faber еще предстоит конституировать посредством социального взаимодействия «про-требителей», т. е. производителей и потребителей в одном лице.

Так, в прудонистском прочтении современного маркетинга можно увидеть некий отрицательный масштаб конституированной стоимости. Здесь в прудонистской перспективе можно установить следующую гипотезу: чем агрессивнее реклама, тем более искаженной (в сторону повышения) является указанная в рекламе цена товара, тем более она удалена от потенциально конституируемой ценности данного продукта.

В перспективе теории трудового права особое звучание приобретает теория коллективной силы. Это означает, прежде всего, что всякий наемный работник при заключении трудового договора вправе требовать от работодателя как минимум определенной перспективы на дальнейшее соучастие в доле прибыли, произведенной коллективным Рабочим.

Несмотря на абсолютизацию бартерного метода решения социально-экономических проблем, Прудон, безусловно, прав в том, что всегда и во всем следует стремиться к минимизации посреднической функции. Мы знаем, что аналогичных взглядов придерживались и Оуэн, и Фурье, но именно у Прудона мысль о минимизации посреднической функции стала главенствующей для всего его творчества. Соответственно, финансовоправовая политика должна преследовать цель ликвидации не только социально вредных, но и социально индифферентных посреднических ролей и функций экономических агентов.

Карл Родбертус (1805–1875 гг.) – либеральный помещик и глава левоцентристской фракции прусского парламента – олицетворяет, на первый взгляд, парадоксальный союз монархической идеи и последовательного социализма. Его влияние в Германии охватывало оба крыла политической жизни. Через Фердинанда Лассаля, с которым он состоял в активной переписке с 1862 по 1864 гг., Родбертус способствовал формированию левого фронта политики, а именно идейно воздействовал на политическое обособление германского рабочего класса.

Через посредство самого выдающегося «государственного социалиста» Пруссии г-на Вагенера влияние Родбертуса достигало самого Бисмарка, которому Вагенер давал различные советы. Впрочем, Бисмарк неофициально принимал у себя и Лассаля и проводил с ним весьма таинственные беседы о природе и задачах социализма. Таким образом, Родбертус мог воздействовать на главного министра рейха как «слева» (через Лассаля), так и «справа» (через Вагенера). Как бы то ни было, в теоретических вопросах Лассаль всегда отдавал Родбертусу первенство, а по признанию Вагенера, Родбертус вполне заслуживает титула «Рикардо социализма».

Родбертус, как и многие социалисты, берет за точку отсчета трудовую теорию ценности Адама Смита. Однако по мнению Родбертуса, Адам Смит не сделал главного вывода из развернутой им величественной картины разделения труда. В результате разделения труда возникает структурированный тысячами связей общественный организм, а вовсе не конгломерат эгоистичных индивидов, преследующих только свои частные интересы. В едином общественном организме принцип солидарности неизбежно переподчиняет себе принцип конкуренции.

Соответственно, богатство нации не распадается на сумму индивидуальных богатств. Богатство вообще перестает быть частной категорией и приобретает общественное звучание. Родбертус в конечном итоге вообще отказывается от термина

«богатство» и предпочитает ему понятие «благосостояние» как более точное. Один из главных тезисов Родбертуса гласит, что в современном общественном организме благосостояние каждого зависит от поведения всех других производителей.

Соответственно, согласно Родбертусу, необходимо учитывать следующие социальные функции экономики:

1) приспособление производства к потребностям;

2) сохранение производства на уровне существующих ресурсов;

3) справедливое распределение общественного продукта между (всеми) производителями[278]278
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 329.


[Закрыть].

Ad 1. Развивая собственную концепцию благосостояния, Родбертус критически переосмысливает установленное еще Адамом Смитом разграничение между абсолютным и действительным спросом. В современном самоорганизующемся экономическом строе производство приспособлено не к абсолютному спросу, не к социальной потребности, как любит повторять Родбертус, а к действительному спросу, который предполагает меновые отношения. Другими словами, удовлетворяются потребности только тех лиц, которые имеют нечто предложить в обмен.

Создавая трудовую теорию ценности, ни Смит, ни Рикардо не заметили явного противоречия между этой теорией и тем, что современное общество существует вовсе не для трудовых, а для доходных людей. Если лица, могущие предложить только силу своего труда, не найдут на нее спрос, они не получат ни малейшей частицы общественного продукта. Напротив, лица, имеющие т. н. нетрудовые доходы (например, богатые наследники), одновременно обладают действительным, или эффективным, спросом, даже если они ничего не производят и не намерены производить.

Выход из этого нетерпимого состояния, по Родбертусу, следующий: систему производства ради спроса общество должно заменить системой производства ради удовлетворения социальных потребностей. Но если рыночный спрос перестает определять предложение, т. е. производство товаров, то каков должен быть критерий установления социальных потребностей и чем социальная потребность должна отличаться от «внесоциальной» или даже «антисоциальной» потребности?

