Текст книги "Далёкие милые были"

– Очень плохой сценарий, – бракует Крючков.

В руках у него уже следующий: «В глухом местечке, на берегу водоёма браконьер Жора…»

– Хороший сценарий!

Николай Афанасьевич жил в Ялте в арендованной специально для него квартире. Совсем недавно ему исполнилось пятьдесят – юбилей. Он пригласил всех актёров к себе в гости на уху – и все, само собой, обрадовались. Неожиданно он обратился лично ко мне:

– Мальчугашка Серёга, обязательно приходи. – Подумал, наверное, что, постеснявшись, я не пойду вместе со всеми.

О, какая это была уха! Янтарная! Сколько лет минуло, а я помню её бесподобный вкус. Она была тройной – сваренной из трёх видов рыбы, но и ещё с каким-то особым секретом. Мне в жизни не раз доводилось отведать тройной ухи, но ни одно из этих кушаний ни в какое сравнение с крючковским блюдом не шло.

Во время застолья Николай Афанасьевич в деталях рассказал нам, как отмечали его юбилей в Москве. Самым дорогим его сердцу подарком стал кортик, преподнесённый министром обороны маршалом Малиновским.

В институте мы с большим увлечением продолжили работу над «Лысыми Горами» по роману Толстого. За каникулы Швырёв сделал очень хорошую выжимку из «Войны и мира», так что композиция превратилась в законченное драматическое произведение – такой мини-спектакль минут на тридцать. В него вошли приезд князя Василия и сватовство к княжне Марье.

В сцене, где старый князь обрушился на Алпатыча из-за того, что верный управляющий поспешил и «уже по прешпекту разметать велел» снег, «а то, как слышно было… министр пожалуют…», и чуть-таки не прибил Алпатыча палкой, Юра Швырёв предложил мне сыграть это так, как Герасимов реагировал на зевавшего Жарикова. Борис Григорьев (студент-режиссёр), исполнявший роль Алпатыча, оценил первым:

– Один в один шеф!

На показе Герасимов просто светился от счастья.

– Скажи, пожалуйста, – приступил он к разбору отрывка, – ну, просто ухватили Льва Николаевича за бороду! Как верно выстроены отношения, как легко и весело, сколько правды в словах и движениях! Это торжество человеческого, и я бы добавил толстовского, духа. Толстого вы вот взяли, а Пушкин пока не даётся… В чём тут загвоздка? – это Сергей Аполлинариевич припомнил нашу с Таней Гавриловой сцену у фонтана из «Бориса Годунова».

Пушкин, Пушкин! Я не сдавался. Уговорил Ларису Лужину сыграть Дону Анну из «Каменного гостя», а сам замахнулся на Дон Гуана. Этот опыт закончился анекдотом. Гримируясь для роли, я нарисовал чёрные усики. Начали играть, дошли до момента «разоблачения». Преклонив колено перед Доной Анной, в страстном порыве я рванул на себе плащ со словами:

 
Дона Анна,
Где твой кинжал? Вот грудь моя.
 

Из-за резкого жеста я плащом размазал «растительность» над губой. Лужина прыснула:

– Серёжа, не могу с тобой играть – у тебя ус уехал в ухо.

Расхохотались мастера и вслед за ними студенты. А Марина Петровна Ханова, скривившись, процедила сквозь зубы:

– Никоненко, ну, куда тебе, коротышке, Дон Гуана играть?

Ей ответил Сергей Аполлинариевич, веско заметив, что испанцы и латиноамериканцы в массе своей не шибко рослые парни. Да и вот сам-то Пушкин великаном не был, а, скорее, наоборот. И продолжил уже по существу:

– Важно другое: появилась органика в произнесении диалога в стихах, чего не было в предыдущей работе Никоненки и Гавриловой. Совершенно очевидно – растут актёры…

– Я уже на два сантиметра вырос, – вырвалось у меня. – Я уже метр шестьдесят шесть.

Взрыв хохота. Тамара Фёдоровна – до слёз. Не смеялась только бедная Марина Петровна.

В конце февраля у Жарикова день рождения. Родители его уехали, и Женька позвал к себе в гости полкурса. Гуляли по-чёрному: все перепились и свалились у него ночевать, кто где. Наутро ухоженную квартиру невозможно было узнать. И тут гости проявили себя с лучшей стороны: поправив «пошатнувшееся» здоровье, засучили рукава и привели всё в идеальный порядок.

