Текст книги "Далёкие милые были"

Оператор, восседавший на тележке за камерой, обратился к режиссёру:

– Можем репетировать, Константин Наумович.

Воинов объяснил нам наши несложные действия. Первый кадр этой сцены: ремесленники проходят в комнату через веранду, на пороге комнаты останавливаются. И вот:

– Мотор! – Хлопушка. – Начали! – Мы всё сделали, как репетировали. – Стоп!

Режиссёр с оператором о чём-то переговорили. Воинов:

– Давайте ещё раз прорепетируем: что-то у нас не получается.

Прорепетировали – нос у Воинова сморщился:

– Да, детский сад какой-то… Трое – много. Ты вот, – и он указал на меня, – ты лишний здесь, отойди.

Всё внутри у меня рухнуло, глаза, готовые извергнуть поток слёз, набухли. Я сдержался, но Николай заметил перемену во мне. Он подошёл и стал утешать, что из-за такой ерунды и расстраиваться-то не стоит, что он непременно позовёт меня на стоящую роль, а не на какой-то там эпизод.

Вышел с киностудии. Остановка рядом с проходной, троллейбус участливо открыл двери. Сел у окна, прилип к стеклу лбом – и, как у Татьяны Лариной, «слёз ручей» полился из моих очей. Пройдёт чуть меньше 20 лет, и судьба, уже при других обстоятельствах, вновь сведёт меня с Константином Наумовичем. И уже мне выпадет сказать ему те же самые слова.

В нашу театральную студию пришла девочка Оля, дочка поэта С. С. Наровчатова. Она была настоящей русской красавицей из доброй народной сказки. Таких глаз-незабудок, таких пухлых, манящих малиновых губ я больше не встречал – только в стихотворении Есенина «Не бродить, не мять в кустах багряных…»: «с алым соком ягоды на коже», «со снопом волос твоих овсяных». Она снималась в кино, в том же фильме у Воинова, откуда меня «уволили».

В школе я «ехал на тройках с бубенцами», да и то благодаря соседке по парте. Валя Дмитриева усердно занималась со мной, тянула, дабы я не увяз где-нибудь из-за непонимания предмета. Её старания не пропали, и я перешёл в 10-й класс. Чтобы отблагодарить её за труды, я выписывал ей контрамарки в театр Маяковского. Если помните, я их подделывал, но Валя этого не знала. Мы с ней даже пару раз вместе сходили: посмотрели «Леди и джентльмены» и «Гостиница «Астория». И в той, и в другой постановке замечательно играл Александр Ханов. Бывая на спектаклях то с подругой, то с мамой, Валя изучила весь репертуар Маяковки. А сам я ещё дважды посетил театр Вахтангова, посмотрел спектакли «Город на заре» и «Фома Гордеев».

Седьмое апреля – день рождения Ириной мамы. Купив букет роз и торт, без звонка отправился поздравлять именинницу. Когда пришёл, выяснилось, что баянист Слава уже там и уже на кухне, устроившись за маленьким столиком, пьёт водку с Марией Гавриловной. Слава изменился – мужик и живот уже отрастил. Мне предложили присоединиться, но я отказался. Что-то во всём этом было противное: и то, что мама с ним собутыльничает, и то, что он ей приятен.

Чай пили в гостиной. Там Слава достал из футляра баян, натянул лямки и рванул увертюру из «Детей капитана Гранта». Потом Ира села за рояль и, аккомпанируя себе, спела свою любимую «Всё стало вокруг голубым и зелёным».

Прошло чуть больше недели – вот и мой день рождения. Мне исполнилось 17 лет. Поздравили меня все, кроме Иры. Соседка по парте, красавица Валя, подарила мне оловянного солдатика, пожелав:

– Будь таким же стойким, как этот солдатик, – и чмокнула в щёку, – поздравляю!

Тут я вспомнил, как баянист Слава вот так же запросто поцеловал Иру, и это меня тогда задело – а оказывается, ничего страшного в этом нет.

Продал марки и купил два билета в Большой театр на «Жизель». Балет шёл в воскресенье днём. Позвонил Ире, сообщил, что недавно был мой день рождения…

– Поздравляю, – коротко сказала она. Я предложил ей отметить это событие походом в Большой театр, она согласилась.

