Текст книги "Четыре"

Опять же – не буквами-слогами, а всей его емкостью. «Вспомни, Господи, что над нами совершилось; призри и посмотри на поругание наше. Наследие наше перешло к чужим, домы наши – к иноплеменным; мы сделались сиротами, без отца; матери наши – как вдовы. Воду свою пьем за серебро, дрова наши достаются нам за деньги. Нас погоняют в шею, мы работаем и не имеем отдыха». Он не прочитал, а именно увидел плач Иеремии. Причем в сознании его сначала встало видение Древней Иудеи, но потом захлестнули ее вдруг вспышками осиротелых деревень картинки современной России…

– Он понимает! – догадался доктор. – Он понимает! Алексей, кивните, если понимаете.

И старший лейтенант Добромыслов кивнул.

– Ну вот, кто там еще не верил в чудеса?! – искренне восхитился врач.

– Тише, тише, – успокоил его отец Пётр, – никакого чуда, чудо – это знаете?.. – Он попытался интонацией передать значение этого слова. – А это Библия. Так и должно быть. Так и должно…

– Так и должно… – задумчиво повторил доктор. – Я говорил главному, что надо дать работать в больнице священникам, они куда как лучше психологов. Тут из епархии даже Владыка приезжал… Мы специально молельную комнату сладили…

– Вот и славно, – обрадовался отец Пётр.

– Может, я сейчас потороплюсь… Н-но… – Доктор нетерпеливо достал из нагрудного кармана халата свернутый листок с какими-то записями и ручку, чистым куском подставил Алексею: – Попробуйте…

Алексей неуверенно взял ручку и вполне сносно, но почему-то печатными буквами написал: «БИБЛИЯ».

– А еще? Чтобы не копировать? Сам! – не унимался доктор.

Алексей улыбнулся и вывел: «МАМА», какое-то время подумал и добавил: «МЫЛА РАМУ».

– Мы должны это зафиксировать! – Врач чуть было не кинулся за коллегами, но отец Пётр удержал его:

– Очень вас прошу, не надо никакого шума. Мы когда с вами по телефону разговаривали… Когда вы мне разъяснили суть его ранения… Я долго молился. Я очень надеялся. Прошу вас, не надо делать из этого шума.

– Я думал, вы тоже заинтересованы, – удивился врач.

– Да это одному Господу известно, как оно произошло. Тут лишний шум больше вреда нанесет. И мне укажут, что чудеса тиражирую…

Алексей между тем открывал Библию всё в новых и новых местах, словно проверял способность распознавать текст. Он не мог рассказать спорящим сейчас отцу и доктору, что воспринимает словесную вязь совсем иначе.

Раздосадованный врач положил в карман халата бумагу с каракулями старшего лейтенанта Добромыслова:

– Ну, как хотите, а это я всё равно коллегам покажу, не имею права молчать, это, в конце концов, прогресс в лечении.

– Да Бог с вами… – ответил батюшка.

Отец и мать пробыли в госпитале еще три дня, причем им даже предоставили палату, как в гостинице, чтобы Пётр Васильевич мог в молельне только служить, а матушка ему помогала. За это время они узнали, что скоро приедет какой-то большой воинский начальник, чтобы вручить награды раненым, и в том числе их сыну, капитану Добромыслову. После чего состоится комиссия, которая освободит его от службы по состоянию здоровья.

– На всё воля Божия, – ответствовал священник.

Отцу надо было еще в Москву. Он попросил у сына прощения и сказал, что, как только его выпишут, они приедут за ним, чтобы сопроводить домой. Немому в нынешнем мире не так просто. Алексей, прощаясь с родителями, счастливо улыбался, а на следующий день после того, как они уехали, собрался и, естественно, никому ни говоря ни слова, ушел из госпиталя. Не дождавшись награды…

* * *

– Нет, Лёха, надо обязательно стать генералом! И орден получить! Зачем мы тогда под погоны лезли?

– Курсант Смирнов, ты еще и маленьких звездочек не получил, а уже о больших грезишь.

– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!

– Не, Тоха, плох тот солдат, который просто не мечтает.

– Мы, правда, со всеми в мире помирились, точнее – перед всеми разоружились. Смотрите: мы теперь мягкие, пушистые и даже не летаем, чтоб никого не раздражать. Так что вообще непонятно, зачем нам теперь армия. Отца вот уволили… По-тихому…

– Хоть и генерал, – заметил Алексей.

