Текст книги "Краткая история экономических учений в фокусе теории права"

Для товаропроизводителя товарно-денежный фетишизм означает иррациональное экспериментирование с производством все новых и новых товаров в нередко тщетной надежде, что эти новые товары найдут массового покупателя. Для потребителя товарно-денежный фетишизм означает стремление всячески повышать свой статус как покупателя, прежде всего покупателя модных товаров. Впрочем, указанный фетишизм потребителей Маркса интересовал маргинально, лишь институционалисты, прежде всего Торстайн Веблен, вплотную займутся проблемой иррационального поведения потребителей товаров.

Переходя к характеристике капиталистического способа производства, Маркс опять-таки совмещает в своей перспективе принцип отчуждения и принцип тотальности, или холизма. В частности, Маркс приходит к выводу, что в эксплуататорских формациях отчуждение носит тотальный характер. Так, отдельный рабочий, олицетворяющий меновую стоимость рабочей силы, отчужден сам от себя, выступающего в качестве носителя потребительной стоимости этой же рабочей силы. Это происходит потому, что, по мнению Маркса, потребительной стоимостью и абстрактным трудом как ее причиной распоряжается не сам этот рабочий, а капиталист, который нанимает его рабочую силу.

С другой стороны, и капиталист также отчужден от своей человеческой природы. Если смысл жизни отдельного рабочего сводится лишь к тому, чтобы зарабатывать средства индивидуального существования, точнее воспроизводить рабочую силу в качестве товара, то смысл жизни единичного капиталиста сводится к функции «максимизации прибыли». Проблема отчуждения по-новому освещает т. н. сущность капиталистического производства, которая заключается не только в том, чтобы по завершении годового цикла все подразделения индустрии и сельского хозяйства смогли возобновить процесс воспроизводства, но прежде всего в том, чтобы сохранить класс рабочих в качестве рабочих, а класс капиталистов – в качестве капиталистов.

Итак, капиталистический способ производства в социальном плане воспроизводит прежде всего пролетариев и пауперов, т. е. лиц, не имеющих независимых от капиталиста средств существования. Этот «базисный» социальный заказ немедленно находит свое отражение в «надстройке» капиталистического общества. Как признает Кропоткин, «Маркс очень хорошо показал, как английское законодательство (курсив мой. – С.К.) сделало все возможное для того, чтобы разорить мелкое производство, довести до нищеты крестьянина и предоставить в распоряжение крупных промышленников целые армии бедняков, вынужденных работать за какую угодно плату»[331]331
  Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М.: Правда, 1990. —С. 142–143.


[Закрыть].

Собственно говоря, по Марксу, нет чистых экономических явлений, есть только социальные отношения. «В полемике с буржуазными теоретиками, которые разделяли и разделяют явления экономики, социальной сферы, культуры, политики, Маркс умел доказать [a su soutenir], что не существует… чисто экономических фактов»[332]332
  Goux J.-J. Freud, Marx: économie et symbolique. – R: Editions du Seuil, 1973. —P. 9.


[Закрыть]. Унаследованный от Гегеля принцип тотальности и соответствующая ему холистическая перспектива (см. выше) дали Марксу неслыханную смелость полагать, что всякая базовая экономическая категория есть социальное отношение.

Всякое социальное отношение представляет собой определенную социальную связь между людьми. В первую очередь, это относится к категориям труда и капитала. В самом деле, что связывает, или объединяет, труд (рабочую силу) и капитал воедино? Их связывает товарность, т. е. их общая способность выступать носителями социальных связей, способность становиться «вещью обмена» между людьми на рынке товаров и услуг.

Вместе с тем Маркс имеет в виду показать, что капиталистическая система обмена вовсе не представляет собой «систему обмана», как полагали социалисты-рикардианцы. Впрочем, такой подход вполне согласуется с этическим позитивизмом Маркса (см. выше). В своей теории Маркс доказывает отсутствие какой-либо злонамеренности или обмана со стороны капиталиста. Капиталист не виноват, что общество сделало из него «капиталиста», т. е. персонифицированную функцию накопления капитала. Рабочий, вступая в меновые отношения с капиталистом, получает от него «эквивалент». Другими словами, рабочий продает свою рабочую силу за такое количество рабочего времени, которое является общественно необходимым для воспроизводства рабочей силы данного рабочего и воспитания подрастающей рабочей смены. При капитализме прибавочный продукт, «открытый» Марксом, и не может принадлежать никому, кроме собственника средств производства, т. е. капиталиста. Мы уже видели, что Прудон не согласен с подобной точкой зрения.

