Текст книги "Четыре"

– Так ты на работу сегодня, получается, уже не пойдешь? – Лена не упрекнула, скорее, удостоверялась, глядя на ополовиненную бутылку.

– Пойду, – ответил Келлер.

– Ухожу-ухожу!.. – правильно оценил ситуацию Алексей. – Чуть не забыл, Вера привет передавала.

В это время в кухню вошел маленький Алёша с вопросом в глазах и игрушечным автоматом в руках.

– Папа, не заряжается. Сломалось что-то… – сказал он, и Келлер от слова «папа» снова заметно вздрогнул, зато Чупин тут же обрадовался, что может принести пользу.

– О, тезка, дорогой мой! Дай-ка дяде Лёше… Ну кто тебе купил эту американскую ружбайку, сделанную из плохой пластмассы в Китае? – Он с укором посмотрел на приемных родителей.

– Ты прямо спец по оружию?! – обиделся Келлер.

– А то! Американская полиция с такой ботвой ходит.

– Ты прямо знаешь?

– А то, помповик «Бенелли»… Двенадцатый калибр. Итальяшка, но америкашка. Половина Лос-Анджелеса с такими ходит. Натуральная-то дорогая… Три тыщи баксов! Шесть патронов в подствольном магазине. Я же два месяца в американской тюрьме чалился… Было время всё это узнать…

– Ты? – удивился Чупин и подумал о том, что в Штатах Иоанникий и Алексей могли пересечься, как когда-то на Тихом океане.

– Ну да, меня хотели упаковать за причастность к русской мафии, хотя я от бандитов туда бежал, – деловито ответил Алексей, разбирая пластмассовую копию. – О, у нас тут просто пружину китайскую заело. Щас поправим…

– И как ты отмазался? – интересовался хирург.

– Ну, Америка – свободная страна почти для всех, у кого есть деньги. Там на одного человека три адвоката. Хороший адвокат за хорошие деньги из преступника еще и жертву сделает. Со мной всё проще было. В общем, это я не нефть неправильно продавал, а советская власть до меня из прошлого дотянулась. Держи тезка, всё работает! – Алексей передернул затвор, нажал на спусковой крючок, игрушка гулко хлопнула холостым выстрелом.

– Спасибо, – сказал маленький Алёша и ушел в другую комнату на свою маленькую войну.

– Никогда бы не подумала, – улыбнулась Лена, оценивая умение Чупина ремонтировать игрушечное оружие.

– Ну, у кого-то руки под скальпель заточены, а у меня не только под купюры, – улыбнулся он в ответ.

– Браво, надо записать твою мысль, – улыбнулся третьим Келлер, у которого отлегло от сердца: Алексей перестал интересоваться Иоанникием.

– Ну всё, пойду, а то у меня там Вера от одиночества с ума сойдет. Тебя до больницы подкинуть? Водила во дворе ждет.

– Да мне бы душ принять для начала… – нерешительно отказался Келлер.

– Ну так давай. Он меня увезет, потом за тобой подъедет. Ты на грудь принял чутка, за руль нельзя. Я сегодня выходной взял. После этих политических кампаний хочется просто поваляться на диване или на лужайке.

Георгий вдруг вспомнил о желании друга молодцевато и «фирменно» выглядеть. Потому не без сарказма спросил:

– Лёх, у вас, богатых, у всех под старость желание вырядиться?

Тот даже растерялся. Он просто считал это нормой.

– Да нет, у меня есть друг… очень богатый финансист… так он, наоборот, любит всё дешевое, носит старое и даже дырявое. – Подумал и для вящей убедительности добавил: – С заплатками. При этом он не жмот. А чё ты вдруг?..

– Да нет, ничего… – Хирург улыбнулся. Он давно не видел, как с друга сползает напускной лоск и, как нынче говорят, понты. Что называется, застал врасплох.

* * *

– Вот, Дядяникий, ты, наверное, покой искал и нашел. Еще в том, американском монастыре. Тишь да гладь… – Это предполагал Ваня, помогая Иоанникию и Вадику на огороде.