«Не любит она тебя, Серёжа, – говорил я сам себе и тут же её оправдывал, – рано ей ещё любить. Дружит с тобой – вот и скажи спасибо». Да и дружит она как-то странно, однобоко. Она позволяет мне дружить с ней, а сама… сама вот по-лермонтовски «вспорхнёт и умчится, как птичка». Ещё я заметил, что при общении со мной, когда она слушает или сама рассказывает, глаза её выдают отстранённость от беседы, как будто в ней таится другой человек. Уловить присутствие этого другого можно по равнодушному взгляду, мимолётному отключению от разговора или в показном неестественном смехе. Пытаясь понять все эти проявления, что холодком обдавали мне душу, я перечитывал страницы «Войны и мира», где Лев Толстой исследует процесс формирования Наташи Ростовой в такие моменты, когда она просит Бориса поцеловать куклу или секретничает в постели с маменькой.

После «Жизели» Ира пригласила пообедать у них. Мария Гавриловна была в хорошем настроении, угощала нас домашними пельменями, Ира ела их со сметаной, Мария Гавриловна с уксусом, а я с маслом. За столом зашёл разговор о лете, Мария Гавриловна спросила, что я собираюсь делать. Ответил, что пока не решил: может, поеду с отцом охотиться на Смоленщину или на дачу в Головково. Тогда она предложила отправиться с ними в лагерь и вести там драмкружок: из пионеров я уже вырос, а вот для этого дела, по её мнению, вполне подхожу. Я обрадовался и сразу согласился. Предполагалось, что это будет лагерь в Мещерине. Мария Гавриловна пообещала всё устроить.

В школе к Первомаю готовили праздничный вечер, в программе запланировали концерт и танцы. Активисты-организаторы обратились ко мне: чем на этот раз смогу порадовать?

– Художественным свистом, – объявил я.

– Серёж, давай без фокусов…

– Хорошо, художественный свист отменяется, будут фокусы!

– Ну, Серёж…

– Не «ну», а гвоздь программы – фокусы!

Активисты согласились и решили, что мой номер будет завершающим.

В нашем Доме пионеров на новогодних ёлках всегда выступали фокусники: Арутюн Акопян или Дик Читашвили. Я у них кое-что подсмотрел, кое о чём сам догадался и даже придумал фокус, который должен был повергнуть публику в изумление.

Праздничный вечер. Концерт. И вот Лёнька Булычёв объявляет:

– А сейчас… маг и волшебник… Нико-нен-ко!

Под мелодию песни «Утро красит нежным светом…» (её учительница пения исполняла на пианино) я вышел, поклонился и начал показывать фокус с тремя платочками. Я сначала всё выполнил сам, а после для повтора уже пригласил желающего из зала. Подошёл один из учеников и на совесть связал концы всех платков. Эту связку я медленно, аккуратно сложил пополам, затем ещё раз пополам, ещё и ещё раз. Немного «поколдовав», попросил школьника осторожно потянуть один из платочков – тот без труда выскользнул из связки. Я её подкинул вверх – и два других платочка упали порознь.

Далее пошли в ход шарики для пинг-понга. Проглотив три один за другим, я судорожно (так, чтобы все это явственно почувствовали) икнул, выпил воды и по очереди извлёк изо рта все шарики. Вслед за этим развернул полуметровую афишу с крупной надписью «НикО-нен-КО» и, показав её публике, артистично разорвал на несколько кусков. Потом (по-акопяновски), выронив один кусочек, пластично склонялся за ним, а подняв, тщательно скомкал все обрывки. Несколько «колдовских» жестов, и я развернул афишу – она целая!

И вот коронный номер, но прежде я выдержал паузу, наслаждаясь тем, как мне удаётся воздействовать на зрителей: со сцены я видел недоумение и радость на лицах старшеклассников и учителей. С лучезарной улыбкой я обратился к залу:

– Есть ли у кого-нибудь сторублёвая купюра? – Публика заёрзала на стульях в замешательстве. Я добавил нотку снисходительности: – Так я и думал, таких денег ни у кого с собой нет. (В те времена сторублёвка была с водяными знаками и большого размера – с екатерининку[28]28
  Купюра, выпущенная Временным правительством, была в обращении до 1922 г. и имела размер 260×122 мм².


[Закрыть].) Тогда, возможно, у кого-нибудь найдётся три рубля?