– Хоть и генерал, – согласился Антон.

– А с войной ты не торопись. Сильному напасть на слабого – это искушение. Так что мы сейчас всем своим поведением искушаем агрессоров. И если не на нас самих, то на тех, кто с нами был, они обязательно нападут.

– Ты про Ирак?

– И про Ирак. И про Югославию.

– Да это понятно… Другое неясно: до каких пор армия в таком… будет? Где это видано, чтобы солдаты в целях экономии на стрельбах не стреляли, летчики не летали, а танки не ездили…

– Беда в том, Тоха, что для того, чтоб это заметили, нужна война. Я вообще так думаю: как только народ начинает забывать, что такое война, она тут же приходит.

– Метафизика опять?

– Как раз чистой воды прагматика. И еще думаю я, что ордена, о которых ты мечтаешь, отольются большой кровью.

– Ну, любые ордена за кровь дают…

– Ты не понял, Тох, воевать с Россией, даже с тем, что от нее осталось, они не решатся. Они-то прагматики: Наполеона и Гитлера помнят. А вот устроить на нашей территории гражданскую войну – это им по силам, особенно учитывая растущую степень дурости в нашем народе. Ты солдат из роты обеспечения видел?

– Да видел… С такими только в плен сдаваться.

– Вот и жди, когда мы в своем моральном падении пройдем какую-то критическую точку, за которой начнется болевой синдром, заставляющий организм вспомнить, что он живой, пробуждающий волю к сопротивлению.

– Лёх, ты философ. А я думал – без пяти минут лейтенант. Зря, наверное, ты в семинарию не пошел.

– На всё воля Божия. Если ты Богу где нужен, то – хочешь не хочешь – там окажешься.

– Ладно, ты не обижайся, я сегодня погрешить намерен.

– Опять к Вике, в самоволку?

– Ну, а как еще, товарищ курсант, преодолевать тяготы и лишения воинской службы? Пошли со мной, там с подругой какой-нибудь познакомишься.

– А зачем? Похоть унять?

– Да видел я, как ты в тренажерном зале унимаешь. Всё железо переломал.

– Не, Тоха, не пойду, опять же кто тебя прикроет, если что? Вике привет.

– Эх, Лёха, как был ты монахом, так и остался. Может, тебе после училища рапорт в монастырь подать?

– Может… Кто ж знает. Если в армии дела так дальше пойдут, то лучше в монастырь.

– Ладно, – примирительно сказал Антон, – денежным довольствием поделишься?

– Сколько надо?

– Да чтоб хоть на один цветок хватило. А то стремно как-то… С пустыми руками.

– Бери сколько нужно. – Алексей кинул другу бумажник.

* * *

Петрович даже не понял, зачем он взял из машины монтировку и через пару минут двинулся вслед за внедорожниками. Так, на всякий случай. Когда подошел к площади, то увидел, что «роверы» стоят у здания администрации. Видимо, общаются с директором шекспировского колхоза. Алексий между тем выносил мусор из разрушенного храма. Где-то этот молчун раздобыл тачку и лопату и периодически появлялся с полной тачкой разнообразного мусора в дверном проеме, чтобы выкатить тачку в ближайший проулок, где уже лежал какой-то строительный мусор.

– Вот душа неугомонная, молить-хвалить, – прокомментировал Петрович.

Наверное, в другое время он помог бы монаху в его бессмысленном, с точки зрения всех жителей села, труде, но сейчас вновь почувствовал слабость и озноб.

– Валить надо отсюда, – сплюнул он под ноги, – точно кондрашка хватит, а тут, поди, и кладбища приличного нет.

Он повернулся и медленно пошел в обратную сторону с нелепой монтировкой в правой руке.

* * *

Алексий почувствовал опасность еще до того, как она обрела звук. Объяснить он себе этого не мог, просто продолжал работать. Звук догнал чувство звоном разбитого стекла: это вылетел из окна администрации Леонид Мирный. Надо отдать ему должное: он очень недолго приходил в себя, быстро поднялся, пробурчал что-то себе под нос и побежал по улице. Через пару минут на крыльце появилась четверка крепких парней: двое из них держали под руки изрядно побитого Гамлета, который практически висел между ними, с трудом поднимая голову. Половина лица была залита кровью, которая сочилась ручьем из разбитой брови, губы тоже были разбиты, и по одежде было понятно, что его от души потоптали. Увидев здоровым глазом остановившегося Алексия с тачкой, он буквально взмолился:

– Не смотри, а?.. Очень прошу, не смотри… Уходи отсюда… Это не твоя война…

– О! – обрадовался чему-то лысый. – Ты уже и попа завел? Тебе же муллу надо? Или ты это… Для колхозников своих?

