Текст книги "Алеманида. Грёзы о войне"

– Что ты такое говоришь? Агарес же говорил, что отправит тебя к матери.

– Отец отошлёт меня в Арташат при первой же опасности.

– Неужели в Парфию пути закрыты навсегда?

– Да, Шапур прижал отца к стенке. Ты же уедешь со мной? – наивный голосок Анаит сквозил надеждой. – Мы уедем на Родину матери!

– Моя маленькая птичка, – Эмрес засмеялся. – Наставник найдёт меня везде. Аттал и подавно. Я пошёл.

Он вскочил на коня и направился к основной колонне, которая по подсчетам Бельфора находилась ровно в центре Серой лиги. Наёмник терпеливо ждал, когда Анаит уйдёт. Она вышла из-под тополя с напряженным от раздумий лицом. Девушка накрылась куколем и направилась к тайному туннелю. Бельфор решил, что вернётся в крепость через центральные врата. В конце концов, он состоял на службе в качестве наёмника, и ему дозволялось многое.

Бельфор долго плутал в поисках лесной тропы. Через десяток стадиев лес расступился и юноша увидел гарнизон.

– Надо же! Какой длинный ход прокопали римляне.

До крепости оставалось не больше мили. Бельфор так погрузился в мысли, что не заметил, как его нагнал всадник. Он по привычке схватился за клинок, но тут же успокоился, едва рассмотрел необычного всадника. Одетый в синдон162162
  Синдон – льняная одежда, рубище.


[Закрыть], в седле находился столетний дед. Бельфора вмиг одолели догадки о личности старца. Но что-то не срасталось.

– Так и будешь на меня глазеть? – звонко произнёс старик.

– Вообще-то конь сам остановился возле меня.

– Конечно остановился! Родственную душу, видать, учуял. Ну-ка помоги старику спуститься.

Бельфор с трепетом взял старичка в сильные руки и опустил на землю. Тот почти ничего не весил: мышцы иссохли, скулы обтягивала смуглая, сморщенная кожа. Едва Бельфор взглянул старику в глаза, то понял, кто стоял перед ним. Воин поклонился почтенному слепцу и произнёс:

– Да благословят боги твою дорогу! Учитель Миргалим, рад встрече.

Старый перс не видел поклона, однако почувствовал движения собеседника. Лёгким движением руки Миргалим схватил бойца за подбородок.

– Мой юный друг, поручаю тебе ответственное задание: проводи меня до бурга. Ты уже знаешь, что не следует противиться просьбам и наказам старших. Проводи меня и этого прекрасного скакуна до римской твердыни, а если не желаешь – покажи дорогу.

Бельфор уставился на старика. С гладко выбритой головой, густой бородой и дрожащими руками Миргалим больше походил на юродивого или попрошайку, чем на наёмного убийцу с прославенным прошлым. Выглядел он так, будто ему миновала тысяча лет.

Миргалим не особо походил на перса. Они отличались коварным взглядом и хитрым сердцем, а в толпе их выдавал язык. Белоснежная борода Миргалима не вилась, как у персов, кольцами, а немигающий взгляд придавал его виду таинственность. Ослепнув из-за тяжёлой болезни, старец со своим отрешенным лицом теперь больше походил на халдея или колдуна-зороастра. Агарес часто нелестно отзывался о наставнике, хотя говаривал, что в том смешалась мудрость, чудаковатость и необычайная интуиция.

Не дожидаясь ответа, Миргалим взял Бельфора за плащ. Юноше ничего не оставалась, как покориться настойчивому старику. Он поправил уздечку и стащил поводья с коня. Маленький караван направился к северному гарнизону Арелата.

Старик еле-еле переставлял ноги, и Бельфор с трудом успокаивал себя, дабы не выплеснуть гнев на ровном месте. Он ненавидел медленную ходьбу, и доселе ему не приходилось пребывать в столь скучном обществе. Он впервые встретил Миргалима и уже сомневался, что это действительно был наставник Агареса. Наёмник представлял его сильным мужчиной с несокрушимым духом и волей, тренированным телом и закаленным умом. В итоге он увидел слепого попрошайку. По крайней мере, так ему показалось в минуту знакомства.

– А у вас, ребята, холодно. Согреешь кости старику?

Бельфор недовольно поджал губы и стащил замызганный сагион. Старик хитро улыбнулся и натянул плащ на себя. Юноша не понимал, как в Нарбоннской Галлии можно замерзнуть в десяти одежках.