Ялта вызвала на съёмки. В Крыму вовсю весна, и она всё и вся взбудоражила. Смело можно ходить в пиджаках. Кое-кто отважился загорать, укрывшись от ветра за волнорезами.

В первый день по приезде я не снимался, но на съёмочной площадке был – там работал мой любимый Крючков. Хотелось увидеть, услышать его. Николай Афанасьевич охоч был байки травить. Вот одна из них.

– Открывали в Москве корейское посольство. Пригласили меня, Алейникова и Андреева. Торжественная часть, доклад, затем банкет и танцы. А Петька Алейников хорошо танцевал. Боря Андреев в бок толкает его: мол, пойди, потанцуй с корейкой-то. Пошёл Петя, пригласил корейку, потанцевал. Вернулся, Боря спрашивает: «Ну, как корейка?» – и Петя: «Корейка ничего, но грудинки никакой».

Седьмого апреля пошёл поздравлять Марию Гавриловну с днём рождения. Купил тюльпаны и бутылку водки. Иры дома не было. Вручив цветы, поставил, как баянист Слава, спиртное на стол. Мария Гавриловна опрокидывала в себя рюмки не морщась, закусывала мало – в основном курила. Вспоминала молодые годы: как партизанила на Дальнем Востоке, как командовал отрядом её отец, как рано вышла замуж и уже в восемнадцать родила Володю. Поведала про город Благовещенск, где они жили с молодым мужем. Он служил в пограничной части, контролировавшей границу с Китаем, а она работала в уголовном розыске. В начале тридцатых их перевели в Москву, её карьера продолжилась в НКВД. И тут Мария Гавриловна рассказала, как вычистила Сокольнический район от «вшивой интеллигенции», упомянула, как Правительство подарило ей квартиру врага народа – тенора Большого театра Ивана Жадана. Она призналась, что сын её в восемнадцать лет стал отцом и Ирочка – его дочь, а не сестра. А маму её Мария Гавриловна посадила, а собственного сына сослала на Дальний Восток – в те края, откуда сама она и приехала. Ирочку же они с мужем удочерили. Заговорила о своей любви к Сталину и ненависти к Хрущёву. И напоследок рассказала, как её муж, генерал Николай Дмитриевич Мельников, организатор партизанских отрядов на оккупированной территории, совершил самоубийство в её день рождения седьмого апреля 1944 года – застрелился.

Казалось, нет конца и края расстилавшемуся от этой исповеди мраку. У меня волосы на голове шевелились, и хмель совсем не брал. Пришла Ира – усталая. Оставил их с Марией Гавриловной отдыхать, сам – домой. Брёл в полнейшей прострации, в каком-то облаке безысходного ужаса. Хотелось призвать Фёдора Михайловича, но и ему, верно, столько преступлений не снилось. И можно ли вообще определить для них меру наказания? А сколько униженных, сколько оскорблённых… Достоевский, Достоевский…

Четыре дня я был не в себе… И вдруг во ВГИКе раздалось по громкой трансляции:

– Работают все радиостанции Советского Союза, – металл Левитана заставил замереть на месте, – …пилотирует космический корабль гражданин Советского Союза майор Гагарин Юрий Алексеевич.

В одно мгновенье ошеломляющая новость вызвала такой восторг, такие эмоции, такие крики, такой звон!.. Ура! Ура! Ура!.. Гагарин! Наш! Первый! Радость зашкаливала. Это ликование что-то мне напоминало. Ну, конечно же! Девятое мая 1945 года. Победа! Это была ПОБЕДА! Наша победа! Мы, русские, первые в космосе!

Ни 12, ни 13 апреля занятий не было. 14-го, казалось, вся Москва вышла встречать ставшего навеки родным Юру.

В учебной студии института я снялся у Байтенова в короткометражке «Зона» для курсовой работы, а ещё у Бориса Григорьева – играл Безайса (это по книге Виктора Кина «По ту сторону»).

А ещё – на четвёртый день после полёта Гагарина – мне стукнуло 20 лет. Отметил событие и с роднёй, отметил и на курсе. Как раз в тот день Тамара Фёдоровна, оценивая работу Булата Мансурова, произнесла заветное «лапидарно». Мы гуляли в аудитории с песнями и танцами, пока комендант Борис Иванович не попросил нас покинуть институт. Лужина подарила мне книжку, надписав её: «Будь счастлив, Дон Гуан».