Одна из особенностей творческой манеры Маркса заключается в оригинальном сочетании принципа тотальности, или холизма, с одной стороны, и принципа дуализма — с другой. При этом дуалистический аспект присутствует латентно: сам Маркс открыто заявлял лишь о своей приверженности материалистическому монизму. Поскольку монизм хорошо сочетается лишь с принципом тотальности, или холизма, и исключает дуалистический подход, можно сделать вывод о том, что дуалистический метод не должен играть какой-либо существенной роли в марксистской методологии. Но так ли это на самом деле?

Выше мы уже отмечали, что в своем творчестве Маркс безжалостно применяет «бритву Оккама» с целью предельного упрощения объекта исследования. При этом он старался обходиться по возможности минимальным количеством терминов. Ключевые понятия марксизма можно пересчитать по пальцам. Многие из них комплементарны, взаимно дополнительны. Иначе говоря, они раскрывают свой смысл лишь через парные оппозиции: базис – надстройка, абстрактный труд – конкретный труд, потребительная стоимость – меновая стоимость, постоянный капитал – переменный капитал. Маркс практически везде раскрывает смысл этих понятий через их взаимную коллизию. Другими словами, категориальная система Маркса представляет собой своеобразную конфликтологию понятий.

Преобладание в терминологии марксизма парных оппозиций свидетельствует о том, что Маркс по крайней мере был методологическим дуалистом. Но мы полагаем, соглашаясь с Расселом, что он был прежде всего онтологическим дуалистом. Это связано с другим аспектом творческой манеры Маркса, а именно с его эссенциализмом. Дело в том, что Маркс, по всей вероятности, верил, что ему удалось раскрыть «сущность» и даже «тайны перевоплощений» многих социальных явлений. Только эссенциалист и дуалист, причем как методологический, так и онтологический, мог написать: «…от внимания всех экономистов без исключения ускользнула та простая вещь, что если товар представляет собой нечто двойственное, а именно: потребительную стоимость и меновую стоимость, то и воплощенный в товаре труд должен иметь двойственный характер. <…> В этом, действительно, и заключается вся тайна критического понимания вопроса (курсив мой. – С. X)»[333]333
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. – С. 50.


[Закрыть]. Или в другой версии: «На первый взгляд, товар является нам как комплекс из двух вещей – потребительной стоимости и меновой стоимости. Позднее мы увидим, что труд также обладает аналогичной двойственностью. <…> Я первым указал на это и критически исследовал двойственную природу труда, содержащегося в товаре»[334]334
  Marx К. Capital: in 3 vols. Moscow: Progress Publishers, 1978. Vol. 1. – P.49.


[Закрыть].

Дуалистический метод означает не что иное, как удвоение объекта исследования. Так, анализируя такой социальный феномен, как труд, Маркс, как мы видели выше, приходит к выводу, что труд состоит из очевидности (конкретный труд) и сущности (абстрактный труд). «Потребительная стоимость, или полезная вещь… имеет ценность только потому, что в ней был воплощен или материализован абстрактный труд человека»[335]335
  MarxK.Op.cit.Vol. 1. —Р.46.


[Закрыть]. Именно абстрактный труд (= общественно необходимое время, потраченное на производство вещи) и делает, по Марксу, соизмеримыми любые товары.

Общественно необходимое количество времени, потраченное на производство того или иного товара, включая специфический товар под названием «рабочая сила», представляет собой не только мерило, или масштаб, но даже «субстанцию стоимости»[336]336
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 352.


[Закрыть]. Таким образом, методология Маркса ничем не отличается от методологии средневековых «реалистов», веривших в реальное бытие родовых понятий. Но важное отличие заключается в том, что «реалисты», как правило, остерегались сочинять новые «имена» только для того, чтобы затем придать им онтологический статус.