Иоанникий с трудом разогнулся от грядки, хватаясь за поясницу, с улыбкой посмотрел на юношу:

– С чего ты взял, Вань? В монастырях бесы-то ого-го как воюют с иноками. Я-то не понимал ничего. Как раз меня только туда забрали, там как началось! Игумен то ли святым себя посчитал, то ли в прелесть впал… А отца Серафима Роуза, который всё уравновешивал, ну, как удерживающий на определенном месте, уже не было. Умер. В общем, всяко и там бывает…

– Так ты потому в Россию вернулся?

Иоанникий задумался, потрепал бороду:

– Нет. Теперь это смешно звучит, но я вернулся потому, что Ельцин пьяный в Америку приехал. По всем каналам там показали. А к нам негр как раз пришел в монастырь. Он мне и рассказал. Советского Союза больше нет, а русский президент пьяный от радости и с американским обнимается.

– Сейчас не принято говорить «негр», – заметил Ваня. – Сейчас говорят «афроамериканец».

– Ерунда, он не обижался. Он же православный негр. Он понимал, что Бог его в такое тело поселил, а нас с тобой – в такие. – Иоанникий окинул себя недовольным взглядом, будто тело негра было лучше. – Когда я ему сказал, что у меня в России больше никого нет, он мне ответил, что я дурак, потому что у меня есть Россия, а она Дом Пресвятой Богородицы.

– И как ты вернулся?

– Пешком, – просто ответил монах, отчего Ваня хохотнул.

Иоанникий понял, над чем он смеется, и пояснил:

– Да, конечно, на самолете сначала. Мне денег собрали, паспорт выправили. В посольстве помогли. До Москвы долетел. А оттуда пешком. Но сначала пошел в Суздаль.

– Зачем в Суздаль? – удивился Иван.

– Это сказочный город? – отвлекся от совка и грядки Вадик.

– Сказочный, – с серьезным видом подтвердил Иоанникий. – Я пошел туда, чтобы увидеть то, что вся братия наша хотела своими глазами увидеть. Средоточие Руси. И храм Покрова на Нерли. А потом я пошел к преподобному Сергию. Без этого русскому монаху никак.

– Я видел на фотографиях, – сообщил Ваня.

– А я нет! – немного обиделся Вадик.

– И ты всё пешком шел, и летом и зимой? – спросил Ваня, не отрывая глаз от экрана. – Вот, смотри. – Он показал экран мальчику.

– Красиво, – оценил тот. – Она сказочная церковь?

– Сказочная, – подтвердил Ваня.

– Пешком, – подтвердил Иоанникий, и Ваня вдруг посмотрел на отшельника совсем другими глазами.

– Дядяникий, так тебя надо в Книгу рекордов Гиннесса занести.

Монах вздохнул:

– Да главное, чтобы из книги жизни не вычеркнули.

– А я там есть? – спросил Ваня.

– А я? – спросил Вадик.

– От рождения, от крещения всё есть.

– И где эта книга? – спросил Вадик. – Ты мне ее почитаешь?

– Она – там! – Иоанникий ткнул указательным пальцем в глубокое голубое небо с налетом облачной пыльцы. – Ее Ангелы пишут, а Бог читает!

– А нам даст почитать? – не унимался Вадик, отчего и монах, и будущий студент рассмеялись.

– Дядяникий, у Вали скоро концерт в центре. В филармонии, представляешь? Придешь? Потом уже учеба будет, не до концертов, – вспомнил вдруг Ваня.

– Концерт – это хорошо, – кивнул монах. – Пойдем на концерт, Вадик? – в свою очередь, переспросил он у мальчика.

Тот сделал серьезное лицо и согласился:

– Концерт – это хорошо. Валя классно поет. А книгу жизни? – хитро прищурился он на взрослых.

– Ну так она там и пишется, каждый день пишется, – так же серьезно ответил монах. – Вот, Валя свою строчечку впишет.

– Ну тогда пойдем, – окончательно согласился Вадик.

* * *

Не успели они договорить, как за калиткой появился майор Галямов. Он сначала заглянул через штакетник, как кондовый разведчик, потом приветливо помахал рукой огородникам.

– Доброго дня, Ильнур Ильясович, – поприветствовал Иоанникий, но заметно насторожился.

– Поди, Вадика какая-нибудь опекунская контора потребовала… – заметил эту настороженность Ваня.

Вадик притих.

– И вам доброго дня, люди добрые! Вадик, здравствуй, – поздоровался участковый и даже протянул Вадику потную ладонь. Иоанникию не решился, а Ване – по возрасту не положено.