– Чё смотришь? – присоединился к группе чернявый, он почему-то с явной ненавистью смотрел на Алексия, словно они с детства были заклятые враги.

– Ахмед, он тебе не ответит, он немой, – сказал Гамлет.

– Немой? – удивился Ахмед. – Как же он с Богом разговаривает?

– С сурдопереводом, – хохотнул лысый, и вся компания поддержала. – Флажками отмашку дает.

– Пусть идет с миром, – попросил Гамлет.

– Да пусть, – не стал возражать лысый.

– Э, подожди, – не согласился Ахмед, – а вдруг именно он кассу Гамлета сторожит, а? Удобно ведь. Попик, никто не обидит…

– Он не поп, он монах, – поправил Гамлет, но тут же получил удар в солнечное сплетение и на какое-то время выключился, пытаясь вдохнуть.

– Рясу надеть и на бабу можно, – хитро улыбнулся чернявый. – Э, поп, иди сюда! Да-да, иди сюда, мы тебе рентген сделаем.

– Да чё ты к нему привязался, Ахмед? – засомневался в правильности действий напарника лысый.

– Кила! Ты такой умный, да?! – возмутился Ахмед. – Тут всю деревню строить надо! Сюда иди, монах, ближе иди. Касса где, знаешь?

Алексий смотрел в глаза Ахмеда без вызова, но и без страха. Ахмеду эту не нравилось.

– Да ничего он не знает, он только вчера приехал, – пришел в себя Гамлет.

– Ага, и потому уже тачки возит, да? – прищурился Ахмед. – Маме своей скажешь, Гамлет, маме, понял? Она поверит. Ты тихой жизни хотел? Да? Будет тебе тихая жизнь. Деньги давай, мы уедем, будешь жить тихо. Лопату тебе новую купим, землю будешь рыть до старости. Тыкву растить будешь.

– Нету у меня… Я всё в дело вложил… – негромко сказал Гамлет.

– Где тут дело? А?! – не поверил Ахмед. – Картошка дело? Подсолнух дело? Может, ты коноплю посадил? Афганку? А? Чума на твой дом, Гамлет! Аппендицит на твой род, Гамлет, кого ты дурить хочешь? Не дашь деньги, мы твоего монаха щас на кресте повесим!

– Он не мой, он вчера приехал, – снова повторил Гамлет и снова получил удар.

– Иди сюда, монах! Иди, я сказал.

Алексий сделал шаг вперед и увидел протянутую к своему лицу руку. Этого было достаточно, чтобы уснувшая боевая память выстрелила в тело неподконтрольным импульсом. Рука Ахмеда мгновенно оказалась в его руках, он вполоборота рванул ее на себя и с жутким треском сломал на своем плече.

– Он мне руку сломал!!!

Дикий крик боли из уст Ахмеда заставил кинуться вперед лысого, прозванного Килой, но и он был также мгновенно сбит ударом в горло и упал, скатившись с крыльца, хватая ртом воздух… Лещ на траве… Еще удар, и следующий противник покатился, увлекая за собой безвольное тело Гамлета. Четвертый успел рвануться к машине, чтобы схватить лежавший под сиденьем автомат и, передернув затвор, сыпануть чечетку пуль под ноги запоздавшему Алексию.

– Стой! – крикнул он. – На землю, падла! На землю, я сказал!

Но Алексий продолжал невозмутимо стоять, точно эти слова относились не к нему.

– Ты немой или глухой, урод?!

Больше он ничего не успел сказать, потому что на плечо ему со всего маху опустилась монтировка Петровича, проламывая ключицу и увлекая к земле.

– Лежи-молчи, – пробурчал Петрович, поднимая автомат. – Ну надо же, заехали в гости, – посетовал он.

– Зря ты ввязался, – пришел в себя Гамлет и попытался встать.

Алексий протянул ему руку, тот, немного подумав, принял помощь и встал на ноги. Обрел скрипучий голос и лысый.

– Слышь, монах, я не знаю, кто ты, но ты зря влез.

– Убью, сволочь, – плакал Ахмед.