На эти вопросы Родбертус отвечает в том смысле, что потребности людей в принципе одинаковы; известно также, какие предметы и в каком количестве требуются людям для их удовлетворения. «Таким образом, зная, каким временем может располагать общество для труда, и одновременно зная общественные потребности, нетрудно будет соответствующим образом распределить данное время между различными производствами»[279]279
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 330.


[Закрыть].

Так ли просто, как думает Родбертус, во многом повторяя Сен-Симона, осуществить подобный расчет? Проблема в том, что само понятие «социальная потребность» требует тщательного анализа. Является ли, например, табакокурение социальной потребностью в строгом смысле этого слова? С одной стороны, да, когда, например, курильщик-пассажир выходит в тамбур вагона, чтобы покурить и побеседовать с другими курильщиками. С другой стороны, нет, когда, например, старшеклассники приучают к табакокурению младших учеников.

На это Родбертус мог бы ответить, что табак будет распределяться только между взрослыми по их желанию и будут установлены жесткие законы, запрещающие распространять табак среди подростков. Допустим, что так, но проблема этим не исчерпывается. На самом деле социальные потребности неоднородны. В реальной жизни «существуют ограниченное количество общих потребностей и бесконечное разнообразие отдельных»[280]280
  Там же. – С. 331.


[Закрыть]. Отсюда следует главный изъян государственного социализма, согласно которому какие-то начальники или «соцраспредкомы» должны решать, какие потребности являются социальными, а какие нет. Итак, путь, предлагаемый Родбертусом, ведет к уничтожению свободы спроса и потребления и, как считают последовательные критики социализма, к уничтожению свободы per se.

Как показала практика т. н. реального социализма, при экономике централизованного планирования неизбежно возникает другая серьезная проблема. Какие средства и методы может использовать социалистическая система хозяйства для того, чтобы заблокировать производство вещей, вообще никому не нужных? Как противодействовать «затовариванию» общественных складов вещами, которые не пользуются спросом у населения, хотя начальники решили, что эти продукты должны быть востребованы?

Напрасно Родбертус связывал будущее социализма с ликвидацией системы обмена. Как справедливо заметил Вильфредо Парето, если социалистическое общество желает минимизировать производство ненужных продуктов, оно должно использовать технику обмена в виде т. н. социалистического рынка. Другими словами, и при социализме должны действовать цены, хотя бы как индикаторы разницы между себестоимостью и продажной ценой изделия. Быть может, глобальный крах системы «реального социализма» был следствием того, что рецепты Парето не могли быть реализованы в полном объеме без ущерба для самой социалистической идеологии.

В современную эпоху многое в аргументации Родбертуса устарело. Это связано прежде всего с тем, что трудовая теория стоимости требует серьезной ревизии в том смысле, что основным двигателем развития человеческой цивилизации стал труд автоматизированный и информатизированный. Ручной труд, который Адам Смит положил в основу возрастания богатства народов, давно уже стал маргинальным в общественном значении. Однако именно этот труд вместе с Адамом Смитом фетишизируют и Карл Родбертус, и Карл Маркс, и даже современные российские коммунисты.

Ad 2. Что касается сохранения производства на уровне существующих ресурсов, то на этот счет у теории социализма нет какой-либо надежной альтернативы капитализму. Если неполное использование промышленных мощностей при капитализме служит средством предупреждения затоваривания рынков, то несоблюдение этого правила при социализме может привести к затовариванию складов никому не нужной

продукцией. Как бы то ни было, задача полной утилизации средств производства является нетривиальной и требует анализа за рамками дихотомии капитализм – социализм.

Страны реального социализма продемонстрировали, что вполне возможна ложная максимальная загруженность производственных мощностей. В экономике реального социализма не находит подтверждение тезис Сэя о том, что всякий товар автоматически находит себе спрос. Бывали случаи, когда социалистические предприятия с максимальной отдачей работали только на наполнение складов никому не нужными вещами, а не на конечного потребителя.

Ad 3. Третья экономическая функция общественного организма является для Родбертуса наиважнейшей. Но и здесь возникают серьезные проблемы: прежде чем достичь справедливого распределения общественного продукта, необходимо выяснить, что следует понимать под справедливым распределением? «Это такое распределение, – говорит Родбертус, – которое дает каждому рабочему продукт его труда»[281]281
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 332.


[Закрыть].

Анархисты и марксисты полагали, что рабочему принадлежит весь произведенный продукт, но Родбертус менее категоричен. Родбертусу важно лишь подчеркнуть приверженность известному лозунгу социализма «От каждого по способностям, каждому по труду». Такое понимание справедливости социалисты заимствовали из теории Рикардо, хотя последний, как мы знаем, вовсе не стремился к тому, чтобы стать духовным отцом европейского социализма.