Три рубля оказались у Юры Зюзина, который сидел во втором ряду. Когда он подошёл к сцене, я протянул ему фанерную дощечку:

– Запиши здесь номер своей трёшки.

Сложив купюру пополам, я засунул её в конверт, взял со столика коробок спичек, достал одну и, прежде чем поджечь, обвёл взглядом всех присутствующих, медленно поворачивая голову. Чиркнул спичкой, поджёг конверт, держа его таким образом, чтобы он подольше горел. Когда от него осталась половина, я взял со столика металлическую тарелку и положил на неё остатки горящего конверта. Вдруг пламя ярко вспыхнуло (для этого я специально подкинул в тарелку кусочек фотоплёнки). Эффект был отличный – лица у зрителей вытянулись, Зюзин как-то глуповато улыбался.

В одной руке я держал тарелку с тлеющим конвертом, в другой спичечный коробок. «Поколдовав» над ними, я обратился к Зюзину.

– Не переживай, трёшка твоя не сгорела, – бросил ему коробок. Он поймал его, и я сказал: – Открой и высыпь спички.

На дне коробка Зюзин обнаружил сложенную вчетверо трёшку. Я попросил:

– Скажи номер вслух.

Красный как рак Юрка объявил номер, который совпал с записанным на дощечке.

Этот фокус я придумал сам. Он выполняется при помощи ассистента, скрытого от глаз зрителей. Ассистировал мой младший брат. Фокус имел громоподобный успех.

Волшебные крылья памяти переносят меня в круговерть юношеских лет. Я нахожу, что это было счастливое время.

Весна 1958-го: первый Международный конкурс им. П. И. Чайковского, Ван Клиберн; Большой театр, балет «Отелло» с Вахтангом Чабукиани; в Малом – «Власть тьмы» с И. В. Ильинским и В. Д. Дорониным; в театре Вахтангова «Идиот» с Николаем Гриценко, Юлией Борисовой и Михаилом Ульяновым. Рихтер в консерватории, в цирке Карандаш. Я видел трёх Отелло, созданных мастерами разных видов зрелищных искусств: Сергеем Бондарчуком в кино, Вахтангом Чабукиани в балете, в драматическом театре Акакием Хоравой. Это были такие вершины, до которых, казалось, дотянуться невозможно.

Конечно, можно было обнаружить и сомнительные достижения. Довелось мне сходить во МХАТ на «Анну Каренину» с Аллой Тарасовой. Поклонники произносили имя актрисы с эдаким придыханием. Она играла как-то очень шикарно: шикарно и много плакала, шикарно жестикулировала, шикарно интонировала. Подле неё и А. В. Вербицкий в роли Вронского старался так же изощрённо шикарно играть, чтобы быть с примой в унисон. Всё это было откровенно плохо. Но! Когда на сцене появлялся М. Н. Кедров в роли Каренина, «шикарный театр» вдруг исчезал и начиналась жизнь.

Вот ведь как актёр воздействует своим искусством на наше восприятие: я оставался совершенно равнодушным к фальшивым мукам Анны и наигранной влюблённости Вронского, а Каренин при первом же появлении располагал к сопереживанию, состраданию. В этой мхатовской постановке Каренин благодаря Кедрову стал для меня главным героем, оттеснив на задний план Анну со всеми трагическими поворотами её судьбы. Просмотр постановки зажёг во мне страстное желание прочитать роман и разобраться в характерах персонажей и сложностях их взаимоотношений. И ещё я осознал, что игра ничто по сравнению с жизнью – жизнью персонажа, прожитой актёром в спектакле. Талант – он не в «игрушке», а в правде.

В ту пору я, слава Богу, был далёк от социальных и политических проблем, да и не помню, чтобы кто-то из ребят, с которыми я общался в школе и Доме пионеров, реагировал с удовольствием или, наоборот, неудовольствием на происходящее во внутренней и внешней политике нашей страны. Я совсем не замечал некоторых неудобств: например, что мы живём вчетвером в комнате чуть меньше 14 м², да ещё в коммунальной квартире. Соседи наши, Зимины и Набатовы, купили себе телевизоры «КВН»[29]29
  Первый массовый телевизор в СССР, чёрно-белый, выпускался в 1949–1960 гг.


