Текст книги "Алеманида. Грёзы о войне"

Из триклиния раздался громкий звон. Филипп недовольно крикнул:

– Савл! Право, ты испытываешь мое терпение? Можно не протирать пыль каждые пять минут? Я скоро захлебнусь собственными соплями!

Савл откликнулся на зов господина и вошёл в комнату. Кустодиан увидел сморщенного старичка, еле переставлявшего ноги. Его медлительные движения не сочетались с бегающим взглядом подхалима. Голову Савла украшал внушительный шрам, который легионские лекари зашили как попало. Вокруг рубца островками торчали жидкие седые волоски. Рот старика расплывался в широкой ухмылке, от чего щеки покрывались сотнями морщин. Кустодиан поймал себя на мысли, что Савлу лучше не улыбаться, ибо его лисья мордашка превращалась в оскал больного, заражённого лепрой.

Старик облачился в замасленную пожелтевшую тунику столетней давности и добротные калиги, которые болтались на ногах. В манере его движений и мимике проявлялась как ехидная изворотливость, так и медвежья нерасторопность. Савл с любопытством разглядывал спартанца, словно впервые в жизни увидел кого-то помимо Филиппа.

Кустодиан бросил взгляд на карту Аквитании и Нарбоннской Галлии, почуяв неблагонадёжность старика. Савл и в самом деле украдкой поглядывал на холст, разложенный на столе. Трибун подумал, что старика могло привлечь искусство исполнения фигур, а не их расстановка. Савл поклонился так глубоко, как позволяла больная спина, и убрался в триклиний.

– О животворящее лоно Геры, старикашка сведёт меня с ума! – сетовал легат. – У него уже ум за разум зашёл.

– Странный он, – сказал Кустодиан. – Хочешь сказать, у Савла свободный доступ в принципий? Он слишком вольготно ведёт себя. И на карты смотрит далеко не взглядом илота.

– Постоянно изучает их.

– Тебе не кажется, что ты слишком ему доверяешь?

– Он всё равно ничего не понимает, – Филипп отмахнулся.

– У тебя все кругом идиоты, а потом приходится легионом искать крысу в гарнизоне.

– Такое было при Септимии. Он был префектом, а я – легат. Попрошу не путать меня с патрицианским дерьмом.

– Успокойся. Никто и ни за что тебя не порицает. Просто говорю о бдительности.

Кустодиан обдумывал слова об Агаресе и его бойцах. Трибун понимал переживания соратника из-за встречи с нетопырями. В сердце Кустодиана проснулся давно угасший дух авантюризма, неприсущий ему. Он понимал, что правоту или неправоту слов Филиппа подтвердит лишь опыт.

– Время покажет, мой друг. Пойду проверю ребят. Я отправил их на тренировку к следопытам Деста.

– Я бы лучше отправил их к Гаю Дециму. Дест похож на сопляка. Чему он их научит, кроме бранных слов и искусству пороть розгами?

– Центурион Дест молодой закалки, а Децим намеренно злит легионеров, чтобы те боялись его больше алеманнов. Ты ведь знаешь, что я не сторонник этих пустых порок и карательных мероприятий. Так солдат можно приучить только к ненависти, но не покорности. Ладно, пойду к парням. У них небось коленки трясутся.

– Ты слишком угрюмый, Кустодиан. Я знаю, что вы, лакедемонцы, к смерти относитесь философски. Вы верите не в Ареса. Нет! Вы верите только в судьбу. Тебе, может, и плевать на свою жизнь, но хотя бы поддержи бойцов. Конечно, у них коленки трясутся. Они ж в Греции только игрались, на настоящей войне им бывать не доводилось. И ещё, забыл сообщить: вслед за вами из Греции прибыл корабль. Земляки рассказали, что в Лутраки уничтожили казарму.

– На кой она кому-то сдалась?

– Они что-то искали. Перевернули всё вверх дном, закололи старого Киприана и в довесок сожгли казарму. Ублюдки!

– Полно тебе переживать, Филипп. Вы с Киприаном толком и не познакомились. Он был слишком стар, посему не стоит волноваться за его жалкую душонку. Не стоит сожалеть об утраченных людях и вещах. Поскорее замени их новыми братьями, достойными внимания. Плутон упокоит Киприана в Царстве теней. Да помогут нам боги!

