Текст книги "Алеманида. Грёзы о войне"

С северо-востока донеслась беглая ругань на алеманнском. Кустодиан жестом приказал ученикам оставаться на местах. Страх нарастал по мере приближения стука копыт. Из-за соседнего пригорка показался всадник, следом за которым вылетело ещё с десяток кавалеристов. Лошади совершили круг и остановились. Один из всадников выпустил огненную стрелу и что-то угрожающе крикнул.

Всего за пару минут галльские кавалеристы окружили отряд со всех сторон. Кустодиан по шлемам определил, что некоторые из них были сарматами.

Невозмутимое лицо спартанца настораживало и варваров, и учеников. Он знал, что на их пути выросла та самая галльская разведка, от которой не укрывалась ни одна ала эквитов. Она отличалась особой выносливостью коней и дерзостью солдат.

Кустодиан прикинул, что с галльскими разведчиками можно договориться, если вести себя учтиво. Или попробовать внаглую вырваться и сбежать, если ситуация станет безнадёжной. Он уже бывал в подобных передрягах. Римляне обычно нарывались на неприятности после речей о величии Рима и неполноценности остальных народов. Спартанец же родился в самом прагматичном государстве из когда-либо существовавших и не собирался повторять ошибок римлян. Любого соперника он воспринимал как равного себе.

Один из галльских кавалеристов поднял руку и вышел вперёд. Он снял наголовник и представился:

– Меня зовут Артур. Я начальник гарнизона под наместничеством Харольда из Лондониума.

Кустодиан кивком указал, чтобы все спешились. Он слез с коня, Артур вместе с сопровождающими последовал его примеру. Граннукс крутил головой, точно филин, и дёргал глазом.

– Видимо, ты ставленник Аттала? – поинтересовался Кустодиан и оглядел присутствующих. – Я ожидал увидеть ктесифонского следопыта.

– Ему помешали неотложные дела, – ответил Артур.

К Артуру и его небольшому отряду присоединились новые всадники. Кустодиан понимал, что силы неравны. Пешие бойцы держали мечи, и только у одного в руках был лук с вложенной тетивой. Всадники же вооружились луками, которые крепились к седлам в ожидании сигнала.

В голове Кустодиана за пару секунд пронеслись мысли, что против галлов не помогут ни умения Эфиальта и Протея, ни бронированный таран в лице Аниона, ни стрелы Стиракса. Он осознавал, что его ночная вылазка выглядела опрометчивым поступком зазнавшегося центуриона, а не обдуманным действием трибуна и префекта каструма.

– Умеет Филипп уговаривать, – пробормотал Кустодиан. – Помоги мне, Афина. Я обязан выжить, чтобы прирезать проклятого Македонца.

– Агарес предупредил меня, что ночью на тропе появятся римляне, – выговорил Артур. – Очередные разведчики, коих в вашем гарнизоне и Массилии не досчитались уже тысяч пять. Но не бойтесь, мне велено доставить вас в Арелат.

– Неужели живыми? – поинтересовался Прокл. – Откуда столько привилегий?

– Агарес желает видеть вас в полном здравии. А что до тебя, – Артур взглянул на Граннукса. – Золото и коня ты получил. Мы в расчёте.

Проводник внезапно заинтересовался лямками на седле. Кустодиан подозревал это с самого начала, но быстротечность событий не позволила ему вмешаться. Спартанец рискнул и проиграл.

– Говоришь, легат Эпихарид подарил тебе коня? – спросил Прокл.

Граннукс неожиданно обрел смелость и дар речи:

– Кругом следопыты. Почему бы и мне не податься туда? Я продаю услуги за сестерции, – он потер пальцами. – К чему мне пустые благодарности, если на них не купить даже чарку фалернского? Легаты разве чисты на руку? Да все они продажные твари!

– И какой легат самый продажный? – поинтересовался Кустодиан.

– Привяжи к кресту любого, – вмешался Артур, – не прогадаешь. Кустодиан, ты и в самом деле таков, как о тебе говорят. У тебя горит задница, а ты всё пытаешься найти справедливость.

Трибун проигнорировал слова наместника. Он взобрался на коня и приказал это сделать гоплитам, кивнув в сторону Артура. Прокл смутился, увидев молчаливое повиновение спартанца варварам, однако надежда на спасение ещё теплилась в нем. Ему казалось, что наставник найдёт способ выбраться даже из безвыходной ситуации.

Кустодиан подсчитывал оппонентов, количество которых превышало их раза в три, и пытался предугадать последствия. Анион с ненавистью разглядывал врагов, Кеннет уже держал рукоятку меча в ожидании приказа наставника, пальцы Стиракса медленно направлялись к колчану со стрелами.

Спартанец понимал, что нельзя медлить, ибо галлы уже засуетились и потянулись к оружию. Он посмотрел на Эфиальта, легонько кивнув в сторону Граннукса, а Стираксу указал на наместника. Эфиальт выронил из рукавов припрятанные ножи и с соколиной скоростью швырнул один в затылок Граннуксу, другой – в лучника с натянутой тетивой. Стиракс пустил стрелу в грудь Артуру и успел устранить двух пеших галлов.

– К крепости! – крикнул Кустодиан. – Щиты на спину!

Гоплиты все как один совершили одно отработанное движение, прикрыв тыл круглыми щитами. Лошади суматошно разворачивались, получая уколы копий и редких стрел алеманнов, коим было трудно стрелять из-за сгрудившихся людей Артура. Эфиальт же с поразительной скоростью разбрасывал ножи, отправляя конных лучников на пир Вотана в Вальхаллу. Алеманны наблюдали за бессилием друг друга и отступлением римлян. Прокл возглавил движение, увлекая за собой Кемаля с Протеем. Фракиец не сумел проявить героизм. Подобного случая он ждал всю жизнь, но волнение и испуг оказались сильнее.

– Нам не выйти! – орал Стиракс. – В клочья изрубят!

Пехотинцы арканом стащили Аниона с лошади и набросились на него с короткими копьями и дротиками. Они не знали, что на земле галл становился только сильнее, превращаясь в Атланта183183
  А́тлас или Атла́нт (др.-греч. Ἄτλας, в родительном падеже Ἄτλαντος) – в древнегреческой мифологии могучий титан, держащий на плечах небесный свод.


[Закрыть]. Кеннет поспешил на помощь побратиму, забыв о приказе наставника. Пикт загородил Аниона, которого алеманны опутали, точно мухи быка. Кустодиан ругнулся и приказал Проклу с Протеем и остальным гоплитам прикрыть тыл двух громил.

– Всем спешиться! – кричал трибун. – Становись в фалангу!

– Они нас закроют! – сказал Стиракс. – Надо было бежать.

– Выстоим, – ответил Прокл. – Лошади без наскока не пройдут щиты. Наверное.

После команды Кустодиана гоплиты начали отступать назад, к узкой тропе. Галлы подбирались к монолиту, не зная, с какой стороны атаковать. Щиты гоплитов защищали от стрел и дротиков, а короткое расстояние не позволяло кавалеристам опрокинуть редут. Стиракс провоцировал вражескую кавалерию, выпуская стрелы одну за другой.

Алеманны выглядели до боли беспомощно, и только чувство стыда и зов предков отрезвили их. Среди солдат нашёлся лидер, который на беглом гельветском диалекте выстроил бойцов в некое подобие порядка. По сигналу кольцо сомкнулось, и первая волна хлынула на римскую черепаху. Анион толкал щит и отбивался топором, Кеннет с Кемнеби кололи врагов по ногам. Протей же вообразил себя Ахиллесом, позволяя вольности и нарушая строй. Лошади и люди падали подле фракийца, точно скошенные колосья. Кавалеристы отступали и возвращались, не разумея, как одолеть, казалось бы, незначительное препятствие.

Силы алеманнов таяли, а ситуация не менялась. После сигнала горна оставшиеся всадники и пехотинцы убрались восвояси.

– Пока есть такая возможность, надо бежать без оглядки, – сказал Гунн.

Кустодиан утвердительно кивнул. Стиракс принялся собирать разбредшихся коней, Кеннет добивал выживших. Эфиальт с полузакрытыми глазами мычал молитву и собирал клинки, кои у него закончились. Протей праздно смотрел вслед убегающим галлам и прислушивался к звуку горна алеманнских разведчиков. Едва стоны добиваемых умолкли, с северо-востока послышался стук копыт.

– Седлайте коней! – крикнул Кустодиан. – Берите, что придётся, и уходим!

Гоплиты вскочили на лошадей: Прокл прыгнул к Протею, Кемнеби залез к Стираксу, Анион потеснил Эфиальта, а Кеннет разделил разбитое седло с Кемалем. Только наставнику лошадь досталась единолично. Кустодиан понимал, что лошади изранены и попросту не дотащат на хребте взрослых мужчин, но выбор был невелик.

– Быстрее! – крикнул Протей. – Поторопитесь, иначе Аид придёт за нами уже в ближайшее время!

Из-за холма выскочила горстка алеманнских всадников. Их прыткие кони на глазах сокращали расстояние до отступающего отряда римлян.

– Раз, два, три, четыре, пять… сколько у Агареса человек? – спросил Стиракс. – Здесь с десяток.

– Это может быть Калваг, – произнёс Кустодиан. – Сути это не меняет.

Он ощутил собственную трусость и нелепость ситуации, однако трезвый ум удерживал его от фатального решения. Кустодиан понимал, что действия Агареса не отличались честностью. Грек как никто другой знал, что порядочность в военное время редко приносит людям пользу, посему решил не искушать судьбу.

Гоплиты вернулись к болотистой тропе Граннукса, увязнув в ней, как и в первый раз. С каждым шагом преследователи приближались, внушая Стираксу с Кемнеби беспокойство, ибо их подбитая лошадь замыкала колонну. Гунн уже видел твёрдую землю, предвкушая спасение. Едва они выбрались из низины, свист стрелы и крик Кемнеби вернули Стиракса к реальности. От боли египтянин ослабил хватку и с размаху рухнул оземь, сломав древко копья. Кемнеби в конвульсиях хватал ртом воздух и пытался вернуть сбившееся дыхание.

Стиракс вернулся к упавшему товарищу. Египтянин чуть оклемался и, хромая, вприпрыжку добрался до Гунна. Кемнеби приобнял побратима и взобрался в седло. Гунн галопом отправился за товарищами, которые не заметили пропажи.

Свора алеманнов неотступно приближались к Стираксу, нагнетая ужас. Страх Гунна передался лошади: раненое животное почувствовало небывалый прилив сил. Стиракс уже видел силуэт Кеннета, что возродило его волю к жизни. Конь мчался, точно пегас, но и уже не мог обогнать ветер и стрелы.

Вторая пущенная стрела прошила насквозь подмышку Кемнеби и зацепила Стиракса. Египтянин громко вскрикнул и бессильно свалился. Гунн удержался в седле. Он развернул коня и увидел корчащегося на земле побратима. Стиракс нервно соображал, как поступить, ведь алеманны уже подбирались к Кемнеби.

– Скачи в крепость! – орал тот. – Убирайся!

Без лишних слов Стиракс кивнул и бросился вдогонку за Кемалем.

Кемнеби поднялся на колени и взглянул на стрелу, торчащую из ключицы.

– Вот так попал в переделку!

Он схватил древко и резким движением сломал наконечник. От сильной боли Кемнеби взвыл и завалился на бок. Один из всадников алеманнов спрыгнул на землю, подошёл к раненому бойцу и произнёс:

– По всему видать это первые царапины на твоём розовом тельце. Не трогай стрелу, глупец, – сдохнешь от обескровливания.

Кемнеби повиновался, не желая снова испытывать боль. Он посмотрел в надменные глаза предводителя разведчиков и бегло изучил кавалеристов. Внимание Кемнеби привлёк долговязый мужчина, державший в руках костяной лук. Почему-то в предсмертную минуту египтянин подумал об искусных руках лучника, а не о безумной попытке вступить в последний бой.

– На что надеялся Кустодиан? Лимес хотел прорвать? Пять или пятьсот человек – какая разница? От меня ничто не уйдёт незамеченным. Годы летят, видать, голова покрывается трухой у вашего Эксакустодианоса. Он даже не пересмотрел ошибки прошлого. Ах, Кустодиан, какое отчаяние! Ныне фаланга и лобовая атака не работают.

– Проклятые варвары! – прошипел Кемнеби. – Вы не умеете воевать в открытом поле!

– Я настолько же варвар, насколько ты римлянин, – произнёс Агарес. – Ты с Ктесифона? Я с полуслова чувствую выговор александрийских парфян. Или тьма обманывает мои глаза? Возможно, ты с иного берега Внутреннего моря. Это больше похоже на правду.

– Ты Агарес?

– Перед смертью тебе стало интересно имя человека, в чьих руках находится твоя жизнь? Когда окажешься в Обители лжи, скажи мертвецам, что их чертоги пополнил Агарес.

Кемнеби почувствовал дрожь в теле и холод в ногах. Он подумал, что виной всему две раны, но никак не страх перед собеседником. Голос Агареса звучал тихо, но отчётливо. Кемнеби подумал о том, что Кустодиан воспитывал их долгие годы, но так и не узнал личной трагедии каждого. Агарес же будто бы проникся его бедами. Кемнеби показалось, что наёмник знает его уже очень давно.

Фигура Агареса выглядела величественно и одиозно, внушая трепет. Кемнеби не хотел перечить сопернику и вступать с ним в спор, ибо один лишь его пронизывающий голос напрочь лишал сил и желания сопротивляться. Египтянин ощущал необъяснимый страх перед этим человеком.

– Ты любишь жизнь?

– Да, – твердо ответил Кемнеби.

– Тогда ты изначально попал не в тот лагерь.

В руке Агареса оказался кинжал. Перс занёс его над Кемнеби и оглушил рукояткой.

Глава V Кровавый орел

I

Октябрь 313 – февраль 314

Весь месяц галльская кавалерия совершала набеги на вражеские племена в попытке вынудить римского префекта объявить войну. Солдаты использовали две тактики: либо полностью вырезали поселения, посмевшие отказать конунгу, либо нагоняли страх, заставляя задуматься о последствиях. Конунг рассчитывал, что племена, отказавшие ему в поддержке, бросятся к ногам Рима с мольбами о помощи.

В те тягостные дни десятки племен испытали мощь тяжёлой руки старшего сына Матайеса. По всей Нарбоннской Галлии поднялся плач. Обесчещенные жёны склонялись над убитыми мужьями, старики и дети погибали от голода и холода. Свою жестокость Аттал оправдывал призывами: «Вернём наши корни!» и «Независимость от латинян!». Он понимал, что для долгого мира необходимо готовиться к повальной войне, чем он и занимался последние два года.

Аттал объединил больше четырёх сотен племён, а на непокорство прочих откланялся. Спустя время своевольные вожди осознали ошибки прошлого, когда подвластные им селения запылали, словно факелы на поминках. Вожди ринулись к Аталлу с извинениями и увещеваниями, но было уже поздно.

Мелких конунгов хитрый Аттал отвергал, а вождей с серьёзным войсковым тылом умасливал и угощал пивом. Прощение получали лишь удельные вожди, бросившие в горнило войны все ресурсы до последней монеты.

Как бы конунг не радовался усилению войска, изворотливость Ирманда его угнетала. Он знал, что брат имел огромное влияние в Галлии, посему мог препятствовать шествию алеманнов на юг. Пока Ирманд молчал, Аттал решил загнать его в угол. Исполнение пророчества Калиматара стало причиной обычной войны за сферу влияний. В скором времени бесплодные попытки конунга были вознаграждены.

К северным вратам цитадели прибыл вооружённый отряд галлов, возглавляемый Калвагом. Его изрядно потрепали: на заплетённой бороде виднелись обгорелые волоски, лицо украшали свежие порезы, полуприкрытые глаза слезились от кровоподтеков. Руки сжимали поводья в попытке скрыть дрожь.

Навстречу отряду вышел Харольд, равнодушно осмотрев хмурые лица. Он заметил, что кавалерия значительно поредела. Уцелевшие бойцы шатались, как иберийские барды после попойки. Харольд с сожалением понял, что тысяча человек, покинувшая крепость, уменьшилась на две трети. Замыкали колонну Мардоний с Эмресом.

Едва они приблизились, как Харольд гаркнул:

– Вы нашли Ирманда?

Мардоний спешился и взял коня за поводья.

– Нашли. Но не знаю, что и думать. Либо Калваг ошибся десять раз, либо девять из них намеренно водил нас за нос. Если бы мы работали в паре с Эмресом, то давно бы раскопали уже этого Ирманда.

– Я ведь говорил, чтобы вы сразу искали в Энанки, – сказал Харольд. – Зачем тянуть время? На кону единство Галлии.

– Калваг сказал, будто Ирманд ни за что не будет прятаться в Энанки, ведь это слишком предсказуемо – ответил Эмрес.

– В самом деле? – спросил Харольд.

– Да, этот господин сказал, что Ирманда там нет, – огрызнулся Мардоний, глядя на молчаливого Калвага. – Он ведь поставлен над нами старшим. Мы не можем ослушаться. Почему молчал?

– Я лишь предположил, что Ирманд, скорее всего, оставил родовое гнездовье, – произнёс Калваг. – Мои кавалеристы следили за деревней и ни разу его не видели. Ирманд не дурак, чтобы прятаться там, где его будут искать в первую очередь. Он ведь прожил в деревне всю жизнь.

– Как оказалось, дурак. К тому же полный, раз остался в Энанки, – вставил Харольд. – Встретили сопротивление?

– Да, нарвались на эквитов в зелёных одежках.

– В самом деле? Это уже прямая конфронтация. Не понимаю, почему от Рима ни единой весточки?

– Не торопись, умник, – сказал Мардоний. – Те были похожи на ветеранов, служивших в Парфии. Видать, наёмники, охранявшие Ирманда. Ещё был отряд эквитов в красном, но они дали деру, едва заметили нас. Не захотели связываться или просто туники от страха перепачкали.

– Полагаю, они тоже охраняли Ирманда, – уверенно сказал Харольд. – Думается мне, Веспасиан пытался перехватить его живым, ведь Ирманд – прямой союзник Рима.

– Где же войско Веспасиана? – спросил Эмрес. – Десяток деревень под ногами не говорит о наличии регуляров. Некогда Ирманд был с Эпихаридом на короткой ноге, посему по щелчку пальца мог отрядить в Энанки пару-тройку легионов из Массилии.

– Почему же не отрядил? – спросил Харольд.

– Этот вопрос уже не ко мне, – пожал плечами Эмрес. – В деревне от силы было пару центурий.

– Наличие легиона сразу бы выдало Ирманда с потрохами, – встрял Мардоний. – Неужели непонятно?

– Понятно, непонятно. Умный какой! Где его голова? – Харольд заглядывал в подсумки.

– Не бойся, всё сделали в лучшем виде. Его распяли на воротах собственного дома. Гвозди были длиной с ладонь, – Мардоний выставил руку вперёд и показал размер. – Ох и скулил же он!

– Посмотрел бы я на визжание пригвождённых перебежчиков вроде тебя, – глумливо произнёс Харольд. – Что с наёмниками? Где тела жены и дочери? Мне нужны подробности.

Мардоний недовольно нахмурился, но вспомнил, что с Харольдом шутки плохи и не стал ввязываться в перебранку. На помощь пришёл Эмрес:

– Разведчиков перебили, прочие убежали в гарнизон. От жены мокрого места не осталось.

– Признайся, брал её? – съехидничал Харольд. – Я видел его жену. Не слезал бы с неё ночи напролёт.

Эмрес замолчал и отвёл взгляд в сторону.

– Ирманд уничтожен, – заключил Калваг. – Его женушку изрезали на ремни, дочь отправили в Вальхаллу искать собственную голову. Ирманда и правда распяли. Алеманны посыпают головы пеплом и оплакивают своего вождя. Деревня сожжена, люди и скот перебиты.

– Боги праведные и нелицеприятные, – покачал головой Харольд. – Один умнее другого. Мне не хватало твоей краткости, Калваг. Я с точностью передам Атталу ваши слова.

– Ты ведь просил подробности? Ты их получил. Чего тебе ещё надо?

Собеседники посылали друг другу лучу ненависти, пока Мардоний не разрядил обстановку:

– А где сам конунг?

– Набирает отряд для нападения на гарнизон.

– Снова отряд? А как же толпа алеманнов и квадов, которые сидят в Арелате? Они харчи трескают, а мы бродим под промозглым ветром.

– Так задумано конунгом. Он не может поручить сложные задания квадам.

– Задумано конунгом или твоей премудрой головой, Харольд? – спросил Калваг.

– Ты подумал, как мы всех прокормим в одном гарнизоне? – повысил голос советник. – Дурная твоя голова! Если бы вы сидели своей ватагой в крепости ночи напролёт, тут бы уже все с ума сошли. Твоих кавалеристов обходят за милю, Калваг. Они у тебя совсем обнаглели. И харчи никто не трескает. Мы копим ресурсы, а не разбазариваем впустую. Осада Массилии может продолжаться годами, нам нужно много провианта.

– Конунг не говорил мне, что вскоре ударит по Массилии! – воскликнул Калваг. – Планы меняются по десять раз на дню.

– Это ваши девки меняются по десять раз на дню, а план – один. И посвящённых в него мало. К тому же это ведь Аттал. Сегодня сказал Массилия, завтра пошлёт армию на Арелат. Может, ты недостаточно приближённый?

– О святой Таранис, – прорычал Калваг. – Как ты любишь всё переиначивать и играться словами. Сомневаюсь, что Аттал решил напасть на Массилию, скорее уж это твое враньё. Агарес говорил, что тебе роднее перо, нежели меч. Твои пыльные фолианты научат тебя драться?

– Нет, они сделают то, что не подвластно твоему мечу. Фолианты научат верно мыслить. Аттал поднялся не за счёт дикой силы. В его войске каждый человек отвечает за своё дело. Я думаю и анализирую – вы действуете. Сей юноша, – Харольд взглянул на Эмреса, – в жизни бы не догадался искать Ирманда в месте, которое указал я. Вы только взгляните на него! Грудь изогнулась, точно хлыст, нос по ветру, а толку – никакого. Даже не удосужились изучить сведения, когда взялись за поиски Ирманда, зато объехали половину Нарбонна. Искали бы его до скончания Нифльхейма184184
  Ни́фльхе́йм – в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров вселенной, земля льдов и туманов, место обитания помещенных туда асами великанов-етунов и богини Хель.


[Закрыть], а он бы посмеивался и попивал вино. Думал, будто Ирманд сразу покинет своё пристанище? В такие моменты нужно действовать, Калваг. Думать – это не твоё. Что уставились? Можете меня на куски изрубить, но не останетесь победителями. Если взяли на себя роль солдат, то не лезьте в дипломатию, а тем более не пытайтесь предугадать мысли людей вроде Ирманда. Я же не учу вас сражаться? Вы лучше меня знаете, как сладить с врагом. Да, я мал и тщедушен, однако не мелочевке вроде вас задирать передо мной нос. Ежели хотите оспорить моё положение, то путь к конунгу вам известен.

После тирады Харольда настала тишина, разбавляемая фырканьем лошадей.

– В войне ты всё же бестолочь, – парировал Калваг. – Не понимаешь самого простого.

Харольд уже хотел возразить крепкой фразой, однако Эмрес перебил:

– Мы всё сделали. Что дальше? Путь к Массилии преграждает крупный гарнизон. Да и Медиоланский тракт с Генуей доставят немало хлопот. Веспасиан трусоват, но Эпихарид возьмёт на себя роль начальника легионов. Если придерживаться логики конунга, то следующая цель, видимо, Эпихарид?

– Пока ждём. Осведомитель в гарнизоне ещё не подавал сигнала. Ждите наводку в ближайшие дни. Идите уже.

Калваг с презрением взглянул на Харольда. Ядовитый язык советника умел ударить по самолюбию любого вояки. Калваг не осмелился выразить вслух несогласие. Соперников он молотил кулаками или угощал железом, не умея доносить свою мысль словами.

– Приболел, Кулак? – сказал Харольд. – Какой-то ты бледный.

– День был трудный, – отмахнулся Калваг.

– С каких пор тебя волнуют души убиенных? Такому человеку как ты неведома совесть, так что не рассказывай мне про чувство стыда и долга. Устал чернь убивать? Так отдохни! Ты заслужил. Как обрадуется Агарес, когда узнает о случившемся в Энанки! Он отпразднует смерть Ирманда.

– В любом случае дела выполнены, баллады спеты, – сказал Мардоний. – Теперь Аттал успокоится?

– Он не успокоится никогда.

Калваг с Мардонием направились к постоялому двору. Харольд уже уходил, когда его окликнул Эмрес:

– Господин, а кто поселился в Нартасте?

– Брат конунга.

– Сколько же у него братьев?

– Сам и спроси у конунга, раз такой любопытный. Трое было, сейчас уже двое.

– Хоть теперь большая война начнётся?

– Торопишься на пир Вотана? К нему ты всегда успеешь, Эмрес. Ирманд мёртв, руки конунга развязаны, и только провидению известно, что творится в его голове. О, как бы сетовал Матайес о смерти любимого сына в столь цветущих летах. Войны не будет, ибо конунг превратит бой с римлянами в засилье галлов. Мы подходим к очередной алеманиде185185
  Алеманида – установление превосходства, гегемонии; насильственное навязывание идеологии кем-либо, в данном случае – алеманнами (прим. автора).


[Закрыть]. Сообщи Агаресу о смерти Ирманда. На радостях, быть может, отдаст тебе дочь, – Харольд подмигнул.

– Он настолько ненавидел его?

– Раньше при упоминании Ирманда на лице Агареса выскакивали нарывы. Конунг говорил, что у них старые счёты, мол, их история вражды тянется чуть ли с Ктесифона.

Советник направился к казначейству, размышляя о последних событиях. Брат вождя мёртв, руки Аттала развязаны. Конунг не начинал войну, зная, что в тылу прятался Ирманд, подрывающий веру галлов кричащими высказываниями. Харольд сожалел о смерти бывшего парфянского посла, с которым они когда-то были в неплохих отношениях.

Пять лет назад два мыслителя часто философствовали и спорили долгие часы, однако Харольду всё же больше приглянулась неутомимость Аттала. Безучастный Ирманд не годился на роль лидера. Его трагичный исход не радовал Харольда, однако большие планы требовали больших жертв. Он знал, что в скором времени земля под римским орлом задрожит от шагов галльского медведя.

В семействе Матайеса оставался ещё один отпрыск, но Харольд ничего не знал о самом младшем из рода алеманнских берсерков. Разузнать о нём больше не помогли ни документы, ни летописи предшественников, ибо скрытный Эрамун провёл мало времени в Галлии.

Харольд проходил мимо недостроенных бараков, прикидывая необходимые расходы. До него донесся знакомый говор на ломаном галльском. Советник заглянул за угол и увидел Агареса.

Перс прижал к стене бродягу Ульриха и порывистыми шлепками учил того уму разуму. Ругань на галльском перемежалась с крепкими вставками из алеманнских и гельветских наречий. Яростный взгляд Агареса пересёкся с хладнокровным взором Харольда. Перс разжал хватку, и мальчишка мешком упал на мостовую. Едва он поднялся, как получил от Агареса хороший пинок вдогонку.

– Что он натворил? – поинтересовался Харольд.

– Этот паршивец обхаживает мою дочь! – Агарес показал пальцем в стену, к которой только что прижимал Ульриха цепкими клещами.

– Он юноша, она девушка – первобытный инстинкт. Их тянет друг к другу. Он ещё даже не вошёл в зрелый возраст.

– Народ мрёт быстрее москитов, а этот немытый голодранец – рассадник заразы.

– Не думал, что ты настолько зациклен на чистоте тела. Ежели я помру от чесотки, значит, такова воля богов.

– Он молод для моей дочери, к тому же без рода. Анаит всегда нравились проходимцы и авантюристы! Ахурамазда, как же легко ей вскружить голову! Да кто он такой? Нищий лжец без рода и племени.

– Действительно, кто он такой? Кто же тот избранник твоей дочери? – Харольд прислонился к стене. – Хотелось бы мне посмотреть на мифического женишка Анаит.

– Не лезь не в своё дело, – прошипел Агарес.

– Я не лезу, а всего лишь рассуждаю. Вижу, ты снова не в настроении? Анаит уже взрослая. Знаю, ты жаждешь отыскать для неё воина, причём знатного. Необязательно искать человека, размахивающего мечом лучше тебя. Не выдавать же её за Миргалима, в конце концов? У тебя слишком высокие требования к себе и остальным. Ты не найдёшь никого лучше Калвага-кулака. Во всем Нарбонне он – самый знаменитый жених.

Агарес хохотнул.

– Предложи кого получше. Я скорее отдам её за Мардония, чем за алеманнского выскочку.

– Тебе виднее, – Харольд повёл бровями и удалился.

Агарес ударил кулаком по стене и сплюнул в место, где секунду назад стоял Харольд. Перс считал, что советники и приближённые Аттала оказались в его окружении только благодаря сладким речам. Он чувствовал, что острослов Харольд по части ненависти к нему норовил перегнать самого Калвага.

Агарес, так много говоривший о чести, берег её меньше остальных. Бо́льшего лицемера было не сыскать на белом свете. Он доносил до учеников идеалы доблести, а сам не раз предавал близких. Обвинял других в жадности, но подался в услужение к Атталу из-за высокого жалованья. Беспринципный Перс всегда норовил оказаться на стороне победителей. Он ненавидел людей, превосходящих его физически, и ради победы был готов опуститься до яда или ночного убийства – лишь бы успокоить свой мятущийся дух. Из-за вспыльчивого и самолюбивого нрава Агарес был далёк от справедливости.

Временами Персу казалось, что мироздание и вселенная сошлись воедино, дабы облечь его в венец правителя мира. Агарес в любой ситуации чувствовал себя хозяином положения и не принимал никакого мнения, кроме своего собственного. Если голос разума подсказывал прислушаться к мудрости Харольда, то гордыня заглушала любые доводы.

Прошлые достижения ослепили Агареса, и он с наивной уверенностью полагал, что ход небесных светил зависит от его милости. Он действительно многого достиг на поприще наёмника, простого солдата, кавалериста и даже полководца Аттала. Агарес выходил из непростых переделок, однако его ума было недостаточно для того, чтобы учить жизни таких могущественных персон как Харольд.

Агарес уважал только Аттала, однако и сие почтение строилось на жажде материальной выгоды. Несмотря на невысокий статус наёмника, Перс значительно укрепил свою власть в последние годы, а его методы устранения врагов стали ещё грязнее.

В голове Агареса за пару мгновений пронеслись мысли о событиях в южном гарнизоне, грядущем плотном ударе по Массилии, приезде Кустодиана и спесивом характере дочери. Он был готов принести в жертву учеников, только бы его ненаглядная дочь образумилась.

Анаит отличалась кротостью в моменты спокойствия и буйным нравом в минуты непокорства. Агарес видел в ней самого себя времен учебы в школе Аваним Афарот. Миргалим же с насмешкой говорил, что Анаит забрала всё лучшее от матери и худшее от отца.

Едва Агарес вспомнил о наставнике, как его внутренности обдало холодом. В последнее время Перс редко посещал старика, ибо заботы окружили его, точно коршуны мертвую плоть. Агарес признался себе, что шёл к Миргалиму за успокоением и подсказкой. Только старику было под силу обуздать бурю страстей в душе ученика.

В последние дни Миргалим избегал людей и поселился отшельником в хижине благочестивой христианки Мегалии за льноводческой фермой.

Старик погрузился в бесконечные размышления о прошлом, пытаясь заглянуть в грядущее. Миргалим часто беседовал с Бельфором, к которому неожиданно проявил отеческие чувства.

Агарес несколько раз слышал их диалоги, наполненные патетикой пророчеств о конце всего сущего, и мысленно желал ученику терпения. Перс знал, что Миргалим попросту использует парня для своих целей. Однако Бельфор был не робкого десятка и быстро понял, что мытье горшков и стирка не научат его мудрости жизни.

Бельфор покинул старого пройдоху, но иногда всё же захаживал к старику. Он не всегда понимал его путаные мысли, но терпеливо слушал незаконченные рассказы, иллергетские басни о Филине и грядущих великих переменах. После этих бесед юноша вновь погружался в чтение.

Агарес ещё в Ктесифоне решил, что старик напустил на себя образ всесильного наставника. Его мудрость он считал показной, а разглагольствования пустыми. За много лет до Агареса так и не дошло, что каждое слово Миргалима звучало лишь по делу. Перс мечтал стать таким же, но преуспел только в области военного дела. Это его раздражало.

Перс подошёл к лачуге, немного постоял в раздумьях и постучался. Тишину вокруг хижины нарушал только шум передвигаемых телег на мостовой. На стук не ответили. Перс сжал рукоятку скимитара, чувствуя, как накатывает гнев.

– Проклятье! Помимо глаз, ты ещё и уши потерял? Неужто москиты Лютеции настолько безжалостны?

Агарес скорчил злобную гримасу и толкнул дверь. Он долго стоял на месте и осматривал бедную хижину, пытаясь отыскать старца. От стенки до стенки все жилище римской ткачихи Мегалии составляло не более пяти шагов. В комнате не имелось мебели, предметов быта или вещей, за которые можно было зацепиться взглядом. Окно с вековым наслоением пыли слабо освещало перину подле стены и потушенную свечу.