– Зрасте… – сунул ему ручонку мальчик.

– Мне бы с дядей Аникием наедине поговорить, – сообщил майор.

Иоанникий кивнул, посмотрел на ребят. Ваня быстро все понял.

– Мы пока в дом пойдем. Там Вадя не мог чего-то в конструкторе собрать. Я помогу. Пойдем, Вадик. – Он потянул мальчишку за руку.

– Ну пойдем, – неохотно согласился тот.

Участковый и отшельник присели на лавочку у дома. Галямов снял с головы фуражку, зачем-то покрутил ее в руках, видимо собираясь с мыслями.

– Да ты говори, не робей, Ильнур Ильясович, – подбодрил его Иоанникий.

– Нам, полиционерам, говорить трудно; когда был милиционером – было проще, – пожаловался для начала участковый. – Но тут дело серьезное, Аникий. Короче, с утра был у меня товарищ из Конторы. Вот.

– Из какой конторы? – не понял отшельник.

– Из главной. Раньше ка-гэ-бэ называлась, теперь вот фэ-эс-бэ. Раньше расшифровывали «Контора глубокого бурения». Теперь только слово «контора» осталось…

– Стало быть, нынче «Философия собственной безопасности», – по-своему расшифровал Иоанникий, но заметно приуныл. – Я уж думал, никому до меня дела нет. И чего хотел бурильщик этот?

– Да выведывал, не было ли у тебя иностранных гостей. Из Америки часом… Или других каких подозрительных. Выведывал, делаешь ли ты политические предсказания. Ну, ты прости, я честно рассказал, как ты бульдозерше нашей предсказал про перевыборы губернатора. Ничего страшного, что я проболтался, Аникий? Они ведь и у нее, если надо, спросят. – Галямов виновато потупился в землю.

– Ничего. Я же не наврал. Да и за власть вроде как получается.

– Я тоже так подумал, – обрадовался участковый.

– Да ты не волнуйся, Ильнур Ильясович, чего еще он спрашивал?

– Проверял ли я у тебя паспорт… А я не проверял.

– Так паспорт у меня в монастыре. Пусть там спрашивают.

– Ага, – даже обрадовался Галямов, – так им и скажу. Сказал, что иностранных гостей у тебя отродясь тут не было. А писем и посылок тебе не приходит.

– И про это спросил? – улыбнулся Иоанникий.

– И про это… – вздохнул участковый. – Велели смотреть за тобой и, ежели что, звонить, сообщать.

– Ну и смотри, звони, сообщай, – улыбался монах.

– Так ты не в обиде, Аникий?

– Да что ты?! Какая обида? У тебя служба.

– Ну, тогда пойду я. Мне еще к Василию Андреевичу надо…

– С Богом, – кивнул Иоанникий.

– Точно не в обиде?

– Точно. – Иоанникий даже подмигнул участковому.

Но, когда тот скрылся за калиткой, тяжело вздохнул. Странно, когда он возвращался в новую Россию, здесь его встретили как родного. Никто никаких особых вопросов не задавал. В посольстве в Нью-Йорке помогли сделать все нужные документы. В Москве никакие спецслужбы ни разу о себе не напомнили. Правда, перед отлетом в Москву, прямо в аэропорту, зазвали его в отдельный кабинет то ли агенты ЦРУ, то ли ФБР. Разговаривали вежливо. Впрочем, они и в тюрьме ему не особо грубили. Лениво так угрожали. Спать не давали. Конвейер работал. Ну, а тут уж – вообще любезно.

– Как вы думаете, мистер Иоанникий, – заглядывая в глаза, любезно обратился к нему агент, – а на острове Ратманова вас помнят?

Иоанникий пожал плечами:

– Там же служаки быстро меняются. Кому понравится по коридорам между сугробами больше двух лет ходить? или туманом дышать? Там особая красота, но и от нее устаешь, как от всякого одиночества. Может, на метеостанции…

– Закрыли метеостанцию, – перебил сведущий агент. – Теперь там только пограничники.

– Ну, значит, еще тоскливее.

– Зато вертолеты чаще летают, не то что в то время, когда вы там служили. Как вы думаете, вас не будут преследовать за жизнь в США?

– Не знаю…

– Думаю, сейчас нет, – так же честно сказал агент, – но кто знает, что будет дальше.