– Отчего осёл прикидывается львом?

Бельфор сдвинул брови и вопросительно посмотрел на собеседника.

– Это утверждение?

Миргалим поглядывал на него незрячими глазами, словно считывал каждую его эмоцию.

– Лев – хищник, осёл – жертва, – ответил Бельфор. – Из-за изначального неравенства природы слабые подражают сильным, чтобы выжить

– Ну как, получается? Коли пытаешься обмануть меня, хотя бы не лги себе.

– Что? – Бельфор стиснул зубы. – О чём вообще речь?

– Видишь птиц? Кажется, всадники спугнули в перелеске скворцов.

Юноша не ответил. Он ускорил шаг, чтобы скорее оказаться в крепости и отвязаться от назойливого старика. Там он сбагрит Миргалима наставнику и дело с концом. Едва Бельфор подумал об этом, как в небе пронеслась стая птиц. Он проводил взглядом ворон и с подозрением взглянул на Миргалима.

– Хорошо быть птицей: волен лететь, куда пожелаешь, – сказал старик. – Если бы я был всесильным, то сделал бы себе крылья.

– М-м-м, как ты узнал про птиц? – с легкой оторопью произнёс Бельфор. – Наверное, молва не врёт про слепцов. У вас обострены иные чувства.

– Может обострены, а может и нет, – Миргалим развёл руками. – Слышал историю про птицу, которую обманул охотник?

– Нет, даже название слышу впервые.

– Ох, и чему вас учил Агарес? Не нужно иметь больших сил и умений, дабы отнять у человека жизнь, а учение всегда важно. Видимо, я плохо его воспитал, ежели из вас выжимали пот единственно кровопускания ради.

– Увы, долгие ночи мы проводим на римских заставах и убиваем людей пачками. Легионеры не слушают сказок и не рассказывают их нам. На войне другие понятия, и какая-то возвышенная философия ей не нужна. Мир изменился.

– Возраст у тебя сейчас такой, сынок. Через пяток годков скажешь, что мир остался прежним. Все вы до поры до времени бунтуете.

– Хорошо, – уступил Бельфор. – Расскажи мне про охотника.

– Это не сказка, а кельтская легенда. Я узнал о ней от помощника визиря, когда получил пост младшего стража в Зале голубых рыб.

– Кельтская? – переспросил Бельфор. – Ну валяй.

– В оные дни в лесу росло огромное дерево. Даже за тысячи локтей виднелась его раскидистая крона. Могучий ствол стремился в небеса, на ветвях гнездились птицы, животные укрывались под древом от зноя, из корней били ключи. Возле дерева находилось селение, где жили охотники и лесорубы…

– Знакомое начало. Правда, я слышал о карликах и великанах на краю леса.

– Вариантов много, я же укажу суть. Позволишь, я продолжу? Крона разрасталась всё сильнее и со временем тенью накрыла посевы жителей. Растениям не хватало света, они давали худой урожай. Лесорубы долго совещались с охотниками и решились свалить дерево. Охотники предлагали спилить только ветви, ведь дерево хранило весь лес и являлось источником жизни. Лесорубы же говорили, что ствол разросся до непостижимых размеров, его необходимо срубить, а на освободившееся место посадить саженец.

Они не сумели договориться. Тогда ночью лесорубы тайком отправились к древу жизни и попытались срубить его, но не смогли, ибо толщина ствола была столь велика, что не хватало лесорубов, а топоры тупились о прочную кору. Лесорубы признали правоту охотников и оставили глупую затею. Охотники же подрезали ветви, и посевы получили долгожданное тепло солнца.

Но недолго радовались жители. Птицы, что гнездились на ветвях, покинули лес, и гады ринулись на посевы. Звери же ушли глубже в лес, подальше от палящего зноя, и настал в племенах жестокий голод. Всем скопом боролись жители с ползучими гадами и победили их. Тогда жители договорились обрезать ветви в строго определённое время и охотиться в разумных пределах. Они приручили птиц и взяли под контроль источники вод. Корни древа с каждым годом всё сильнее врастали в землю, и одному лишь Всевышнему было под силу опрокинуть его.

– Слыхал я эту басню. А при чём тут птица, которая обманула охотника?

– Думаю, об этом поговорим в другой раз.