[Закрыть] – у нас в семье на такую роскошь денег не было, но меня это не тяготило.

Мама вышла на пенсию, а ей ведь всего 45 – вредное производство (горячий цех и плавиковая кислота) дало ей эту льготу. Мама мечтала жить на даче в Головкове. Если бы не Сашка, мой младший брат, которому в школу ещё ходить и ходить, она бы ни дня в Москве не задержалась. На огороде я ей усердно помогал с весны: вскапывал делянки под картошку и грядки для овощей.

Марии Гавриловне удалось пристроить меня на всё лето вести драмкружок в лагере в Мещерине. Прежде чем вступить в «должность», я был вызван на собеседование в Клуб КГБ: меня расспрашивали, чем буду заниматься с ребятами, попросили представить план в письменном виде. На первую смену я наметил постановку одноактной пьесы про шпионов. Июль, вторая смена, будет посвящен празднованию 65-летия со дня рождения «лучшего и талантливейшего поэта советской эпохи» Владимира Маяковского. Третью, августовскую, смену я отвёл под короткие пьесы А. П. Чехова. Мою кандидатуру утвердили, правда, работать предстояло без зарплаты – за харчи.

Накануне отъезда в лагерь зашёл в библиотеку за «Анной Карениной». Библиотекарша посоветовала мне прочитать и «Мадам Бовари», чтобы сравнить два романа. В куче трухлявой, наваленной в углу макулатуры она откопала мне одноактную пьесу про шпионов.

Лето 1958 года. Мещерино, пионерский лагерь. Меня поселили в маленьком летнем домике. Если бы стены внутри не были оклеены блёклыми обоями, то его можно было бы назвать сарайкой. Меблировку составляли кровать, тумбочка и табуретка; с потолка, из центра, свисала лампочка без абажура; дверь запиралась на ключ. Свой домик! – Для меня это было счастье. Пусть маленький, пусть на время, но свой.

В драмкружок пришло много желающих. Я никому не отказывал и стал искать такое режиссёрско-постановочное решение, чтобы занять всех. Начал, как и полагается, с читки пьесы. В ней всего-то было пять персонажей. Одну из ролей я предложил сыграть Ире. Она, к моему удивлению, согласилась.

В ту пору я находился под влиянием режиссёрских приёмов Н. П. Охлопкова, который применял все средства, чтобы раздвинуть пространство театра – сцены и зрительного зала. Мой зал в пионерлагере не имел стен: стояла крытая эстрада, и от неё амфитеатром поднимались скамейки. Над ними ещё нависала крона старого дуба. Я решил использовать все предлагаемые обстоятельства.

Спектакль начинался с тревожного воя сирены, окружающую темноту «обшаривали» софиты, а из радиорубки (которая была за эстрадой) звучали подстёгивающие воображение слова: «Внимание! Внимание! Всем постам! В квадрате 45 произошло нарушение государственной границы». (Тогда на экранах страны шёл фильм «В квадрате 45».) По поперечному проходу зрительного зала пробегал отряд пограничников с собакой (овчарки мы не нашли, её роль сыграла дворняга). После этого оглушающе-ослепляющего вступления с участием массовки на сцене зажигался свет. Раздавался стук в дверь – начиналось драматическое действие.

Сюжет пьесы был такой. Шпион, перешедший государственную границу, под видом агронома приходит в дом, где проживают мать с дочерью. Он просится переночевать, притворившись, что вывихнул ногу. Его впускают, завязывается беседа. В разговоре дочь выясняет, что он чужой – не тот, за кого себя выдаёт. Девушка предлагает ему свою комнату для ночлега и, как только шпион уединяется там, выпрыгивает из окна и бежит на погранзаставу.

В этот момент действие снова становилось бурным. По громкоговорителю звучало обращение к жителям посёлка, что на его территории находится нарушитель государственной границы и чтобы все были предельно осторожны. Здесь участники массовой сцены – жители, вооружённые кольями, начинали бегать в перекрёстных направлениях по всем проходам зрительного зала под «Танец с саблями» из балета «Гаянэ» А. Хачатуряна.