Петрович вдруг с нежностью посмотрел на автомат и предложил:

– А может, это… Ну… мочить-точить… Пришить их тут всех, чтоб проблем не было. Земли много – зароем. А?

После этих слов даже Ахмед притих.

– Они же, падлы, мстительные, мы же их, типа, унизили, – мотивировал Петрович.

– А ты сможешь? – криво ухмыльнулся Гамлет.

– Да как два пальца об асфальт! Я жить спокойно хочу, а эти же искать будут, мстить. А так чё, убрали мусор в помойку. В аду уже заждались. Чё тянуть-то, давить-мутить. Памятник поставим, героям криминальной революции. А?! – Он вскинул ствол в сторону Ахмеда и сделал это настолько уверенно, что тот засучил ногами, пытаясь отползти в сторону.

– Нас искать будут, – предупредил третий, что в это время обретался на крыльце.

– Чё вы, клад, чтоб вас искать? – скривился Петрович.

– Слышь, Ахмед, – включился Гамлет, – а похоже, у этого мужика намерения серьезные, и он прав. С мертвыми проблем меньше.

– Монах, ты скажи чё-нибудь… – попросил вдруг лысый.

– Да не может он, немой, я же говорил, – ответил за него Гамлет.

– Слышь, монах, я за всех своих пацанов убитых молебны заказываю… Только был бы Бог, Он бы такого беспредела не допустил. Не мы такие, жизнь такая, слышал?

Алексий только посмотрел на него печальным взглядом.

– Осуждаешь? – вскинулся навстречу взгляду Кила. – А может, жалеешь? Я знаю, ты смерти не боишься, потому что веришь в бессмертие. Но я тоже не боюсь смерти, потому что уважаю себя. Так что можешь сказать своему другану, если хочет стрелять, пусть стреляет. Я, когда в это дерьмо лез, сразу знал, что в любой день пристрелить могут…

– Себя-то ты уважаешь, – признал Петрович, – но больше, видимо, никого, валять-катать.

– Братов своих уважаю, – ответил лысый, – а всю эту хлюпающую оленятину, которую все доят… За что ее уважать? Они же бараны! Их стригут, а они только блеют… Тьфу! – Он смачно сплюнул.

– Здесь чё? – пришел в себя со стоном четвертый бандит, которому Петрович сломал ключицу.

– Смерть твоя, – повел в его сторону автоматным стволом Петрович.

– Э, блин, – то ли испугался, то ли расстроился поражению тот, – он заряжен!

– А то я думал, он мыльными пузырями стреляет, валить-коптить, – ухмыльнулся Петрович.

– Зря ты вмешался, – снова обратился к Алексию Гамлет, – что теперь с ними делать?

Алексий подошел к Петровичу и потянул на себя автомат. Тот немного удивился, но отдал оружие.

– Монахам вроде как нельзя, – только и сказал он.

Инок же в течение нескольких секунд точными движениями превратил оружие в кучу деталей. Никто не успел сказать и слова. Затвор и рожок с патронами он положил в карман, а остальное кинул на свою тачку, которую тут же покатил к куче с мусором.

– Пацифист, – вспомнил слово Петрович.

– Э! Он, между прочим, бабла стоит! – вспомнил о своем Ахмед, словно еще минуту назад ему не угрожала смерть от этого оружия.

– Молодец монах, – ухмыльнулся лысый.

– Вам не понять, – задумчиво сказал Гамлет.

Алексий вывалил мусор в кучу и снова вернулся в разрушенный храм.

– Врач здесь есть? – простонал тот, у которого была сломана ключица.

– Слушай, Гамлет, – хитро прищурился Ахмед, – если твоя деревня сгорит, мы тут ни при чем…

– Моя деревня уже сгорела, – спокойно ответил Гамлет.

В это время на площадь влетел, подпрыгивая на ухабах, уже знакомый «Беларусь». Дверца открылась, из кабины спрыгнул на одну ногу Михаил, в руках у него была монтировка.

– Ну, кто тут опять нам жить мешает?! – крикнул он, но тут же растерялся, увидев Алексия с тачкой мусора.

Остальные инвалиду просто не ответили.

* * *

– Лёш, а если придется стрелять в людей, как это сообразуется?.. – Антон замялся, подыскивая правильные слова.

– С верой? С заповедью «не убий»? – опередил его Алексей.

– Да.

