Текст книги "Далёкие милые были"

Глава 5
Будущие актёры и режиссёры

Сентябрь. Колхоз. Оказавшись все вместе, мы, счастливые первокурсники, перезнакомились и подружились. Тот парень, что был на вступительных в поношенном пиджаке, приехал из Одессы. Звали его Коля, фамилия Губенко. Другой был из Киева, с большой головой – Жора Склянский. Худой из Тулы – Володя Буяновский. Грузин из Тбилиси – Миша Кобахидзе. Остальные – все москвичи: Стас Михин, Валерий Малышев, Герман Полосков, сын писателя Женя Жариков и сын композитора Карен Хачатурян. Девчонки-однокурсницы: Жанна Болотова, Саша Баталова, Лидия Александрова, Ольга Лысенко, Ольга Красина и Таня Гаврилова.

Работали в парах. Я был вместе с Мишей Кобахидзе. Собирали картошку в большие корзины и несли к учётчику.

Одна из студенток оказалась жуткой матершинницей. Ругалась она, да даже не ругалась – разговаривала матом, и при Жанне Болотовой, и при Тане Гавриловой. Парни при девчонках себе такого не позволяли. Даже самый разухабистый Коля Губенко – и он при дамах не выражался.

«Октябрь уж наступил…», и у нас начались занятия. Аудитория № 222 – в ней собралось семнадцать актёров и двадцать режиссёров (в мастерской Герасимова шло совместное обучение по двум специальностям). Среди режиссёров были иностранцы: три индонезийца, два монгола, немец и албанец. Остальные – русские, а ещё два грузина и по одному представителю из каждой среднеазиатской республики. Появился Герасимов и с ним женщина невысокого роста. Тамары Фёдоровны пока не было. Сергей Аполлинариевич осмотрел стоявших в приветствии студентов, махнул рукой – мы сели.

– Хочу представить вам педагога курса, выпускницу нашей мастерской, кинорежиссёра Татьяну Михайловну Лиознову.

Тут в аудиторию вошла любимая всей страной актриса Тамара Фёдоровна Макарова, и как будто солнце прильнуло к окнам – вдруг стало светло-светло… Мы встали. Лучась улыбкой, Тамара Фёдоровна поздоровалась. Вместе с ней в аудитории оказался ещё какой-то парень. Тамара Фёдоровна объявила:

– С вами будет учиться на актёра ещё один студент – Виктор Филиппов.

Виктор был старше нас, ему было уже двадцать шесть, он был женат.

– Прежде всего, – начал Герасимов, – хочу вас поздравить с поступлением в Институт кинематографии. Все вы прошли творческий конкурс и, на наш взгляд, оказались самыми достойными. С сегодняшнего дня начинается ваше профессиональное образование, и смею вас уверить, при всём при том, даже если ваше творчество будет удачным и обретёт миллионы поклонников, учиться придётся до конца дней. У совершенства нет рамок, нет ограничений. Оно всегда будет недосягаемо, но приблизиться к нему возможно.

Сергей Аполлинариевич назвал книги, которые мы должны сейчас, в первую очередь, прочитать; поведал, какие предстоят нам интереснейшие познавательные погружения в культуру Запада и Востока. Я заметил, что кое-кто уже записывал в тетради некоторые мысли и советы УЧИТЕЛЯ, и последовал их примеру.

К следующему занятию нас попросили подготовить простые этюды: изобразить охоту на мух, бабочек, мышей. Я придумал, что буду ловить голубей. Сложность задумки в том, что нужно следить взглядом за полётом воображаемых птиц. После занятия задержался в аудитории, чтобы отработать этюд. Главная задача – оставаться самим собой, ничего не играть: я в предлагаемых обстоятельствах.

В актёрских аудиториях находились кубы и ширмы, из которых студенты делали выгородки-декорации для своих отрывков. Я продумал всё до мелочей, отрепетировал. Стал ждать следующего занятия по мастерству, а внутри словно бормашина стоматолога работала: «Условно принят, условно, условно…»

Пришли мастера и Лиознова.

– Ну-с, кто первый? – Герасимов пробежался глазами по нашим рядам.

Я сижу, а «сердце в груди бьётся, как птица». Первым Малышев поднял руку, вышел. В сценическом пространстве аудитории стоял диван. Валера присел на него, раскрыл книгу и углубился в чтение. «Появились мухи». Они садились и на него, и на книгу. Валера отмахивался, но они разозлили его, и он принялся их ловить. У него хорошо получалось следить за «движением насекомых», замирать над «севшей мухой» и, резко выбросив кисть вперёд, «ловить» её. Когда пленница была у него в руке, он с сильного размаху швырял её об пол и давил ногой. Так он проделал раза три, и Герасимов его остановил:

– Что же… неплохо. Хорошо следил за мухами. Ещё лучше ловил, жестоко бил об пол. Может быть, давить не следовало… А в целом хорошо.

Выходили другие ребята со своими этюдами. Одни были лучше, другие хуже. Я выжидал, сидел и думал, неужели я не смогу так вот, как Малышев, как Филиппов – их этюды были лучшими. Режиссёры начали показывать – это задание было обязательным для всех студентов мастерской. Наконец я решился…

– Я буду ловить голубей, – объявил я мастерам и принялся за подготовку декорации.

Действовал быстро: установил куб-ловушку на ребро, приподняв его с помощью небольшой палочки с длинным шнурком (за который нужно потянуть, когда «голубь» окажется под кубом), взял другую палку с тряпкой на конце и… Заложив четыре пальца в рот, пронзительно и длинно свистнул. Подняв вверх махало и энергично действуя им, стал следить за «стаей голубей». Вот они сели. Один оказался у меня на плече. Я взял его в руки, погладил, поцеловался с ним. Вдруг я заметил в небе «чужака». Тут же подкинул «голубя», которого приласкал, в небо, засвистел и замахал своей палкой. «Голуби», описав круг, стали снижаться. Я тем временем подсыпал зёрен в ловушку, шмыгнул в угол, притаился, держа длинный шнурок в руках. «Чужой голубь» зашёл под куб, я дёрнул шнурок, и ловушка накрыла его. Я выдохнул, расслабил мышцы лица и тела и объявил:

– Поймал.

– Мы тебе поверили, – сказал Сергей Аполлинариевич. Тамара Фёдоровна добавила:

– Замечательно.

– Сам-то голубей гонял? – спросил Герасимов.

– Дружил с голубятником, – вспомнил я Тосика из нашего двора.

На следующем занятии Герасимова не было, вели его Макарова и Лиознова. Я подготовил новый этюд «Рыбная ловля», в котором обозначил комедийный жанр и небольшой намёк на драматургию. Однако показывать его не стал, решив дождаться Сергея Аполлинариевича – мне важно было доказать, что я достоин учиться в его престижной мастерской.

Лучше всех на этом занятии была Таня Гаврилова, показавшая «битву с назойливыми комарами». Татьяна Михайловна Лиознова посоветовала Тане приготовить к следующему разу этюд «Влюблённые и комары» в паре с кем-нибудь из однокурсников и подключить студента-режиссёра к этой работе.

К концу занятия Лида Александрова вызвалась показать свой этюд. Она обратилась к Макаровой:

– Тамара Фёдоровна, хочу попросить вас быть моей мамой. Я буду ловить муху, которая кружит вокруг вашей головы и садится на неё.

От такого предложения всем в аудитории вдруг стало неловко.

– Почему же я, Лида? Может, кто-нибудь из однокурсниц пожертвует своей головой?

– Нет, я хочу, чтобы вы были моей мамой.

Я поспешил на выручку:

– Лида, давай я буду твоим братом. Лови муху у меня на голове.

– Да, Лида, пусть тебе Серёжа поможет, – одобрила Тамара Фёдоровна.

После занятия Лида осыпала меня упрёками:

– Ты всё мне испортил: в конце этюда я хотела поцеловать руки Тамаре Фёдоровне.

– Поцеловала бы мне, – предложил я очевидный выход из ситуации.

Задрав нос и прищурив глаза, Лида фыркнула:

– Размечтался.

Вернулся из поездки за границу Сергей Аполлинариевич в новом костюме серого цвета со стальным отливом. Тамара Фёдоровна появилась на занятии в терракотовом жакете, а Татьяна Лиознова в белой кофте с рюшами на воротнике и манжетах. Троица из общаги – Губенко, Склянский, Буяновский – первой показала свой этюд: тюрьма, камера, трое заключённых, поймав крысу, совещались, что с ней делать. Разговаривали на приблатнённом жаргоне. Особенно выделялся Губенко – он смачно ботал по фене, да ещё подбавлял одесского колориту. Крысу намеревались сначала прибить, но потом приняли её в свою компанию и даже спели ей:

 
Оц, тоц, первертоц, бабушка здорова,
Оц, тоц, первертоц, кушает компот…
 

По окончании отрывка Сергей Аполлинариевич не стал спрашивать мнение курса, а, поиграв желваками, заговорил с резкостью в голосе:

– Сейчас трое студентов показали идеальный пример, чего не должно быть в нашей мастерской. В нашей школе вот уже на протяжении многих лет во главе угла стоит заповедь: истина страстей в предлагаемых обстоятельствах. Отменить эту заповедь мы ни при каких условиях не можем. Сейчас же во всей красе предстало перед нами то, что мы никогда не принимаем, – махровая ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОСТЬ. – Последовал разнос и серьёзное предупреждение за форсирование профессии.

Затем показали этюд Татьяна Гаврилова и Виктор Филиппов. Они изображали влюблённых, которым комары мешали целоваться. Очень комичны были реакции Филиппова на пощёчины Татьяны, «без разбору» хлопавшей назойливых насекомых на щеках «возлюбленного». Весь курс и мастера от души смеялись.

На том занятии было представлено много этюдов, и я показал своего «Рыболова», соорудив декорацию «берег реки» из кубов. На воображаемый крючок насаживал воображаемого червя, плевал на него и закидывал маятником от себя леску воображаемой удочки, следил за поплавком, концентрировался, когда «начинало клевать», и подсекал. Так я дёргал дважды, вытаскивая «удочку» – пусто. Закинув в третий раз, зацепился крючочком за корягу. Я «разделся»: «стащил с себя» рубаху и штаны. Огляделся и, убедившись, что меня никто не видит, снял воображаемые трусы и полез с кубов («берега») в «воду» отцеплять леску. Ух, хороша водичка! Отцепил я крючок, взобрался на берег, впрыгнул в трусы. Нацепил новую наживку и… броском через голову отправил в… И вот тут крючок вонзился мне в задницу. Скорчившись от боли, потихонечку вытянул его. Переломил удилище через колено и, вдруг поскользнувшись, кубарем назад покатился с берега в воду. Герасимов мой этюд похвалил. Однако я всё ещё чувствовал висящее надо мной предупреждение, сделанное на мандатной комиссии. Но всё же теперь дышать стало чуточку легче.

ВГИК бурлил. Всё было там невероятно интересно, и с каждым днём он притягивал меня всё больше и больше. Ну, где, скажите на милость, в каком ином творческом вузе по учебной программе показывают фильмы по истории кино сразу в трёх кинозалах? А всё остальное? Память хранит множество историй и впечатлений – забавных, весёлых или со шлейфом грусти, а впрочем… Вот сверху, из холла четвёртого этажа, слышится фортепьянная мазурка – это занятия по танцу у «блистательной, полувоздушной, смычку волшебному послушной» Маргариты Орестовны Тарасовой.

Преподаватель по истории КПСС с фамилией Нарциссов запомнился некой гротескностью образа. У него были две стальные челюсти, один глаз и тик в ногах. Когда ему требовалось подчеркнуть какую-то мысль или слово, он входил в ажитацию, и его ноги, то одна, то вторая, неожиданно подскакивали.

Как-то (уже на втором курсе) Нарциссов принимал зачёт в паре с преподавателем Пудовым. Тот тоже был инвалид: потеряв во время войны ногу, ходил с протезом. Пудову надо было в деканат, позвонить. Он направился к выходу из аудитории, где сидели студенты, готовились. Обернувшись в дверях, бросил Нарциссову:

– Смотри тут за ними. В оба!

Нарциссов не растерялся:

– Угу. А ты давай – одна нога здесь, другая там.

Хохот стоял весь зачёт, смеялись и студенты, и педагоги-инвалиды. Зачёт сдали все.

Сценическую речь преподавала Марина Петровна Ханова. Ходила она как балерина – ноги всё время в первой позиции. Важная и всегда готовая к склоке. Расслаблялась и млела, когда, выстроив нас в шеренгу, слушала, как звучим в головном и грудном резонаторах. Мы по очереди произносили одно и то же:

– Хановы живут в высотном здании, – это должно было идти через головной резонатор, а окончание фразы нужно было перевести уже в нижний резонатор, – на третьем этаже.

Студенты четвёртого курса (мастерская Бибикова и Пыжовой) Тамара Сёмина, Костя Худяков, Наталья Кустинская, Слава Подвиг, с которыми мы уже познакомились, советовали потерпеть вздорную Марину Петровну, потому как перед экзаменом по речи с нами будет заниматься сам Александр Александрович Ханов, её муж.

Историю театра преподавал Фрадкин – это были не просто лекции, а необыкновенно красочные рассказы. Как будто преподаватель был современником великих актёров прошлого – Щепкина, Мочалова, Садовского, Ермоловой и собственными глазами видел их игру. Так ярко, образно, живо мог рассказывать разве что только Ираклий Андроников.

Лекции по русской литературе читал профессор весьма почтенного возраста Михаил Степанович Григорьев. Знакомясь со студентами и дойдя в списке до фамилии Светлов, спросил:

– Не родственник поэту?

Сандрик ответил, что родственник – сын.

– Когда-то я и папе Вашему читал лекции.

Продолжая перекличку, Михаил Степанович произнёс:

– Хачатурян.

Кобахидзе прокомментировал:

– Сын Хачатуряна.

Михаил Степанович (а он, наверное, и самому Пушкину лекции читал) с лёгкостью отбил подачу:

– Шмованов – сын Шмованова.

Изобразительное искусство для нас открыл Борис Николаевич Симолин. На занятиях мы сидели заворожённые и жадно слушали его, как будто это был собственный голос мировой художественной культуры. Повествование было настолько проникновенным, что мы словно погружались в транс. Перед нашим внутренним взором египетские фараоны, целясь из луков в быстроногих антилоп, мчались на золотых колесницах, Олимпийские боги возлежали на пирах в прохладе мраморных покоев величественных дворцов, а императоры-триумфаторы в пурпурных палудаментумах ехали с многолюдным кортежем по Римскому форуму.

По пятницам девчонки наши отдыхали, а мы, парни, с утра до вечера, четыре пары, занимались военным делом. Четыре подполковника преподавали нам военную науку, включавшую огневую подготовку, топографию, стратегию и тактику, политорганы в армии.

Завкафедрой полковник Жидков внешностью очень бы подошёл на роль Городничего в гоголевском «Ревизоре». Отдельные вырвавшиеся у него реплики запомнились на всю жизнь. Как-то на перемене Виктор Филиппов травил байки (он по этой части был большой мастер), а мы от души хохотали. Мимо шёл полковник. Остановившись, он обвёл нас свинцовым взглядом. Смех застрял в горле, все притихли… Словно очнувшись, мы поздоровались. Вместо ответа Жидков процедил сквозь зубы:

– Мать с вас артиста ждёт! А вы идиотничаете? – И ушёл.

Фраза стала крылатой. Но такая «добыча» нам перепадала и от его коллег. Вот один из перлов:

– Хóдите в морозы без шапок – форсите и не знаете, что мозг в голове может менингит подцепить. А от его либо умирают, либо дебилами становятся. Сам болел.

Каждую неделю в актовом зале ВГИКа показывали новый фильм. Студенты набивались в помещение до отказа, с нетерпением ждали появления Ципурского – завфильмотекой. Его встречали аплодисментами. Он махал над головой белым платком, и киномеханик запускал фильм.

Кипела весельем наша творческая жизнь во ВГИКе – и вдруг ЧП. Сначала заметался слух, шёпот, потом зазвенело по всему институту: «Аморалка… аморалка…» Двое студентов завели в общагу девчонку, всю ночь кувыркались с ней, а утром, пока она, бедняжка, спала, усталая, продали её пальто и на вырученные деньги хорошо позавтракали. Может, этот случай и не открылся бы, если бы не мать той дурочки. Мать пришла в институт прямо к ректору Грошеву и потребовала… чтобы ей вернули деньги за проданное пальто. А судьба дочери не дороже ли пальто? Кажется, это волновало её меньше. Студентов отчислили. За аморальное поведение.

На занятиях по актёрскому мастерству Тамара Фёдоровна предложила нам проверить наблюдательность и память. Она попросила показать с воображаемыми предметами, как работают повар, сапожник, портной и столяр. Я вспомнил сапожника, который сидел на подоконнике в своём полуподвальчике в Плотниковом переулке, прямо за нашей школой. Он был мастером по мелкому ремонту. Вспомнил, как он зажимал коленями сапожную лапу и насаживал на неё башмак. Схваченные губами маленькие гвоздики он доставал изо рта по одному, прилаживал и забивал.

В процессе подготовки этюда мне пришла мысль попасть себе «молоточком» по пальцу. Отыграв боль от удара, я решил сделать перерыв в «работе». Наклонившись к «нижней полке», взял «бутылку», а с верхней снял «стакан». Налил воображаемой водки для поднятия настроения. Шумно выдохнув, в три глотка опустошил «стакан». Сморщившись, как кукла Образцова[38]38
  Кукла, придуманная С. Образцовым для номера «Налей бокал»: под звуки романса персонаж распивает водку. Движения кисти руки передают выразительную мимику горького пьяницы.


[Закрыть], подвёл этюд к знаменателю: «Пьёт как сапожник».

Перед ноябрьскими праздниками Тамара Фёдоровна отозвала меня в коридоре в сторону и дала сторублёвку:

– Передай Коле Губенко.

Я передал – Коля, положив деньги в карман пиджака, хлопнул в ладоши:

– Гуляем!

Вечером того же дня я попал в общежитие. Студенческий банкет: водка, частик в томате, пельмени. Живут Коля, Жора и Вова безалаберно, совсем у себя в комнате не убирают. Но живут весело. Туляк Вова на гармошке тульской наяривает, Коля на гитаре струны перебирает, а Жора – медведь на ухо наступил, но всё равно с удовольствием поёт.

В середине ноября приступили к отрывкам. У меня был отрывок по мотивам поэмы М. Алигер о Зое Космодемьянской. Зою играла Таня Гаврилова, а я фашиста. Однокурсники обрушились на меня с критикой, заступился только Карен Хачатурян. Когда все студенты высказались, Герасимов категорически не согласился с их оценкой. Мало того, он нашёл, что моя работа была смелой и убедительной. Таню Гаврилову хвалили все. Впрочем, обо всём этом – обо всех четырёх годах нашего обучения (с самых первых дней и до выпуска, до защиты дипломных работ) написана книга. Её автор Наталья Волянская приходила к нам и буквально стенографировала всё, что звучало на занятиях. В 1965 году появилась эта книга – «На режиссёрских уроках С. А. Герасимова». Если любопытно, то её можно найти. Я же поделюсь тем, что осталось «за кадром», и более всего своими личными наблюдениями и впечатлениями.

Не могу не вспомнить отрывок студента-немца Зигфрида Кюна «Заксенхаузен». В нём я играл советского солдата-военнопленного. В книге Волянской об этом есть. А мне эта постановка памятна ещё и в силу той болячки, которая саднила в душе после мандатной комиссии («принят условно и должен освободиться от штампов самодеятельности»). Так вот, болячка прошла в одночасье. После дифирамбов, на которые мастер всегда был щедр, прозвучавших в адрес режиссёра и мой, Сергей Аполлинариевич обратился с призывом к студентам:

– Курс! Равнение на Кюна и Никоненко. Этот отрывок, вне всяких сомнений, мы покажем на зимней сессии.

В сердце моём зазвучало: «После таких слов не расстаются!» – а в голове утвердилась мысль: «Не успокаиваться и штурмовать профессию дальше».

К нам на курс стал захаживать взрослый уже парень, который завершил своё режиссёрское образование и был как бы не у дел. Скуластое лицо, глубоко посаженные глаза грустны, говорит мало – больше слушает. Звали его Вася, а фамилия – Шукшин. Про него говорили, что он талантливый артист и уже снялся у Хуциева. Самостоятельных режиссёрских постановок ему ещё не доверяли ни на студии им. Горького, ни на «Мосфильме», а на республиканских студиях он работать не хотел. Шукшин учился в мастерской у Михаила Ильича Ромма, его однокурсниками были Андрей Тарковский, Александр Митта, Валентин Виноградов, Владимир Китайский (про Китайского говорили, что он самый талантливый на курсе).

В конце ноября на большой перемене ко мне подошла секретарша из деканата постановочного факультета и сказала, что накануне допоздна длилось заседание кафедры, и после обсуждения экранных студенческих работ заговорили о студентах-актёрах: кого ВГИК набирает и кого выпускает. Марина Петровна Ханова высказалась, что не видит творческой перспективы у некоторых студентов, в частности таких, как Никоненко.

– Какую роль может сыграть в кино этот «шпингалет», не говоря уже про театр – его со сцены видно не будет. Неужели при конкурсе двести человек на место невозможно было отобрать высоких, красивых парней? Настоящих героев?..

Сергей Аполлинариевич ей возразил, что Чаплин тоже невысокого роста и этот свой недостаток превратил в достоинство. И ещё добавил:

– А потом, насколько мне известно, люди растут до двадцати пяти лет, так что у Никоненко есть ещё семь лет в запасе.

Сообщив эту новость, секретарша пожелала:

– Так что давай расти в прямом и переносном смысле.

А я про себя подумал: «Дурачина ты, простофиля! Зачем ты накануне похвастался Марине Петровне, что пять лет занимался художественным словом в студии у Анны Гавриловны Бовшек? Кто тебя за язык тянул?»

Второй раз в свой адрес я услышал: «Его со сцены видно не будет». Надо расти… Замерил свой рост – один метр шестьдесят четыре сантиметра. Стал по утрам вытягиваться – зависать, ухватившись за притолоку антресоли, сколько руки могли держать. В институте на переменах ходил в спортивный зал и висел там на перекладине шведской стенки. Тянулся, вытягивался.

ВГИК как улей гудел и бурлил как молодое, неперебродившее вино. Повсюду – в аудиториях, в холлах – что-то изобреталось, превращалось в мыслеформы, достигало стадии материализации… И бесконечные споры до хрипоты в фойе второго этажа. Самыми заядлыми спорщиками и ниспровергателями были режиссёры и сценаристы. В центре клубка спорщиков, облокотившись о подоконник, стоял авторитет – Баадур Цуладзе. Чопорные интеллектуалки с киноведческого в этих дискуссиях не участвовали. Также и замкнутые операторы, и просветлённые художники не удостаивали этот «ареопаг» своим вниманием.

В актовом зале устроили просмотр картины киностудии «Мосфильм» «Баллада о солдате». Потом в длинной 317-й аудитории состоялось обсуждение с участием режиссёра Григория Чухрая и актёра Евгения Урбанского. Рядом с ними сидели исполнители главных ролей – студенты 2-го курса актёрского факультета ВГИКа Володя Ивашов и Жанна Прохоренко.

Какой хороший фильм они сняли! Всю душу он мне разбередил – и война, и романтика. И просто! И как доходчиво.

Многие картину хвалили, но высказывались и встречные мнения. Один оператор критиковал изобразительное решение и даже договорился до отсутствия такового; доказывал, что после Урусевского, после «Журавлей», так, как снята «Баллада», снимать нельзя, что так снимали во времена Ханжонкова. Парня поддерживали его однокурсники, сидевшие в конце аудитории. Один из них – здоровый, спортивный, с чёрными, как угли, глазами – устроился на столе, поставив ноги на сиденье впереди, и отпускал реплики с интонацией, не терпящей возражений. Это был Юрий Ильенко, муж Ларисы Кадочниковой с четвёртого актёрского.

А один киновед, не увидев в «Балладе» конфликта, с умным видом отстаивал собственные заблуждения. Над бедолагой смеялись. Он так часто повторял слово «конфликт», да ещё без «н» – получалось «кофликт», что собравшихся это от души веселило. Оратора иногда из-за дружного смеха совсем не было слышно. Рассуждая о пагубности «бескофликтного» кинематографа, он запутался в собственных мыслях, очень трудно было и ему самому, и слушателям переварить всю эту кашу. К нему надолго потом прилепилась кличка Кофликт.

Володя Ивашов и Жанна Прохоренко в одночасье стали знаменитыми артистами. Продолжали свою учёбу в институте также уже вкусившие первую славу в кино Тамара Сёмина, Людмила Марченко, Светлана Дружинина и Наталья Кустинская.

На занятие по мастерству вместе с Герасимовым, Макаровой и Лиозновой пришла красивая блондинка. Сергей Аполлинариевич представил:

– С вашим курсом овладевать актёрским мастерством до весны будет артистка цирка, укротительница тигров Маргарита Назарова. Будущим летом ей предстоит со своими «котятами» сниматься в фильме. Роль главная, поэтому Маргарита изъявила желание познакомиться с азами актёрского творчества. Я прошу вас обратить внимание на её ответственное отношение к делу – это, пожалуй, отличительная черта артистов цирка. Цирк не прощает приблизительности: или ты идёшь по проволоке, или падаешь вниз.

Маргарита оказалась человеком добрейшим и простодушным, без малейшей тени звёздности. Она как-то сразу стала своей, родной. Заслуженная артистка РСФСР играла с нами в отрывках, приносила нам пригласительные на цирковые представления, угощала нас шашлыком. Кто-то из наших пошутил: «У тигров мясо отняла?» Шашлык был вкуснейшим, да ещё с зеленью, да ещё красное вино к нему. Праздник!

А у нас к этому времени наметилась своя традиция – свой праздник. Предпосылка была такая: Тамара Фёдоровна на одном из занятий дважды употребила слово «лапидарно». После этого Витя Филиппов предложил скинуться по рублю и отмечать этот день – День «лапидарно». Его предложение сразу же подхватили, и тут же развернулся мини-банкет с нехитрыми яствами и напитками – водочка, колбаса, хлеб. Быстро и чётко, как высеченное в скале «лапидарно» – это слово дружно чеканили все, поднимая стаканы и дружно чокаясь. Лапидарный пятиминутный банкет.

Случалось нечасто, но когда наша любимая Тамара Фёдоровна произносила «лапидарно», все разом оживлялись – сигнал дан. Где хочешь, а рубль ищи. И укротительница тигров Маргарита, и будущий классик кино и литературы Шукшин включались с нескрываемым удовольствием в банкет по поводу «лапидарно».

Перед Новым 1960 годом заведующий кафедрой физкультуры организовал в институте спортивный праздничный вечер. Выступали знаменитые спортсмены, были танцы и, конечно же, просмотр фильма. Давали «Серенаду Солнечной долины».

Уходил в прошлое трудный 1959-й, вступал в силу новый год, с которого начнётся отсчёт сыгранных мною в кино ролей. Сессия. Прошёл экзамен по мастерству актёра. После заседания кафедры педагоги вернулись к нам, и Сергей Аполлинариевич, похвалив курс в целом, стал анализировать и оценивать работу каждого студента. Мы были поражены, насколько цепкой была память у мастера. Он не только запомнил все отрывки и этюды, но и, как каждый из нас, отработал в них. Мы с Таней Гавриловой удостоились дифирамбов. После этого мастер, несколько секунд помолчав и пристально глядя на меня, сказал:

– Все наши сомнения, что возникли на приёмных экзаменах при поступлении, развеялись, как дым. Так держать! – и вдруг назвал меня Сергиусом. – Сергиус, благодари Тамару Фёдоровну, она тогда, в «автобусе», стояла за тебя горой.

Тамара Фёдоровна в этот момент с невероятной нежностью и улыбкой посмотрела на меня и едва заметно потянулась корпусом в мою сторону. Так мамы тянутся к малолетним детям…

На каникулах поехал с отцом охотиться на Смоленщину. Посетили многочисленную родню и остановились в Хонюках у Валентина.

Ко второму семестру все приступили хорошо отдохнувшими, весёлыми и энергичными. В Жанне Болотовой я заметил едва уловимую перемену. Она была и без того таинственная, а сейчас ещё кому-то или чему-то, только ей ведомому, улыбалась. Что-то стало с её походкой – казалось, она ступала, не касаясь земли. Напевала что-то… Я прислушался – одна песенка была про бумажного солдатика, висевшего на ниточке. Спросил её:

– Жанн, какие-то ты интересные песенки поёшь. Откуда они такие?

– Это Окуджава. Булат, – улыбаясь, ответила она.

От студентов-режиссёров с нашего курса мне посыпались предложения как из рога изобилия. Самой интересной стала для меня роль в отрывке, который Юра Швырёв собирался поставить по поэме В. Луговского «Новый год». Тогда считалось, что в этом произведении и мысли были свежими и смелыми, и образы неожиданными и глубокими.

– Эту работу мы обязательно доведём до ума и покажем на экзамене в летнюю сессию, – прокомментировал Сергей Аполлинариевич.

Была назначена репетиция с мастером. Сыграли отрывок. Сергей Аполлинариевич попросил Швырёва как режиссёра подумать о музыкальном оформлении этого поэтического отрывка, дал несколько ценных советов мне и Полоскову, показал Григорьеву, как можно эксцентрично решить образ художника, а Швырёву-актёру сделать историка, по натуре – мистика и зануду.

На следующей репетиции отрывка в нём уже зазвучала скрябинская «Поэма экстаза», что придало внушительный объём постановке. Швырёв включил фрагмент из «Илиады» Гомера. Григорьев остро подал своего художника. У нас стало получаться настоящее произведение: отрывок воспринимался ярко уже не только за счёт персонажей – он порождал новые грани прочтения во времени и пространстве. Мне же нравилось под приглушённую музыку пристально всматриваться в зрителя и периодически общаться с ним на протяжении всего действия.

В марте Ольга Красина ушла сниматься в кино. Ей предложили роль в фильме-опере «Пиковая дама», и она бросила из-за этого институт. На её место пришла красивая девушка из Таллинна Лариса Лужина.

В мастерской кипела работа над отрывками. Аудитория расписана по часам, по минутам. Отрепетировал в одном отрывке – жди другого. Если ждать долго, то можно в читальный зал пойти или фильм посмотреть в одном из трёх кинозалов.

Жили дружно, правда, один из будущих режиссёров держал со всеми дистанцию. Это был студент-албанец Митхат. Он по собственной инициативе «стучал» на однокурсников декану, о чём нас предупредила секретарь деканата. С Митхатом никто не хотел работать. Однажды он своим вкрадчивым голосом пожаловался:

– Сергей Аполлинариевич, я не знаю, что и как делать… и со мной актёры не хотят репетировать…

– Что ты говоришь? – как бы с сочувствием протянул Герасимов. – А с кем бы ты хотел работать? Давай мы с Тамарой Фёдоровной попросим, глядишь, и согласятся.

– Мне надо: мама – Лужина, подруга – Лысенко, а ребёнок – Никоненко. Всего три…

– Сергей Аполлинариевич, – я встал, – мне Митхат предлагает играть дошкольника. Я готов сыграть взрослого сына, но он настаивает на младенчестве… Отрывок прямо как индийское кино: у матери нет денег на лекарство, подруга матери идёт на панель, чтобы помочь их найти, а ребёнок весь в горячке…

– Сергиус, разделяю твои сомнения, – согласился Герасимов, – но ради эксперимента стоит попробовать. Где же рискнуть, как не в институте, в лабораторных условиях.

Мы с Ольгой и Ларисой согласились. Я понял «лабораторные условия» по-своему. Мастер употребил слово «эксперимент», а раз так, то можно довести эту мелодраму до буффонадного фарса, «шапито». По замыслу Митхата, ребёнку-переростку (читай «недорослю») становится плохо, и мама одевает его, чтобы срочно отвести к врачу. А во что одевает? Здесь пространство для творчества! Я вспомнил, что сам носил в шесть лет. Не поленился и не поскупился – купил байку[39]39
  Ткань с начёсом, из которой в числе прочего шили детскую одежду и бельё.


[Закрыть], чулочки хлопчатобумажные и резинки для них с креплениями. Уговорил маму, чтобы сшила мне на швейной машинке лиф, как я носил в детстве. И «фейерверк» был готов!

Перед показом мастерам я ещё нарумянился, как будто щёки пылают от высокой температуры. И вот я в полубреду зову мать (Лужину). Лариса дала мне выпить «лекарство» и, немного приподняв, начала одевать на постели. Я привстал на колени, чтобы ей было удобнее натянуть на меня байковый лиф с резинками для чулочков, и боковым зрением уловил, как Герасимов конвульсивно содрогается от смеха, а Тамара Фёдоровна весело качает головой из стороны в сторону.