На смену этому экспрессивному действу приходила сцена с участием героев, где напряжение усиливалось столкновением характеров: шпион допытывался у матери, куда это подевалась её дочь, а мать старалась отвечать, чтобы не вспугнуть его раньше времени. Вдруг стук в дверь! Шпион метнулся к себе: надел брезентовый плащ, накинул капюшон, достал пистолет, вернулся в прихожую и постоял там с секунду. Стук продолжался, становясь всё более требовательным. Шпион, забыв про ложную хромоту, перемахнул через окно и, спрыгнув со сцены, скрылся в кустах акации.

И в этой постановке я не смог обойтись без фокусов. Ещё в тот самый момент, когда на сцене шпион скрывался из виду, затаившись в прихожей, в кустах акации уже находился дублёр актёра в таком же точно брезентовом плаще с капюшоном (мы нашли два совершено одинаковых). Вот шпион спрыгнул со сцены и исчез в кустах. Началась погоня: наряд пограничников с собакой, за ним гражданское население с кольями – все они преследовали именно дублёра, а публика и не догадывалась об этом, так как лицо его было скрыто капюшоном.

Зрителей захватило действие. Они ёрзали на местах, и, перекрикивая друг друга, направляли погоню туда, где затаился шпион. Он выскочил из кустов и дал дёру – за ним пограничники. Нарушитель не целясь отстреливался из пистолета, вереница бегущих выписывала то змейку, то восьмёрку. Наконец, шпион подбежал к дубу – и вдруг исчез… Залаяла «овчарка», пограничники направили свои фонарики на дерево. Зажглись софиты, и свет заскользил всё выше и выше. Вдруг на высоте 8–10 метров все увидели шпиона… Зал ахнул. Как?! Как за считаные мгновенья человек взобрался на такую высоту? Это был специально разработанный фокус: пока продолжалась погоня за дублёром, актёр преспокойненько влез на дуб. Но и это не всё: чуть выше шпиона оказался пограничник, который ударом по голове «вырубил» врага, обмотал верёвкой и начал спускать обмякшее тело на землю. Чтобы выполнить этот трюк, под брезентовый плащ актёру пришлось надеть специальный широкий пояс пожарного с мощным стальным карабином; через сук дуба был перекинут трос, а «тело» опускали, соблюдая все меры безопасности, два взрослых дяди (их самих не было видно из-за дерева). Первый режиссёрский опыт оказался удачным. Нам аплодировали, нас благодарили.

Вторая смена, июль. Как и было запланировано, мы в драмкружке занялись подготовкой композиции в честь 65-й годовщины со дня рождения Маяковского. Сверстали программу быстро.

12 июля Петров день – моему папе исполнилось 60 лет. Я на денёк вырвался из лагерной кутерьмы и помчался в Головково. Собственно, туда-обратно и снова за работу: уже 13 июля был первый прогон.

«Разворачивайтесь в марше» – эта строка определила характер литературно-музыкальной композиции. За основу я взял поэму «Хорошо!» и в неё вмонтировал несколько стихотворений.

 
Строит,
    Рушит,
        Кроит
            И рвёт, –
 

рубила речовку группа слева.

 
Тихнет,
    Кипит
        И пенится, –
 

подхватывала ритм группа справа.

Зазвучали марши. Небольшие группки маршировали, скандируя стихи. Было видно, что участникам постановки очень нравится такое энергичное действие. В нашей программе: «Левый марш», «Стихи о советском паспорте» и даже «Кем быть?».

К памятной дате у нас всё было готово. Нам сообщили, что из Москвы приедет руководство партийных органов и даже сестра Маяковского Людмила Владимировна и друг поэта Павел Ильич Лавут. Я припомнил, что в поэме «Хорошо!» есть строки, посвящённые Павлу Ильичу. Быстро нашёл их и, выучив, вмонтировал в композицию.

Наступил день торжественного мероприятия. Прибыли высокопоставленные гости, родители. Приехали сестра и друг поэта. Зазвучал пионерский горн, забили барабаны. Внесли на эстраду и водрузили по центру красное знамя. Под звуки «Марша энтузиастов» был установлен портрет Маяковского, а под ним большая корзина полевых цветов.