– Ты же знаешь, Антон: «Несть лучшей доли, чем положить жизнь свою за други своя». Этого долго не могли понять враги христианских государств. Они шли и думали, что им подставят другую щеку…

– Нет, я всё понимаю, первый раз начинаешь стрелять, когда в тебя палят те, кто уже не раз это делал. Это понятно. Я даже представляю себе суматоху и скоротечность современного боя. Но можно ли победить не стреляя?

Алексей внимательно посмотрел на друга, вспомнил свои разговоры с отцом.

– Можно, – тихо ответил он, – так победил Спаситель.

Потом они долго молчали. Они вообще последнее время много молчали, и, казалось, в этом молчании больше и прямой, и метафизической связи, чем в обычном разговоре. Так и получалось: начнут разговор, а итог его уже ясен. Да и понимать за годы дружбы научились сначала с полуслова, потом – по взгляду и, в конце концов, по молчанию. После училища они уже почти не говорили о каких-то бытовых, бренных вещах, не обсуждали красоту женщин, не сравнивали технические характеристики автомобилей или военной техники, не плевались от новостей, а если попадали в шумную офицерскую компанию, были со всеми только для того, чтобы быть. Да и что говорить – армия молчунов не любит. Друзья и не были молчунами, просто время своего личного общения им было жалко тратить на преходящее, временное, сиюминутное. При этом Антон оставался всё тем же – подвижным, общительным и целеустремленным. И только в минуты, когда он был с Алексеем, он «притормаживал», начинал смотреть не только вокруг, но и внутрь себя, и любое слово в их разговорах обретало совсем иную ценность, другой вес, другую силу… И всё же самым значительным становилось молчание.

И теперь, лишившись речи, Алексий не знал, что это – наказание, награда или продолжение того молчания…

* * *

– Алексей! Поехали отсюда подобру-поздорову! – Петрович остановил «газель» у разрушенного храма.

Алексий как раз появился с очередной тачкой мусора в дверном проеме.

– Поехали! Эти на джипах рванули уже. Гамлет раны зализывает. Поехали, пока меня кондратий не оприходовал. Ева таблеток на дорогу дала…

Алексий, постояв немного, снова покатил тачку к куче с мусором. Петрович, досадуя, выпрыгнул из кабины, зашел в храм. Оказалось, инок почти расчистил пол от мусора. Оставалось совсем немного. Взяв прислоненную к стене совковую лопату, Петрович нервно бросился на загрузку мусора.

– Ну, рулить-валить, щас мы махом… Только что это даст?

Алексей стал помогать ему руками.

Минут через двадцать они уже сидели в кабине машины. Петрович с улыбкой вдавил педаль газа.

– Всё! Курорт окончен. Лучше я в дороге сдохну. В России знаешь, сколько мусора… – и, столкнувшись взглядом с Алексеем, смутился и добавил: – Да понимаю я, что там церковь… Понимаю… Тоже вот не люблю, когда на дороге что-нибудь валяется и все объезжают. И так до тех пор, пока кто-нибудь не влепится… Что за народ? Пофигизм, лежать-молчать…

Они выкатили уже на околицу и увидели, что навстречу движется другая «газель». Автобус с тонированными стеклами.

– Это еще что за десять негритят? – изумился Петрович и почти угадал.

Автобус браво перекрыл им дорогу, а из салона выскочили люди в черной форме и масках. Через минуту и Алексий, и Петрович лежали лицом в дорожной пыли, а командир отряда с ехидным злорадством рассматривал затвор и рожок от «калашникова».

– Э, ты шахид или кто?

– Монах он, православный, немой, ответить не может, – попытался разъяснить Петрович, пока подошва берца не впечатала его слова грунт. – Идиоты! – снова вывернул он голову. – Настоящие бандиты уехали, а вы тут честных людей мордой в землю.

– Этот поп еще и дезертир… – Командир снял с себя маску, рассматривая удостоверение офицера Алексия. – На террористов работаешь? Круто… Теперь можно и под прикрытием Церкви, оказывается…

– Вы точно идиоты, ребята, – не унимался Петрович, – вы в селе-то спросите! Монах он, с похорон едет. У него же справка.

– Я тебе знаешь сколько справок намалюю, но одна тебе уже точно обеспечена. Как пособнику террористов.