Другое дело Маркс. Ему нужно не просто новое «слово», ему нужно убедить читателя в том, что это слово реально воплощает действующее социально-экономическое отношение. Далее, начинается марксистское самопорождение понятий в духе первой главы Евангелия от Матфея: абстрактный труд «родил двойню»: необходимый труд и прибавочный труд. Прибавочный труд «породил» прибавочную стоимость. Прибавочная стоимость породила переменный капитал, функцией которого она является и – комплементарно – т. н. постоянный капитал, который как таковой не способен порождать прибавочную стоимость. Согласно марксистскому принципу тотальности, при капитализме существуют только товары и их представители (товаровладельцы). Как известно, еще одним важным открытием Маркса было утверждение о том, что наемные работники на самом деле продают не время своего труда, а свою рабочую силу — единственный, по Марксу, товар, который способен создавать прибавочную стоимость и все превращенные формы дохода (ренту, прибыль, процент).

Применяя метод радикального редукционизма, Маркса сильно сузил «сектор» необходимых заимствований из классического наследия. Например, из трудовой теории Адама Смита Маркс заимствовал только мысль о том, что ценность, или стоимость, произведенного товара определяется количеством затраченного труда. Но для Смита ценность, или стоимость, товара имеет более сложную природу и включает, помимо затраченного труда, заботу, или беспокойство (toil and trouble). Однако в оправдание радикального редукционизма Маркса в этом случае можно сказать, что Смит в дальнейшем изложении своего учения сам часто забывает о сложной природе ценности, включающей не только объективные (время), но и субъективные (беспокойство) характеристики.

Двусоставная концепция ценности возникает у Смита вновь лишь в виде теории т. н. располагаемого труда (commandable labour). Выше мы уже говорили о дихотомии Родбертуса (трудовые люди – доходные люди). В этой перспективе «располагаемый труд» характеризует не иное что, как покупательную способность доходного человека, который, например, не трудясь сам, но имея определенный доход, всегда может купить нечто на эти деньги, т. е. может располагать соответствующим количеством чужого труда. Отсюда важные критические следствия для марксовой теории стоимости. Вовсе не собственный абстрактный труд рабочего, как думал Маркс, а сэкономленное этим трудом время всех остальных потенциальных производителей данного товара определяет его (естественную) стоимость.

С другой стороны, Маркс усвоил весьма дискуссионное положение Адама Смита о том, что фаза воспроизводства включает только материальный, или физический, труд. Опять-таки это связано с онтологическим дуализмом Маркса. Редукция термина «труд» до физической работы понадобилась Марксу для того, чтобы противопоставить «труд» и «досуг». Человеческое достоинство, по Марксу, может быть реализовано только при наличии достаточного времени, освобожденного от труда.

Социалистов, включая Маркса, часто критикуют за узкое понимание термина «капитал». Традиционно под «капиталом» понимают совокупное обозначение орудий производства. «Но у социалистов слово “капитал” предполагает иное и, следует признать, более близкое к вульгарному смыслу значение: капитал, по их мнению, то, что производит ренту, а тот, кто говорит о ренте, говорит о доходе, произведенном не трудом капиталиста, а трудом других»[337]337
  Жид Ш., Рист Ш. Указ. соч. – С. 358.


[Закрыть]. Следовательно, с точки зрения социалистов, включая и Маркса, капитал есть такая совокупность орудий производства, которая приспособлена для эксплуатации других людей. При этом использование капитала в марксистском понимании должно осуществляться с такой целью и таким образом, чтобы эксплуатируемые наемные работники, а также их дети никогда не смогли приобрести собственные средства производства.

Таким образом, в марксизме понятие «капитал» приобретает узкое и весьма специфическое значение: капитал – это средства производства, принадлежащие капиталисту и используемые им для получения прибавочной стоимости посредством эксплуатации рабочей силы наемных работников. Но можно дать и более лаконичное определение: капитал в марксизме есть не что иное, как предпосылка и одновременно механизм прибавочной стоимости. Строго говоря, прибавочная стоимость образуется лишь специфической частью капитала, которую Маркс, как известно, называет переменным капиталом и противопоставляет т. н. постоянному капиталу, не участвующему в капиталистическом накоплении.