Оригинальность экономического учения Родбертуса, на наш взгляд, заключается в том, что он, в отличие от Маркса, фактически ставит под сомнение приоритет понятия «стоимость» по отношению ко всем другим терминам политической экономии. Вероятно, это связано с тем, что Родбертус в духе Сен-Симона делает акцент на производстве, а не на обмене. Впоследствии Энгельс, защищая Маркса от упрека в плагиате со стороны Родбертуса, попытался поместить Родбертуса в лагерь «ненаучного социализма»». Согласно Энгельсу, Родбертус пришел к выводу, что «действительной меры стоимости не существует и следует удовлетвориться суррогатной мерой. Труд может играть роль такого суррогата стоимости, но только в том случае, если продукты определенного количества труда всегда обмениваются на продукты такого же количества труда»[282]282
  Marx K., Engels F. Ausgewählte Werke. Bd. 6. – S. 205.


[Закрыть]. Здесь мы должны учитывать то обстоятельство, что для Родбертуса, так же как для Смита и Маркса, «труд» всегда означает «ручной труд». Родбертус исходит из того непреложного факта, что в производстве материальных благ непосредственно участвуют только наемные рабочие.

Соответственно, он делает вывод о том, что источником материального богатства является лишь труд наемных работников. Родбертус, судя по всему, не допускал, что в накоплении социальных благ помимо труда участвуют также предусмотрительность и бережливость. Другими словами, в росте благосостояния значительную роль играет интеллектуальное, волевое и одновременное моральное напряжение, «в силу которого непосредственное пользование откладывается с тем, чтобы увеличить сумму благ в будущем»[283]283
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 333.


[Закрыть].

Взгляд на экономику с точки зрения сен-симоновской теории производства позволяет Родбертусу построить теорию социалистической экономики, во многом альтернативную марксизму. Именно на уровне производства материальных благ, по Родбертусу, мы воочию видим лишь один источник, а именно труд наемных работников. Пресловутая теория трех факторов производства Сэя начинает действовать лишь на уровне обмена. Только на этой стадии, как по мановению волшебной палочки, к труду добавляются новые источники благосостояния, а именно прибыль капиталиста и рента землевладельца.

Другими словами, при нынешнем состоянии вещей обмен полностью переподчиняет себе производство. Как раз это обстоятельство теоретически воспроизводит и даже освящает английская политическая экономия. Производство, будучи первым по природе и здравому смыслу, английской политической экономией негласно оттесняется на второй план и рассматривается как подчиненное обмену. Маркс как верный ученик классиков, согласно Родбертусу, вынужден исходить из ложной перспективы. Поэтому Маркс некритически принимает в качестве естественного порядка перевернутое соотношение между производством и обменом в пользу последнего и в ущерб первому.

Однако при социализме логика здравого смысла восстанавливается. Если все общество становится собственником средств производства, то нетрудовой доход исчезает. Каждый будет содействовать производству и участвовать в потреблении в меру своего труда. Но как быть в этих условиях с «социальными потребностями» таких людей, к которым принадлежат и Смит, и Родбертус, и Маркс, и многие другие? Родбертус не скрывает своих опасений. Прежде всего его страшит недостаточность воспитания в массах, «вследствие чего они ныне еще не поймут необходимости добровольно жертвовать частью своей заработной платы, чтобы дать возможность некоторым людям заниматься искусством и науками»[284]284
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – C. 336.


[Закрыть].

Как мы видим, учение Родбертуса имеет особое значение для критики марксизма. Здесь один крупный теоретик социализма встречается в равном поединке с другим. Критику Родбертуса уже нелегко обезвредить чисто идеологическими средствами, например ссылаясь на «буржуазность», «реакционность» и т. п. оппонента. Впрочем, Фридрих Энгельс не гнушается подобных приемов, защищая Маркса от серьезных обвинений со стороны Родбертуса. Здесь многие инсайты Родбертуса возникают опять-таки в силу принципиально иной перспективы исследования.

Так, Маркс, будучи учеником английской политической экономии, берет за точку отсчета теорию обмена, поэтому для него труд является источником меновой стоимости и, следовательно, ценности вообще. Напротив, Родбертус опирается на учение Сен-Симона и берет за точку отсчета производство. Для Родбертуса труд является источником только продукта, а не ценности. В том-то и дело, – любит повторять Родбертус, – что стоимость труда при современном капиталистическом строе носит как бы диффузный, или аморфный, характер. Эту стоимость еще предстоит конституировать уже при новом социалистическом строе. Достичь этого можно только посредством соответствующего законодательства.

В «Социальных письмах» Родбертус утверждает, что он обнаружил «конституированную стоимость Прудона» еще до Прудона. Однако, – язвительно замечает Энгельс, – он льстит себе, полагая, что является первым открывателем»[285]285
  Marx К., Engels Е Ausgewählte Werke. Bd. 6. – S. 199.


[Закрыть]. По мнению Энгельса, истоки концепции конституированной стоимости следует искать еще у английских социалистов-рикардианцев, в частности у Вильяма Томпсона (1775–1833 гг.) и Томаса Ходжскина (Годскина) (1787–1869 гг.).