И тут Петрович не выдержал: он выдал двенадцатиэтажную тираду по поводу терроризма, милиции, ОМОНа, правительства и общерусского идиотизма. Выдал так отглагольно гладко, что спецназовцы опешили и забыли «приласкать» его прикладом. Петрович же отвел душу за всё свое вынужденное «чисторечие».

– Ладно, – смягчился вдруг командир, – на месте разберемся. Грузи тела, парни… Запрос по обоим сразу сделайте…

* * *

Алексий знал с детства, что на похоронах люди плачут не об усопших, а о себе. О себе осиротевших, оставшихся без близких любимых людей. Потому плачут и православные, верующие в вечную жизнь, плачут о себе, оставаясь в этом прекрасном, но часто жестоком мире.

Мама у гроба отца не плакала. Отпевал Петра Васильевича весь местный клир. Размеренно и немного помпезно. Своего отпевали… Но не грех ведь! Есть и у священников корпоративная взаимовыручка, хоть и неуместно здесь слово «корпоративная». Да и любили отца Петра. «Мир всем…» – начинал каждый новый священник евангельское чтение, и вся служба казалась воплощенным умиротворением. Но, когда весь священнический хор грянул общее «Аллилуиа», мама всё же всплакнула.

Алексий держал маму за руку, а она стояла, прижавшись к нему, как к последней опоре, и безотрывно смотрела на умиротворенное лицо почившего супруга. Алексий только изредка поднимал взгляд и потому мог и не увидеть, как среди печальных мирян, провожавших духовника, появилась Лена. Сначала он подумал, что сошел с ума, что осколок не только лишил его речи, но и вызывает помутнение рассудка, но Лена была явью. Инок вздрогнул так, что и мать пробудилась от своей тихой печали и тоже ее увидела. Лена же пыталась заглянуть в глаза Алексию, но не находила их.

И когда выносили тело под погребальный перезвон, она просто тихо шла рядом. Странный это был день: уходил ТУДА отец, но неожиданно вернулась Лена. Неисповедимы пути Господни…

Они смогли «поговорить» только на кладбище. Говорила, конечно, одна Лена. Она читала вопросы в глазах монаха и торопливо, сбивчиво отвечала на них.

– …Тоша меня из машины вытолкнул, еще когда колонна тронулась, вытолкнул – мол, нечего там делать, оставайся в хозроте, я ругалась, а он всем вокруг кулаком погрозил, чтоб не брали, а твоя машина в авангарде ушла, потом слышим – бой жуткий, по рации – про окружение, и раненым помочь нельзя, и что вас с Тошей уже нет… Лёша… Так больно…

Теперь плакал и Алексий. Но по лицу его нельзя было понять: от горя, от радости или от памяти того страшного боя.

– Вторую колонну собирали… Не дошла… А по рации, что там совсем плохо… Кто вырвался, тем надо помощь оказывать… А потом меня снайпер достал… Да… В живот… Детей, Леша, у меня уже не будет… Зачем в живот стрелял? В голову же обычно целят? А он в живот… Два раза… Второй раз, когда уже на земле была. Майор Колпаков меня из огня вытащил. Вот солдатик только остался… Так и умер… Представляешь, он меня тетей звал… Помогите, тетя… А меня вытащили. Почему ты из госпиталя ушел, никому ничего не сказал? Ты думал, меня уже нет? Думал?.. И я думала…

Лена замолчала, сдерживая грудные, вырывающиеся из самой глубины сердца рыдания. Собралась с силами:

– Нельзя же так, Лёша… Тебя командование ищет, орден дать. Там всем ордена надо дать. Всем, без исключения. И живым, и павшим. Только зачем они – ордена эти? Тоша сгорел… Теперь уже точно знаю… Он еще пошутил, когда меня вытолкнул: мол, а вдруг там ад новогодний… Ад… Ты тоже об этом думал? Алёша, я замуж вышла, за Колпакова. Он меня выхаживал. Понимаешь? Понимаешь, да?..

И тут уже зарыдала, вздрагивая всем телом, прижалась к нему, и Алексий обнял ее нежно, как обнял бы мать или сестру, и тоже плакал, но беззвучно, одними глазами. Потом, когда успокоилась, тихо отсранился, повернулся и пошел. Пошел так, как ушел когда-то из госпиталя.