Традиционное деление капитала на основной и оборотный, как у классиков, по мнению Маркса, «мистифицирует» происхождение прибавочной стоимости. Именно поэтому классики не понимали, что «рента», «прибыль», «процент» не существуют сами по себе, а являются лишь превращенными формами прибавочной стоимости, которая создается только рабочей силой наемных работников. Теория прибавочной стоимости, как известно, является центральной в экономической доктрине Маркса, но в наши задачи не входит подробная критика наиболее дискуссионных положений марксизма, связанных с законом тенденции нормы прибыли к понижению. Короче, речь здесь идет о противоречии между теорией эквивалентности, предполагающей т. н. естественные цены (в первом томе «Капитала»), и теорией эквивалентности, основанной на презумпции рыночных цен (в третьем томе).

Мы не станем также касаться не сбывшихся пророчеств Маркса по поводу концентрации производства и предполагаемой им легкости экспроприации, его умолчаний о роли конкуренции в регулировании рыночных цен и т. п. Заметим только, что схемы простого воспроизводства из второго тома «Капитала» эвристичны в том плане, что позволяют рассматривать структуру капиталистического общества исходя из презумпции только двух классов: «буржуазии» и «пролетариата». На наш взгляд, эта презумпция открывает интересную перспективу как раз в контексте финансово-правовой политики.

Выводы для теории права и правовой политики

С точки зрения социальной структуры «чистого капитализма» все общество делится на два класса: контингент нанимателей рабочей силы и контингент ненанимателей рабочей силы. В последний входит не только пролетариат в строгом смысле слова, т. е. те, кто продает свою рабочую силу. Ненаниматели – это все те, кто не имеет в собственности средств производства, предназначенных для эксплуатации наемных работников. Другими словами, ненаниматели по определению не могут получать свой доход от непосредственной эксплуатации рабочей силы наемных работников. В этой перспективе финансово-правовая политика государства в части социальных программ должна иметь в виду прежде всего поддержку класса ненанимателей – независимо от того, являются они «синими» или «белыми воротничками».

Классу ненанимателей должна быть предоставлена возможность выбора между двумя режимами продажи своего труда. В первом режиме ненаниматель продает свое рабочее время. При этом в трудовом договоре должно быть указано начало и окончание рабочего дня. Во втором режиме ненаниматель продает свою рабочую силу. В этом случае наймодатель (индивидуальный предприниматель или любое юридическое лицо частного или публичного права) обязан предоставить такому работнику дополнительные финансовые бенефиции и социальные гарантии, которые должны быть четко указаны в трудовом договоре.

Товарно-денежный фетишизм должен стать объектом регулирования финансово-правовой политики государства. До тех пор пока товар, включая денежные знаки, определяет тотальность человеческого бытия, включая самые интимные сферы, существует опасность эскалации социальной деградации. В этих условиях интервенционистское государство должно устанавливать правовые рамки, обеспечивающие контроль над наиболее одиозными проявлениями товарно-денежного фетишизма, прежде всего в сфере рекламы. В частности, все рекламодатели должны предупреждать возможных потребителей об опасности самоотождествления человека с тем или иным товаром.

Глава 2
Маржиналистская революция

Герман Генрих Госсен (1811–1858 гг.) получил юридическое образование в Боннском университете, по окончании которого некоторое время работал на государственной службе. Выйдя в отставку в чине асессора, он занялся страховым делом. Вероятно, около 1850 г. Госсен сделал открытия, которым он придавал мессианское значение и которые впоследствии получили название «законов Госсена». В это же время он отошел от всех дел и посвятил себя написанию книги. Она по завершении получила несколько тяжеловесное название «Развитие законов человеческого общения и вытекающих отсюда правил человеческого поведения». Данная книга, по мнению автора, должна была привести к смене парадигмы в общественных науках.

Однако книга не имела никакого успеха. Современники Госсена, прежде всего, не поняли мотивов и пафоса этой книги. Нынешние исследователи истории экономических учений связывают это не только с тематической новизной работы, нехарактерной для тогдашней политической экономии, но и с формальными недостатками издания. Дело в том, что работа Госсена очень слабо структурирована, лишена предметного и алфавитного указателя. Но главное, она изобилует графиками и, правда в меньшей степени, математическими формулами. На наш взгляд, неуспех книги Госсена связан также с тем, что можно назвать разноплановостью его интересов. В самом деле, Госсен фактически работал на стыке психологии, антропологии, экономической науки и, в меньшей степени, социологии, но при этом его энциклопедизм носит весьма поверхностный характер.

