Текст книги "Далёкие милые были"

Всех гостей, собравшихся в доме Тимошаевой, я пригласил на просмотр наших дипломных спектаклей. Кто-то признался, что уже видел «Карьеру Артуро Уи» и был поражён нашей постановкой. В итоге Ира с Леной посмотрели и «Карьеру», и «Гамлета», и «Братьев Карамазовых». После «Гамлета» я почувствовал, что сердце Иры, в которое я безответно стучался десять лет, наконец завоёвано мною.

В середине марта новость – я утверждён на главную роль в венгерском фильме «Так я пришёл». Бодовский привёз переведённый на русский язык сценарий, сообщил, что съёмки продлятся с 7 мая до конца июня и собеседование предстоит не в райкоме партии, а в аппарате ЦК КПСС.

В двадцатых числах марта Марат Арипов предложил познакомиться с таджикским режиссёром Борисом Кимягаровым, сказав, что у него есть хорошие роли для Филиппова, Малышева и меня в фильме «Мирное время». Картина эта о становлении советской власти в Таджикистане, войне с басмачами, ну и конечно, любви молодых комсомольцев Виктора и Маши. Познакомился с режиссёром, прочитал сценарий. Договорились, что в апреле прилечу в Душанбе на кинопробы. Не скрыл, что уже утверждён на главную роль в фильме у Миклоша Янчо и тот будет со мной работать до конца июня. Кимягарова это устраивало.

Многое мы пережили за март 1964-го. Но вот уже отгремели бурные аплодисменты на показах дипломных спектаклей, стихли ахи-охи, отшелестели комплименты… Мне же в самое сердце запали слова Александры Сергеевны Хохловой[64]64
  А. С. Хохлова (урождённая Боткина) – одна из первых российских киноактрис, кинорежиссёр, сценарист, заслуженная артистка РСФСР, доцент ВГИКа, Александра Сергеевна была супругой Льва Владимировича Кулешова, приходилась внучкой С. П. Боткину и П. М. Третьякову.


[Закрыть].

– У тебя вот здесь, – она пальцем постучала в мою грудь, – драгоценный камень. Береги его.

Затем эта высокая, с огненной копной волос дама распахнула объятия и притянула меня к себе. Нас поздравляли, крепко пожимая руки и произнося добрые пожелания, руководители других мастерских: Бабочкин, Белокуров, Шишков.

Первого апреля Сергей Аполлинариевич лично вручал нам дипломы об окончании ВГИКа и тут же надписывал напутствия – для каждого нашёл тёплые, вдохновляющие слова. В мой адрес такие: «Друг Сергей, шагай в полную силу своего шага и поднимешься на высокую гору».

Отмечать событие отправились на старый Арбат в кафе «Ленинградское». Грустно пилось – плакать хотелось. Прощались со своими самыми счастливыми годами (так, по крайней мере, тогда казалось). Впереди ждала взрослая жизнь.

Через день я сел в самолёт Ту‐104, и он унёс меня в Душанбе. Прошёл кинопробы. Посмотрев отснятую сцену, Кимягаров объявил, что я утверждён и могу подписать договор. Потом режиссёр повёз нас (среди артистов были мои сокурсники Филиппов, Малышев и Гаврилова) посмотреть Варзобское ущелье, а по дороге мы дважды отдыхали в чайханах, с аппетитом вкушая то рассыпчатый плов, то сочные манты и неспешно потягивая зелёный чай. Любопытно, что Бориса Алексеевича Кимягарова везде встречали с низким поклоном, прижимая правую руку к сердцу. Тогда я ещё не знал, что это старинный восточный обычай, выказывающий уважение к полным, солидным людям. А наш режиссёр был невероятно полным – килограммов сто семьдесят.

За день до отлёта в Москву отправился на базар. Покупал там разные заманчивые восточные сладости, и так мне не хотелось оттуда уходить – аромат плодов пленил меня, опьянял, кружил голову. Вернувшись домой, разделил накупленные диковинные сласти – одну половину нам, а другую понёс Мельниковым (у Марии Гавриловны как раз был день рождения).