* * *

– Я в тюрьме, Шагид, – орал в мобильный Петрович, – ты думал – болею?! Конечно, болею. В тюрьме болею! Нет, ну чурка ты стоеросовая, рубить-палить, я же тебе уже пятый раз объясняю…

Мобильный Петрович себе таки выорал, вытребовал, вспомнив, что даже американские гангстеры имеют право на один звонок. Другое дело, почему стал звонить Шагиду, а не Лиде. Пообещал милиционерам, что позвонит подельнику, а те могут слушать и зафиксировать номер. «Шагид сойдет за ваххабита», – объяснил он безучастному к происходящему Алексию. Бить Петровича уже не решались, потому что от своего лица он грозил всем Гаагским трибуналом, а от лица Алексия карами небесными.

– Не, ну ты сообщи Лиде, в экспедицию позвони! Да привезу я твой долбаный товар, торгуй-моргуй, привезу! Отпустят – поедем. Когда отпустят? Ты идиот, Шагид? Я тебе говорю, пусть начальник экспедиции позвонит! Я же говорил, к Ваське я за таблетками заехал, а меня упаковали… Да за оружие. Оружие у монаха было, а монах в машине. Откуда монах? Слушай, у меня сейчас батарейка сядет, лупить-тупить, я пока тебе объясню, конец света начнется, рак на горе гимн Азербайджана просвистит, китайцы вымрут! Ты делай, как я сказал, понял? А то будешь потом до китайской пасхи просрочкой торговать! – Петрович дал отбой, устало посмотрел на телефон и добавил с досадой: – Вот, думал, самому заинтересованному лицу позвоню, а его Папа Карло делал, стамеской… Он только за свои пять сольдо трясется…

Первыми в отделении появились Гамлет, Васька, Ева, Михаил и Тоня. Они перекрикивали друг друга, требуя освободить невинных. Гамлет совал всем стражам порядка пачку тысячных в виде залога, Тоня потчевала домашними пирожками, Васька тыкал в лицо удостоверением участника боевых действий, а Михаил и Ева вывалили на пол разобранный автомат…

Потом появился командир спецназа с озабоченным лицом и приказал:

– Выпускай, эти тут ни при чем.

Последним появился райвоенком, который степенно всех отодвинул на второй план и подошел к Алексию.

– Капитан Добромыслов, вас ждет государственная награда, я вас прошу поехать со мной. Хорошо, что начальник отделения мне позвонил. Я в Москве о вас справился. Надо поехать. Там еще деньги вам причитаются…

После этой фразы повисла оглушительная тишина, которую нарушил Михаил.

– Во как, – сказал он.

Алексий внимательно посмотрел в глаза подполковника, пожал протянутую ему руку, улыбнулся и, аккуратно обойдя всех участников немой сцены, двинулся к выходу.

– А я его чуть ли не за дезертира принял, в военкомат, понимаешь, говорю, звоните… – догадался командир спецназа.

Петрович догнал Алексия уже через несколько кварталов. С визгом притормозил, открыл пассажирскую дверцу:

– Садись, Лёш! Давай-давай… Негоже товарищей бросать в пути! Я понимаю, что награды тебе по барабану, но друга-то мог бы и не бросать!

Алексий улыбнулся в ответ и забрался в кабину.

– Где я еще такого слушателя найду, – ворчал Петрович.

* * *

Никто из водителей не знает, кто поставил по всей России вдоль дорог православные кресты.

Огромные, собранные-сваренные из внушительных металлических балок, окрашенные в красный цвет. С единственной надписью по перекрестью: «Господи, спаси и сохрани Россию». Стоят они от севера до юга, от запада и до востока самой большой страны в мире. Стоят, устремляясь в немного грустное русское небо. Кто из водителей просто пролетит мимо, кто перекрестится, но всякий прочитает, как главную молитву: «Господи, спаси и сохрани Россию».

Но вот у одного из таких крестов замерла старенькая «газель». Сначала вышел из нее монах и направился прямо к кресту. Скомкал в руках скуфейку, обнажив клок седых волос на левой стороне головы, и упал на колени к подножию. Немного погодя с водительской стороны спрыгнул на землю человек и неуверенно, словно сомневаясь, направился следом. Постояв за спиной молящегося инока, огляделся по сторонам, словно опасался – не подглядывает ли кто, и тоже встал на колени, осенив себя крестным знамением.

Мчащиеся по тракту автомобили замедляли ход, останавливались, потом кто-то первый просигналил коленопреклоненным странникам, и вот уже каждый проезжавший мимо автомобиль приветствовал молящихся сигналом.

Господи, спаси и сохрани Россию…