На перемене новая студентка на нашем курсе Галочка Польских объявила:

– Тарковский джинсы продаёт.

Разложив джинсы в холле второго этажа, Тарковский уже торговался с тремя студентами. Мне очень хотелось ходить в настоящих джинсах – синих, с медными заклёпками. Но у Тарковского были даже не джинсы, а какие-то штаны серого цвета.

– Разве это джинсы? – спрашиваю.

– Это пойские, – Андрей не выговаривал «л».

– Джинсы – они синего цвета.

– А эти серого. Какая разница?

– А заклёпки медные где?

– Эта мода быва и пропава.

– Да настоящие-то джинсы поставишь – и они стоят. А эти – тряпка какая-то!

– У них и цена другая…

В общем, не купил я у Тарковского джинсы, однако подвернулся другой случай. Мой сокурсник, индонезиец Шуман, снимал для курсовой работы сюжет про молодых ребят, выросших на улице, – про шпану. В этой короткометражке он предложил мне сыграть главную роль. Я согласился, но с условием, что за работу он мне достанет настоящие джинсы. Ударили по рукам – и уже через неделю я форсил в самых что ни на есть джинсах – синих и с медными заклёпками.

Как-то Жанна Болотова – «чистейшей прелести чистейший образец» – отводит меня в сторону и «совершенно секретно» приглашает на свою свадьбу. Просит держать всё в тайне, сказав, что со всего курса позвала только меня и Мишу Кобахидзе.

– А он-то кто?

– Кто – он?

– Ну, этот – жених?

– Коля Двугубский.

Вот тихоня!.. Скрытная какая! Прям разведчица. Какого парня захомутала! Художник. С шикарными манерами. Сама элегантность. Светлый замшевый пиджак. Даже неприступные киноведки на него засматривались.

На свадьбе от Жанны-невесты невозможно было глаз отвести – «то ли девочка, то ли виденье». Больше всего запомнился отец Жанны Андрей Иванович, Герой Советского Союза, – это он «подарил» дочке такой невероятной красоты глаза. Однако было заметно, что на свадьбе он нервничал, верно, переживал за дочь.

На майские праздники улетел в Ялту – вызвали. Съёмки фильма заканчивались. Зоя Фёдорова была на этот раз с дочкой Викой, просила меня в моё свободное от работы время погулять с ней. Стояла бархатная летняя погода. Вика – пятнадцатилетняя стройная красавица с громадными глазами, нарядная, с маленьким приёмником-транзистором на ремешке через плечо. Такое чудо выходило погулять на набережную Ялты! Мы покупали батон хлеба или бублики и кормили чаек. Вику это занятие премного веселило. Порою забывая, что она – барышня, Вика прыгала от счастья, как ребёнок. Помимо нас променад совершали и Михаил Иванович Пуговкин с супругой Александрой Николаевной. Пуговкин поделился, какую для него жена придумала утреннюю гимнастику: высыпаешь на пол коробок спичек и собираешь по одной обратно, наклоняясь не сгибая колен.

К концу мая всё было готово для экзамена по мастерству за 4-й семестр. Проводили его в два дня – нужно было отсмотреть отрывки у 20 режиссёров. Педагоги в институте говорили, что в вузе ещё не было такого экзамена – показов такой мощи.

Я был занят в 13 отрывках. Меня и Таню Гаврилову освободили даже от перестановки декораций и выгородок. Помню, что едва-едва успевал переодеваться для очередного показа. Заканчивали экзамен отрывком по «Войне и миру» – как говорили, лучшим из всех тогда. Отыграли отрывок, прошли за кулисы – за нами Сергей Аполлинариевич. Нашёл меня, молча обхватил мою голову и прижал к себе. Для меня это было выше любой пятёрки, больше всяких слов…

Неделю спустя Герасимов принёс на занятие сценарий фильма «Люди и звери». Началась читка. Сергей Аполлинариевич читал негромко, удивительно точно определяя характеры персонажей с помощью интонации.