Началось представление нашей поэтической композиции. Я тоже принимал участие – примерно четверть программы читал лично. Когда дошла очередь до фрагмента из 16-й главы поэмы «Хорошо!», я остановился около друга поэта:

 
Мне
    рассказывал
        тихий еврей
            Павел Ильич Лавут:
«Только что
    вышел я
        из дверей,
Вижу –
    они плывут…»
 

Зал рукоплескал человеку, имя которого увековечено в поэме. Концовка композиции сопровождалась бурными аплодисментами:

 
Лет до ста
    расти
нам
    без старости.
Год от года
    расти
        нашей бодрости.
Славьте,
    молот
        и стих,
            землю молодости.
 

У нас всё получилось! После выступления старшая пионервожатая организовала фотосъёмку участников мероприятия вместе с Павлом Ильичём и Людмилой Владимировной, которая очень просила, чтобы ей обязательно привезли фотографии. Она оставила свой адрес и телефон. В конце дня я уехал в Москву на автомобиле вместе с Людмилой Владимировной.

В 1958 году в столице пролетарскому поэту установили памятник. «Пролетарский поэт» – так его тогда называли. Я несколько раз заново открывал для себя этого уникального творца. Агрессивный ниспровергатель, громила, правофланговый большевистской идеи, готовый «кастетом кроиться миру в черепе»… а в жизни проявлял себя как сюсюкающий хлюпик, особенно в отношениях с любимой. Похоже, что этого «недуга» не избежали и другие мощные деятели в ту переломную эпоху. Аристократы духа Блок, Бальмонт – непостижимо странными были они со своими близкими, особенно с дамами сердца.

Тёплый июльский день. Собралось много народу. Зазвучали речи, слетело покрывало, и обнажился монумент поэту Владимиру Маяковскому. Место ему определили на главной улице Москвы, между Горьким и Пушкиным («После смерти/ нам/ стоять почти что рядом:/ вы на Пе,/ а я на эМ»).

Вечерело, а народ всё не расходился. Сами мы с Витькой Татарским уже третий час стояли около памятника.

– Надо бы стихи почитать, – предложил Татарский.

– Начинай, – одобрил я.

 
Я сразу смазал карту будня,
(громко чеканя стих, Виктор вплотную подошёл к монументу).
Плеснувши краску из стакана…
(Люди утихли и одобрительно внимали чтецу.)
А вы ноктюрн сыграть смогли бы
На флейте водосточных труб?
 

Виктору зааплодировали, кто-то крикнул: «Ещё давай!» Теперь моя очередь:

 
В сто сорок солнц закат пылал…
 

Нас поддержали – многие в этот вечер читали стихи здесь. На следующий день мы с Татарским снова были у памятника и снова читали допоздна. А на третий день пришли поэты Евтушенко, Вознесенский и другие – читали стихи Маяковского и свои собственные.

Август. Лагерь в Мещерине. Чеховым заниматься не стал – понял, что не по зубам такой материал нашему драмкружковскому составу. Вспомнил прошлое лето в «Рузе» и предложил, как мы делали там, устроить конкурс на лучшую отрядную песню. Моё участие в подготовке ограничилось помощью в инсценировке песен.

Девятнадцатое августа, день рождения Иры. Сочинил стихи для неё, записал на пластинку. Преподнёс её имениннице вместе с тортом и большим букетом гладиолусов. Увы, стихи не произвели впечатления.

За лето одолел и «Анну Каренину», и «Мадам Бовари». Не давала мне покоя загадка женской души. Анна мне тогда совсем не понравилась: «С жиру бесится или уже по самой своей натуре предрасположена к распутству, – так я для себя решил. – А Бовари ещё хуже».

Что же это всё-таки за штука – ЛЮБОВЬ? То, что она бывает с первого взгляда, это я на себе испытал: увидел и влюбился, и вот уже четыре года люблю. Это же любовь – что же, если не любовь? Любовь. Сначала такая вкрадчивая влюблённость, а потом раз – озарение! У меня это озарение длится пятый год.

Пушкин больше пишет про ревность. У Лермонтова – чувства безответные. У Блока in vino veritas. У Есенина «отоснилась навсегда»[30]30
  «Отоснилась ты мне навсегда» – строка из стихотворения «Не бродить, не мять в кустах багряных…».


[Закрыть]. Маяковский криком кричит – маму зовёт…

Пока я раскисал от сердечных страданий, как юный Вертер[31]31
  Персонаж сентиментального романа И. Ф. Гёте «Страдания юного Вертера».