– Вот как? Ты забыл упомянуть про войну карликов и великанов, про великую бурю и потоп. Полагаю, теперь я могу рассказывать эту историю римлянам, перед тем как убить?

– Можешь. А язвить вы научились самостоятельно?

– Жизнь заставила. Ну и какова мораль?

– Дерево снова разрослось, сынок.

– Война в Галлии слишком мелкое событие, чтобы сравнивать его с обрезанием ветвей.

– Быстро соображаешь. Молодец. Это обычная прополка, мой юный друг, – заключил Миргалим. – Крону подрежут чуть позже.

– Боги, избавьте меня от старости, – прошептал Бельфор. – Я скорее упаду на меч, чем позволю телу и разуму докатиться до такого состояния.

– Знаешь, семь лет назад я отправил двух ребят из Аваним Афарот в Дамаск. Они до сих пор ждут своего часа.

– При чём тут ктесифонские наёмники в Дамаске? – у Бельфора голова шла кругом от быстрой смены тем. – Старик, с меня довольно. Мы пришли в гарнизон, и сейчас я провожу тебя к наставнику Агаресу.

– Как ты его назвал? Наставник? – Миргалим по-стариковски засмеялся. – Нет. Придёт время, я сам найду Агареса. Вы с ним сильно отличаетесь. Он уже нашёл всё, что хотел, но только не то, что искал. А ты по-прежнему ищешь и способен найти.

– Наставник старше, поэтому и нашёл.

– Ты не понял, мой мальчик. Агарес стремится к совершенству, но так и не уяснил, что оно заключается в вечном поиске себя. Что же делать, когда найдёшь? Вечное шествие питает нас, а остановка губит. Агарес – тщедушный юнец и далеко не мастер, коим вы его считаете. Однако в чём-то ему следует отдать должное. Отдохни, малец. Ведь всё равно не пойдёшь на пир в честь послов смерти. Смерть – часть бытия и также важна. Человек, окружённый теплом при холоде соратников, в иной жизни будет изнывать от жары. Помни об этом и спасёшься.

Бельфор уже побаивался проницательного старика. Он оставил перса возле крепостных врат, поклонился и ушёл восвояси. Юноша невольно восхитился старцем. Бельфор всегда пренебрежительно относился к пожилым и даже не рассчитывал дожить до седых волос. Для него старость была страшнее смерти, ибо она отнимала разум, а для наёмника нет ничего хуже, чем потеря собственного Я. Ныне же Бельфор узрел вековую мудрость.

Воин ускорил шаг и перешёл на бег. Он повернул за угол и извлёк меч, который сложил немало буйных голов. Фелану не стоило упрямиться и бахвалиться грандиозными способностями. Быть может, сейчас бы он не кормил червей. Бельфор вспомнил, что тело соратника кремировали, и с сожалением подумал про обделённых червях. В голове прозвенели слова Миргалима, загадка коих прояснилась.

– Почему осёл прикидывается львом. Откуда ты узнал, старик?

Бельфор потрогал эфес клинка и задумался. В отблесках стали на него смотрел отчеканенный символ его имени – лев с головой осла.

Глава IV Красная линия

I

Август – декабрь 313

День клонился к вечеру, бойцы слонялись по казарме. Прокл лежал на скамье и с тоской смотрел на первые звёзды. Стиракс увлёкся пошлой поэзией. Остальные побратимы собирали скудный скарб, который нажили за время существования казармы в Лутраки.

Эфиальт разглядывал щит Кустодиана, представляя на нём вместо лямбды дельту163163
  Знак «лямбда» – эмблема армии спартанцев, которую наносили на щиты.


[Закрыть]. В быту грек выглядел спокойным и уравновешенным человеком, но был иногда склонен к резким порывам, которые пугали окружающих. Вот и сейчас Эфиальт сорвался с места и двинулся к выходу с такой скоростью, что Эол164164
  Эол – бог ветров на плавучем острове Эолия, родине туч и туманов.


[Закрыть] мог вздохнуть с завистью.

– Ты куда? – бросил вслед Прокл.

Эфиальт обернулся, покачал головой и бегло объяснил жестами, что у него появились личные дела. Он давно хотел посетить богослужение христиан.

– Куда он пошёл? – спросил Стиракс у Прокла.

– Не знаю, куда его понесло на ночь глядя.

– Вы меня считаете за идиота вроде Кемнеби?