Выходит, «дальше» наступило? Он вдруг вспомнил, что, если проехать те самые четыре километра от острова Крузенштерна в Америке до острова Ратманова в СССР, а теперь в России, можно попасть в будущее. То есть сразу попадаешь в следующий день. До него только сейчас дошло, что сейнер Луки не только спас, но и забросил его в прошлое. Там он всегда отставал от календаря своей Родины на один день. И отстал в результате на несколько лет… Занятно, но неприятно.

А теперь он вернулся на Родину, но, с другой стороны, догнал или вообще всё шиворот-навыворот?

– Что вам больше всего запомнилось на островах Диомида? – вдруг спросил тогда в аэропорту агент. Похоже, ему самому было интересно.

– Что мы первыми встречали каждое утро нашей страны. И получается, всей планеты. Невелика гордость, но всё же.

– Вау… – оценил «невелику гордость» американец.

– Я еще помню, что до Москвы было, если память не изменяет, шесть тысяч четыреста шестьдесят километров. Указатель стоял на пограничном столбе… Но мне почему-то казалось, что больше. Это, наверное, если спрямить. А по Транссибу – больше…

– Не знаю, – пожал плечами агент. – Сейчас вам ничего не грозит. Не то что раньше. Мы уже отправили в Россию несколько пленных из Афганистана…

– Предателей? – насторожился Иоанникий.

– Ну почему вы так говорите? Вы там не были. Это в прошлом. Да и выбор у них был небольшой. Либо моджахеды сдерут с них живьем кожу, либо отрежут голову или половые органы, а можно было попросить убежища у нас…

– Почему половые органы? – удивился монах.

– Ну, не захотел принять ислам, сделать, как положено у них, обрезание, обрежут всё, – просто ответил агент. – Не считайте их предателями…

– Я не сужу, – насупился Иоанникий. – Но это у вас, американцев, главное – выжить. У нас – что-то другое.

– Сейчас, как у вас говорили раньше, всё и все в России и вокруг нее продаются за пять копеек.

– Все? – прищурился монах.

– Не все. Но эти «не все» ничего не значат. Вам еще многое предстоит узнать. Жизнь в России, как говорится, перевернулась с ног на голову. Кровь ударила в голову многим. И жадность. Они как будто пытаются взять всё, что не успели они и их предки за годы коммунизма, а может, боятся не успеть до следующего. Зато молиться вам никто теперь не запретит.

– И то хорошо, – вздохнул Иоанникий.

– Но, если всё же что-то будет не так, вы всегда можете вернуться сюда. У вас теперь есть гражданство.

Иоанникий сначала подумал, что его вербуют во второй раз, но по глазам агента понял, что у того нет такой задачи.

– Я подумаю. Вдруг у вас всё станет плохо и за вас надо будет молиться, тогда я непременно вернусь, – улыбнулся Иоанникий.

– Бог хранит Америку, – продекларировал агент, но тоже улыбнулся, затем добавил: – В том числе вашими молитвами. – Но вдруг изменился в лице: – А если между нашими странами случится война, на чьей стороне вы будете воевать? – И непонятно было: он серьезно спрашивает или со скрытой иронией?

Иоанникий от такого вопроса сначала растерялся, но потом напомнил:

– Я – монах.

– Да, я знаю, но вы совсем недавно рассказывали братии в вашей обители, что преподобный Сергий Радонежский благословил на битву двух иноков, один из которых вступил в поединок со страшным врагом…

– От ведь! – удивился монах. – И эти настучали! Ну не на исповеди же!

– Не волнуйтесь, это не со зла. Они были просто удивлены. Ведь действительно монахи воюют со злыми духами, сами с собой, но не с воинами. Разве не так?

– Так, но ни они, ни вы так ничего и не поняли в слове «русский», если оно становится прилагательным даже к слову «монах».

Агент задумался. Внимательно посмотрел в глаза Иоанникия.

– Сейчас к вашему прилагательному добавили другое. В России в ходу появились «новые русские». Это совсем другие люди.

– Странно… За какие-то сутки так всё изменилось, – снова вспомнил про демаркационную линию времени Иоанникий.

– За сутки? – наморщив лоб, не понял агент.

– Да я про разделение времени между островами.