«Люди и звери» – первый фильм, заговоривший о тех, кто лишился Родины в силу самых разных причин. После Великой Отечественной на военнопленных долгое время смотрели как на изменников, предателей. Этот постулат был спущен сверху и обрёл силу негласного закона. И вдруг! – призыв к милосердию. Он явно угадывался в тексте сценария. Если в реальности помочь людям было тогда невозможно, то кинематограф, встав на их защиту, своим специфическим художественным языком доносил до нас правду жизни и расширял наши сердца.

О том, что Герасимов пишет сценарий, я знал загодя. Источник – стенографистка Лидия Сергеевна Ямайкер, к которой мы с Татарским изредка захаживали на ужин с водочкой. Витька был знаком с ней с незапамятных времён.

После обсуждения сценария Герасимов объявил, что через месяц приступает к съёмкам, и в картине будут играть Тамара Фёдоровна и Жанна Болотова. Большая роль – русской эмигрантки – досталась Тане Гавриловой. Мне мастер определил роль с серьёзной драматической нагрузкой – племянник главного героя. Я захлёбывался счастьем.

А на сердечном фронте у меня без перемен. Позвал Иру посмотреть новый фильм – отказ: говорит, сессия, времени в обрез. Сдаст экзамены – уедет, а приедет, ей будет уже восемнадцать – уже взрослая. Думал, как бы мне вытащить эту «занозу», эту амурову стрелу – не вынималась.

Окончание второго курса отметили небольшим загулом с Васей Шукшиным и Виталием Каневским (прилип к Васе и всё!). Три дня и три ночи пировали у меня дома. Потом Шукшин куда-то уехал.

Отслужил срочную службу в армии Лёнька Нечаев. При встрече рассказывал про армейскую жизнь.

– Отъелся хоть в армии?

– Отъелся. Но всю службу мечтал о французской булке с маслом и вареньем.

Я тут же исполнил его мечту – повёз к себе домой, а по дороге купил французских булок и сливочного масла. Пообедав у меня, Лёнька на десерт навернул три булки с маслом и клубничным вареньем – литр умял.

– У-уф! Всё – мечта сбылась!

Лёнька решил поступать на актёрский во ВГИК. Я стал ему помогать – занимался с ним.

Глава 6
Кино и жизнь: Уроки мастерства

Мне позвонили с «Мосфильма» из съёмочной группы «Жизнь сначала» и предложили сыграть в этом фильме эпизодическую роль. Приехал на студию, прочитал сценарий – понравился, и я согласился. Режиссёра фильма Льва Рудника увидел уже на съёмочной площадке. Встретил бывшую однокурсницу Ольгу Красину, у неё была большая роль. Ещё там снимался Кирилл Столяров – в то время уже известный актёр. А главную роль играла талантливейшая актриса Лидия Сухаревская, она же была автором сценария этого фильма.

После второго курса нам уже разрешили сниматься в кино, мало того, мастер сам рекомендовал нас, своих учеников, режиссёрам. Так к Ростоцкому на главную роль в фильме «На семи ветрах» попала Лариса Лужина. Своему выпускнику Юлию Карасику Герасимов порекомендовал Галю Польских в фильм «Дикая собака динго». Тарковский взял в «Иваново детство» Женьку Жарикова, Хуциев – Губенко в «Заставу Ильича». Валерка Малышев попал к режиссёру Юрию Егорову в фильм «Командировка». И мне там досталась небольшая роль – заводила туристского отряда. А съёмки предстояли в Крыму, в уже родной для меня Ялте.

Эпизод с туристами снимали целую неделю, в одной из сцен был задействован Олег Ефремов. Когда весь материал для фильма отсняли и начался монтаж, Юрий Павлович целиком вырезал наш туристский эпизод – он оказался ненужным для картины. Вот как в кино бывает. Многие режиссёры свидетельствовали: фильм рождается при монтаже. А вот и ещё одно близкое по смыслу утверждение: «Отсеки всё лишнее от камня, и получится скульптура»[48]48
  Парафраз ответа Микеланджело Буонарроти на вопрос: «Как вы творите?» – «Я беру камень и отсекаю всё лишнее».


[Закрыть].

В начале августа вызвали на студию им. Горького в группу «Люди и звери». Мне вручили билет на поезд до Севастополя и сколько-то суточных. Зашёл во ВГИК – благо рядом. Встретил очень красивую Таню Иваненко (с тех пор как я видел её в последний раз, она стала ещё краше). Поделилась, что снова штурмует наш институт. Зашли мы с ней в аудиторию, она почитала кое-что из своей программы. Я ей что-то там посоветовал и пожелал удачи. И в этот раз она таки Тане улыбнулась – её приняли.