– Ты о чём?

– Ты прекрасно понял, что Эфиальт тебе сказал, но посчитал меня мелкой сошкой и не передал его сообщение. Вообще-то в минуты просветления я тоже его понимаю.

– Я не сказал тебе, потому что посчитал, что нам не стоит вмешиваться. Это его решение, и не нам его судить.

– Скажешь об этом Протею, когда он узнает, что в команду затесался святоша-христианин. Где вообще Протей?

Прокл обречённо вздохнул и посмотрел в сторону, в которой находилась вилла Адриана. Протей ушёл на рынок ранним утром и более в казарме не появлялся. Солнце спряталось за горизонтом. Утром они отправятся в Галлию и более не увидят заката Лутраки.

***

Протей тем временем взбирался по кипарису, вздрагивая от каждого шороха. Его воображение рисовало страшные картины. Голова норовила лопнуть от нервного напряжения, а руки вспоминали, как вслепую выхватить гладий. Протей вдруг с подозрением подумал:

– Какого Хорса Вениамин благодарил плеяду богов за встречу, ежели явился из Иудеи? У них же Сущий лишь один.

Подобное умозаключение сначала показалось фракийцу бредовым, однако по спине пробежал холодок. Протей знал, что в нынешний век не существовало людей преданнее христиан. Фракиец бесшумно двигался по проторенному пути, ожидая ловушку за каждым углом.

Он благополучно добрался до комнаты Вирсавии, не наткнувшись на засаду Элагабала и его шайки. Девушка лежала на кровати, смотря в потолок бесстрастным взглядом. Даже при слабом свечении луны Протей заметил блеск в её глазах. Вирсавия почувствовала присутствие человека в проходе и повернулась.

– Боже! Что ты тут делаешь? – девушка соскочила с места. – Я ведь сказала тебе не приходить!

– Напротив, ты умоляла о помощи, – вкрадчиво произнёс Протей. – Вениамин сказал, что Адриан заберёт тебя в Рим. Я не допущу, чтобы ты прислуживала старому брюзге.

– Я всю жизнь ему прислуживаю, Протей. Вениамин, значит, сказал? – она усмехнулась. – Маленький паршивец! Уверена, пока ты шёл сюда, за тобой следили.

– Пусть попробуют напасть. Прирежу на месте.

– Успокойся, Протей. Никого не надо резать.

– Адриан заберёт тебя, или это выдумки Вениамина?

Вирсавия насупилась и усадила Протея на кровать.

– Всё слишком запутанно. Цецилия убедила Адриана не уезжать в Рим. Несколько дней он клялся в вечной любви и преданности, но его раскаяния надолго не хватило. Он отплывает в Рим с Маврой. Всё бы ничего, да госпожа продаёт меня архонту Эфдиклу. Когда вы отбываете в Галлию?

– Завтра на рассвете. Всё готово, и Кустодиан не изменит решения. Им движет фанатичная решимость, которую неспособен объяснить даже Прокл.

– Мне казалось, Прокл может найти ответы на любые вопросы, – грустно отозвалась Вирсавия. – Так значит всё? Это конец?

– Я заберу тебя с собой, – выпалил Протей

Мгновение Вирсавия не понимала, о чём речь. Наконец она так громко засмеялась, что по её щекам побежали слезы. Протей смотрел на неё и не разумел, впала ли она в безумие или истерику?

– Заберёшь? За пазуху спрячешь?

– Судно торговое. К легионерам, плывущим в Арелат, будет слишком много вопросов, посему мы едем как купцы. Кустодиан ведь служит Константину, хоть и находится на территории Лициния.

– Какая разница, кому служить? – Вирсавия толкнула Протея. – Сегодня правит один, завтра – другой. Сидели бы на месте ровно. Без вас там не справятся?

– Филипп сказал, что ныне варвары весьма сильны. Ежели с ними не совладать, империя рухнет под их настойчивым натиском. Мы находимся в Лутраки, на отшибе империи, Вирсавия. Когда грянет гром, ветер домчится и сюда, – Протей погладил её по щеке. – Думаешь, здесь ты в безопасности? Неправда! В безопасности ты будешь только со мной.

– Ты так же далёк от ораторского искусства, как Борей от нумидийцев165165
  Боре́й – в греческой мифологии олицетворение северного бурного ветра.


[Закрыть].

– Завтра на восходе ты взойдёшь на корабль вместе со мной, – шикнул Протей. – Кустодиан взял два десятка тессер166166
  Тессер – билет для входа на различные представления, либо билет для проезда на корабле.


[Закрыть] – это чуть больше, чем того требуется. Посидишь в трюме, а в открытом море поднимешься наверх. Все просто. Никаких трудностей.

– А как же Кустодиан и Агесилай?

– Агесилай отправляется в Аргос на следующей неделе, а Кустодиан, конечно же, будет против такого расклада. Что с того? Думаешь, Адриан поддержит твое решение? Хочешь, спросим у него? Раз ты против, увезу тебя силой, как бы ты не противилась. Будь я безумцем, убил бы всех, сжёг проклятую усадьбу и забрал бы тебя. Но ты значишь для меня слишком много, Вирсавия. И я слишком тебя уважаю, чтобы лишать выбора

Протей заключил её в крепкие объятия. Вирсавия взобралась ему на колени и положила голову на плечо. Иногда она не понимала, чего Протей желал, ибо его прихоти менялись так же быстро, как и погода в Геллеспонте. Вирсавия не знала, как убедить возлюбленного в опасности его затеи. Обычно она покорялась ему, но сейчас боялась доверить собственную судьбу.

В коридоре послышались шаги и отзвуки тихого разговора. Вирсавия приставила палец к губам, Протей напряг слух. Он отчетливо слышал шаги нескольких пар ног. Фракиец твёрдо решил, что не уйдёт, пока не решит все проблемы. Сейчас он не боялся даже Адриана с Цецилией.

Шаги приблизились, и спустя миг в дверном проеме комнаты появился Вениамин с подсвечником в руке. С серьёзным видом он вошёл в комнату и встал напротив кровати. Вениамин подозрительно покосился на Протея, словно не замечая возле него родную сестру.

– Он здесь! – произнёс мальчик.

Следом за Вениамином в комнату вошли Кезон и Элагабал. Конюх нервно сжимал гладий, а Кезон нежно потирал рукоятку кинжала. Вениамин молча отошел за широкую спину Элагабала и больше не высовывался. Протей впервые попал в такую нелепую ситуацию. Руки покалывало, и храбрости это никоим образом не добавляло. Протей молча поднялся на ноги и загородил Вирсавию. Он осмотрел неправильно заточенный гладий конюха и клинок Кезона, выкованный, вероятно, из олова.

– Вениамин! – возмущённо крикнула Вирсавия. – Ты что делаешь? Проклятый Иуда Искариот!

– Нет! – крикнул мальчик из-за спин товарищей. – Это ты Иуда! Его убьют, а тебя высекут. Он сдохнет после порки Элагабала, и я только обрадуюсь.

– Вам я вскрою глотки, а маленькому лжецу выпущу кишки, – резко вставил Протей.

Его фраза не разрядила обстановку и не лишила смелости вооружённых конюхов. Казалось, прошла целая вечность, пока они оценивающе смотрели друг на друга. Фракиец терпеливо ожидал нападения, но недруги медлили, беспокойно пожимая рукоятки.

Кезон плотнее сомкнул ладонь на рукояти и вышел вперёд. Вирсавия схватила Протея за плечо, что послужило невольным сигналом Элагабалу. Ревность ударила его сильнее молота. Коренастый конюх почувствовал такой прилив титанических сил, будто ощущал за спиной дыхание самого Кроноса167167
  Кро́нос, Крон – в древнегреческой мифологии – верховное божество, по иному мнению, титан, младший сын первого бога Урана (неба) и богини-демиурга Геи (земли). Отец трех главных олимпийских богов: Зевса, Посейдона и Аида.


[Закрыть]. В глазах Элагабала мелькнула злоба.

С воплем он бросился на Протея и пару раз неумело замахнулся клинком. Протей толкнул Вирсавию на кровать и увернулся от выпада. Оружие конюху только мешало. Таящаяся в его руках колоссальная сила могла переломить Протея, точно соломинку, но пун посчитал, что быстрее справится клинком.

Протей схватил нападавшего за руку и нанёс мощный удар по его локтю. Послышался треск ломаемой кости. Элагабал вскрикнул и схватился за травмированную руку. Протей выхватил гладий и рукоятью меча ударил конюху в шею. Тот рухнул на пол и более не шевелился.

Кезон стоял с раскрытым от удивления ртом. Протей воспользовался моментом и ленивым взмахом выбил кинжал из его рук. Вениамин изумленно смотрел на происходящее и не понимал, как такое вообще могло случиться?

Обомлевшие заговорщики переводили взгляд с гладия в руках Протея на такой же клинок у него на поясе. Фракиец дернулся, имитируя нападение, и Кезон от испуга отпрянул назад, споткнувшись о Вениамина. Они неуклюже упали и задрыгали ногами, напоминая Лернейскую гидру, умирающую после встречи с Гераклом. Протею стало стыдно за то, что он воспользовался силой против таких слабых соперников. Лучше бы они потыкали клинками, припугнули его и ушли восвояси. Фракиец оправдывал свою агрессию самообороной.

Вирсавия подошла к распластавшемуся Элагабалу и потрогала его лоб. Протей прикинул, что по неосторожности мог сломать парню шею. Тогда Кустодиану придётся туго.

– Он жив? – испуганно спросил Вениамин.

– Одним конюхом больше, одним меньше. Цецилия найдёт другого, – хладнокровно ответил Протей. – В Лутраки каждый день привозят рабов со всех концов империи. Неужели потеря конюха для госпожи столь неразрешимая задача? Что же делать с вами? Я не имею ни права, ни привилегий убивать безоружных людей, тем паче вы не сделали мне никакого зла.

– Да? Тогда какого Гермеса ты убил Элагабала? Что он тебе сделал? – Кезон указал перстом на безжизненное тело.

– О боги, откуда взялся сей глупец? – прошептал Протей и вспомнил слова Кустодиана. – Архонты сначала принимают дьявольски изощрённые законы, а потом жалуются, что народ их не соблюдает. Мол, хотели же сделать как лучше! Вы сами на меня обрушились, а теперь спрашиваете, с какой стати я настолько беспощаден? Забирайте его и проваливайте! – Протей швырнул гладий Элагабала на пол. – И если госпожа услышит хоть словечко о случившемся, клянусь Зевсом – я вас изрублю в куски.

– Вы так нашумели, что, наверное, подняли на уши половину дома! – тяжело дыша, произнесла Вирсавия. – Быстрее, несите его к лекарю.

Кезон попытался поднять здоровенную тушу Элагабала. Вениамин понаблюдал за мучениями соратника, но всё же соизволил помочь. Вирсавия пошла было с ними, но Протей не отпустил её. Целую вечность она бродила из одного угла комнаты в другой, взглядом метая молнии. Даже при тусклом свете двух свечей Протей видел её неприкрытый гнев. Время близилось к рассвету, а Вирсавия так и не сподобилась сделать хоть какие-то выводы.

– Ты глуп и безумен, Протей.

– Они напали на меня. А Вениамин продал тебя, словно козу. Ты точно ему родная сестра?

– Это конюхи! – Вирсавия ударила себя по бедрам и обхватила голову. – Они не тренируют тело день и ночь. Им нет дела до великих сражений! Их волнуют вещи приземлённые, Протей! Накормлен ли хозяйский конь и начищена ли его сбруя.

– И как же ты хотела, чтобы с честью я вышел из этой истории? – в груди фракийца нарастало негодование. – Они всё продумали, обманом затащили меня на виллу, хотели убить, а ты ещё их защищаешь! Сейчас в тебе говорит не голос логики, а женское сердце. Им стоило меня одурачить и избить, и тогда бы ты жалела уже не Элагабала.

– Ты воин! Тебя же учат не только войне, но и дипломатии.

Протей ухмыльнулся и приложил руку к горячему лбу.

– Какие громкие слова! Ошибаешься. Нас учат как бы побыстрее прибить человека. Мы не гладиаторы, коими нас считает целый город.

Вирсавия с сомнением взглянула на него и фыркнула, скрестив руки на груди.

– Да ты же ничего не знаешь! – зашипел он. – Целыми днями поливаешь цветы, покупаешь вино на рынке и милуешься с рабами типа Элагабала. Ты можешь заниматься чем угодно и когда угодно лишь по одной-единственной причине: в гнилой тетрархии существуют люди, благодаря которым жизнь не меняется из года в год. Люди вроде меня, Эфиальта и Кустодиана.

– Вроде тебя? – Вирсавия засмеялась. – Жизнь, говоришь? Действительно, всю жизнь я покупала для госпожи фрукты, не встречая никаких препятствий. Кроме рабского ошейника. Думаешь, затянувшийся мир в Греции – твоя заслуга? Ты всего лишь размахивал палкой и грезил о больших победах. Считаешь себя искупавшимся в Стиксе? Думаешь, воочию видел Ахерон168168
  Ахеро́н (др.-греч. Ἀχέρων) – одна из пяти рек, протекающих в подземном царстве Аида (другие четыре: Лета, Стикс, Коцит и Флегетон).


[Закрыть]? Да ты на войне ни разу не был!

Протей впервые слышал такие смелые высказывания из уст Вирсавии. Ещё никто не отпускал столько колких слов в его сторону с гордо поднятой головой. Протей терпеливо сносил оскорбления. Сейчас его волновали другие вещи. Скоро рассвет, а он ещё даже не побывал в казарме. Фракиец не знал, как успокоить Вирсавию.

– Право же, я не понимаю, чем провинился. Я защищал себя и твою честь. Если обидел тебя словом, прости.

Протей впервые в жизни попросил прощения. Он воспринимал слова извинения или благодарности как выражение слабости. Сейчас Протей не чувствовал себя виноватым, однако ситуация повернулась так, что он остался крайним, несмотря на то, что не был причастен к интригам на вилле.

Вирсавия томно поднялась с кровати и встала подле окна. Протей подошел к ней и обнял за талию. Вирсавия вырвалась и наградила его злым взглядом. Юноша почувствовал напряжённое тело испуганной девушки и её тяжёлое дыхание.

Она не понимала ни его, ни себя. Долгие месяцы рабыня искала ответ на наболевший вопрос: чем он пришёлся ей по нраву? Вирсавия отчетливо видела, что сущность Протея до краев наполняет жестокость. Она не замечала в нем зачатков добра или милосердия.

Протей шёл на уступки лишь в моменты её огорчений. Вирсавия ощущала исходящую от него тьму, которая частично поглотила и её душу. Стоило ей однажды соприкоснуться с туманной стороной Протея, как пути назад были отрезаны. Вирсавия пока не понимала, где искать белые пятна в беспросветном мраке души Протея.

– Нам нужно идти, – прошептал Протей. – Твой брат уже пошёл к Цецилии. Его язык далёк от честности и правды так же, как Борей от нумидийцев. Тебе более нельзя здесь оставаться, Вирсавия.

Она повернулась к нему и позволила обнять. Протей видел её глаза, наполненные слезами.

– Ты страшный человек. От тебя надо бежать без оглядки.

– Так беги.

– Не могу. Страх сковал моё тело.

– Твоими чувствами движет страх?

– Не знаю. Сейчас я уже ничего не знаю. Твои поступки пугают меня. Даже помощь твоя выглядит свирепо.

Всей душой Вирсавия стремилась к бегству из ненавистного места, но только не с Протеем. Она воздавала хвалу Богу за подаренный вечер, который разверз ей очи. Вирсавия поняла, что не любит Протея, однако теперь он единственный мог вытащить её из этой дыры. Она отправится в Галлию, а после будет решать проблемы по мере наступления. Вирсавия видела в Протее закоренелого язычника, для которого Божье слово было лишь философским излишеством. Сбежать от него она ещё успеет.

– Утром тебя засекут до смерти, – настаивал фракиец. – Знай, братец приукрасит ночное побоище и выставит тебя в дурном свете. На сей раз госпожа не окажет милости. Тебе нужно бежать!

– Может, тебе стоит поговорить с Кустодианом?

– Нет времени. Я побегу в казарму, а ты собери пожитки и иди в гавань.

– Да, Протей, наверное, ты прав.

– Ты меня любишь, Вирсавия?

– Да, – солгала девушка. – У нас ещё будет время поговорить. Беги. Скоро рассвет.

Протей поцеловал девушку и, окрылённый, покинул комнату. Вирсавия вытерла ладонью влажное пятно на щеке и снова заплакала. Сейчас она бы очень хотела оказаться на месте Мавры.

На востоке Ионического моря очередной августовский день начался с тумана. Солнечный диск уже неделю прятался за тучами. А бриз с берегов Диоскуриады усиливался до свежего потока ветра, который предвещал вечернюю бурю.

Этим дождливым утром гавань Лутраки покинули три торговых судна. От усилившегося ветра паруса вздулись и понесли один из кораблей прямиком в Сиракузы. Прочие суда направились в Рим, дабы потом легионеры пешим ходом дошли до Виндобоны.