– Хорошая метафора о времени…

– Для меня это не метафора, для меня это факт. И… – Иоанникий тоже открыто посмотрел в глаза своего провожающего, – если мы будем воевать, это будет Армагеддон, конец света, поэтому молитва будет важнее.

– Знаете, Иоанникий, я тоже так думаю. – Агент встал и протянул монаху руку для рукопожатия. И в рукопожатии этом было намного больше, чем в рукопожатиях Буша и Горбачева, объятиях Ельцина и Клинтона.

* * *

Алексей Васильевич застал сына у зеркала одетым в классический костюм. Тот старательно осматривал себя в деталях, приглаживал непослушные пряди волос.

– Ты чего это?

– На концерт собираюсь. В филармонию. Вы же с мамой тоже хотели?

– Да передумали, поедем на дачу, подальше от всех этих фанфар. Но ты-то?.. – Алексей Васильевич даже не пытался изобразить удивление на лице, оно там застыло. – Но ты-то? С чего тебя вдруг заинтересовал концерт, который так или иначе приурочили к инаугурации губернатора? Ну будет там пара звезд столичных, ну комик этот ваш молодой и пошлый…

– Да на фиг нужны эти звезды! Они не в ту сторону светят. Там девчонка из Тавды петь будет. Классно поет, мы с ребятами решили посмотреть-послушать.

– Из Тавды? – Алексей Васильевич вскинул изогнутую от удивления бровь.

– Ага…

– Это там, где какой-то монах-отшельник поселился? – провел параллель старший Чупин, но, скорее, для самого себя.

– Какой еще монах? – брызнул себе на макушку «Аква ди Джо Армани» Сергей и еще раз оценил свой внешний вид в зеркале.

– Да не важно. Потом вы, конечно, в клуб какой-нибудь завалитесь? – предположил Алексей Васильевич.

– Да не знаю… – как-то неуверенно ответил ему сын.

– Стоп! А не влюбился ли ты часом? – И было непонятно, то ли Чупин обрадовался, то ли насторожился.

Сын повернулся к нему с ироничным выражением лица:

– Папа, «любовь» – это такое мощное слово, что произносить его всуе не рекомендуется…

– В чем? – не понял Алексей Васильевич.

– В суете. Любовь – это серьезно. Это мощ-щ-ща! – прошипел для вящей убедительности Сергей. – Я же тебе говорил, если бы такую, как мама, встретить, а я пока не знаю… – Он немного подумал и добавил: – Но поет она классно. Валя ее зовут… Знаешь, неподдельно поет, от сердца. И понтов в ней нет.

Алексей Васильевич нехарактерно для себя поскреб пятерней затылок, покрутил головой:

– Стало быть, ты запал на деревенскую художественную самодеятельность?

– А! – отмахнулся сын. – Думай, как знаешь. Мне дружков хватает, которые прикалываются. А Лёля вообще достала…

– Лёля? Это дочка судьи?

– Ага, далеко откатившееся яблочко…

– Чего? – опять не понял отец.

– Яблочко – от яблони, – пояснил Сергей.

– А… Ну ты тоже по своей орбите катаешься, – встречно заметил отец.

– Папа, во мне нет присущего многим моим друзьям элитного снобизма, – как с трибуны заявил сын.

Эта фраза почти вернула Алексея Васильевича в его собственную молодость, и он ехидно подначил:

– Тьфу-ты-ну-ты, словечки-то какие знаешь?

– У тебя учился, – подмигнул Сергей. – Я «порше» возьму? – использовал он хорошее настроение отца.

– Да хоть поршень, – великодушно отмахнулся тот, отдавая на растерзание команде сына любимый паркетник. Но на всякий случай суровым тоном добавил: – Только пусть в салоне не пачкают.

– Фу, папа… – брезгливо поморщился Сергей. – Они, конечно, мажоры, но люди почти культурные.

– Почти, – передразнил отец.

* * *

Георгий Иванович сидел на кухонной табуретке и гипнотизировал бутылку любимого кальвадоса. Елена Андреевна занималась в гостиной с Алёшей. Она старательно пыталась быть мамой и одновременно готовилась стать мамой. Но это не мешало оставаться чуткой женой. И она буквально по наитию своему заглянула с тревогой на лице на кухню.

– Гоша, ты выпить хочешь? – беззлобно, а с великим пониманием русской жены русского немца спросила она.