И Лёнька Нечаев тоже поступил. Ему выпало учиться с Таней Иваненко, Олей Гобзевой, Станиславом Говорухиным. А вот по части мастеров курс оказался невезучим. Набирал студентов Ю. С. Победоносцев, довольно скоро его сменил Б. П. Чирков, но не прошло и года, как на его месте оказался Яков Сегель. Мастерская, по примеру всех герасимовских, была объединённая – режиссёры учились вместе с актёрами. Где-то в середине второго курса Сегель предложил Лёньке перейти учиться на режиссёра.

Экспедиция фильма «Люди и звери». Город Севастополь. Гостиница «Севастополь». Меня поселили в маленький (зато одноместный!) номер. До съёмок ещё три дня. Роль свою я знал назубок, причём не только свой текст, но и за партнёров тоже. Купался, загорал, но роль ни на секунду не отпускала. Что-то ещё мне хотелось привнести в неё, изобрести что-нибудь – шутка сказать, у самого Герасимова буду сниматься.

И вот этот день наступил. По-моему, я всю ночь накануне не спал: всё репетировал, прокатывал внутри себя одну сцену за другой. И… перетрудил – зарепетировал, замучил роль напрочь.

Снимать начали на Графской пристани. Операторская бригада стелила рельсы для тележки с камерой, устанавливала осветительные приборы. И, наконец, позвали меня на репетицию… Вот сейчас вспоминаю, и страшно становится… Лёгкая и в движении, и в слове Жанна Болотова и рядом я – ещё юнец, но уже безнадёжный Актёр Актёрыч. Сергей Аполлинариевич недоумевал, что со мной происходит. Он и объяснял, и даже показывал – а я, как в тумане, ничего понять не мог, хоть убей… Всё мне стало мешать: слишком припекавшее солнце, равнодушно-холодные глаза оператора Рапопорта, умиление Коли Двугубского, любовавшегося своей Жанной. Я куда-то провалился – это именно и был мой провал. Хотел я всех удивить, какой я незаурядный – и показал, что бездарь, тупой, как валенок. Герасимов съёмку отменил.

Я побрёл куда глаза глядят. Оказался у гастронома. Зашёл, купил бутылку – решил залить горе вином. В гостинице выпил стакан, надкусил яблоко, завалился на кровать – кошки на душе скребут. Стук в дверь. Открываю – Герасимов.

– Можно?

– Конечно, Сергей Аполлинариевич.

– Ну, да… Я так и подумал, – указал он на бутылку.

– Сергей Аполлинариевич, не знаю, что со мной, – чуть не заплакал перед ним, – я готовился, репетировал, работал…

– До кровавых мозолей души… Бывает. Перегрузил. Это нестрашно. Теперь надо встряхнуться, сбросить всё надуманное и стать самим собой. Пойди, искупайся, отдохни и вечером приходи к нам с Тамарой Фёдоровной. И порепетируем, и поужинаем.

Когда Учитель ушёл, я расплакался. Вроде бы и не ревел – а слёзы ручьями текли. Пошёл к морю, искупался, погулял.

Вечером пришёл на репетицию. Жанна тоже там оказалась. Герасимов предложил нам повторить текст трёх проходов по городу, а сам сел за соседний стол и стал что-то вписывать в сценарий. Я без напряжения, вполсилы подавал свои реплики, Жанна с лёгкостью отвечала. Так мы с ней три сцены и прошли. Герасимов встал:

– Вот так вот и играй.

– Так просто?

– Это, кум, совсем не просто. У тебя такая база наработана – она не может исчезнуть. Только её играть не надо, как не надо играть и результат. А играть надо… – Герасимов сделал паузу.

– Процесс… – произнёс я.

– Совершенно справедливо. Всё хорошо. Пошли ужинать на балкон.

На следующий день свои, неудавшиеся накануне, сцены я щёлкал, как семечки. Отсняли несколько сцен, всё время делая не больше двух дублей. За день мы сняли двухдневную норму и вышли к вечеру на режимную съёмку. Режим бывает утренний и вечерний. Вечерний – это сумерки, но даль ещё хорошо просматривается, и тут каждая минута на счету.