[Закрыть], подоспел сентябрь, а с ним подкатила и взрослая жизнь. Нашу 61-ю школу закрыли, учащимся же предложили перейти в другую, что находилась неподалёку – за церковью Спаса на Песках[32]32
  Храм Спаса на Песках, или храм Преображения Господня на Песках, находится в Москве по адресу: Спасопесковский переулок, д. 4А (район Арбата). Построен в 1711 г., сохранился до наших дней.


[Закрыть]. Этот храм Божий запечатлён В. Поленовым на картине «Московский дворик».

В школе, куда мы перешли, явно был перебор учащихся. На второй день моей учёбы там мне дали понять, что это учебное заведение не про меня – мне надо куда-то в другое место, потому что для этой школы знаний у меня точно не хватает. Я решил продолжить образование в ШРМ – школе рабочей молодёжи. Но для этого надо устроиться на работу.

Иду по Арбату, а в голове Маяковский отбивает такт моим шагам:

 
У меня растут года,
Будет и семнадцать.
Как работать мне тогда,
Чем заниматься?
 

На здании военной прокуратуры объявления о работе. Первое, что прочитал: «Требуются кондукторы».

 
Я б в кондукторы пошёл.
Пусть меня научат.
 

Другие объявления уже читать не стал, а поехал на Силикатный завод – там рядом автобусный парк. Восемнадцати мне ещё не было, но всё же на работу меня взяли. «Доверили» самый длинный и трудный маршрут номер шесть: «Силикатный завод – Даниловский рынок». На работу выходить через два дня.

Первое рабочее утро. Встал в четыре, умылся, чаю выпил и побежал через проходной двор МИДа на Садовое кольцо. Четыре тридцать утра – еду в «корпоративном» автобусе на работу. Началась моя жизнь «в людях»[33]33
  Аллюзия на трилогию Максима Горького: «Детство», «В людях», «Мои университеты».


[Закрыть].

Автобус шестого маршрута проходит с северо-запада на юг через сердце столицы: Силикатный завод – Хорошёвское шоссе – Ваганьково – Красная Пресня – площадь Восстания – улица Воровского[34]34
  Ныне Поварская улица.


[Закрыть] – Библиотека имени Ленина – кинотеатр «Ударник» – Балчуг – Ордынка – Люсиновка – Даниловский рынок. Цена билета из конца в конец – два рубля двадцать копеек. В течение трёх смен меня обучали продавать пассажирам билеты и прочим премудростям службы. Весёлая и простодушная, с кудряшками на лбу и ямочками на щеках, моя наставница-кондукторша передавала мне опыт несложной работы: объясняла, что и как, в том числе и как приворовывать.

– Работай, но и о себе не забывай. Это не мы такие – это жизнь такая, – поучала она. – Вот смотри, как три билета можно разорвать на четыре. На Добрынинской площади почти все выйдут, и новые пассажиры забьют автобус до отказа – все до Даниловского. Ты иди в голову автобуса и кричи: «Готовьте тридцать копеек без сдачи», и рви основные чёрные билеты не за тридцать копеек, а за двадцать, да ещё три дели на четыре. Работает безотказно. А главное – все довольны: и ты, и водитель, и контролёрша, и… государство.

Но самое доходное – это «старички». Вон видишь на входе круглую железную коробку для использованных билетов? Золотое дно! Заканчиваешь рейс на кругу у Силикатного, ну, и вынимай из этого «рога изобилия» старые билеты и по новой их «толкай». На людей смотри – кому какую сдачу дать. Старухи – те до последней копейки всё сочтут, а молодой парень, да если ещё с девушкой, ни в жисть проверять не станет.

– А как же контролёрша? Она ж видит, где покупался билет.

– А ты ей в учётку пятёрочку – и счастья полные штаны! Ха-ха… хи-хи…

Я решил работать честно. Это было непросто: встречались иногда пассажиры, которые кидали мелочь в кондукторскую сумку, а билеты за проезд брать не хотели. Я просил взять билеты, терпеливо разъясняя, что моя сумка – это касса и там всё должно быть в чётком соответствии. Аккуратно фиксировал номера проданных билетов в начале рейса и в конце, а также в двух обязательных пунктах – на площади Восстания и Балчуге. Контролёрша удивлялась точному соответствию продажи билетов с движением автобуса – недоумевала отсутствию пятёрочки в учётке. На меня смотрели сначала, как на больного, с некоторой жалостью, потом многозначительно-вопросительно, и, наконец, прорезалось: «Кассу надо будет проверить». Это было уже предупреждение – я не боялся. Сдавая выручку в конце каждой смены, я радовался, что у меня всё копеечка в копеечку. Вообще-то отношение ко мне не было однозначным: кондукторши жалели меня и даже подкармливали; водители недолюбливали – денег им от меня не перепадало.