– Не знаю, – честно ответил Келлер.

– Давай я позвоню на работу, скажу, что ты заболел? – предложила супруга. – Ты и так отпуск перенес. Ты же не железный…

– Не надо, – вздохнул Георгий, – сегодня схожу, там дежурный врач молодой, если что – должен быть кто-то рядом из опытных. А завтра посмотрим… У нас полбольницы на губернаторский концерт в добровольно-обязательном порядке погнали. Чиновники благодарят основной электорат, – ухмыльнулся доктор. – Так что сегодня мы не будем, а завтра посмотрим… – Он уверенно поставил бутылку в шкафчик.

– Ты прямо как анонимный алкоголик, по их системе уговариваешь себя: сегодня я не выпью, а завтра посмотрим, чтобы завтра повторить ту же самую фразу, – иронично заметила Лена.

– Я не анонимный, я – честный алкоголик. Иногда мне приходится себя уговаривать не выпить, а иногда наоборот – выпить. Ты вот что, Лен, своди Лёшку в «Детский мир», он новый пистик просил. Там такие появились, мягкими пулями стреляют…

– Ох, – нахмурилась Елена Андреевна, – что это за игрушки – пистолеты-автоматы? Агрессия, милитаризм…

– Лен, ты чего? Где слов-то таких набралась? Нормальные игрушки для нормального парня, у которого нормальные родители. Не в куклы же ему играть?

– Ну хоть машинку…

– От меня купишь пистолет, который ему надо, а от себя можешь машинку или целый автопарк с гаражом.

Елена Андреевна спорить не стала, промолчала. В голосе мужа звучал тон ведущего сложную операцию хирурга. Подашь не тот инструмент, влезешь под руку, и из операционной можно вылететь.

Георгий Иванович на пороге в прихожей поцеловал Елену Андреевну, чмокнул Алёшу, потом вдруг присел на корточки и поцеловал супругу в округляющийся беременностью живот и вдруг размашисто его перекрестил.

– Ты чего? – тихо спросила удивленная Елена Андреевна.

Он снова ее поцеловал. Шепнул на ухо:

– Это лучшая защита…

– Да? – немного усомнилась Елена Андреевна.

Доктор уверенно кивнул и вышел за порог. Дверь закрылась.

Елена Андреевна подошла к ростовому зеркалу в прихожей. Внимательно посмотрела на свой животик, подкусила губу и сама его перекрестила. Прижавшийся к ее ноге Алёша вдруг полностью повторил все действия приемного отца: чмокнул мать в бугорок живота и размашисто, словно расставлял точки углов, перекрестил.

Елена Андреевна насмешливо посмотрела в глаза своего отражения и почему-то сказала ему:

– Вот дура, а?..

* * *

Иоанникий одевал Вадика в больницу и на концерт, точно на парад. Он долго пыхтел вместе с утюгом над белой безрукавкой, два раза переглаживал стрелки на темных шортиках. Даже нашел белые носочки.

– Как в семидесятые! – улыбнулся он результатам своего пыхтения.

Вадик улыбался:

– А ты?

Отшельник посмотрел на себя в зеркало и всплеснул руками.

– Вот же ж леший! – оценил он увиденное.

– Дед Мороз, – сделал свое заключение Вадик.

Иоанникий тут же схватился за ножницы и газетный лист, чтобы над ним ровнять бороду. Пришлось еще попыхтеть. Потом он раскрыл рюкзак, который принес собой из своей пустыньки. Достал оттуда хитон, мантию, клобук… Клобук пришлось очищать от пыли. Давно не носил. Потом стал гладить мантию. А когда оделся, чуть не заплакал – поношенные берцы превращали всё остальное и торжественное в правду его жизни.

– Ты как будто на похороны оделся, Дядяникий, – вставил свое Вадик.

– Ага… – согласился монах. – Я ж умер. Так мне удобнее.

– Красиво. Как в сказке.

В это время в комнату вошел отец Димитрий. В руках он держал обувную коробку. Глянув на монаха в полном облачении, он сначала оторопел, но потом улыбнулся:

– А я так и думал. Вот, – он раскрыл коробку, – туфли черные. У нас вроде размер один… Так ты в малой схиме… – Димитрий подивился чину монаха.

Иоанникий смутился, будто его упрекнули в нескромности, но обувь принял с благодарностью.