В сцене, где Таня даёт Юре адрес, пропустили такую деталь, как бумага (сгодился бы любой клочок, но откуда ему взяться у моего героя?). Герасимов задумался: как быть? И тут мне вспомнилось, как в детстве в очереди за хлебом я протягивал ладошку, чтобы на ней записали номер.

– Сергей Аполлинариевич, а пусть мне Таня напишет адрес на ладони, а в сцене с отцом я ему ладонь покажу.

– Браво, Сергиус, – улыбнулся Герасимов с благодарностью. А присутствовавшая на съёмочной площадке Тамара Фёдоровна захлопала в ладоши:

– Умница, Серёжа!

Я ожил. Вдруг все стали родными и близкими, и даже оператор Рапопорт смотрел явно дружелюбно.

Между съёмками сцен у меня были перерывы. Я подружился с проживавшими в нашей гостинице ребятами из двух других киногрупп. Одновременно с нашим фильмом в Севастополе снимали ещё «Увольнение на берег» и «Человека-амфибию».

Второй режиссёр в фильме «Увольнение на берег» Лёва Кочарян, невероятно обаятельный и общительный, приглашал зайти вечерком к нему в номер, на огонёк, и угощал, чем Бог послал. Случалось, что Бог посылал через второго оператора в фильме «Человек-амфибия» пару бутылок чистого спирта. Его выдавали участникам подводных съёмок для растирания, но Мирон (второй оператор) считал, что это кощунство – такое добро переводить на растирание, а согреться и бегом можно.

Познакомился у Лёвы с Володей Высоцким. Он снимался в «Увольнении на берег». Володя брал гитару и играл, но ни одной из тех песен, благодаря которым он стал знаменит, он тогда не пел – может, они ещё не были написаны. Его социальную сатиру я услышал в 1963 или 1964 году. Особенно нравилось:

 
Что же ты, зараза, бровь себе подбрила…
 

Или:

 
А гадость пьют – из экономии.
Хоть поутру – да на свои!
 

Я, когда услышал эти песни, не сразу поверил, что написал их актёр Высоцкий. А тогда, в августе 1961-го, в Севастополе мы пили спирт, разбавляя его томатным соком – не ведая, что это всемирно известный коктейль «Кровавая Мэри». Слушали Володю, хрипевшего а-ля Луи Армстронг какую-то абракадабру, как было в «Бане» у Маяковского:

– Ай ивн рэвэл двер, а свер бэдли.

А русскому уху слышалось:

– Ай, Иван ревел в дверь, а звери обедали.

Финал фильма «Люди и звери» снимали на Байдарских воротах. Какой захватывающий вид открывается с гор! Какая это Божья благодать – Крым!

Лето 1961 года закатывалось. В Москву приехал французский мим Марсель Марсо. Отчим Витальича Валерий Михайлович достал нам с Витькой пригласительные билеты. Искусство знаменитого мима никого не оставило равнодушным – весь зал рукоплескал французскому артисту.

ВГИК. Третий курс. По мастерству актёра – зарубежная классика. Студент из Ирака Абдул Хамид решил ставить «Гамлета» и определил для меня главную роль – принца Датского. Немец Зигфрид Кюн принёс переведённую пьесу Брехта, отпечатанную на пишущей машинке, «Карьера Артуро Уи». Кюн предложил мне в ней роль Гиволы (его прообраз – Геббельс).

Дома мне мама сообщила печальную новость: в Бронницах, у Анюты, умерла наша бабушка Таня. Сколько же ей было лет?.. Если она говорила, что в 1945-м ей было 84, то и в 1961-м всё равно 84… Верных сто лет она прожила. Вспоминая бабу Таню, непременно добавляю: «Царствие ей Небесное». Неграмотная, подслеповатая старушка помнила добрую половину пословиц и поговорок из сборника Даля[49]49
  Сборник «Пословицы и поговорки русского народа» В. И. Даля.


[Закрыть] – кладезя русской народной мудрости. Она разговаривала с людьми этими поговорками.

Другая перемена жизни – отец вышел на пенсию, и теперь они с мамой пропадали на даче в Головкове. За хорошую работу отцу в охото-рыболовной секции «Динамо» подарили телевизор. Теперь, с телевизором, уж точно мы, по его выражению, «вышли на широкую дорогу». Брат Саша – восьмиклассник, неплохо учится, а в свободное время, как Обломов, лежит на диване и зачитывается «Тихим Доном».