Теперь я каждый вечер пропадал у Ирины, уходил от них поздно. Свой день рождения отмечал там: купил водки, вина, вкусной рыбки, телячьей вырезки (из которой Витальич мастерски готовил слегка непрожаренные стейки по-английски), ну, и само собой, торт и конфеты. Татарский подарил мне рисунок углем – Есенин, сидящий у копны сена. Лена Тимошаева, дочка солистки Большого театра, вручила грампластинку – запись Четвёртой симфонии Бетховена, дирижёр Фуртвенглер. На конверте написала: «Дорогому Серёженьке любимую симфонию с благодарностью за «Карамазовых» и «Гамлета». Веселились допоздна, а когда все ушли, Ира поцеловала меня по-взрослому и домой не отпустила.

Позвонил Бодовский, сказал, что нам назначена встреча на Старой площади в аппарате ЦК КПСС. Назвав день и час, попросил прибыть заранее, так как «в таких учреждениях ждать не любят». Это было в воскресенье. Выбритый и тщательно причёсанный, я прибыл на аудиенцию за полчаса до оговоренного времени. Бодовский уже ожидал меня в приёмной. Ровно в назначенный час секретарша указала мне на дверь в кабинет. Я зашёл. Внутри, низко склонив лысую, как яйцо, голову над письменным столом, сидел человек, и лица его совсем не было видно.

– Здравствуйте, – приветствовал я хозяина кабинета.

– Присаживайтесь.

Я сел.

– Куда?

– В Венгрию.

– Там в пятьдесят шестом был пучт[65]65
  Партиец вместо «путч» говорил «пучт», что и вызвало недоумение.


[Закрыть].

– Что? – переспросил я, думая, что ослышался. Человек не поднимал головы.

– Был пучт. Могут быть антисоветские провокации. Никогда не оставляйте без ответа. Говорите: это ложь и клевета на советскую действительность. И сразу уходите. Лишнего болтать не надо. Поняли?

– Понял.

– До свидания.

Я вышел из кабинета. В мыслях пронеслось: «Какой-то Салтыков – Щедрин. Какая-то говорящая голова».

Сокурсница Светлана Швайко попросила подыграть ей в сцене с матерью из «Гамлета» на показе в «Современнике». В театре полтруппы – не меньше – во главе с Ефремовым отбирали новых артистов. По иронии судьбы отобрали меня, а не Светлану. Мне сразу предложили войти в спектакль «Четвёртый» в роли Гвиччарди, которую играл Олег Табаков, и тут же приставили ко мне репетитора Влада Заманского. Я честно признался, что утверждён на главную роль в венгерском фильме, поэтому в театре смогу работать только с осени. В ответ услышал:

– Тогда наши пути расходятся. Кино – это штука временная, а театр – это навсегда. Подумайте хорошенько, прежде чем сделать окончательный выбор.

– Спасибо за совет. Я подумал. Я выбираю кино.

Видимо, это решение подсказало и то обстоятельство, что в театральные вузы меня не приняли, а вот Институт кинематографии взял.

Седьмого мая улетел в Будапешт. Какой же красивый город! Показывали мне его режиссёр Миклош Янчо и мой партнёр по фильму Андраш Козак. На другой день отправились в город Эгер в преддверии горных массивов. Нас повели в винные подвалы. Пили за Победу. Мне вспомнился фильм «Подвиг разведчика», и когда мне довелось произнести тост, подняв бокал, сказал:

– За нашу Победу![66]66
  Главный герой фильма советский разведчик, произнося этот тост во время застолья, устроенного немецкими офицерами, имеет в виду победу над фашистами.


[Закрыть]

В этой поездке я познакомился с супругой Миклоша Мартой Месарош. Она училась во ВГИКе на режиссёра, хорошо говорила по-русски. От неё я узнал, что сюжет фильма, который нам предстояло снять, автобиографичен, что Миклош воевал на стороне фашистов в венгерской армии, попал в плен в России (с тех пор он немного знал русский язык).

На съёмки мы уехали в Секешфехервар. Советские солдаты говорили, что этот город легче было отвоевать у фашистов, чем выговорить его название. Директор фильма Ёжи Дёрфи (тоже в своё время воевавший против нашей армии и попавший в лагерь для военнопленных в Кинешме) был по-доброму ко мне расположен. Он предложил составить договор на небольшую сумму, предупредив, что ровно половину этих денег я должен буду передать в Советское посольство. Он объяснил, что в этом случае сможет платить мне зарплату за каждый съёмочный день, да ещё 120 форинтов суточных. Ужин с пивом стоил всего 20 форинтов. Я вдруг почувствовал себя невероятно богатым.

Работали достаточно напряжённо. Подъём в 6.30, завтрак в кафе гостиницы «Веленце» в 7.00, отъезд на съёмочную площадку в 7.30, в 8.00 уже на месте, костюм, грим – ещё полчаса, в 9.00 или 9.30 уже вовсю шли съёмки. Миклош предпочитал длинные планы, внутрикадровый монтаж. К часу дня дневная выработка была уже обеспечена. Ровно в 13.00 обед. С двух до пяти ещё работали, а затем возвращались в гостиницу.

Режиссёр руководил съёмкой на венгерском и по ходу дела любил подсказывать артистам какие-нибудь детали. Переводчик тут же мне, играющему в кадре, переводил на русский указания Миклоша. Однажды из-за неточного перевода чуть не разгорелся скандал. Режиссёр попросил меня горько усмехнуться, а от Томаша я услышал: «Коля рассмеялся». Чтобы оправдать этот неожиданный смех моего персонажа Коли, я сделал вид, что вспомнил некий смешной случай, и захохотал. Миклош взорвался – он выругался матом (а венгерский мат я уже освоил). Заходясь ором, режиссёр с силой швырнул мегафон оземь. На меня вдруг неожиданно снизошёл покой. Я подождал, пока Миклош выпустит пар, а когда он смолк, медленно пошёл на него. Съёмочная группа притихла. Стало отчётливо слышно, как коровы, которых снимали в фильме, щиплют и пережёвывают траву. Лицо режиссёра переменилось – появилась некоторая растерянность. Для всех он был абсолютный диктатор, все трепетали, когда он слегка повышал голос. Остановившись в двух метрах от Миклоша, тихо, перейдя на ты, я спросил:

– Это кто же тебе позволил кричать на русского артиста?

Миклош что-то залепетал…

– Томаш, – обратился я к переводчику, – я требую, чтобы режиссёр ответил на мой вопрос: кто ему позволил орать на русского артиста?

Томаш занервничал, стал переводить слова Миклоша, добавляя свои предположения, что наверняка возникшее недоразумение – это следствие нашей усталости, что просто мы что-то недопоняли. Поведение Томаша подсказывало – он понял, что напортачил с переводом указаний режиссёра для моего персонажа, но я решил достичь ясности во взаимоотношениях.

– Так вот, Миклош… сейчас же… ты как орал на меня, так же громко извинишься. Это во‐первых.

– А что во‐вторых? – спросил через переводчика режиссёр.

– Сначала во‐первых, а потом во‐вторых.

Миклош извинился.

– Нет, Миклош. Извиняйся так же громко, как орал.

Извинение прозвучало громко.

– А во‐вторых, в другой раз тебе извиняться не придётся – я пешком уйду в Москву, – и тут я дал пример непарламентской лексики на венгерском.

Вся съёмочная группа, замершая на время инцидента, после моей тирады по-венгерски стала оттаивать. Режиссёр объявил об окончании рабочего дня. Я умылся, переоделся и сел в предоставленную мне с самого начала съёмок машину «Шевроле» с шофёром (колоритный тип – носил шляпу с пером). Вечером за ужином за мой столик подсел Миклош. Он заказал палинку, и мы выпили мировую. Дальше у нас всё шло или даже катилось как по маслу. Работали и общались душа в душу. Я чувствовал, что меня в съёмочной группе уважают.

Как-то Бодовский приехал на съёмку с классиком документального кино Романом Карменом. Находящемуся в Венгрии советскому кинодокументалисту нужны были деньги, и Бодовский предложил занять у меня. Требовалось три тысячи форинтов, Бодовский под свою гарантию обещал немедленно по прибытии в Москву рассчитаться. Роман Лазаревич написал мне свой московский телефон и заверил в абсолютной честности этой сделки. Я выручил Кармена. Вернувшись домой, попросил Бодовского предупредить кинодокументалиста, что я в Москве, и напомнить наш уговор. Звонил ли он Роману Лазаревичу, я не знаю. Утешился я знакомой с детства молитвой Господней со словами: «…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…» Всё в жизни бывает – на то она и жизнь. Сам же я если ехал в Венгрию с одним чемоданом, то вернулся с двумя. Половину моего скарба по возвращении составляли подарки для Иры, которые я приобрёл в Будапеште на улице Ваци – там были самые дорогие магазины.

Дней пять пробыв в Москве, улетел на съёмки в Душанбе. Там встретился с Малышевым и Филипповым – у них и быт уже был налажен, во всяком случае, холодильники они успели забить овощами и фруктами.

В фильме снимались две актрисы: очаровательная Тамара Совчи, в героиню которой мой герой Виктор влюблён по сценарию, и красавица Ада Шереметьева-Кобылянская. С Адочкой однажды приключился курьёз во время съёмки в одном из горных кишлаков. Название его – Носрут – вызывало у нас немало шуток. Ада отправилась туда в мини-шортах, отчего её безупречно стройные ноги казались ещё длиннее. В первой сцене она не была занята, поэтому не спешила переодеваться и гримироваться, а устроилась в раскладном кресле, скрывшись в теньке, ноги же подставив солнцу, так что только они и были видны постороннему наблюдателю. В это время на площадке кипела работа – готовились снимать меня и Совчи. Вдруг, откуда ни возьмись, появились мужики – жители этого кишлака, человек десять.

– Это чево такой вы тут делять?.. Зачем такой голый ноги показывать?.. У нас хороший кишлак. Не надо нам голы ноги. Уходите давай…

Аду как ветром сдуло – скрылась в автобусе. А жители, несмотря на все наши уговоры, категорически стояли на своём.

– Убирай голы ноги… уходи… Не надо нам этого.

Даже импозантный вид режиссёра Кимягарова на них не подействовал. Местные добились своего, и нам пришлось уехать из Носрута. Мы двинулись через перевал и скоро очутились в кишлаке Намазги, где быстренько сняли всё. Счастливые, вернулись в Душанбе. Всю дорогу мы не переставали смеяться – хохотали до слёз. Потом мы долго ещё вспоминали эти кишлаки – сверху Носрут и внизу Намазги.

В середине июня переехали в город Термез. Съёмки здесь проходили в старой крепости с глинобитными стенами, где, по сценарию, мы отбивались от басмачей. Испытания постигли не только героев фильма, но и артистов. Если самой южной точкой Советского Союза была Кушка, то Термез – самым жарким местом. Температура в середине лета под 60 градусов. Спасибо, один аксакал научил пить поутру много зелёного чая, чтобы защитить организм от зноя. Я выпивал не меньше литра. Пот градом катил. В душ и на съёмку. Дальше наступала жажда, и аксакал говорил, что если её перетерпеть, то становится легко и комфортно, и даже потоотделение не мучает. А кто не выдерживал жажды и выпивал стакан воды, то потом начинал глушить её вёдрами.

Нужно было прибыть в Будапешт на озвучивание. Перед отправкой в Москву заскочил на базар и накупил там восхитительных восточных сладостей. Из Термеза летел на маленьком почтовом самолёте с единственным пассажирским местом – оно было рядом с лётчиком. На студии в Будапеште за три смены озвучил всю роль, и у меня осталось ещё три дня свободных. Со мной полностью рассчитались за работу. Половину гонорара забрало наше посольство, но всё равно денег ещё осталось достаточно. Я обновил гардероб, и мне даже хватило средств на магнитофон Calypso с дистанционным управлением. Прикупил к нему штук двадцать бобин с мелодиями самых модных групп – от Beatles до Rolling Stones.

В Москве – звонок с «Мосфильма». Тарковский готовился снимать «Андрея Рублёва» – просили приехать на переговоры. Приехал. Андрей предложил попробоваться на роль Бориски, колокольного мастера. У него на стене были развешаны фотографии кандидатов на главные роли, и среди них я увидел портрет Коли Бурляева в гриме и костюме, и в углу надпись «Бориска».

– Так вот же у Вас Бориска, – указал я на снимок Бурляева, – чего же лучше? И потом он снимался уже у Вас.

– Но мы ещё ищем. – И Андрей уговорил меня попробоваться.

От этой пробы у меня осталось дорогое воспоминание об операторе Вадиме Ивановиче Юсове – человеке невероятной душевной щедрости.

Телеграмма из Душанбе. Надо заканчивать съёмки «Мирного времени». Мне не хотелось расставаться с Ириной, уговорил её лететь со мной. Счастливое время! Мы бродили по улицам города, заглядывали на рынки, чтобы вдохнуть ароматы и что-нибудь купить. Глаза разбегались от изобилия ягод, фруктов, овощей; манили соблазны восточной кухни: плов, лагман, манпар, манты, катык. Часто бывали в гостях и у Марата Арипова, и у Бориса Алексеевича Кимягарова, и у актёра Анвара Тураева.

День рождения Ирины. Утром, сгоняв на базар, я преподнёс ей двадцать одну розу. А потом на микроавтобусе мы поехали отмечать в Варзобское ущелье. К нам присоединились мои сокурсники, Тамара Совчи, таджикские актёры и узбекский актёр Ульмас Алиходжаев.

Сентябрь на носу. Ирина улетела в Москву – в университете скоро занятия. Мне же ещё предстояло сняться в четырёх сценах, одна из них была довольно забавной. Кимягарову очень хотелось наполнить отношения комсомольцев Виктора и Маши пикантной романтикой. По сценарию, Маша заболевает, у неё лихорадка, она в забытьи. Лежит, несчастная, в холодном поту, у неё озноб, и Виктор укутывает её ещё одним одеялом. Не помогает. От холода Маша стучит зубами. Тогда комсомолец Виктор решительно сбрасывает гимнастёрку и галифе, чтобы согреть любимую теплом своего тела. В исподнем он ныряет к Маше под одеяла и заключает её в объятия. Маша начинает согреваться, приходит в себя и открывает глаза – и вот в этот самый момент Виктор начинает ей петь песню. Да ещё какую песню!

 
Я самых-самых нежных слов не знаю,
Но прошу, поверь словам простым.
Ведь я тебя покамест только называю
Дорогим товарищем моим.
 

Слова эти сочинил Роберт Рождественский, музыку написал Марк Фрадкин, а песню Виктор пел голосом молодого Кобзона.

Костюм для этой сцены у Тамары Совчи был что надо. Ей сшили ночную сорочку из тончайшего батиста, через который просвечивала вся красота молодого женского тела. Актриса стеснялась и просила, чтобы все мужчины, кроме оператора и режиссёра, покинули съёмочный павильон. Во время репетиции Тамара, лежа на спине, открыла глаза и с изумлением увидела на колосниках павильона около сорока любопытствующих мужиков. Всех выгнали. Два дня снимали эту сцену. На всякий случай Кимягаров сделал вариант безо всяких романтических обстоятельств – по-советски (ну, в том смысле, что в СССР секса нет).

Режиссёр, работая с нами над этой сценой, заметно нервничал и, обращаясь к ассистенту по имени Вали, просил:

– Вали, воды.

Ему приносили трёхлитровый графин, и Борис Алексеевич за раз выпивал его прямо из горла. Затем он вновь просил меня и Совчи сыграть всё от начала до конца. Брал в руки сценарий и, вооружившись секундомером, командовал:

– Начали.

Если у нас уходило на сцену на пять секунд больше, он говорил:

– Хорошо, но можно лучше.

В Москве меня ждала новость: я стал штатным актёром киностудии «Мосфильм». Пошёл в Театр киноактёра, знакомился с коллегами. Сокурсник Валерка Малышев, вернувшийся из Душанбе на две недели раньше меня, совсем уже освоился здесь и сказал, что мне надо бы «прописаться». Пока объяснял, как должно «прописаться», нас окружили актёры. Все в голос подтвердили Валеркины слова о том, что это – незыблемая традиция. Хорошо, что у меня при себе были деньги. Пошли в театральный буфет, и там Валерка обратился к буфетчице:

– Галочка, нам по чашечке «белого кофе».

«Прописался» в театре. Встретил ещё Николая Афанасьевича Крючкова, он меня обнял и поздравил.

Жил я теперь у Мельниковых. Мария Гавриловна потребовала, чтобы непременно расписались. Подали с Ирой заявление 14 октября. Так совпало, что в этот день со всех занимаемых постов был снят Никита Сергеевич Хрущёв. Мария Гавриловна устроила по этому поводу банкет.

Через неделю улетел в Будапешт на премьеру фильма «Так я пришёл». Как и в первый приезд, меня поселили в гостинице Royal. Собираясь на показ картины, я впервые в жизни надел смокинг и галстук-бабочку. Среди гостей, прибывших на премьеру, посол СССР в Венгрии и один из его сотрудников, мой приятель, Никита Дарчиев, а также режиссер Иштван Сабо, актёры Миклош Габор и Мари Тёрёчик, журналисты. Ждали главу венгерского правительства Яноша Кадара, но он не приехал. На сцену для представления картины мы поднялись вчетвером: режиссёр Миклош Янчо с супругой Мартой Месарош, мой партнёр по фильму Андраш Козак и я. После показа нас поздравляли, журналисты брали интервью. Во время фуршета я оказался рядом с Миклошем Габором. Переводчик Томаш помог нам пообщаться. Габор пригласил меня в театр – посмотреть на него в роли Гамлета. Я с радостью согласился, ведь у меня ещё было целых два дня в запасе. Весь фуршет мы проговорили о принце Датском.

Ноябрь. Снова в Душанбе. После пяти часов полёта я «среди покоя голубой и ласковой страны»[67]67
  Строка из стихотворения «Золото холодное луны…» из цикла «Персидские мотивы».


[Закрыть], как назвал этот край Сергей Есенин. Он высоко ценил восточную поэзию – Рудаки, Фирдоуси, Насими, Саади и, конечно же, Омара Хайяма.

 
Ты обойдён наградой? Позабудь.
Дни вереницей мчатся? Позабудь.
Небрежен ветер: в вечной Книге жизни
Мог и не той страницей шевельнуть[68]68
  Рубаи Омара Хайяма.


[Закрыть].
 

После озвучивания фильма «Мирное время» Борис Алексеевич Кимягаров подарил нам, русским артистам, восточную сказку – поездку в Бухару и Самарканд.

В Москву вернулся в начале декабря. Связка из двух дынь перекинута через плечо, в руках пара авосек, наполненных сокровищами восточного базара. Вся эта роскошная вкуснятина предназначалась для нашего с Ириной свадебного стола.

14 декабря. Свершилось! Это был день Декабрьского восстания. Ирина подружка, хохотушка и кокетка, Ольга Богородская окрестила нас «декабристами». Вспомнились слова поэта: «Я женат – и счастлив»[69]69
  Из письма А. С. Пушкина к П. А. Плетнёву от 24 февраля 1831 г.


[Закрыть].

Подходит к концу 1964 год… У меня своя семья. Окончен ВГИК. Я успел сыграть десять ролей в кино, из которых три – главные.

Так я пришёл.

28.02.2019

Переделкино