– Ладны? – спросил отец Димитрий, оглядывая Иоанникия со всех сторон.

– Ладны… – улыбнулся Иоанникий, и они троекратно расцеловались, будто только что совершили вместе литургию.

– Ой, владыко-то наш возревнует. Он же тоже на концерте будет. Ты какой весь торжественный! Будто к прямо к Престолу Господнему… Ну, поехали, там уже Василий Андреевич и Галямов нервничают.

– Пойдем с Богом.

Оба повернулись к образу Спасителя, что висел в углу, размашисто перекрестились и поясно поклонились. Вадик машинально повторил их движения, а на выходе снова повернулся к лику Иисуса и оставил наставление, будто был старшим:

– Ты тут смотри пока. Мы – к маме и на концерт.

Вадик для закрепления их дружбы еще и подмигнул Ему. Христос на иконе едва заметно улыбнулся уголками губ. Вадик это заметил и потому вышел из дома с довольным видом. Ничего эти мужики в черных долгополых одеждах не понимают!..

* * *

В больницу ввалились вчетвером. Василий Андреевич и Галямов торили путь через административные заслоны, Иоанникий с Вадиком на руках семенил следом. Одна из медсестер, завидев монаха, выпучила глаза, узнав, к кому они.

– Так ведь не померла она.

Василий Андреевич хотел было выматериться ей в лицо по-тавдински, но Иоанникий его упредил:

– Мы тут ради жизни, а не ради смерти, милая.

Окончательно разрешил ситуацию появившийся Келлер. В расстегнутом халате он выскочил из кабинета заведующего отделением с чашкой недопитого кофе в руках. Сунул эту чашку в руки той же медсестре:

– Варвара Семеновна, вы опять тут заключения даете?!

– Да я чё… я ничё… – растерялась та.

– Ну, у вас прямо делегация, – наконец улыбнулся доктор гостям.

– Так вот… мы это… овощи тут… рыбка… свежее всё… на всё отделение хватит… Ильнур Ильясович… давай… – запричитал глава администрации, и вспотевший участковый бахнул к ногам доктора два мешка, которые волочил за собой по коридорам больницы, невзирая на нытье охранника и административного персонала.

– А я маме рисунок нарисовал. Дядяникий помог, но сам он рисовать не умеет, – поставил на мешки свою точку Вадик.

Келлер вдруг раскатисто засмеялся, а к нему один за другим присоединились и все остальные. И только Иоанникий слегка улыбался. То ли облачение его обязывало, то ли в больнице Бог был ближе, и он опасался выглядеть легкомысленным перед своим единственным Начальником.

* * *

Ведущие на концерте – лучшие дикторы регионального телевидения – торжественно объявляли номера, будто делали подарки зрителям в зале. Сначала прозвучал глуповатый и по тексту, и по музыке гимн области в исполнении хора, а затем Первый фортепианный концерт Чайковского в исполнении именитого московского пианиста и филармонического оркестра, что вернуло мероприятию нужную возвышенность и торжественность. Затем вновь избранный старый губернатор вручил региональные награды труженикам всех сфер человеческой деятельности. Был еще документальный фильм о трудовом подвиге области и емкий эклектичный танцевальный спектакль, в котором приняли участие почти все танцевальные коллективы региона. Знаменитая певица ходила вслед за «Любэ» по полю с конем, отчего женщины в зале плакали, а постаревший вокалист советского ВИА напомнил всем, «как прекрасен этот мир». Никто не возражал, напротив, ладоши отбили, соглашаясь. Безупречно и, как всегда, выигрышно выглядели детские ансамбли, они очень нравились Вадику, которого, чтобы лучше видеть, взял себе на руки Василий Андреевич. Одно кресло в их закутке партера пустовало. Опять куда-то запропастился на своем мотоцикле Ваня. И кажется, Валя, которую только что объявили, эту пустоту заметила. Сначала она спела песню «Надежда», которую так хорошо могла исполнить только Анна Герман, отчего снова заслезились глаза как у зрелых крестьянок, так и у бывалых чиновниц. Аплодировали ей долго, а пока она стояла в поклоне, на сцену вдруг вышел женский хор епархии. И Валя просто встала в его центр, чтобы первой запеть «Воззвала душа».

Зал от неожиданности притих. Плакал в зале теперь только Иоанникий. Вадик спустился с колен Василия Андреевича, убрал слезу, которая катилась по щеке монаха, но потом понял, что тот тихо улыбается, и вернулся на место. Потом еще пели и плясали, показывали акробатические этюды, а в конце на сцену вышли почти все исполнители и очень уместно и в меру торжественно исполнили песню «Замыкая круг».

А начинала петь две первых строчки Валя, отчего немногочисленные тавдинцы первыми подпрыгнули, будто звучит гимн страны, а за ними поднялся весь зал.

 
Вот одна из тех историй,
О которых люди спорят,
И не день, не два, а много лет.
Началась она так просто,
Не с ответов, а с вопросов,
До сих пор на них ответа нет.
Почему стремятся к свету
Все растения на свете,
Отчего к морям спешит река,
Как мы в этот мир приходим,
В чем секрет простых мелодий,
Нам хотелось знать наверняка.
 

Губернатор же, хотя было видно, как он стесняется, поднялся на сцену, тоже встал рядом с Валей и стал открывать рот. Наверное, всё же пел. Выглядел он искренне. Немного испортила общую картину Алла Антоновна, которая выкатилась бульдозером за его спину и не пела, просто улыбалась, но выглядела весьма глупо. Впрочем, общей торжественности концерта ее явление не испортило. В конце концов, она этот концерт и организовала, отчего у директора департамента культуры чуть не случился инфаркт. «Попал под бульдозер», – говорили в таких случаях в народе.

 
Открывались в утро двери,
И тянулись ввысь деревья,
Обещал прогноз то снег, то зной.
Но в садах рожденных песен
Ветер легок был и весел
И в дорогу звал нас за собой.
 
 
Замыкая круг, ты назад посмотришь вдруг,
Там увидишь в окнах свет, сияющий нам вслед.
Пусть идут дожди, прошлых бед от них не жди,
Камни пройденных дорог сумел пробить росток.
 

Пел даже Василий Андреевич и участковый Галямов. Несколько слов припева успел заучить и Вадик… Имитация и эйфория общего единения царили в зале.

* * *

После концерта всех особо причастных пригласили в специальный зал на фуршет, потому Иоанникия забыли. Вадика унес с собой на руках Галямов, обещая ему пирожные. Монах даже обрадовался неожиданному одиночеству. Он потихоньку, стараясь не привлекать взглядов ни клира, ни мира, вышел на улицу. Радовался теплому сентябрю на заднем дворе Дворца культуры, к которому примыкал аккуратный парк. Там присел на скамеечку, чтобы тихо молиться и улыбаться тихой своей внутренней радости, непонятной этому суетливому миру.

Неожиданно из тех же дверей, из которых он вышел, появилась озирающаяся Валя, а за ней Сергей Чупин, что и привлекло внимание отшельника, выведя его из сосредоточенности и сердечной молитвы. Из-за кустарников на аллее молодые люди какое-то время монаха не видели. Иоанникий услышал вдруг страстные признания человека, которого назвали в честь его мирского имени. По сути – в память о погибшем Сергее Снычёве.

– Валя, ты пойми, я такого никому не говорил. Ты – настоящая! Ты как моя мама. Ты лучше! Я ведь ничего от тебя не прошу, просто дай мне шанс.

– У меня есть жених, – негромко возражала напору Валя.

– Мама говорила, что у нее тоже был жених. Но судьба распорядилась так, что замуж она вышла за другого. А за того, ты не представляешь, она молится. Он погиб.

Иоанникий тихо улыбался. Он не видел, как на заднее крыльцо Дворца культуры вышли друзья Сергея Чупина. Пока что они стояли тихо, выжидая, чем кончится разговор на аллее. Только всё та же Лёля смотрела на Валю презрительно, покусывая губы. Но она тоже выжидательно молчала.

– Я пойду, мне надо идти… – попыталась скрыться от всех глаз растерянная Валя.

– Ты не понимаешь, у тебя может быть такое будущее! Все залы страны будут твои! – обещал Сергей. – А где твой друг? Где он?

Иоанникий грустно улыбался.

Послышался шум мотора мотоцикла. Это подъехал на стоянку Ваня. На заднем сиденье у него был приторочен-привязан огромный букет полевых цветов.

– О! И колхозник с веником явился, – тихо сказала Лёля, но никто этого не слышал.