Протей зачарованно смотрел в море. Кемнеби стоял в нескольких шагах от него, время от времени кидая на фракийца взгляды, полные ненависти. Стиракс, Кеннет и Анион играли в кости, изредка препираясь из-за плутовства первого. Эфиальт в одиночестве сидел в другой части корабля и расчесывал волосы. На палубе не хватало лишь Кемаля и Прокла.

Грек прятался в трюме по понятным причинам: он запомнил своё последнее пребывание на триремах на всю оставшуюся жизнь. Прокл сказал, что проведёт плавание в трюме, натачивая меч и обучая Кеннета латыни.

Пун Кемаль перемещался по кораблю. Если его не было на палубе и в трюме, значит, он ошивался за рубкой, где перебирал фигурки Ваала и Астарты. По неразговорчивости Кемаль слыл вторым после Эфиальта в отряде. Он неплохо владел эллинским, но по необъяснимым причинам редко пользовался этим даром природы, предпочитая держать язык за зубами. Кемаль говорил единственно по необходимости.

Пикт Кеннет также мало пользовался языком для переговоров. Он живо изъяснялся с Анионом на беглом шотландском диалекте и знавал пару крепких выражений на вульгарной латыни. В остальных случаях Кеннет доносил мысль с помощью топора и большого двуручного бастарда. Галл Анион, благодаря занятиям Прокла, освоил азы греческого и уже чётко выражал мысли короткими греко-латинскими фразами.

В отряде не было принято трепаться попусту, поэтому молчание на корабле переносилось легко. Лишь весёлый и болтливый Стиракс чувствовал себя не в своей тарелке. Обычно его бесконечные монологи терпел Прокл, однако теперь он затаился в трюме, лишь изредка высовывая нос на палубу.

Былая уверенность бойцов отряда гоплитов испарилась, как утренняя роса. Пока они твёрдо стояли на песке, зарываясь в него пальцами под обжигающим взглядом Агесилая, то ощущали себя непобедимыми стальными монстрами, подобно Гефесту или Ахиллесу. Но на море бойцы чувствовали неуверенность, ибо водная стихия не приходилась им ни отцом, ни братом. Под шум волн ученики терпеливо ожидали окончания плавания. Бойцы надеялись, что при попутном ветре они уже через шесть-семь дней увидят очертания Сицилии.

Торговое судно прямым курсом двигалось на Сиракузы. Там должен был произойти обмен амфор вина и оливкового масла на зерно и кумин. После чего захудалую посудину ожидал путь в Мессану – за новыми амфорами с вином и маслом. Члены экипажа, коими в частности являлись киликийцы, суетились и на исковерканной латыни сетовали на гостей.

Новоиспечённый трибун третьей когорты и префект каструма Кустодиан бродил от одного борта к другому. Он высматривал свою судьбу в бездонной синеве моря и горизонта, молился богам и просил заступничества у предков.

После расставания с Агесилаем ученики не услышали от Кустодиана ни единого словечка. Да и само прощание сложно назвать таковым: Агесилай с Кустодианом крепко пожали руки, кивнули и разошлись. Агесилай сменил тунику ланисты на хитон и отправился в Аргос.

На протяжении многих лет бойцы считали ветерана-гоплита чудовищем, сыном Аида и братом Таната – так сильно они его ненавидели, ибо перенесённые тяготы до сих пор отзывались болью в теле. Однако едва настала пора сесть на разных коней, как многие сироты Кустодиана пустили скупую слезу. Протей некоторое время даже не понимал, почему в Лутраки их называли сиротами, а Кустодиана отцом, ежели с ними нянчился Агесилай?

Протей умудрился провести девушку на борт, минуя зоркого наставника и пронырливого Туллия – владельца торгового судна и давнего друга Адриана. Безалаберность фракийца могла дорого обойтись Кустодиану. Протею повезло, что Гней Туллий не заглядывал в трюм киликийцев, что уничтожило бы безукоризненную репутацию спартанца.

На корабле только Прокл доподлинно знал о выходке Протея. Грек не представлял, как они будут прятать Вирсавию всё плавание. Остальные гвардейцы молчали, когда видели девушку с лицом, пожелтевшим от морской качки. Они догадывались о происходящем, но не интересовались подробностями у Протея или Прокла.