В наших арбатских переулках, и даже в нашем дворе, режиссёр Марлен Хуциев снимал по сценарию Геннадия Шпаликова фильм «Застава Ильича». Снимали проходы героев ночною и утренней порой. Оператор картины – замечательная женщина Маргарита Пилихина, племянница самого Георгия Константиновича Жукова. Над фильмом ещё работали, а он уже обрастал легендами и сам становился легендой. Про картину говорили, что это будет новое слово в кинематографе, говорили о редком таланте драматурга и поэта Шпаликова, который в то время был ещё студентом ВГИКа.

На каждую съёмку «слеталось» множество молодых людей, любопытствующих и сочувствующих – своеобразная группа поддержки. Вблизи кинокамеры, туда и сюда, ходил, размышляя, режиссёр – маленького роста, с крупным носом, в очках с большой диоптрией. Марлену Мартыновичу меня представил Вася Шукшин – он тоже приехал на съёмку, хотя и не был в ней занят. Тогда же состоялось моё знакомство и с Геной Шпаликовым, и с пленительной Марианной Вертинской. Очень я радовался за Кольку Губенко – снимается, стало быть, зарабатывает и не голодает.

Была суббота. Мои уехали в Головково, и я после съёмок увёл Шукшина к себе. Перед сном, уже улёгшись на раскладушке, он объявил, что хочет жениться на моей сокурснице Лиде Александровой. У меня мелькнуло: «Ну вот – недаром ходил к нам на курс».

В учебной программе у нас новый предмет, связанный с актёрской профессией, – пантомима. Преподавал это искусство обожаемый всеми студентами-актёрами Александр Александрович Румнев – высокого роста, с голубыми глазами, импозантный, с изысканными манерами. В молодости он работал у Таирова в Камерном театре, был дружен с Айседорой Дункан, общался с Есениным.

Начали изучать исторический материализм. Лекции по этому, достаточно сложному, предмету читал Евгений Михайлович Вейцман. Он сразу же стал любимым объектом пародий: жидкие кудри на умной голове, выдвинутая нижняя челюсть, неправильный прикус, дребезжащий козлиный голос. После лекций по истмату мы подолгу разговаривали между собой под Вейцмана.

Абдул Хамид, приступив к постановке «Гамлета», выбрал пастернаковский перевод. Неистовый араб, любивший репетировать поздно вечером, каждый раз по-новому ставил выгородку-декорацию. Однажды во время репетиции сцены с матерью, подойдя ко мне вплотную, он обдал меня горячим шёпотом: «Смотри на мэнэ: я уже шэст лэт Гамлэт». Стало ясно, что «крыша» если не съехала, то уже тронулась.

В конце октября к нам на курс пришла невероятно очаровательная девушка – Жанна Прохоренко. Она вернулась в институт из декретного отпуска. Про Жанну иногда говорили, что она – русская Клаудия Кардинале. Я бы согласился с этим утверждением, но с такой поправкой: Клаудия Кардинале – это итальянская Жанна Прохоренко.

Я уговорил Абдула Хамида пригласить Прохоренко на роль Офелии. Жанна согласилась, и мы стали репетировать сцену с Офелией после гамлетовского монолога «Быть или не быть?». Через несколько репетиций Жанна от роли отказалась, сказав, что совсем её не чувствует. Наверное и правда, что этой породистой русской красавице с чудо-косой непросто было вжиться в образ девушки с полотен Яна ван Эйка. Я утешился тем, что Румнев занял меня и Жанну в китайской пантомиме.

В начале ноября ушёл из жизни отчим Витьки Татарского Валерий Михайлович Бебутов – истинно русский интеллигент, открывший нам с Витальичем Рихтера, Юдину, Пола Скофилда, Марселя Марсо. Ушёл тихо, став примером достоинства, самодостаточности, духовного аристократизма. Вспоминается пословица: «Великан и в яме – великан, карлик и на горе карлик».

Полным ходом шли репетиции «Карьеры Артуро Уи». Режиссёры предыдущего выпуска мастерской Герасимова супруги Григорьевы, Ренита и Юрий, заинтересовавшись этой постановкой, позвали к себе домой Зигфрида, Губенко и меня. У них был собран обширный материал по истории фашизма в Германии, начиная от прихода Гитлера к власти и заканчивая казнью нацистских главарей после Нюрнбергского процесса.

Готовя роль Артуро Уи, Коля Губенко стал заниматься в цирковом училище с канатоходцами. Вообще он работал с такой мощной самоотдачей, что это подхлёстывало всех участников кюновской постановки. Юра Григорьев взялся помочь Зигфриду смонтировать документальный киноматериал-хронику. Постепенно, от репетиции к репетиции, до нашего сознания стало доходить, что мы делаем что-то очень серьёзное – гораздо выше ученичества, и что это не студенческий спектакль, а проект глобальной значимости.

В декабре приглашение на «Ленфильм» – пробы на главную роль в картине «Мечтатели» режиссёра Сергея Микаэляна по сценарию Алексея Каплера. Уехал на три дня. Поселили меня в новой гостинице «Выборгская». В то время она располагалась на окраине города. Рядом Чёрная речка – место дуэли Пушкина.

Экспедиция фильма «Люди и звери» тоже была в городе. Герасимов снимал зимние сцены блокадного Ленинграда. В моей гостинице проживал Николай Ерёменко, исполнитель главной роли. Мы с ним были знакомы с севастопольского этапа съёмок. Встретились как родные – пили водку и читали стихи.

Подходил к концу 1961 год. Герасимов уехал продолжать свои съёмки в Германию. Тамара Фёдоровна одна вела занятия по мастерству. Красивейшая женщина, тонкий психолог и мудрый педагог, она никогда не проявляла себя как диктатор в творческих вопросах. Когда коса находила на камень, Тамара Федоровна предлагала:

– Ну, что ж, тогда давайте дождёмся С.А., – так она иногда называла мастера, – и скрестим шпаги.

Перед новым годом показали несколько сцен из «Гамлета». Офелию играла Галя Польских, Гертруду – Света Швайко, Полония – Малышев, Гильденстерна – Хачатурян. Тамара Фёдоровна, одобрив нашу работу, добавила, что это серьёзная заявка на дипломный спектакль.

Жанна Прохоренко предложила встретить Новый год вместе в пансионате на Клязьме. Она сказала, что за организацию возьмётся её муж Евгений, и она там будет со своей дочуркой Катей. Объявила, что Жариков в курсе и очень обрадовался и что поедет вместе со своей невестой. Попытался уговорить Иру, но мимо – она вместе с мамой проведёт новогоднюю ночь у Володи, сына Марии Гавриловны.

На каникулах звал Иру в театр, в кино – и всегда отказ. Верно, какой-то там фаворит появился… Откуда-то со дна души поднялось и зазвучало: «Сердце красавиц склонно к измене…» Какой измене?! Размечтался – она тебе ничего не обещала, а стало быть, и не может изменить.

В начале февраля меня разыскал Каплер, сообщил, что я утверждён на главную роль в фильме «Мечтатели», где без моего героя нет ни одной сцены. Нужно взять академический отпуск – уйти из института, из мастерской Герасимова. Я отказался от съёмок в этой картине.

Съёмочная группа картины «Люди и звери» вернулась из Германии, а через неделю улетела на Кубу. В марте съёмки заканчивали в павильонах на студии им. Горького. Отца моего персонажа играл Виталий Дмитриевич Доронин – человек, наделённый редким обаянием. Он пригласил в Малый театр на «Грозу» Островского – в этом спектакле исполнявшая роль Кабанихи Вера Николаевна Пашенная должна была в последний раз выйти на сцену. После съёмок я полетел в театр. Веру Николаевну на сцену вывели, точнее, вынесли под руки двое актёров. Ноги у актрисы отказывали, но талант, не угасая вместе со здоровьем, магически притягивал зрителей и заставлял их сочувствовать даже Кабанихе.

В апреле вчерне собрали «Карьеру Артуро Уи». Играли спектакль в актовом зале ВГИКа. Вместе с Сергеем Аполлинариевичем и Тамарой Фёдоровной пришли Лиознова, Кулиджанов, Муратова и Григорьевы Юра и Ренита. Спектакль ошеломил и мастеров, и их выпускников. Герасимов от счастья едва находил слова при оценке нашей работы. Больше всего комплиментов снискал Колька Губенко. Кулиджанов сказал, что таким спектаклем можно открывать новый театр. Пройдёт два года, и Николай Губенко действительно откроет новый театр, но уже другой брехтовской пьесой и с другим коллективом.