В основе всех законов и постулатов Госсена лежит довольно тривиальная аксиома, согласно которой человек есть конечное существо. Данный тезис имеет явно христианский подтекст, но Госсен делает из него неожиданные гедонистаческие выводы. Другими словами, если человек конечен, то ограниченным является как время, так и количество доступных ему удовольствий. Более того (и в этом истинное новаторство Госсена), время проявляет себя в жизни гедонистического индивида a la Gossen в двух аспектах. Во-первых, оно ограничивает количество потребностей человека сроком его жизни, и в этом заключается тривиальный аспект действия времени. Однако, во-вторых, время проявляет свое коварство в том, что по мере насыщения потребностей и удовольствий они теряют свою остроту и постепенно становятся равными нулю. Из этого открытия Госсен делает условно пессимистический вывод (т. н. первый закон Госсена) и условно оптимистический вывод (второй закон Госсена).

Первый закон Госсена гласит: «Величина одного и того же удовольствия, если мы беспрерывно продолжаем его удовлетворять, непрестанно уменьшается вплоть до окончательного насыщения»[338]338
  Gossen H. Н. Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs und der daraus flie enden Regeln für menschliches Handeln. Berlin: Praeger, 1927. – S. 4–5.


[Закрыть]. Самые очевидные следствия из этого закона имеют лишь косвенное отношение к экономической науке. Во-первых, из этого закона можно вывести скорее нравственный, чем хозяйственный императив об осторожном, или экономном, отношении гедонистического индивида к каждому отдельному удовольствию. Ведь по достижении конечного насыщения, или нулевой отметки, жизнь такого индивида становится беднее ровно на одно удовольствие.

Во-вторых, из первого закона Госсена следует то, что можно назвать императивом дискретности, или прерывности, в потреблении одного и того же удовольствия. Для того чтобы удовольствие сохраняло свои характеристики, необходимо делать более или менее продолжительные перерывы. Иначе трудно обновить вкус к этому удовольствию. Если бы Госсен не был одним из родоначальников гедонистической перспективы экономической науки, то из его первого закона можно было бы сделать и более радикальные выводы, скажем в духе православной аскезы: «перед всяким удовольствием полезно пострадать, чтобы не пришлось страдать после».

В-третьих, из первого закона Госсена следует необходимость альтернативности удовольствий. Перемена одного удовольствия на другое для гедонистического индивида а la Gossen более приемлема, чем периодическое тотальное воздержание от всяких удовольствий. И это обстоятельство подводит нас ко второму закону Госсена.

Второй закон Госсена ввиду тяжеловесности его формулировки цитировать нецелесообразно, но его можно изложить несколькими простыми предложениями. Предположим, индивиду открыт выбор между несколькими удовольствиями, или наслаждениями. Однако у этого индивида недостает времени для полного ощущения всех этих удовольствий. Вместе с тем указанный индивид стремится максимизировать общую сумму своего удовольствия. Другими словами, он не может и не должен отказываться ни от одного из возможных наслаждений. В этом случае он не должен концентрироваться на достижении какого-то определенного наивысшего для себя удовольствия. (Задолго) до момента ощущения наивысшего для себя наслаждения указанный индивид должен частично испытать другие (возможные) удовольствия. При этом он должен соблюдать следующую пропорцию: е тот момент, когда индивид прекращает «вызывать» отдельно взятое удовольствие, величина как прерванных, так и продлеваемых удовольствий остается равной»[339]339
  Gossen Н. Н. Op. eit. – S. 12.


[Закрыть].

Как видим, второй закон Госсена предъявляет дополнительные требования к гедонистическому индивиду. Самой главной загадкой здесь является понятие «время». Для первого закона время не представляет столь сложной проблемы. В рамках первого закона гедонистический индивид попеременно, т. е. в альтернативном режиме, контролирует одно определенное удовольствие. При этом он может действовать примитивно, т. е. «убивать» конкретное наслаждение полным его насыщением, но может быть и более изощренным, а именно прерывать наслаждение до того момента, когда (временно) теряется к нему вкус.

Такое прерывание наслаждения может происходить даже слишком быстро по обычным меркам. Задолго до Госсена такого изощренного гедониста вывел в качестве героя своей новеллы «Враг музыки» („Musikfeind“) Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776–1822 гг.). В этом произведении меломаны считают героя новеллы ненавистником музыки на том основании, что он мог уйти из концертного зала, например, по окончании первой части музыкального представления. На самом же деле «враг музыки» был еще более утонченным меломаном, который получал столь разнообразные и столь многочисленные впечатления от прослушанной части концерта, что ему хватало этих впечатлений до будущего посещения концертного зала.

Однако фактор времени становится заметной проблемой для гедонистического индивида в рамках второго закона Госсена. С одной стороны, время некоторых наслаждений можно «склеить»: например, можно слушать приятную музыку и одновременно курить хорошую сигару или пить великолепный кофе. Однако, с другой стороны, большинство удовольствий нельзя «склеить». Их можно ощущать лишь последовательно: нельзя в один и тот же момент затянуться хорошей сигарой и сделать глоток великолепного кофе.

По смыслу второго закона напрашивается вывод, что Госсен имел в виду по преимуществу вторую ситуацию, которую можно назвать альтернативно-кумулятивным режимом получения, или «вызова», удовольствий. В самом деле, хотя невозможно в один и тот же момент затянуться сигаретой и сделать глоток виски, вполне возможно «вызывать» эти различные удовольствия по очереди, постепенно увеличивая количество каждого из них. Сюда можно добавить удовольствие от участия в интересной беседе с приятными людьми. Если рассмотреть эту ситуацию в рамках второго закона Госсена, то гедонисты должны – каждый для себя – установить, во-первых, референтное удовольствие, при помощи которого они будут «управлять» двумя оставшимися удовольствиями. Допустим, структурообразующим элементом в этой системе удовольствия будет приятная беседа, на которую наслаиваются два других наслаждения. Во-вторых, испытание каждого из трех удовольствий (сигара, виски, приятная беседа) не должно стать предельным в изолированном смысле, т. е. без учета уровня насыщения двух других наслаждений. Согласно Госсену, во время приятной беседы гедонистический индивид не должен дать потухнуть сигаре или остыть чашке кофе.

Логически возможной является ситуация, в которой гедонистический индивид, используя в качестве масштаба одно из наслаждений (сигара, виски, приятная беседа), так ловко управляет процессом их насыщения, что все наслаждения доводит до их предельности в один и тот же миг. Тогда он может и – при необходимости – должен оставить сигару недокуренной, новую порцию виски непригубленной, а свою реплику в беседе – прерванной на полуслове. Однако фактически такая ситуация представляется маловероятной: в реальной действительности трудно наращивать некий континуум из «связки» удовольствий таким образом, чтобы достичь предельности или равенства всех из них одновременно.

Фикция гедонистического индивида при альтернативно-кумулятивном наращивании наслаждений сохраняет свою силу лишь при одном очень важном условии: затраты психической и интеллектуальной работы по контролю за процессом пропорционального наращивания удовольствий либо должны быть минимальны (что маловероятно), либо должны сами представлять собой разновидность наслаждения. Фактически гедонистический индивид при альтернативно-кумулятивном режиме должен для каждого удовольствия в кумулятивной связке наслаждений сконструировать специальное время: ведь для одних удовольствий время течет медленнее, для других быстрее, и все эти отдельные «времена» необходимо уравновесить в общем «кумулятивном времени» совокупного удовольствия.

Если вместо головы гедонистический индивид имеет быстродействующий компьютер, то он в состоянии контролировать полихронизм наслаждений. Но простой обыватель с его земными и часто примитивными радостями, скорее всего, будет терпеть фиаско со «вторым законом Госсена» в девяносто девяти случаев из ста. Все это приводит нас к выводу о том, что второй закон Госсена, вероятно, может представлять интерес в теоретическом плане как некий идеальный тип, как модель поведения гедонистического двойника homo oeconomicus. Однако его практическая значимость стремится к нулю.

Здесь на ум приходит английский философ Иеремия Бейтам (1748–1832 гг.), который в значительной степени подготовил мировоззренческую базу экономического маржинализма не только в Великобритании, но и на континенте. Однако Госсену творчество Бентама, вероятно, было неизвестно. Во всяком случае, он нигде на него не ссылается. В основе системы Бентама лежит понятие utility (польза, полезность). Соответственно, и все нравственно-философское учение Бентама получило название «утилитаризм». Пользу, или полезность, Бентам определял как «свойство предмета, благодаря которому он способен приносить благодеяние, выгоду, удовольствие, добро или счастье»[340]340
  Цит. по: История экономических учений / Под ред. В. Автономова… С. 98.


[Закрыть]. Наиболее интересным в контексте маржинализма представляется правило, которое Бентам предлагал закрепить в качестве принципа законодательства. Он назвал это правило «арифметика счастья» (felicific calculus). Согласно этому правилу, удовольствия и страдания людей поддаются классификации, иерархии и, следовательно, подсчету.

Следует заметить, что страдания представляют собой отрицательный масштаб законотворчества. Отсюда следует, что удовольствия, смешанные со страданиями, по Бентаму, должны занимать подчиненное положение по отношению к т. н. чистым удовольствиям. Бентам «предлагал оценивать первичные, вторичные и производные удовольствия и страдания, доставляемые соответствующим законопроектом каждому члену общества, а затем суммировать эти оценки и подводить баланс. При невозможности непосредственно соизмерить различные характеристики удовольствий и страданий Бентам предлагал обращаться к их денежным оценкам (курсив мой. – С. К.)».[341]341
  История экономических учений / Под ред. В. Автономова… – С. 99.


[Закрыть]

При всей дискуссионности идеи Бентама о сведении всего многообразия эмоциональной и духовной жизни человека к денежному выражению сам проект не кажется абсолютно невыполнимым. В отличие от Госсена, который оставляет свой «второй закон» на откуп гедонистическому индивиду, Бентам, несмотря на чрезмерную упрощенность его мировоззренческой позиции, проявляет похвальную осторожность и делегирует вопрос о балансе удовольствий и страданий коллективному разуму законодателя. Бентам лучше Госсена понимает ограниченность интеллектуального ресурса среднестатистического обывателя, который мало пригоден даже для расчетов по правилам «арифметики счастья».

Ошибка Госсена заключается в том, что он берет за масштаб гедонистического поведения собственный интеллектуальный уровень, который сильно превосходит уровень среднего обывателя. Реалистичность позиции Бентама, напротив, объясняется тем, что Бентам в отличие от Госсена лишь незначительно превосходит интеллектуальный уровень т. н. общественного мнения второй половины XVIII в. Если индивиду предоставить право самостоятельно рассчитывать наращивание удовольствий в соответствии со вторым законом Госсена, то в рамках утилитаризма Бентама это не только привело бы к смешению удовольствий с интеллектуальными усилиями, всегда неприятными для обывателя, но и могло бы полностью переподчинить процедуру наращивания удовольствий тягостной технике подсчета.

Следовательно, для практической деятельности второй закон Госсена малопригоден. Остается рассмотреть практическую универсальность первого закона. С одной стороны, его универсальное значение трудно отрицать: действительно, интенсивность любого беспрерывного удовольствия со временем неуклонно падает, в результате удовольствие исчезает вовсе. За рамками первого закона в силу его гедонистической направленности остались две, на наш взгляд, интересные проблемы. Во-первых, вопрос об интенсивности любого беспрерывного страдания, которое, вероятно, также имеет тенденцию падать за исключением тех фатальных страданий, «смысл» которых заключается в том, чтобы убить страдающего. Во-вторых, вопрос о том, что начинает испытывать гедонист, если он (тщетно) продолжает вызывать удовольствие уже после того, как в интенсивности ощущения была достигнута нулевая отметка? Однако, как уже сказано, Госсен названные проблемы не тематизирует, т. е.не делает предметом специального исследования, так как они не вмещаются в узкий сектор гедонистического обзора.

Как бы то ни было, первый закон Госсена может быть признан универсальным лишь в том случае, если он приложим к любым удовольствиям, в том числе и к удовольствию наращивать личное имущество или благосостояние. Выше мы видели, что Бейтам предлагает все удовольствия и страдания свести к их денежной оценке со стороны заинтересованных лиц. Если два переживания одного и того же удовольствия различными индивидами не поддаются прямому измерению, то названные индивиды могут выразить испытываемую ими интенсивность ощущения в денежной форме. Интересно, что бентамовская конструкция работает и в том случае, если мы будем рассматривать интенсивность переживаний различных людей, отражающих возрастание их благосостояния.