Текст книги "Алеманида. Грёзы о войне"

– Что за дерзость ты проявил, раз сам конунг на тебя осерчал? Ах да, – Далак плутовато улыбнулся, – ты же ни на шаг не отходил от дочери наёмника. Говоришь, я пропадал в казармах? Это ты слюнки пускал по смуглой девице. Знаешь, почему она с тобой таскается?

– Она заботится обо мне.

– Да, дружок, совсем ты от голода ошалел! Думаешь, она тебя любит? Думаешь, откроет тебе свои ворота? Ага, надейся! У неё уже есть человек, который эти ворота и гладит, и открывает, поэтому успокойся. У Анаит был младший брат, который утонул по её глупости. Наш с тобой ровесник, точнее, твой. Её совесть гложет, что братца проглядела, вот и отдувается через тебя.

Когда речь заходила об Анаит, Ульрих терял голову.

– Неправда!

– Верить или нет – уже твоё дело.

– Поклянись! – Ульрих дёрнул его за руку.

– Ещё чего!

– Ладно, теперь ты знаешь, почему я здесь. Теперь расскажи, что у тебя за дело.

Далак сочетал в себе несовместимые для лазутчика качества. Он ответственно подходил к любой задаче, но раньше срока рассказывал о ней всем подряд, от чего редкое дело доводил до конца. Далак ещё не рассказал о походе к римлянам только из-за страха перед Бельфором. Но лазутчику очень хотелось похвастаться и ещё выше подняться в глазах Ульриха.

Бельфора с Калвагом не было рядом, чтобы шикнуть и остановить его, посему Далак напустил таинственный вид и прошептал:

– Из римской крепости идёт отряд, и мне поручили его встретить.

Под удивлённым взглядом Ульриха Далак с гордой физиономией расправил плечи. С деланным равнодушием он отвёл взгляд в сторону, словно говорил о вещах не столь значимых.

– Кто поручил? Аттал?

– И кто из нас дубина квашенная? Римляне. Кто ж ещё!

– Так ты за римлян? – ахнул Ульрих.

– Если пойдёшь со мной и сделаешь всё, как я скажу, то получишь свою Анаит. Ну что?

– Что нужно делать?

– Не задавать лишние вопросы, слушать приказы, не отставать от меня и твёрдо стоять на ногах при появлении римлян. Падать, когда скажу, не двигаться, когда скажу. Нам нельзя встречаться ни с мёртвыми, ни с живыми. Просто слушай меня и всё будет, как в празднование первого дня лета – перепадёт монета от Харольда. Я опытнее тебя, Ульрих. Пока ты топил в реке свои судёнышки, Бельфор и Эмрес учили меня искусству скрытности.

– Иногда мы просто на тебе наживались, – Ульрих с поразительной точностью произнёс фразу голосом Бельфора.

– Иногда ты невыносим, – протянул Далак. – Твой единственный талант – гавкать чужими голосами.

– Ну хоть скажи, что за отряд и где мы с ним встречаемся? Зачем их вообще встречать? Они не знают дорогу к гарнизону? Что-то ты не договариваешь.

– Что я говорил про лишние вопросы? Ты отнимаешь наше время.

– Нам топать ещё миль двадцать. Почему бы не обсудить это по пути?

– Тебе рано знать такие подробности. Что я сказал минуту назад?

Каждое слово Далака сквозило спесью. Ульрих не особо разбирался в людях, посему некогда Далак и оказал на него влияние. Мальчик таскался за всеми, кто хоть раз проявлял к нему симпатию.

Они прошагали несколько часов без остановки и не проронили ни слова. Далак поглядывал на молчаливого собеседника и ухмылялся, не наблюдая в его отстраненном взгляде даже малейшего намека на бунт.

Тем временем Ульрих раздумывал о том, что судьба не только избавила его от Агареса, но и подарила возможность для искупления. Влечение к Анаит было сильнее, нежели страх и трепет перед её отцом.

В голове юноши происходила битва пороков и добродетелей. Пред ним появлялись образы Агареса, Бельфора, Харольда и Аттала, которые иногда растворялись, являя взору маячащую спину Далака.

«Да и ты ничем не лучше остальных», – подумал Ульрих. В его сознание закрадывались предательские мысли, которые вели к единому выводу. Он понял, что у его недругов дела всегда шли хорошо только по одной причине – в первую очередь они заботились о собственных интересах и только потом обращали взор на людей, за чей счёт возвысились.

Ульрих не знал, куда они идут и зачем и как встреча с отрядом римлян поможет ему вернуть расположение Агареса. Пока Далак мысленно подсчитывал барыши за выполнение задания, внутри Ульриха росло негодование, рождая рой противоречий.

Ему казалось, что участие нетопырей в замысле явно не к добру. Вероятно, Далак выступал в роли проводника, так как знание обходных путей пришлось бы римлянам как нельзя кстати. Вернее, они так думали, не зная, что действия Далака шли на пользу только алеманнам. Ульрих же считал, что усмирять следовало Агареса и Аттала, а не римлян. Юноша пока не знал, что делать, поэтому пустил события на самотек. Быть может, боги дадут ему знак.

Лазутчики перекусили сухарями и кусочком вяленой свинины, которые нашлись в скарбе Далака. Ульрих подобрал палку, чтобы с её помощью расталкивать ветви деревьев.

– Не тяжеловат ли посох? – спросил Далак.

– В самый раз. Куда мы идём?

– Переночуем и с рассветом пойдём дальше.

– Сколько их человек?

Далак наслаждался собой, когда видел злость Ульриха. Однако сытый желудок развязал язык.

– Нужно сутки идти по лесу вдоль дороги. Можно было бы пойти более близкими тропами, но они проходят возле тракта. Нам не стоит ни с кем пересекаться, иначе жди беды. Римляне одержимы шпионами. Через сутки тропа выведет из леса, и по замыслу Бельфора мы встретим отряд из семи человек.

– Это римские разведчики?

– Да, я проведу их в крепость, и пусть делают свои чёрные делишки, но уже без моего участия.

– Они хотят кого-то убить?

– Хотят. Моё дело маленькое – встретил, привёл. Остальное – забота Калвага, Агареса и Аттала.

– Выходит, это ловушка?

– Я тебе только что всё сказал, – Далак повысил голос. – Боги, и откуда ты такой свалился на мою голову?

Ульрих ошибся насчёт замыслов товарища, но его голова внезапно прояснилась. В жизни бывают минуты отчаяния, когда люди малодушные и слабовольные принимают настолько стремительные решения, что им подивились бы маститые полководцы.

То же случилось с Ульрихом.

Он вскочил, крепче схватил посох и размашистым ударом опрокинул Далака. Юноша упал на землю, из разбитого носа хлынула кровь. Ульрих подскочил к жертве, ожидая конвульсий и стонов, но Далак не шевелился. Ульрих трусливо наклонился к поверженному и к своему ужасу увидел, что его нос уменьшился в размерах, глубже войдя в череп.

Юноша отшвырнул палку в сторону и на шатающихся ногах побежал подальше от зловещего места. Спустя пару сотен шагов он вспомнил, что без мешочка с едой не доберется до римлян. Он развернулся и нехотя побрёл к телу Далака.

***

Пока Ульрих боролся со страхами, по лесной дороге к нему направлялся отряд римских лазутчиков. Кустодиан дал подопечным достаточно времени для подготовки, пытаясь отсрочить их выход. Спартанец чувствовал неладное, ибо кампания изначально выглядела провальной и невыполнимой, но он не мог противиться приказу легата. Даже иберийские наёмники, кои имели бесценный опыт устранения галльских вождей, не взялись бы за такое трудное задание. Только уверенность Протея поддерживала моральный дух отряда.

Веспасиан сказал, что их встретит проверенный вожатый, который проведёт заброшенными путями до самой крепости. Но Кустодиан посоветовал ученикам не доверять проводникам префекта, ибо даже в Риме знали, что он нечист на руку.

Бойцы облачились в пенулы неприметных цветов и теперь сливались со свинопасами и разбойниками из таверн. Треть пути гвардейцы проделали на лошадях и только во владениях галлов спешились, погрузившись в густые леса Нарбонна.

За сутки гоплиты обошли десяток деревень. Они собрали массу сведений о происходящем в стане врага: пути стягивания и следования припасов, количество союзных войск, места расположений оружейных и продовольственных складов.

По возможности лазутчики устраивали диверсии. Постройки они сжигали или разрушали, а когда не могли – записывали местоположение.

Так, недалеко от злополучной деревни Энанки гоплиты разломали ограду пастбища. Сотни коней хлынули в разные стороны, а разгневанные коноводы бросились за животными. В другом месте гоплиты умудрились устранить охрану обоза, доверху заполненного золотыми монетами. Вернувшиеся всадники-разведчики спугнули гоплитов, и те с сожалением оставили добычу.

Возле Мерсала лазутчики наткнулись на святилище Хорса, где по нелепой случайности убили друида, к которому по слухам наведывался сам Аттал.

В одном поселении, расположенном в паре миль от аквитанского тракта, они обнаружили старую конюшню, переделанную под мастерскую по сборке осадных машин. С чистой совестью гоплиты подожгли постройку и довольные ретировались в лес.

Спустя несколько часов они обнаружили похожее место. Но в этот раз алеманны проверяли орудия на точность, разбирали и укладывали их в обоз, поэтому уничтожить мастерскую гоплиты не смогли и отправились дальше.

Прокл беспокоился из-за медленного продвижения гоплитов. Он понимал, что именно Аттал принимает решение о начале большого похода. Если же конунг покинет крепость, то вылазка гвардейцев окажется бесполезной. Протей принял слова побратима к сведению и приказал сократить количество привалов и исключить поджоги. Единственно, по неопытности гоплиты не могли избежать столкновений с зачастую недоброжелательно настроенными мирными жителями.

В поход гоплиты взяли немного подсушенного хлеба, воды, хороший кусок свиного сала и подвяленный сыр. В остальном все надеялись на мастерство побратимов-лучников и обычное воровство.

Отловом живности занимались Стиракс и Кемаль. Гунн таскал мелких зайцев и тетеревов, а пун точными попаданиями пращи добывал белок. Однажды, пока дуэт соревновался в количестве подстреленных животных, Эфиальт принёс к трапезе трех жирных куропаток, в очередной раз продемонстрировав талант непревзойдённого метателя ножей.

Миновав часть леса, отряд оказался в регионе, сохраняющем нейтралитет. Здесь проживали алеманнские силинги, кои умудрились отказать самому Матайесу. Это случилось под конец жизни прославленного берсерка.

К тому времени Матайес достиг всех мыслимых и немыслимых высот и отказ небольшого племени воспринял с неприсущим ему юмором. С тех пор кожевники и собиратели ягод поверили в себя, гордо отказывая дипломатическим делегациям. Так повелось, что ни префекты, ни конунги их не трогали.

При участии прочих оголодавших Анион надавил на Протея с предложением раздобыть еды в ближайшей деревне, где бы жители встретили их хлебом, а не мечом. Костлявые белки на пару укусов надоели всем без исключения, посему гвардейцы двинулись на поиски.

Каждый шёл погруженный в свои мысли и переживания. Самым угрюмым выглядел фракиец. Он не думал о важности и сложности предстоящего задания, ибо его голову занимала Вирсавия. В гарнизоне про неё ходили настолько немыслимые сплетни, что фракийцу казалось, будто его умышленно подстрекают. Протей первое время кидался на клеветников, однако Прокл мягко напомнил соратнику, что в одиночку с легионом не справиться.

В раздумьях фракиец вспомнил разговор с наставником, что произошёл пару дней назад.

– Любовь и война настолько несовместимы, что даже жизнь со смертью более близки. Вот попадёшь в сражение и вспомнишь мои слова. Я переживал и нервничал перед каждой битвой. Даже перед стычкой, в которой мечи держали в ножнах, меня лихорадило так сильно, будто я бычок, ведомый на заклание. Но стоило пронзить кого-нибудь копьём, как страх уступал место спокойствию. Ты достигнешь мастерства, когда поймёшь, что каждое движение в бою должно быть осознанным. Зелёным ребятам море по колено, а прожжённые вояки постоянно оглядываются. Посему они и дожили до седой головы. Уяснил? Когда я проиграл Агаресу, то понял ошибки. Понял, что слишком много думал. Наверное, в этом моя беда. Наверное, поэтому Арминий, упокой Афина его душу в тёмном царстве, обратил на меня внимание.

– Я не понимаю, наставник, – ответил Протей, хотя внимательно слушал.

– Однажды в Фессалии я попал в такую заварушку, что в голове пронеслось: «Арес, я не выберусь отсюда живым!». Меня тогда только поставили начальником над Священным отрядом. Ранее я не знал счастья вне войны, но родился сын.

Близ нагорья нас окружили афиняне, ситуация безнадёжная. От меня как командира ожидали решения, но я погрузился в раздумья. Вспомнил про свою жену Диомену, маленького Ксенофонта и побоялся смерти. Я подумал, что больше не увижу их. Осознание надвигающейся смерти и разлуки с близкими лишило меня здравомыслия. Это было не по-спартански, не по-мужски. По праву рождения ты можешь не быть спартанцем, но мужчиной быть обязан. Мы давно отошли от заветов предков, но моему поступку нет оправдания – одно порицание. Телом я похож на спартанца, но голова моя ахейская. Даже философы столько не думают. Есть ли в бою время подумать? – Кустодиан посмеялся. – А я находил!

Соратники увидели в моих глазах искру страха и сами испугались. Это сейчас меня кличут Безрассудным, раньше я был храбрецом, не брезгующим осторожностью. Рука дрогнула, ноги подкосились. Спартанцы настолько уверены в своей силе, непоколебимы в принципах и так презрительно относятся к смерти, что в минуты боя ни о чем не думают. Я же думал, что жену оставлю вдовой, а сына – сиротой. Хотя о них в любом случае позаботились бы побратимы. И всё же мне удалось преодолеть порыв трусости, мы пробились через окружение и дали такой отпор, что враг спасовал.

Похожая ситуация случилась в Бреттильском лесу. К тому моменту я уже не был командиром, жена умерла, из Лакедемона меня изгнали. Вроде и умирать не за что и не за кого, а я впал в ступор. Никакого окружения не было и в помине. Но встреча с Агаресом показала, что Спарта – не эталон военного могущества.

Перс, подобно спартанцам, ни о чём не переживал. Он упивался боем, точно слушал красивую сагу, и рубил римлян с кровожадностью, которой позавидовал бы эскорт Ареса.

С тех пор я понял, что на войне нужно думать о выживании. Принести себя в жертву – великое дело! Да только кому прок от уподобления агнцу? В минуты мира воспринимай врага как равного себе, уважай его. Но едва сойдёшься в клинче – помни, что он не дороже куска мяса. Да, это ожесточит тебя, но поможет выжить.

Забудь про свою Вирсавию, ибо мысли о ней не добавят ни сил, ни умений. Иначе в два счёта из охотника превратишься в жертву. Знай, что любимые расшибут лоб в молитвах за тебя и направят мысль следом. Женщины слабы и беспомощны, но этим они оберегают нас от бед.

Ты думаешь, в Спарте уважают мужчин? Нет, мой дорогой друг. Мы боготворим женщин Спарты, ибо только они способны произвести на свет мужчину. Мы сильные мира сего, но правят нами женщины. Из-за них мы предаём и убиваем, уничтожаем старый порядок вещей и возводим новый. Женщины – наши богини, а мы мягкая глина в их руках, которую они мнут, как захотят.

Мужи возводили и рушили уклад великих полисов. Но в моменты взлёта или низвержения они не думали о женщинах. Они ни о ком не думали. Беспокойный мужчина – слабый мужчина. Таким место в трактирах или под окнами возлюбленных. Будешь в бою много думать – помрёшь, не успев извлечь клинок. Ты сам надеваешь на себя оковы, когда много думаешь, фракиец. Просто делай. Говоришь, я тебя ненавижу? Даже Филипп не слышал сей истории, посему делай выводы.

Протей до конца выслушал наставления и принял их к сведению. Он впервые увидел в Кустодиане не строгого ланисту, а уставшего от жизни старика. Протей понял, что наставник как истый софист может с умным видом вещать на десяток тем.

Справедливости ради фракиец вспомнил притеснения, коими его одаривали Агесилай с Кустодианом, и понял, что ни одна порка не была лишней. Протею показалось, что только теперь он понял Кустодиана и всю сложность наставничества.

Напоследок спартанец сказал, что снова ставит Протея главным над гоплитами, ибо Прокл со своими мудрствованиями не годится на роль лидера. Кустодиан поздно понял это.

Апрель выдался пасмурным и на редкость холодным. Мелкий дождь моросил два дня, превращая тропы и дороги в непроходимое болото. Лесной воздух пропитался влагой и свежестью, на ветках появились первые почки. Протей подумал, что им необходим проводник, ибо промозглая погода тормозила шествие.

– Ищем сухое место для привала, – распорядился фракиец.

В поисках подходящего бивака они прошагали ещё пару часов, прежде чем увидели вдалеке очередную деревушку силингов. По мере приближения они всё явственнее различали доносившиеся с деревни нечеловеческие вопли.

– Вот вам и нейтралитет! – хмыкнул Стиракс. – Кто напал?

– Какая нам разница, – сухо ответил Протей.

– Мы так и будем стоять? – сказал Прокл.

– Силинги никому не присягнули на верность, посему пусть сами и отбиваются, – ответил Протей.

– Ты неправильно меня понял. Я говорю о привале. Нам не до сторонних конфликтов. Какой толк стоять здесь? У меня от этих визгов уши уже заложило. Уходим.

Никто не двинулся с места.

– Это галлы, – сказал Анион. – Наверное, дело рук Мардония, про которого говорил наставник. Видать, собрал ватагу и напал, дабы переманить силингов на сторону конунга.

– Слишком избитая хитрость, мой друг, – произнёс Гунн. – Мардоний сам запутался, кому служит. Неужели мы проигнорируем побоище?

Протей покосился на Стиракса.

– А если на деревню нападут наши эквиты? – произнёс фракиец. – Мы пойдём помогать, но в итоге примкнём к нападавшим. Неприятная ситуация, не правда ли?

– Если хотите, можете идти, – сказал Анион. – Я подожду вас здесь.

– С чего это? – возмутился Протей.

– Я здесь родился. Почти десять лет назад нас выгнали отсюда взашей. Возвращаться у меня нет желания. Здесь я впервые убил человека.

Гоплиты тотчас повернулись к Аниону. Протей с ухмылкой взглянул на лик галла, словно высеченный из скалы, а после обратился к Проклу:

– Сколько зим прошло, прежде чем ты убил первого человека?

Грек сделал вид, что не услышал вопроса. Он взглянул на Протея, выискивая подвох. Прокл обратил внимание на благородный профиль фракийца. Он подумал, что если бы не юношеская редкая поросль на щеках, то Протей мог сойти за потомственного патриция или особу царских кровей.

– Что смотришь?

– Думаю, насколько ты изменился в последние дни. В Галлии ты стал хорош телом, но плох делом.

– Стихами заговорил? – Протей с негодованием взглянул на трясущегося от смеха Гунна и перевел взгляд на строгого Прокла.

– Нет, не думай, я на тебя не заглядываюсь. Я всего-то поразился тому, насколько иногда внешность противоречит словам, слетающим с уст. Я пытался разглядеть в твоих глазах мотив – что же заставило тебя задать столь идиотский вопрос? Возвращаясь к нему: я тебе уже говорил, Протей.

– А мне нет, – встрял Стиракс.

– Едва мне миновало пятнадцать, – твёрдо произнёс Прокл. – Лихоимцы творят беззакония, гадости, и им всё сходит с рук. Я же всего-то хорошенько стукнул мерзавца и тут же был сослан на галеры. Честный человек должен оставаться честным до конца, иначе маленькая беда перерастёт в большое горе. Судьба зачастую в сто крат сильнее наказывает людей справедливых, единожды отступившихся, ведь это не сообразно их природе. Очередная колкость от мерзавца сути не изменит и никого не удивит, но стоит человеку честному хоть раз выйти из себя…

– Иногда твои философствования утомляют, Патрокл, – со вздохом перебил его Стиракс. – О чём речь?

– Не стоит лезть на иную стезю: там другие правила и условия.

– Всегда опасался людей тихих и невозмутимых, – сказал Стиракс. – От них словно веет затаённым гневом.

– В словах Гунна есть правда, – Протей покосился на Стиракса. – Жалеешь о содеянном?

– Какой смысл? – ответил Прокл. – Сожалением не вернуть чужую жизнь. Обидно, что вёл порядочный образ жизни, был этаким законопослушным гражданином Тиринфа, а раз въехал по морде и уплыл на галеры.

Гоплиты продолжили наблюдение за полыхающей деревней. Картина беззаконий их зачаровала. Прокл нарушил тишину, язвительно спросив:

– А что скажешь ты, предводитель лазутчиков? Если вспомнить все твои истории, то ты убил не меньше пятисот человек. Скажи правду такой, какая она есть.

– Да, Протей, – поддержал Стиракс. – Расскажи о своей первой отнятой душе.

– Ежели пошли такие толки, то предлагаю всем высказаться, – фракиец оживился. – Мне было четырнадцать, когда я насмерть забил двух человек. Кажется, галла и германца. Я молотил их с такой силой, словно забивал гвозди в крест. Мне тоже неплохо досталось, однако я остался цел. И не надо преувеличивать, я не говорил про пятьсот человек.

– Мне было десять, когда пришли римляне, – сказал Анион. – Я защищал сестру с братом и убил нескольких легионеров.

– Не смеши меня! – прыснул Стиракс. – Как десятилетний отрок даст отпор легионеру?

– Уже в десять я был размером с мужчину. Больше, чем твоя тушка сейчас. А ты чем похвастаешь?

– Ничем, – Стиракс ощетинился и покраснел. – Мой народ притесняли не меньше ваших, если не больше. А что до убийств? Нет, я никого не убил в столь юном возрасте. У меня, в отличие от вас, было хоть какое-то подобие детства. Нас, гуннов, кличут кочевниками, хотя порядку у нас больше. Никто в нашем племени не убивал просто так.

– Иногда на убийство толкает случай, – сказал Прокл, – хотя от условий суть не меняется. Едва Парки схватят тебя за яйца, ты окажешься перед выбором.

– Ну а ты? – Стиракс с пылающими ушами обратился к Кеннету.

– Двенадцать, – пробормотал пикт.

– Наконец-то он выучил цифры! – воскликнул Гунн. – Подробностей спрашивать не будем, не то придётся стоять здесь до появления алеманнов. Кемаль, что скажешь?

Карфагенец встрепенулся. Только после слов Стиракса гвардейцы вспомнили, что помимо немого Эфиальта в отряде числился молчаливый пун, из которого иногда даже под пытками было невозможно выдавить ни звука.

– Не помню. Чудаки в олигархате поменяли календарь. Летоисчисление сбилось, и я не знаю, сколько мне лет было на тот момент. Сейчас, кажется, мне около семнадцати. Ну а первый раз я воткнул нож в мясо лет в восемь, – Кемаль пожал плечами. – Нарочно я никогда не стремился убивать, а по принуждению – бывало. Мне кажется, нашему греху есть только два оправдания: защита и месть.

– К нашей девочке вопросов нет, – Протей взглянул на Эфиальта. – Уверен, он каждый день разделывает по младенцу и приносит жертвы Мелькарту вместе с Кемалем.

Эфиальт не обратил внимания на колкость фракийца. Он смотрел в другом направлении. Грек кивнул в сторону леса и указал Стираксу на лук. Очевидно, не только они следили за пожарищем. Сквозь ветви маячил силуэт. Едва гоплиты повернулись, как неизвестный сорвался с места и бросился в чащу.

– Пастушок, – сказал Прокл. – Или беглец из деревни.

– Или шпион, – подметил Стиракс.

– Скорее всего, наш проводник, – подытожил Протей.

– Брось, – встрял Прокл. – Забыл Граннукса? Что тебе говорил Кустодиан?

– Теперь всё шито-крыто. Веспасиан обо всём позаботился. У меня есть опознавательный знак.

– Кто доверяет префекту? – Прокл окинул взглядом соратников.

Гвардейцы промолчали, по-прежнему смотря на деревья.

– Для начала поймаем беглеца, а потом будем разбираться, что к чему, – сказал фракиец. На войне нужно поступать не как велит совесть, а согласно обстоятельствам. Стиракс, будь наготове. Прошу, только не убей!

– Я тетиву не повесил, – Гунн скривил виноватую мину.

Но для поимки шпиона не понадобились таланты лучника. Быстроногий Кемаль через пару стадиев догнал наблюдателя. Он заломил пленнику руки и приволок к Протею.

Гвардейцы рассматривали запыхавшегося мальчика, который беспокойно озирался по сторонам. Анион с силой прижал мальчонку к дереву. Тот активно отбивался и пытался укусить галла за руку.

– Подрастёшь, наберёшься сил и отвесишь мне тумака, – сказал Анион, – а пока успокойся.

– Ты кто? – спросил Протей.

– Не убивайте меня, – еле вымолвил юноша.

Волосы парня свалялись в клочки и сосульками торчали в разные стороны, немытое лицо требовало воды, а бегающие глазки пересчитывали гвардейцев.

– Ты из этой деревни? – спросил Прокл.

Мальчик схватился за огромную руку галла. Он даже не мог говорить.

– Анион, отпусти его.

Галл разжал стальные объятия, и мальчик упал на землю.

Ты Далак? Ты из галлов?

– Далак день назад помер от поноса, – солгал мальчик. – Я Ульрих.

– Как умер? – удивился Протей. – Что такого съел по дороге этот Далак?

– А то! – голосом Протея ответил Ульрих.

Протей с непониманием взглянул на парня и сам прижал его к дереву.

– Смотрю, ты ещё и шут?

– Я сам испугался, когда Далак ночью пошёл в кусты, а к вечеру загнулся, – задыхаясь, ответил Ульрих.

Гоплиты переглянулись. Протей отпустил его.

– Вы шли вместе?

– Да, мы шли вместе. Нас отправил наместник крепости. Он сказал: «На противоположной от тракта стороне встретите отряд ленциариев из семи человек».

– Встретил?

– Разве нет? Вас же семеро.

– А на ланциариев мы похожи? – спросил Прокл. – Ты знаешь, как они выглядят?

– Никак не выглядят. Мы называем ленциариями любых лазутчиков. Даже конных.

– Ладно, – подытожил Протей, – верю. Далак помер, а ты кто такой? Откуда столько знаешь?

– Далак поводырь хороший, да слепой. Меня к нему приставили. Так, на всякий случай. Он мне всё рассказал, а потом испустил дух. Я сначала хотел пойти обратно, но передумал. Я в крепость не вхож, пришибут меня, если поручение не выполню.

– Отойдём дальше в лес и продолжим беседу? – предложил Прокл. – Мы на этой поляне, как в мышеловке.

– Только не надо идти в чащу, – предупредил Ульрих. – Оттуда не выйти. Возле тракта снуют кавалеристы, а в лесу сели на привал галлы, которые идут к гарнизону. Саму тропу стерегут. Если бряцаешь римскими доспехами – прирежут на месте. Я ведь шёл сюда, всё знаю, всё видел.

– Выходит, местные тропы ты знаешь хорошо? – спросил Прокл.

– Да. У вас найдётся хоть сухарик?

– Найдётся, – ответил Гунн.

– Темнеет. Устраиваем привал, – распорядился фракиец. – Кемаль, разожгите костер ближе к лесу, чтобы дым нас не выдал. Прокл, дай этому грязнуле воды и еды. Так ты из галлов?

Мальчик кивнул.

– Ты отлично говоришь на латыни.

– Зато совсем не знаю родного языка. Я родился в каструме у Арелата.

– Может, ты и вовсе римлянин?

– Разве я похож на вас?

– Посмотри внимательнее на нас, малыш. Здесь нет ни одного римлянина по крови. Латиняне далеко забрались, оставили много хвостов.

Через четверть часа гоплиты сидели вокруг костра и набивали животы. Стиракс исправлял дневную оплошность.

– Великий воин забыл поставить тетиву перед боевым караулом? – поддел его Прокл.

Стиракс отвлёкся от лука и подал его греку.

– Возьми, раз такой умный! Попробуй! Все попробуйте!

– О чём речь? – поинтересовался Протей.

– Я не смог выстрелить. Тетива была не на месте.

– Как же ты баловал нас дичью, ежели лук не заряжен? – полюбопытствовал Прокл.

– Брал лук у Кемаля, – застенчиво ответил Гунн. – Я думал, что сумею натянуть веревку, но плечи не гнутся.

– Дай сюда, – Анион отобрал лук у Прокла и завернул плечо лука за ногу. – Проклятье! Он не гнётся и не ломается.

– Бесполезное оружие, Гунн, – сказал Протей и потребовал передать ему лук. – Если Анион не может согнуть плечи, то про меня и говорить нечего. Даже если поставим тетиву, то как с такого стрелять?

Гоплиты по очереди пытались поставить тетиву на второе плечо, однако у них ничего не получалось. Ульрих с интересом наблюдал за необычной картиной и вспомнил лук Эмреса, который походил на орудие Стиракса.

Гунн взял свой массивный лук и принялся устанавливать рогатины подле костра.

– Римляне присвоили много трофейных гуннских луков, но пользоваться ими не умели. Даже если целым легионом умудрялись согнуть плечи, то на стрельбу сил уже не хватало, – Стиракс нежно погладил рукоять.

Протей повернулся к Ульриху.

– Юноша, ты не поел, а пожрал, как голодный поросенок.

– Я же уже всё рассказал, – лениво отмахнулся Ульрих.

Протей тяжело вздохнул. Он выставил пятерню, показал её Кемалю и кивнул в сторону парня. Пун обхватил мальчика сзади и с поразительной скоростью приставил кинжал к его пальцу.

– Покажи ему, как это больно, дабы понимал.

Кемаль подковырнул ноготь Ульриха и тут же закрыл ему рот, чтобы тот не закричал. Шея мальчика покрылась протоком вен, а лицо исказилось в муке.

– Довольно! Расскажи о Далаке и поручительстве перед наместником. Кто его отправил?

– Зачем вы меня мучаете? – Ульрих заплакал. – Я ничего вам не сделал.

– Нет, но, может, планировал в дальнейшем. Хочу уберечь себя от неприятностей.

– Я? Планировал? Вы же обычные легионеры, а не конунги, чтобы вам такое внимание уделяли. Я не следопыт. Меня отправили проводником с Далаком. Я должен был довести его до Мерсала и вернуться. По пути на нас напали, и мы сошли с дороги. Еду потеряли, заблудились. Далак поел волчьих ягод и помер. Перед смертью сообщил, куда и зачем шёл. Несколько дней я бродил по округе, крал еду у силингов, пока не встретил вас.

– Что тебе сказал Далак?

– Ничего толкового. Сказал, что отряд римлян нужно провести в гарнизон Харольда.

– И всё?

– Его рвало во все стороны, – нахмурился Ульрих. – Ему было не до разговоров.

– Кто из сторонников Аттала жаждет его смерти? – спросил Прокл.

– Значит, вы в самом деле идёте в гарнизон, чтобы убить конунга? – восхитился Ульрих.

– Сложный вопрос, – сказал Прокл. – Видимо, в Галлии многие не желают войны, которую устроил конунг, раз уж хотят его устранить с помощью римлян.

– Но война так и не началась, – сказал Стиракс. – Римская Галлия ещё не была такой бездеятельной. Они бы ещё лет десять орали про войну. Но теперь мы идём в крепость. Идём, чтобы покуситься на жизнь главного конунга. Если наша попытка не увенчается успехом, то война начнется на самом деле.

– Веспасиан и кто-то в Арелате хотят выиграть от смерти конунга. Кто наниматель Далака? – поинтересовался Протей.

– Этого я не знаю. Он говорил, что Агарес. Но когда в прошлом году сожгли форт за перевалом, то во всём тоже обвинили Агареса. Позже оказалось, что приказ исходил от Харольда, а тому сказал Аттал. А конунгу с три короба наврал Калваг. Так и живём. Я не знаю, кто нанял Далака и заплатил ему.

– Ты проведёшь нас внутрь? – спросил Протей.

– При одном условии, – Ульрих ощетинился.

– Ты не в том положении, сопляк, – сказал Анион.

– Говори, – бросил Протей.

– Вы не оставите меня в крепости, а возьмёте с собой. Круг заговорщиков защищал только Далака, а я – не он.

– Договорились!

– Только нужно поторопиться. Скоро Изера разольётся. У нас на пути как раз будет один из рукавов.

– Обойти никак? – спросил Стиракс.

– Мы обходим либо тракты, либо реку. Она очень бурная и полноводная.

– Насколько это может затянуться? – сказал Протей.

– Насколько затянется паводок? Как распорядятся боги. Напрямую дошли бы за день. Из-за рукава Изеры всё может затянуться на пару недель.