Соратники крепко ударили руками и обнялись.

– Да помогут вам боги, – повторил Филипп.

Кустодиан покинул принципий. Он не нашёл учеников на отведённой для них площадке. Трибун отправился в старую конюшню, где его подопечные околачивались в свободное от обязанностей время.

Бойцы разлеглись на соломе и уныло смотрели в потолок. Стиракс тем временем пытался взбодрить побратимов.

– Надобно придумать особые чины, – рассуждал Гунн, – наподобие званий в легионе, но немного другие. Такие будут только у нас в отряде. Нам же нужно выделиться из основной массы? Да, нас и так считают наёмниками. Но согласитесь, ведь этого мало!?

– Допустим, придумаешь ты названия. Какой смысл, если помимо нас никто не узнает о нём? – спросил Прокл. – Не припомню самовольных решений пропретора касаемо насаждения в легионе новых чинов и званий. На то и существуют наёмники, чтобы игнорировать иерархию. Ты говоришь об отряде исключительных бойцов, находящихся в рамках одной сотни. Я прав?

– Что-то в этом роде, Прокл-Патрокл. Суть ты уловил – осталось придумать название.

– Зачем тебе оно? – спросил Кемнеби. – Думаешь, будешь искуснее махать мечом под другим званием?

– У нас уже есть название – отряд гоплитов, – напомнил Кемаль. – И название сошло с твоих уст, Гунн, а в легионе подхватили. Уже можно чувствовать себя особенным?

– Появлению полноценной центурии ланциариев предшествовало множество действий со стороны пропретора Эпихарида. У них та же задача, что и у других легионеров. Разница лишь в уровне подготовки. И среди ланциариев есть особая горстка бойцов, чьё мастерство превосходит даже матёрую элиту. Вот я и подумал о смене названия после утренней тренировки. Помните, как мы разделались с гастатами из первой когорты? Или того германца с ожогом на руке? Он сказал, что мы бьёмся, как преторианцы. И даже лучше.

– Ну и? – Прокл не понимал, к чему клонит товарищ. – Иногда меня раздражает твоя тяга к наречению вещей. Дурная привычка, мой друг. Ты полагаешь, что название повлияет на мастерство? Не думаю. Это не продуманная иерархия, а простое желание покрасоваться. Преторианцы, говоришь?

– Мы на войне, Патрокл, – живо ответил Стиракс. – Через полгода нашим братом и отцом станет её величество Смерть. Мы не всесильны, к сожалению. Многих жизнь, увы, не пощадит. Кто становится легатом? Лучший трибун латиклавий. А пропретором? Лучший легат. Рано или поздно наставнику Кустодиану придётся восполнять потери. Если у нас будет понимание структуры легиона, то новый кандидат с легкостью восполнит брешь. Понимаешь? Когда придёт Аттал и разломает стены, не факт, что мы уцелеем.

Кемнеби посмотрел на Кемаля, молча спрашивая, не ослышался ли он? Прокл удручённо опустил голову.

– Понимаешь меня? – упрямствовал Гунн.

– Смутно, – сказал грек. – Допустим, я согласен с твоей бредовой идеей, но как новшества помогут нам?

Под началом легата стоит пять-шесть тысяч человек, у трибуна – четверть или чуть меньше от их числа. Наша обычная иерархия строится на количестве легионеров в подчинении. В нашей же ситуации она будет отражать ступень боевого мастерства. Мы рискуем больше остальных, а получаем столько же! Вы разве не слышали, что говорил Филипп? На нас уже поставили чёрную метку. По его мнению, мы более не жильцы, посему надо сразу же подготовить новых бойцов.

– Они набирают разведку, – произнёс Кемаль. – Это естественный процесс!

– Наш отряд значительно превосходит остальные. Думаю, вы уже сами в этом убедились. Слышали, как бахвалился Симеон из первой когорты? Он твердил, что от нас и мокрого места не останется после месяца службы. А вышло так, что это от его самолюбия не осталось ничего. Народ уже смекнул, что солдаты из других центурий по сравнению с нами – простые легионеры. Они априори не могут стоять с нами в одном ряду.

– Наставник рассказывал про каноны Древней Лаконии. В огромном войске существовал всего один отличительный признак для выделения отряда. И он явно не соответствует твоему. Триста отборных бойцов – Священный отряд гиппеев, состоящий из пар возлюбленных. Всё остальное – ерунда. Ты запутал всех, а себя – в первую очередь.

– Мы поможем Кустодиану найти двадцать человек в центурии. Думаю, найдутся ланциарии, кои подставят нам спину в случае непредвиденной ситуации. Да помогут нам боги! На вещи следует смотреть здраво, с присущим для солдата тщанием и рассуждением. Быстро же вы забыли слова Агесилая! Кто-то погибнет или, хуже того, останется калекой. В отряд станут набирать солдат второго сорта, затем третьего. И пошло-поехало. Дух элиты пропадет, точно мы были простыми евнухами, а не последней надеждой римской Галлии. Хочешь спросить, как будем отбирать новых гоплитов? Очень просто, Прокл. Желающему всего-то придётся выиграть бой с кем-то из нас. Я ещё не особо продумывал кодекс, однако суть примерно такая. Дабы попасть в наш круг, бойцу придётся пройти ступеньки иерархии от легионера до опытного лазутчика. Ежели у нас пустует место, почему бы не пригласить ловкача?

– Гоплиты? Так называли пехотинцев в Афинах, – сказал Прокл. – И где здесь оригинальность? Иногда мне кажется, что ты никакой не гунн, а простой вольноотпущенник из плебеев. Даки и фракийцы, которые становились гражданами Рима, пытались встать вровень с коренными жителями. Знаешь, как легко найти в толпе дака? Они пытаются подражать латинянам. После прихода Траяна они пытались перенять городскую застройку, римский быт, некоторые традиции, но сделали это в итоге коряво.

– При чём здесь вообще даки и римляне? – поинтересовался Стиракс.

– Притом, что ты битый час сидишь, переливаешь из пустого в порожнее и пытаешься сочинить понятия, давным-давно придуманные за тебя. Давайте уже закончим этот бессмысленный разговор, – сказал Прокл. – Домициан не одобрит подобное самочинство, Стиракс. Твой бред попросту не приживется. Легионная кухня крайне консервативна, реформы случаются редко. И гоплитами нас называли ещё в Лутраки, посему ничего нового ты не придумал. Я знаю, чего ты добиваешься. Хочешь науськать Протея, чтобы тот поговорил с наставником? Привилегии хочешь выбить? Деньжат побольше заработать?

– С чего ты взял? – веснушки на носу Стиракса полыхнули.

– Преторианцы и ланциарии – ягоды одного поля, а разницу в получаемых сестерциях имеют несоизмеримую. Просто бы сказал: хочу золота. А то сидишь, глупости сочиняешь. Да, мы больше рискуем и получаем столько же. Мы же себя ещё не проявили, а тебе уже повышение подавай.

Анион утвердительно кивнул, глядя на Прокла.

– Вот увидишь, об отряде гоплитов быстро разлетится молва, – не унимался Стиракс.

– Заткнись уже! – Анион угрожающе взглянул на Гунна. – Если бы здесь были лошади, они бы сдохли от твоей болтовни. Протей бы и слушать не стал подобный бред.

– Хорошо. Мы будем гоплитами, – сказал Прокл. – Без всей той ерунды о мастерстве, ступенях и тренировках. Порой мне хочется, чтобы ты слёг первым.

Гунн улыбнулся.

– Хорошо! Надо будет переговорить с Протеем.

Кустодиан слышал разглагольствования Стиракса, рассудительный тон Прокла и зычный голос Аниона. Основную суть беседы он уловил и подивился хватке Гунна – тот и правда иногда вёл себя, как торгаш, готовый удавиться за лишнюю монету.

Прокл беззаботно навалился на стену, Анион с Кеннетом шептались, Кемаль сидел в сосредоточенной позе и считал соломинки перед собой, Эфиальт не участвовал в дискуссии, а Кемнеби обособленно сидел в стороне. Трибун вошёл в круг и осмотрелся. Как Кустодиан и ожидал, Протея среди них не было. Стиракс от испуга подскочил, прочие при виде всесильного наставника также молниеносно поднялись на ноги.

– О Афина! Пусть мойры173173
  Мойры – в древнегреческой мифологии богини судьбы. У древних римлян Мойрам соответствовали Парки.


[Закрыть] зашьют твой рот, Гунн! Какие звания, если в армии только камни не имеют чинов? Великая Афина, ты ещё гладий от крови не отмывал, а уже спятил? Может, тебе сразу выложить жалование легата?

Кустодиан гневно взглянул на Прокла, будто спрашивал, почему грек сразу не остановил словоблудие побратима.

– Где Протей? – спросил Кустодиан. – Как же он поведёт вас в бой, ежели его с вами нет? Он был на тренировке у центуриона? Так я и знал. Худой из меня наставник, раз не могу уследить за собственными ублюдками. Опять у адриановой потаскухи?

– Я не видел его со вчерашнего дня, – осторожно сказал Прокл. – Думаю, объявится сегодня вечером.

– Ах ты думаешь? Скоро вылазка из гарнизона, а фракийский выродок кувыркается с девчонкой! – недоумевал Кустодиан. – Он совсем спятил?

Все многозначительно промолчали. Кемаль разрядил обстановку:

– Мы покидаем гарнизон?

– Приказ легата, – пояснил Кустодиан. – Мы должны проскочить между гарнизонами и добраться до красной линии. Когда это случится – неизвестно.

– Что такое красная линия? – спросил Анион.

– Место, из которого не возвращаются отряды эквитов. Мы так без лошадей скоро останемся. Нас встретит галльский проводник. Пройдём как посольская делегация. Алеманны не трогают купцов и вередариев.

– В Галлии проводникам верят на слово? – с недоумением произнёс Прокл.

– Мы не обсуждаем приказы легата. И не наша забота, какому проводнику вверяют тела и души.

– Нетопыри и правда так хороши? – спросил Прокл. – Вот уже вторую неделю подряд слышу разговоры о них. Ребята Агареса занимают умы воинов днём и ночью. Либо легионеры вовсе лишены храбрости и толики здравого смысла, либо нам несдобровать.

– Я не знаю, – ответил наставник. – Поймём легионеров лучше, если всё же нарвёмся на нетопырей.

– Мы можем с ними встретиться? – Стиракс вытаращил глаза.

– Это гарнизоны Серой лиги, – уклончиво ответил Кустодиан. – Всякое может быть. Ну встретишься и что? Тунику обмочишь? Тогда и обола ты не стоишь, Гунн. Мы выступаем в роли лазутчиков, перед нами не стоят всеобъемлющие задачи. Легат не требует от нас уничтожения наёмнических гнёзд или полного искоренения иберов на границе. Не надо так бояться нетопырей и воспринимать слова легионеров за чистую монету. Агарес – человек и не лишён отпечатка смерти на лице. Пропретор Домициан поручил нам разобраться с ними. Мы делаем своё дело, и не наша забота, что выберут легаты – войну или дипломатию. Сейчас нам нужно понять, как выровнять дороги, по которым проходят лазутчики, иначе и в Виндобону придётся бегать окольным путем в десять лиг. Для начала разведаем территорию и посмотрим, в чём проблема у красной линии. Более сказать вам ничего не могу.

Трибун направился к выходу. Остановившись возле разбитого стойла, он оглянулся и сказал:

– А фракиец получит пару десятков плетей за непокорство. Если он не держит ответ передо мной и богами, так пусть несёт его перед самим собой. Клянусь, он умрёт в первую же вылазку!

В конюшне повисла давящая тишина. Слышались даже отзвуки сердцебиения в ушных раковинах. Настроение всего отряда упало окончательно.

Юные бойцы даже не успели подумать о быстротечности жизни, как перед ними встала непосильная задача. Война ещё не началась, а они уже обязались принести себя в жертву во имя притязаний пропретора. Даже болтовня Стиракса уже не поднимала настроение, ибо каждым овладели личные страхи.

Гунн же непринужденно насвистывал, стараясь скрыть кошек, что сутками напролёт скребли на сердце. Едва легионеры вернулись в бараки, как Стираксом овладела апатия. Во дни меланхолии он вспоминал былые дни, когда о Риме слышал только со слов отца.

Он родился в семье конунга гуннов. В те дни воинственные гунны никому не давали покоя, однако даки всё же противостояли им и разнесли пару деревень, одной из которых правил отец Стиракса. Легионеры нашли Стиракса во время похода на свевов.

Когда легион вернулся в Галлию, замкнутого мальчика прибрал к рукам Кустодиан и отвёз в Лутраки. Спартанец не видел большого потенциала в болезненном юноше, однако достижения Эфиальта научили его не судить по внешности.

Стиракс учился медленно, и в какой-то момент Агесилай подумывал продать его в бордель, ибо считал парня хорошим евнухом и неспособным к наукам илотом. Со временем у Гунна раскрылся талант болтуна. Казалось, паренёк мог убедить кого угодно и продать любую вещь втридорога. Кустодиан понимал, что юноша так возмещал убытки многолетнего молчания и ждал, когда словесный поток остановится. Этого не происходило, и спартанец решил отдать парня в торговое дело. Однако тот внезапно проявил блестящие дарования на поприще, где до этого правил Кемаль.

Стиракс получил прозвище Гунн из-за умения обращаться с гуннским луком. И, конечно же, из-за имени, которым кочевники подле берегов Данувия обычно называли отпрысков. Филипп твердил, что Гунн происходил из племени лангобардов или саксов, утверждая, что только у северян настолько близко посажены глаза.

Но Стиракс никогда не считал себя истинным гунном, ибо всем сердцем ненавидел лошадей. Молва гласила, будто гунны даже по земле ходили неуверенно, а их дружба с лошадьми была ближе отношений грудничка и матери. У пройдохи же Стиракса диалог с низкорослыми степными животными изначально не задался. Но как бы Гунн не отнекивался от своих корней, своеобразный прищур глаз выдавал его с потрохами.

Гладкая белая кожа и полное отсутствие бороды делали Стиракса похожим на мальчика. Вечно прищуренные светло-карие глаза и ухмылка на лице раздражали уже весь легион в крепости Хлора. Анион и Кеннет даже не считали Гунна за мужчину. Его постоянное дурачество, бесконечные шутки и необычная тяга давать имена и клички всему, что он видел, досаждали всем без исключения.

Протей вернулся к соратникам ближе к рассвету. Кустодиан не бросал слов на ветер. Только в одном он солгал: Протей получил тридцать ударов плетью вместо положенных двадцати. За очередной проступок Кустодиан пригрозил Протею децимацией.

Решив таким образом проблемы отряда, центурион вновь погрузился в продумывание плана грядущей вылазки. После чего отправился к Филиппу и выбил для костяка легиона особые условия. Хоть гоплиты и служили в центурии X когорты младшего центуриона, они получали жалованье больше императорских палатинов, но пропретор Эпихарид об этом не знал.

III

В потоке воды мчалось наспех сколоченное суденышко. Парус раскис от брызг, деревянный остов взмок и разбух. Кораблик врезался в камень и перевернулся. Миниатюрный киль разлетелся в щепки. Ульрих, увидев несчастье, громко вскрикнул и поспешил на помощь тонущему судну. Пока он прыгал промеж камней, думал, что воображаемая команда моряков, скорее всего, погибла, и даже самый жалкий матрос не спасся. Кораблик зацепился за ветку и притормозил. Течение толкало судно вперёд, в края, где маленький Родан впадал в величественные воды древнегалльского Родана.

Игрушка сорвалась с ветки, но снова зацепилась – на этот раз за камень. Мальчик спустился к ручью и попытался дотянуться до самодельной ладьи. Когда ничего не вышло, он отправился в лес на поиски подходящего орудия для спасения кораблика.

Мальчик искал ветку нужной длины, когда услышал звонкий голос:

– Ульрих! Где ты?

Он встрепенулся и прокричал:

– Я здесь! У ручья.

Ульрих решил, что голос принадлежит Анаит, ибо кроме неё его некому было искать. Других друзей у мальчика не водилось, кроме пары таких же бродяг. Ульрих нашёл подходящую ветку, толкнул кораблик и бросился его догонять.

Мальчик мчался быстрее ветра, пока не обогнал судно. Он прыгнул на опрокинутое дерево, которое служило переправой, зацепился за него ногами и ловким движением рук схватил кораблик.

Ульрих уселся на землю рядом с ручьем и достал из кармана грязной рубахи ячменную лепешку. Спасение корабля стоило отпраздновать. Он бы не отказался от пары глотков уссольской медовухи. Ульрих почесал щеку, на которой, как ему казалось, начала пробиваться щетина, и распластался на отсыревшей земле.

Лепешки закончились, а значит, утром ему придётся красть краюху в пекарне. Пара медяков, кои доставались от Карла, позволяли лишь купить немного хлеба да кусок свиной вырезки. Остальное он воровал. Мальчик нисколько не утруждался угрызениями совести по сему поводу, ибо понимал, что только кражи позволят ему оставаться сытым и здоровым.

Ульрих родился в бедном квартале на востоке Лютеции. Отец мальчика два года прослужил в легионе и умер от гангрены в походе на даков. Мать скончалась от лепры, едва Ульриху стукнуло четыре года. С тех пор он забыл о тёплой одежде, хорошей еде и заботе.

Тяжёлая жизнь привела его в Дурокорторум. Наслушавшись в Нарбоннской Галлии рассказов о роскошной жизни подле римлян, неопытный юнец последовал примеру большинства. Однако быстро понял свою оплошность, ибо стабильный заработок сулил лишь легион. Однако этот путь не устраивал юношу.

Он решил пойти лёгкой дорожкой, подавшись в воры. Ульрих часто примерял личины, вживаясь в образы других людей. С годами это пристрастие усиливалось. Ульрих не хотел проживать собственную судьбу, думая, что только другие могут быть по-настоящему счастливы.

Мальчики в Дурокорторуме жили только воровством. По достижению десяти лет половина из них шла в местные банды, а другие даже не доживали до сего срока. Так в городе сформировались группировки, которые отвечали за определённые кварталы. В семь лет Ульрих попал в одну из них, но позорно сбежал спустя неделю. На его глазах взрослые соратники убили должника: юнец не вынес вида расправы. Ульрих отправился в Арелат, где надеялся скрыться от обязательств и всесильной руки главаря Корторских разбойников. Его оставили в покое и особо не разыскивали.

Ульрих не следил за внешним видом: не стриг волосы и уделял мало внимания гигиене. Зимой и летом он ходил в одном: в украденной однажды рубашке, полы которой почти касались земли. Со временем рубашка прохудилась и превратилась в лохмотья, которые сложно было назвать одеждой. Вечно чумазое лицо, грязные руки и чудовищного вида ногти отталкивали окружающих, которые считали его наглым вруном и попрошайкой.

Ульриха не интересовали игры сверстников, он не ставил себе никакой цели и ни о чём не мечтал. Мальчик имел весьма заурядную внешность: бледная кожа, глаза с тяжёлыми веками, полуоткрытые уста и миниатюрный нос. Подобное круглое лицо и такие же тёмные взлохмаченные волосы встречались у половины галльских детей. Незапоминающийся облик мог сделать Ульриха отличным наёмником. Выделялся он только непотребным видом и тонким голоском, который ломался и обретал скрипучесть.

Ульрих ел мало и редко, подражая Марвину, и бегал по лесу подобно Эмресу. Мальчик частенько кичился перед такими же бродягами, что находится на короткой ноге с нетопырями Агареса. Хотя бахвалиться следовало иным: дружба с Анаит в глазах арелатских простолюдинов выглядела более весомо. Даже следопыты не могли похвастаться близостью с дочерью Агареса, а если и могли, то предпочитали молчать об этом. Эмрес понимал, что дружба Ульриха и Анаит, к которой он сам был неравнодушен, продлится ровно до момента, когда юнец поймёт, как пользоваться природным даром, болтающимся между ног.

После встречи с Анаит Ульрих стал чаще менять одежду и умываться по утрам. Его отрешённый взгляд взывал к жалости и сочувствию. Первое время владельцы лавок ловились на это и угощали мальчика кусочком ветчины или краюхой хлеба, но позже поняли, что Ульрих просто бездельник, который палец о палец не ударит, дабы заработать хотя бы обол. Анаит попросила отца о помощи: Агарес устроил Ульриха подмастерьем к кузнецу Карлу. У мальчишки появилась возможность улучшить положение, но тот снова доверился судьбе.

Ульрих лёжа уплетал лепешку и сквозь листву деревьев смотрел на томно плывущие облака. Сзади послышался шум. Спустя миг над ним возникла Анаит.

– Ты меня звала?

– Звала. Пойдём в крепость.

– Ради меня ты ползла по этой грязи?

– Да, Ульрих, ползла, – недовольно произнесла Анаит.

Она обошла мальчика и встала напротив него. В небрежном тоне Анаит слышалась забота, и Ульрих с удовольствием внимал её упрекам, которые казались ему слаще меда. Он разглядывал девушку, думая, что в один день всё же добьётся её расположения.

Внешность Анаит была не под стать диким краям Галлии. Ее мать, Сатэ, происходила из персидских армян, а отец Агарес являл собой помесь парфяно-мидийца. Подобное сочетание ближневосточной крови, бурлящей подобно водам Евфрата, породило настоящий самоцвет Анаит, чья красота на фоне неприглядных деревенских девчушек открыто бросалась в глаза. Даже арелатские девицы и состоятельные матроны, сопровождавшие патрициев из Рима, не стояли с ней рядом.

От матери Анаит унаследовала тёмную копну угольных волос, блеск которых виднелся за милю. Изящный нос и острые скулы, о которые, казалось, можно было порезаться, повторяли бюсты именитых египетских цариц. Галльские мужчины не привыкли к такой броской наружности, чем Анаит и пользовалась. Её полуоткрытые уста сводили солдат с ума, а выразительная, словно у лани, поступь притягивала взгляды. Менестрели сочиняли баллады об её надменных и страстных глазах, неуклюжие берсерки забывали о плохих манерах, а франкские рыбаки твердили, что девица очарует и сирену из Бристольской бухты. Алеманнская знать кусала губы при виде богини в женском теле и горевала, что вряд ли увидит то, что скрывается под платьем.

Подобная красота в Риме и Греции считалась первым признаком скорого падения, ибо патрицианки редко могли избежать искушений и сдержать зов плоти. Анаит же умудрилась сохранить целомудрие и честь добропорядочной девушки, несмотря на то, что оказалась в самом жерле вулкана блуда, перенятого варварами от римлян.

Природа создала идеал красоты и не забыла посмеяться над людским родом, ведь породивший её мужчина был опаснее болотных духов. Из-за отца Анаит считалась неприкасаемой. Осязать её можно было только глазами. Агарес обладал непоколебимым авторитетом, посему ни один сватающийся к Анаит жених не устоял перед Персом на твёрдых ногах.

Девушка осознавала, что получила от Всевышнего великий дар в виде приятной наружности, но не понимала его пользы. Она воспринимала свою красоту как проклятие. Арелатские девушки не жаловали Анаит и при встрече пытались уколоть побольнее, ибо, по их мнению, с такой смазливой мордашкой впору обслуживать вонючих следопытов Калвага, а не искать женихов среди сыновей конунгов.

Сегодня Анаит была особенно хороша. При взгляде на неё у Ульриха значительно улучшилось настроение – впрочем, как и всегда. Разглядывая девушку, Ульрих подумал, что знает её лицо лучше собственного тела. Голову юноши тут же одолели непристойные желания, а пелена сладострастия заслонила рассудок.

Анаит облачилась в тёмный плащ, похожий на пенулу, и серые сапоги. Откинутый наголовник распалял воображение Ульриха, который в каждом элементе туалета девушки видел изумительный вкус. Его взор восхищался блеском Анаит, а сердце скорбело об её недосягаемости. Ульрих понимал, что никогда не станет для девушки больше чем друг. Анаит всегда доброжелательно относилась к сирым и юродивым, зная к исходу второго десятка лет, какой непредсказуемой бывает жизнь. Ульрих почему-то особенно ей приглянулся, и она помогла ему даже без согласия отца.

Анаит смотрела на мальчика, и с каждым мигом её глаза становились всё больше.

– И долго ты тут собрался меня разглядывать? – поинтересовалась она. – Сходи в трактир и там поглазей на кого-нибудь.

– Прости! – поежился Ульрих. – Не хотел тебя смущать. Торопишься куда-то?

– Отец сказал, чтобы мы не появлялись в лесу. Римлян стало больше, и повсюду рыскают лазутчики.

– Плевать мне на римлян! Они не опасны мне, а я им. Кому нужен грязный оборванец вроде меня?

– Ты сотню раз так говорил в надежде, что я попытаюсь тебя переубедить? – Анаит обняла его. – Мне нужен этот грязный оборванец. Пойдём в деревню.

Мальчик крепко сжал её руку. Они уже собрались уходить, как Анаит спросила:

– А как же корабль? Ты его не возьмёшь?

– Боги наслали дикий шквал, от чего вся команда опустилась на дно морское в лапы к чудовищам, – мистическим голосом произнёс Ульрих. – Я сделаю новую ладью и соберу другую команду.

Анаит потрепала его по волосам и произнесла:

– Твои сверстники давно сражаются на мечах и грезят о великих победах, а ты только и делаешь, что топишь корабли. Ульрих, не пора ли взрослеть? Я знаю, чего ты желаешь больше всего на свете, однако этого никогда не случится, если твоими главными занятиями останутся лодка и лес.

Ульрих залился румянцем и опустил взгляд, чувствуя себя пойманным на месте преступления. Он знал, что Анаит права. Её излишний прагматизм и неприсущая женщинам логика иногда злили Ульриха. Он понимал, что детский взгляд на мир мешает ему завоевать сердце Анаит. Мальчик подумал, что сегодня же предаст огню все корабли и выстругает клинок из бука, ведь ему и правда пора становиться мужчиной.

Анаит смотрела на смущенное лицо Ульриха и думала о своём. Она до сих пор не привыкла к климату Нарбоннских просторов. Девушка мечтала вернуться в солнечный Ктесифон, где дни длились дольше, а ночи были теплее. Анаит вспоминала, как резвилась в саду, пьянела от аромата апельсинов, целыми днями купалась в придворных фонтанах и задирала мальчишек, зная, что те не ответят. Но это прекрасное время кануло в прошлое и ныне его не вернуть: по крайней мере, в ближайшие десять лет. Анаит уже не чаяла увидеть родные края, и только воспоминания открывали ей оконце в красочный мир древней Парфии.

Она не могла и не пыталась противиться воле отца и вместе с матерью последовала за ним в неприветливую холодную Галлию. В краю гордых головокрылых174174
  Здесь: галлы.


[Закрыть] мужей и доблестных жён девушку ничего не прельщало: ни люди, ни природа, ни погода – вообще ничего.

Анаит думала, что в замужестве тяготы переносились бы чуть легче. Но она не могла найти суженого, ведь на неё даже боялись взглянуть без надобности. Для галлов она была прекрасным миражом, дотронуться до которого невозможно. Анаит искала мужа, в чьих жилах текла бы кровь парфян, ибо того требовали обычаи и отец. Но во всём Арелате подобным запросам отвечал лишь один-единственный мужчина, который целиком и полностью принадлежал Сатэ – её матери.

Анаит исполнилось уже девятнадцать, а она до сих пор не познала магическую тайну соприкосновения тел. Она не понимала, как быть – радоваться или плакать? Анаит уже нарушила парфянские традиции, запоздав с замужеством. Галльские женщины также осудили её: дескать, ни в борделе потрудиться не успела, ни ребенка родить. Анаит жила уединенной жизнью и мечтала о друзьях, которых намеревалась встретить в римском гарнизоне, захваченном Атталом.

Ульрих мчался впереди, оглядываясь на подругу, и выкрикивал алеманнские ругательства. Девушка в размышлениях брела к деревне, уныло глядя под ноги.

Вдалеке завиднелись стены цитадели, так непривычные взору девушки, которая большую часть времени в Галлии прожила в деревне за деревянным частоколом. Анаит с Ульрихом двинулись к захваченной Атталом римской крепости. Агарес временно перевез туда девушку, а Ульрих увязался за ней.