Принёс домой первую получку, положил на стол:

– Мама, убери.

– Серёньк, знаешь что… купи себе часы.

Ни у кого в нашей семье наручных часов не было. На комоде у нас в кожаном футляре стояли часы «Павел Буре» – роскошь, приобретённая отцом ещё в нэпмановские времена. Тогда, в двадцатые, отец был франтом, театралом и завидным женихом.

В школе рабочей молодёжи отношение либеральное: хочешь получить знания – получишь, не хочешь – на второй год не оставят, аттестат дадут. Меня это вполне устраивало. Я и работал, и учился, и даже не забывал про любимые студии в Доме пионеров. У товарищей моих тоже изменения в жизни. Лёньку Нечаева призвали в армию. Витя Татарский уехал в Астрахань работать артистом – его взяли в помсостав. А Штейн стал руководителем театра кукол здесь же, при Доме пионеров.

Однажды, выезжая в своём автобусе номер шесть на площадь Восстания, я увидел включённые осветительные приборы и столики уличного кафе, которого здесь никогда не было, среди всего этого заметил и узнал молодую актрису Людмилу Крылову. Я стал свидетелем съёмок одного из эпизодов фильма «Сверстницы» (режиссёра В. Ордынского).

Ну что ж, работа кондуктора нехитрая. Чем бы людей порадовать? Стал коротенько рассказывать пассажирам о достопримечательностях, которые встречались по пути следования: «Ваганьковское кладбище – здесь могила Есенина. Улица Воровского – бывшая Поварская, улица поваров. Болотная площадь – на ней казнили Разина и Пугачёва. Большая Ордынка – дорога в Орду». Проезжая кинотеатры «Баррикады» и «Ударник», рекламировал фильмы, которые там шли, и представлял актёров. В ту пору были невероятно популярны Олег Стриженов и Николай Рыбников.

Я не пропускал ни одного нового фильма, особенно премьерные показы, когда на сцену кинотеатра «Художественный» выходила съёмочная группа и исполнители главных ролей. Мне посчастливилось побывать на представлении таких кинокартин, как «Капитанская дочка», «Кочубей». Но вот один фильм «убегал» от меня: вышли первая и вторая серии, а третья всё как-то откладывалась. И вдруг, проезжая мимо «Художественного» на своём автобусе шестого маршрута, читаю, что завтра, в воскресенье, можно будет посмотреть сразу все три серии. День у меня был свободен и от работы, и от учёбы. А фильм тот был легендарный «Тихий Дон».

Наконец я увидел это сокровище! От начала до конца всё посмотрел – все три серии. Впечатление от фильма было такое, что чувствовал себя оглушённым. Еле-еле я плёлся домой по Арбату, совсем обессилевший… Поздний вечер, а вставать надо в четыре утра – объездной автобус, который доставлял сотрудников в автопарк, ждать не будет.

Через пару дней купил в книжном магазине две толстенные книги в синем переплёте – в них все четыре тома «Тихого Дона». Всё моё свободное время уходило на чтение этой эпопеи. Прочитав, снова посмотрел фильм целиком и навсегда полюбил исполнителей главных и эпизодических ролей. Из прессы узнал, что картину снял режиссёр Сергей Герасимов – тот самый, который снял «Молодую гвардию». Прочитал, что среди его учеников много известных режиссёров и актёров.

Перед ноябрьскими праздниками в автопарке прошло собрание. Собрание как собрание: директор, доклад. Прозвучал призыв работать ещё активнее в ходе социалистического соревнования, с надеждой вернуть к концу года переходящее Красное знамя. Были и другие выступления. Вышла к трибуне кондукторша Тая. Она сбиваясь, читала по бумажке, которую ей дали. Из её уст звучало, что мы обязательно выполним план, повысим культуру обслуживания. Ну, и в конце: «Да здравствует!» Парторг бросил в зал: