Текст книги "Алеманида. Грёзы о войне"

Агарес быстро смекнул, что по счастливой случайности ему в руки попал юнец, алчный до побед и свершений, да ещё и пылавший ненавистью к вчерашним союзникам. Перс сразу выявлял трусов и предателей, кои шли на поводу обстоятельств, стремясь сохранить себе жизнь. Здесь же перед наёмником предстал человек с сердцем, очернённым завистью. Агарес не сомневался, что сумеет переманить Кемнеби на свою сторону, полагая, что одному завистнику под силу понять и поддержать другого.

Ленивым взмахом руки Агарес показал пленнику, что тот может сесть. Перс налил вина, положил на блюдо хорошую кабанью вырезку с фруктами и уселся напротив. Кемнеби подумал, что Агарес настроен благосклонно, раз пригласил пленника в собственные покои.

Две стены в комнате занимала паноплия209209
  Паноплия – декоративная композиция из элементов античных военных доспехов, щитов, оружия и знамен оружия и знамен.


[Закрыть] из декоративных мечей и кинжалов самых замысловатых форм, в углу стояла кираса с плащом, рядом с одеждой находился письменный стол с разбросанными пергаментами, поломанным подсвечником и настольной луцерной римского типа.

– Удивлен, что тебе нужно приглашение к трапезе. Что смотришь? Бери и ешь.

Кемнеби подозрительно уставился на кубок с вином и проигнорировал предложение. Агарес ухмыльнулся.

– От голода помутился рассудок? Не притворяйся, юноша, с тобой хорошо обращались. Я не собираюсь тебя травить. Разве я похож на женщину? Много недругов полегло от моих рук, но в моем доме пока никто не умер, тем более от яда, – Агарес тотчас вспомнил, что в Ктесифоне отравил с десяток людей. – Поешь и выпей. Ты первый пленник Аттала, которому достался кубок хорошего вина.

Кемнеби повиновался. Он отпил из чаши и скромно оторвал виноградный плод.

– Я давно за тобой наблюдаю, Кемнеби. У тебя была возможность для побега, но ты не использовал её. Почему?

Кемнеби молчал. Агарес дал ему время для раздумий, но собеседник упорно безмолвствовал.

– Не советую артачиться, иначе последующий разговор будет не самый приятный. Откуда ты родом?

– Из Александрии.

– Какой именно?

– Что значит какой?

– Воинственный грек был чрезмерно самолюбивым, посему основанным городам давал собственное имя. Александрий нынче много210210
  Согласно Плутарху, Александр Македонский основал более 70-ти городов.


[Закрыть].

– Я родился в Египте.

– Моя догадка подтвердилась. А я-то думаю, откуда этот чванливый взгляд свысока. Смотрю, разговаривать ты не любишь. Так почему же не сбежал к своим?

– Я не мог толком передвигаться. О каком побеге речь?

– Ты получил царапину, которую Марвин залатал в два счета. Мог оседлать коня и дать деру, но остался. Почему?

– Сам не знаю.

– Всегда избегал людей, которые не понимают мотива собственных поступков. Знавал я одного кузнеца. На тебя похож – по жизни не знал, куда и к чему идёт. Однажды так напился, что насмерть зашиб детей и жену. Галлы расправились с ним на месте.

– Я не таков.

– Думаю, он ответил бы так же. Все мы не такие, какими хотим предстать перед другими людьми. Скажи мне, что вас связывает с Миргалимом?

– По его словам, нас связывает некий Филин. Я не понимаю, о чём он постоянно твердит.

– А ты и бегаешь за ним.

– Я ведь пленник, у меня выбор невелик.

– Не морочь мне голову. Перед тобой открыты все дороги, но ты решил убирать дерьмо за стариком.

– Я бы хотел у него заниматься. Звучит глупо, но я верю, что за дерьмом последует нечто важное.

– Бельфор тоже так думал, но в итоге сбежал. Где ты хочешь остаться? У Миргалима или у меня? Эмрес говорил, ты неоднократно глазел на тренировки. Разве Кустодиан плохо тебя учил? – с иронией спросил Агарес. – Если я тебя оставлю в гарнизоне и позволю тренироваться, чем отплатишь мне?

Кемнеби опустил взгляд, в его душе шла борьба. Агарес всё видел и не торопил.

– Что сталось с твоими родителями? Если ты родом из Александрии Египетской, подозреваю, что твоя семья погибла во дни Диоклетиановых бунтов.

– Да, отца и мать убили римляне, а сестру задавил конем какой-то обезумевший от паники торгаш с Агоры.

– Всегда поражался варварам и тем народам, кои некогда испытали на себе тяжёлую руку Рима, но продолжили преклоняться перед ним. Ты пострадал от них, но служишь им. В чем твоя проблема?

– Я служу Августу Константину. Он – не Рим.

– Если рассуждать так, как ты, то мы все Риму не служим и его не славим. Половина Галлии до сих пор отдает в легион несколько тысяч детей на службу. Как в нормальных условиях воевать с врагом, когда сам его и снабжаешь? Насчёт Августа. Ты знал, что легионами в Египте командовал юный Константин, который в те дни был первым трибуном?

– Нет, не знал.

– Ладно, оставим совпадения. Допустим, я верю, что ты не желаешь больше воевать за римлян. Но что будет, если я оставлю тебя здесь? Почему ты с такой легкостью готов распрощаться с прошлым?

– Я не мог этого сделать раньше.

– А как же убийство соратников под покровом ночи и старый добрый побег?

– Это слишком подло и грязно.

– Ты прав, но мне кажется, это в твоём стиле. В чём заключается истинная причина?

Кемнеби взглянул на Агареса и на миг испугался его пытливого взора. Глаза Перса напоминали блестящих скарабеев, которые норовили влезть под кожу.

– В человеческой глупости. Я не раз говорил Кустодиану, – процедил Кемнеби, – я умолял его сделать правильный выбор, но он слушал только себя. О Митра! Почему он поставил за старшего Протея? А этот увалень Прокл? Боги всесильные, какие они наёмники, если боятся пролить кровь?

– А ты не боишься? Откуда ты взялся такой смельчак? Спрошу ещё раз: если я оставлю тебя в гарнизоне, чем мне отплатишь?

– Если дозволите остаться, то римляне будут молиться Митре, чтобы избежать встречи со мной. Вы ведь обучались в Аваним Афарот? Я говорил Кустодиану, что проще скопировать успешный пример, нежели создавать новый вид школы, но он не послушал.

– Откуда столько гордыни и злости? Белет такой же пустослов. Вы с ним споётесь. Голова вашего центуриона покрылась сединой, но ему стоит отдать должное. Я знаю, Кустодиан теперь с лёгкостью пробивает бреши среди алеманнов. Он научился проскальзывать сквозь плотные редуты и даже спалил пару продовольственных складов. Возможно, я слишком рано списал его со счетов. В некоторых моментах его гоплиты даже наступили мне на горло.

– Почему же нетопыри их не накроют?

– Не всё так просто. Расскажи мне об остальных бойцах отряда. Кого следует избегать? Кого можно обставить силой, а кого хитростью?

Кемнеби вздохнул и посмотрел в потолок.

– Полагаю, всем без исключения следует опасаться Эфиальта. По-моему, он чокнутый. С остальными трудностей не возникнет.

– Кто ещё? Вряд ли Кустодиан отбирал в отряд людей за мешки с золотом.

– Есть ещё Протей и его шавка Прокл.

– Кто они?

– Обычные легионеры. Протей мнит себя Ахиллом, но на деле – просто выскочка. Прокл – посредственный боец. Эфиальт хоть и не выглядит легионером, но не стоит недооценивать его. В сражении на мечах он непобедим. Да и ножи метает превосходно.

– А кулаками, значит, можно выбить из него дурь? Странное свойство природы: физически одаренный всегда чувствует своё превосходство. Но стоит слабому взять в руки клинок, как силач молит о милости фортуну. Ахурамазда, я уже заговорил подобно Миргалиму. Похоже, ты восхищаешься этим Эфиальтом?

Кемнеби промычал нечто нечленораздельное.

– Я бы проверил их на прочность. Про них распустили уж очень много слухов. Если молва пришла от римлян – простая показуха. Если сплетни идут от местных – другой разговор.

Агарес хотел уже поведать Кемнеби идею, как его нетопыри заманят отряд Кустодиана на свою территорию, но в последний момент передумал.

– Хорошо, я понял тебя. Ты считаешь, я могу доверять тебе после сказанного?

– Что я такого сказал?

– Один из моих подопечных однажды угодил в плен. Бельфора поймали северные кельты с дурной репутацией. Его пытали, зачем-то нанесли ему татуировку, но он ни слова не сказал. Что у него хотели узнать – другой вопрос, но всё же он не сломался. Ты же сразу выложил на стол всё хорошее и плохое. Если вернёшься в стан римлян, будешь так же точить лясы? У тебя есть прекрасные качества, которые в известной степени присутствуют у наёмников, однако твоя внутренняя сущность темна и непонятна. Твой паршивый рот готов на всё ради места под солнцем, а в твоих глазах я вижу страх за свою жалкую жизнь. Боги не просто так отразили в наших очах душу и разум, добродетели и пороки. Знаешь, кого я вижу?

Кемнеби подался вперёд в ожидании ответа.

– Человека злого и бесчестного. Душа твоя горит в огне смятения и предательства. Ты мне неинтересен, посему отпускаю в гарнизон. Ты волен идти, куда пожелаешь.

– А если я не желаю покидать крепость великого конунга?

– Второй раз повторять не стану. Если вляпаешься в историю – пеняй на себя. Дабы после не докучать расспросами, напоследок спрошу вот о чём.

Агарес извлёк из кармана кулёк и развязал тесёмку. На столе появилось серебряное, обложенное сапфирами украшение в виде египетского анкха211211
  Анкх – символ, ведущий свое происхождение из Древнего Египта. Крест с петлей кверху.


[Закрыть]. Кемнеби окончательно потерял самообладание. Он затеребил полы рубахи и начал качаться на стуле, с опаской поглядывая на Агареса.

– Нет, я не крал у тебя вещи. Мы хоть и вовлекаем префекта в грязные игры, но не воруем. Скарб валился из твоих карманов, когда мы тащили тебя беспамятного. Благодари богов и лично Марвина, который обнаружил пропажу. Возможно, он подобрал уже украденное, однако не стану обвинять, не зная подробностей, – Агарес поднял анкх за цепочку и потряс перед Кемнеби. – Сей кулон стоит целое состояние, даже супруги царей не позволяли себе такой роскоши. Они бы не отказались, да только где отрыть подобную красоту? Ты мог купить свободу и беззаботную жизнь до самой смерти, но предпочёл таскать сапфировую подвеску за пазухой. Расскажешь, откуда у тебя появилась настолько фактурная вещица и для чего она тебе верну.

– Семейная реликвия, – пробубнил Кемнеби. – Досталась от деда. Мой предок был черным гробокопателем. Про него даже сочинили песнь.

– Когда я был в Египте, слышал сказ про Нахтмина, трижды обманувшего смерть, – процедил Агарес. – О нём речь?

– Да, мой предок утащил из гробницы полное убранство самой Неферуатон212212
  Нефернефруато́н – египетский фараон-женщина из XVIII династии, соправительница Эхнатона на протяжении двух с лишним лет (1335—1333 годы до н. э.) По предположениям историков под Нефернефруато́н понималась царица Нефертити.


[Закрыть] и улизнул от стражей фараона. С тех пор предмет передается по мужской линии.

– Твой род присвоил себе чужую вещь и гордится этим? Обычное воровство.

– Люди крадут из земных недр тысячи камней и неподъёмные повозки золота, но не считают это воровством.

– Если так рассуждать, то нам ничего не принадлежит и все люди – воры.

– Мой пращур ничего не крал у живых, он отнимал у мёртвых. К чему им золото, если на великом суде взвешивают поступки, а не награбленное?

– Справедливое замечание, – Агарес потянул носом. – Чувствую софистику Миргалима. Это его слова. И зачем ты носишь кулон с собой? Случайно потеряешь в ночных бдениях и будешь горевать об утраченном.

– Владельцы сапфирового анкха умирали в почтенном возрасте от дырявых костей и истончившихся связок, – ответил Кемнеби. – Владелец анкха неуязвим для стрел и копий и живет наравне с богами.

– Дырявые кости и рваные связки не вяжутся с божественной неуязвимостью. Эмрес влепил тебе пару стрел и пожалел третью. Мой дорогой Кемнеби, твой анкх самый обычный.

– Но я ведь выжил!

– О да. Это с какой стороны посмотреть, – Агарес швырнул кулон на стол и поднялся. – И много ли чести в смерти на теплом одре в своих нечистотах?

Кемнеби ничего не ответил.

– Думаю, ты услышал меня. Собрался уходить – не медли, остаешься – веди себя пристойно. Тебе нужно доказать свою преданность и то, что ты способен стать нетопырем. Быть может, я поменяю мнение о тебе.

За дверью послышался сиплый голос караульного:

– Господин Агарес, в гарнизон прибыла госпожа Сатэ с дочерью.

Перс уже схватился за ручку двери, как Кемнеби спросил:

– Почему ты здесь? Тоже желаешь видеть Рим низвергнутым?

Агарес повернулся.

– Я не прикрываюсь сказками об утерянных родственниках, высокой морали и великой мести. Мне платят – я выполняю. Жизнь наёмника проста и неприхотлива, посему любыми мотивами движет жажда наживы. Всё упирается в золото, но не в благородные идеи. В подобных заблуждениях я пребывал в молодости. Стража тебя проводит.

Агарес отправился в гостевой дом. Кемнеби его разочаровал. Перс ожидал увидеть человека с твёрдым и непоколебимым характером. Кемнеби же показался ему плаксивым. Агарес убил бы египтянина без лишних раздумий, но его терзали любопытство и ревность из-за интереса Миргалима к пленнику.

Едва он увидел вдалеке силуэты близких, как его мысли приняли иное направление. Агарес не знал, зачем Сатэ и Анаит приехали.

Сначала он отправил родных в Лютецию, убеждённый, что франкский город не затронут боевые действия. Однако лазутчики доложили, что набирающее силу войско уже никому не даёт прохода. Агарес представил, как косо поглядывали на его женщин в поместье конунга.

Тогда Перс отправил их в Арелат, где в итоге и решила остаться Сатэ. Агарес расслабился, едва исчез взгляд супруги. Перс называл Сатэ женой, хотя никакой церемонии они не проводили. По меркам латинян их брак являлся обычным конкубинатом.

Сатэ происходила из киликийских армян. Она родилась в богатой семье, которая перебралась из Арташата в Ктесифон. Сатэ была упрямой и принципиальной. Иногда она объявляла Агаресу бойкот с требованием выполнить её условия. На многие прегрешения супруга Сатэ закрывала глаза, зная о трудностях выбора простого солдата в чужих краях.

Сатэ отличалась железной выдержкой и терпением, коими так славился её народ. Об её гостеприимстве ходили легенды, ибо гости никогда не уходили от неё обделёнными едой и питием. Она часто накрывала столы для бедных и помогала нуждающимся. Упрямство и сердобольность Сатэ передались Анаит. С возрастом Агаресу всё сложнее было противостоять воркующим речам женщин, от которых иногда не было никакого спасения.

Наёмник так погрузился в переживания, что не заметил, как оказался возле гостевого дома. Он вошёл внутрь и увидел беседующих жену и дочь.

Угольные волосы Сатэ были спрятаны под платьем. Она распускала их только в присутствии мужа. Среди бледных лиц алеманнов её бронзовый профиль ярко выделялся, напоминая рельефный портрет на аверсе монеты. Нос, подбородок и скулы Сатэ были словно выточены самим творцом, ибо их правильности могли позавидовать скульптуры Агесандра213213
  Агесандр Родосский – известный по единственному упоминанию у Плиния древнегреческий скульптор, сын Пайония.


[Закрыть]. Антрацитовые глаза, казалось, пронзали насквозь чёрные души людей и пылали силой.

Красота женщины несколько поубавилась из-за скудного климата Галлии: голова обзавелась седыми волосами, а морщинки настойчиво лезли одна на другую. Однако это не умаляло аристократического ореола Сатэ из Арташата.

Перс поцеловал жену и дочь. Они крепко обнялись. Гостевой дом больше походил на казарму, поэтому Агарес пригласил женщин в свой дом.

Они шли в тишине. Никто не светился радостью от встречи и не стремился начать беседу. Анаит душой находилась в другом месте, а Сатэ подозрительно косилась на супруга. Едва они дошли до дома, как Агарес спросил:

– У меня два вопроса: зачем вы приехали и как пересекли тракт?

– Какие могут быть проблемы? – ответила Сатэ. – Тут сутки пути. Харольд вручил нам купчую – так и миновали тракт. Зачем мы здесь? Действительно, муж ведь нужен только для красоты и продолжения рода. Правда?

Агарес подумал, что у них закончились деньги, посему и явились.

– Обойдемся без колкостей. У меня появились срочные дела, и они требовали немедленного вмешательства. Посему я и бежал, точно побитый пёс. Аттал вызвал меня в гарнизон, дабы братца прикончить.

– Прикончил?

– Ты бы могла сменить тон? Да, всё прошло, как и запланировал великий конунг.

– Великий конунг?

– Что не так?

– Давно ли ты называешь Аттала великим? Даже отец его, Матайес, не заслужил сей чести. Одному сыночку ты целуешь сапоги, а другого ищешь, дабы убить. Раз уж ни с того ни с сего наш конунг с бородой из четырёх кос стал великим, то почему Галлия всю зиму простояла на ушах, даже не думая воевать? А дело уже близится к весне! Это к вопросу, зачем мы с Анаит здесь. Кельты и силинги заполонили Дурокорторум и Лютецию. От них продыха нет, они снуют туда-сюда и орут, как римлянам придётся худо. Пялятся на нас, глазами лезут в нутро. Так пойдите, разбейте их! Чего медлит ваш великий вождь? Ежели замахнулся – пусть бьёт!

– Ты сама ответила на свой вопрос – зима.

– Отец, мы устали от суеты, – произнесла Анаит. – Мы с мамой никак не найдём спокойное место.

– Это не наша война, Агарес, – прошептала Сатэ. – Мне кажется, ты увлёкся и забыл о корнях.

Агарес подошёл к окну.

– В Парфию возвращаться нельзя, ибо это бессмысленно. Здесь мы в опасности, в Ктесифоне – тоже. Стоит ли пересекать половину мира, дабы поменять одну беду на другую? Я бы рад вернуться в Ктесифон, однако сын шаха озлоблен и жаждет мести за деяния, к коим я непричастен.

– Почему тебе не сказать ему об этом? – сказала Сатэ. – Власть сменилась, в Ктесифоне о нас уже не ходят слухи.

– Все несколько сложнее, не правда ли? Ты прекрасно знаешь, что я не лгу. Я хочу служить человеку, который по достоинству оценит мои таланты, именно поэтому Аттал для меня личность великая и неподвластная, ибо он мне дал мне возможность работать и кормить семью.

– Для величия, оказывается, нужно всего-то платить побольше, – томно произнесла Сатэ. – А твоё повышение на нас что-то совсем не сказывается.

Она отошла в сторону и погрузилась в созерцание настенного оружия. Доводы мужа не убедили её и даже не вселили надежды. Единственно верный путь для неё состоял в возвращении в Парфию. Она чувствовала себя чужой в стране, которая должна была уже стать ей ближе, нежели Ктесифон или Арташат. Ритуалы и традиции галлов пугали и отталкивали, боги и духи страшили кровожадностью, мужчины и женщины вызвали недоверие мнимой, по её мнению, отзывчивостью, а еда раздражала незамысловатостью.

Сатэ сдавила пальцы до белых костяшек и заплакала. Анаит подошла к матери и обняла её. Агарес молча смотрел на страдания жены, даже не думая её утешить.

– Конечно же, я могу отправить вас домой. Хоть сегодня! Только после этого опрометчивого поступка мне придётся коптить небо, думая о неотвратимой опасности. Вы стремитесь в родные стены, однако там ждёт не утешение и спасение, а лютая смерть. Я опальный военачальник Парфии, а для шахиншаха это значимый повод познакомить вас с темницей, дабы вынудить меня появиться в Ктесифоне. На сем и решим!

Сатэ взглянула на мужа воспалёнными глазами.

– Ежели супруг распорядился, не смею перечить его воле.

– Ахурамазда, я вобрал в себя неспокойное море! – воскликнул Агарес. – Моя дорогая Сатэ, твои эмоции сводят меня с ума.

– Спокойная жена не любит своего мужа, а бурю бережёт для другого. Посему радуйся.

– После подобных всплесков уже сомневаюсь в своей власти над тобой, – посмеялся Агарес.

– Все ваши ссоры заканчиваются одним и тем же, – пробубнила Анаит. – Лучше скажи, отец, что ты сотворил с Ульрихом?

– Он, кажется, влюблен в тебя? Мелковат, правда. Да и мужчиной становиться не желает. Узы детства затянули юнца.

– Что ты с ним сделал?

– Пошёл ему на встречу и только. Я пальцем его не коснулся. Раз покусился на дочь самого Агареса из Ктесифона, то пусть соответствует. Миргалим посмеялся, узнав о моём решении.

Анаит вызывающе посмотрела на плутоватую физиономию отца. Сатэ отстранилась и даже не вникала в разговор.

– Над чем же он посмеялся: над слабиной или глупым решением? Отправить мальчика под римскую плеть называется пойти на встречу?

– Боги праведные, римлянам не сдался твой Ульрих. Он всего лишь передаст послание. И прошу сменить тон. Со своим Ульрихом так разговаривай, не с отцом! Мать рождает нас с двумя ногами, руками, головой, ушами и глазами. Ахурамазда подарил засранцу только уши, ибо они пролезут даже под дверью конюшни. А вот глазами, увы, не снабдил. Я отправил его к римлянам за невнимательность и спешку. Из-за его промашки Калваг понёс убытки.

– Ха! Калваг? Вы друг друга ненавидите. С какой стати ты заботишься об интересах Кулака? Ты проклинаешь меня за детское вранье, но сам обманываешь, не моргнув.

– Сядь! – прогремел Агарес. – Никогда не обвиняй человека во лжи! Я прощу тебя, но это не значит, что другие поступят так же. Я воспитал избалованного ребенка, который не уважает старших и не чтит традиций на чужбине. Мне всё равно на Калвага. Будь моя воля, я бы прирезал наглеца без лишних увещеваний, однако на кону моя честь и моё слово. Мальчишка передал Атталу неверную информацию. Маленькая оплошность, из-за которой погибли две сотни солдат. Ежели подрядился на службу, то правильно толкуй происходящее. На войне недомолвка есть ложь! Да, я проявил слабину, ибо дал этому грязному воришке вторую попытку. Они с Далаком отправились в гарнизон с заданием, требующим определённых навыков. Надеюсь, в этот раз мальчишка не сядет в лужу. Лгать у него получается лучше всего.

– Ты не ему вторую попытку даешь, а дочь ограждаешь, – сказала Сатэ. – Выходит, в девках она будет ходить до смерти отца? Что за мания видеть опасность везде и всюду?

– Хорошо. Поступим так, дабы никого не обидеть. Если парень справится, то делайте, что вздумается. При ином исходе сниму с него кожу.

– Соглашение будет действовать до следующего поручения Ульриху? – спросила Анаит.

– Нет никакого соглашения. Не надо со мной договариваться. Я тебе лишь озвучил факт.

– Точнее, поставил перед ним.

– Хватит. Разговор окончен!

– Так что нам делать? – строго осведомилась Сатэ.

– Конунг готовит удар по твердыне Хлора. Скоро гарнизоны опустеют, посему оставайтесь, где вам комфортнее. Мне спокойнее, если вы останетесь рядом со мной.

– И нам так будет спокойнее, Агарес.

– Я бы хотел, чтобы мы с тобой поженились, Сатэ.

– Всю жизнь ждала от тебя этих слов, а когда услышала, ничего не почувствовала.

– Что ж, твоя воля.

– Как быстро ты отступаешься, мой муж.

Агарес любил супругу, но с каждым днём понимал ложность этих чувств. Он не мог забыть историю, из-за которой когда-то обломал зубы.

Некогда Перс совратил дочь знатного визиря, хотя у него уже был ребёнок от Сатэ. За нарушение традиций Агаресу грозила казнь, но из-за авторитета Миргалима было заключено соглашение. Отец обесчещенной девушки потребовал, чтобы его дочь взяли в жены.

Агарес кусал губы, ибо не понимал, как он может жениться при живой Сатэ. Но страх смерти возобладал. Сатэ осталась в статусе любовницы, а Анаит стала незаконнорожденной дочерью.

Сатэ была в ярости, но смирилась с позором, ибо Агарес был её единственной лазейкой к сносному существованию. К тому времени у неё остался только брат, но он разорвал связи с сестрой, посчитав, что она опозорила их род.

Молодожены жили мирно. Агарес не любил супругу и корил себя за мимолётную слабость, которая завела его в болото. К тому же он не мог заслужить прощения Сатэ. От видимости счастливой жизни зависело положение Агареса, поэтому он во всём потакал тестю, который занимал должность первого визиря.

Сановник требовал внука, но супруга Агареса никак не могла понести. Тогда по совету Элигоса – ближайшего соратника Перса – женщина отправилась в храм Иштар214214
  Иштар – центральное женское божество аккадской мифологии: богиня плодородия и плотской любви, войны и распри, астральное божество. В источниках на шумерском языке соответствует Инанне.


[Закрыть], где пообещала принести тело в дар богине плодородия215215
  Храмовая проституция (сакральная, религиозная, священная) – культово-ритуальная практика совершения полового акта в религиозных целях (чаще всего как обряд плодородия), в которую входят иерогамия или священный брак, проводимый как обряд плодородия, и некоторые освященные сексуальные ритуалы. В условиях мифологизации всех сторон человеческой жизни секс также был осмыслен с религиозной точки зрения.


[Закрыть].

По воле рока тело женщины досталось римскому послу Ирманду, который влюбился в неё. Их чувства были взаимны. Женщина забеременела, и они вместе сбежали в Галлию.

Агарес был в гневе. За совет, принесший столько бед, он оклеветал Элигоса, сказав, что тот обесчестил дочь шаха. Дабы помочь невиновному ученику, Миргалим рассказал шаху о том, что Перс перед вступлением в брак уже имел сожительницу и дочь.

Агарес не придумал ничего лучше, чем убраться из Ктесифона в поисках наглеца, который, по его мнению, надругался над его законной женой. Он не искал жену, а скорее пытался восстановить доброе имя, которое сам некогда разрушил.

Сатэ вместе с дочерью отправилась следом, ибо шах жаждал наказать людей, отвергающих его законы. За время скитаний Сатэ попала в окончательную зависимость от Агареса, посему была вынуждена жить с величайшим позором. Женщина иногда ненавидела себя за странную привязанность к этому человеку, но ничего не могла поделать. У неё не было иного выбора, чем ждать и терпеть, посему в Галлии она играла роль благочестивой жены. Сатэ ничего не знала про Ирманда и равнодушно отнеслась к его смерти.

В своём падении Агарес обвинял весь белый свет, но только не себя. Он не понимал, что первый его обидчик – Элигос действовал согласно духу времени, а второй – Ирманд – букве закона, разрешающему священные браки.

Ныне Агарес успокоился, ведь обесславивший его человек был мёртв. А вместе с ним и бывшая супруга, которая, как ему думалось, в оные дни принесла столько бед.

III

Септимий шёл в окружении телохранителей-нубийцев, коих называл своими ликторами216216
  Ли́ктор – особый вид госслужащих, исполнители распоряжений магистратов. Впоследствии осуществляли только парадные и охранные функции. Были вооружены фасциями, представляющими собой пучки вязовых или березовых прутьев, перетянутых красным шнуром или связанных ремнями.


[Закрыть]. Он направлялся в лупанарий Евтихиана, дабы выяснить, на чьей стороне находился непостоянный сенатор.

На днях до Септимия донеслись тревожные слухи о скользком соратнике. Весь сенат знал, что над декретом Августа трудился только Валериан, и даже Антигон не прикладывал к нему руку. Тиберий, который знал львиную долю всех секретов, поведал, что в законном обворовывании патрициев непосредственное участие принимал и Евтихиан.

Септимий грешным делом уже подумал, что патриций из рода Элиев продался Августу за существенное снижение налога. Но прежде чем ругаться и жаловаться, он решил напрямую расспросить соратника по сенатской курии. К тому же у него назрел ещё ряд вопросов, которые мог решить только Евтихиан.

Советник миновал базилику. В задумчивости он было повернул в переулок ткачей, но запах краски отрезвил его. Септимий вышел к старой казарме преторианцев и двинулся к лупанарию, который по иронии судьбы находился напротив храма Весты.

Пока Септимий искал Евтихиана в огромном комплексе, состоящем из нескольких атриумов, десятка триклиниев, гимнастического зала, портиков, просторных дворов, баней, бассейна, фригидария и садовых беседок, Евтихиан был занят делом.

Среди прочих лизоблюдов царя Евтихиан считался самым ушлым. Чего стоила одна история с бойцовскими ямами. Они отличались от гладиаторских арен поразительной жестокостью: рабы сражались насмерть, пока господа делали ставки и поливали вином песок. Простые граждане не решались на такую кровавую подработку, зная о неблагоприятных последствиях. Август считал, что кровь нужно проливать на войне, посему подпольные арены стали закрывать.

Константин поручил эту задачу Евтихиану, так как тот до наставничества имел схожий опыт в Капуе. Располагая царским указом, а также временной властью над префектом претория и его гвардией, Евтихиан уничтожил мелких ланист и присвоил большую часть их борделей. С некоторыми собственниками он договорился, установив неподъёмный сбор.

Учитель арифметики настолько хорошо вошёл в новую роль, что не захотел возвращаться к дощечкам и стилусам. Римские бойцовские ямы и лупанарии перешли в его полное владение. Каждый доклад царю Евтихиан украшал изысканной ложью, в то время как на нижнем этаже своей виллы считал монеты.

Золото лилось рекой, а потребность Криспа в учителе отпала, ибо арифметика сменилась на греческий и военное дело. Константин погряз в войне тетрархов, а Евтихиан, который к тому времени набрал силу, отправился к Тиберию, дабы получить новую должность при дворе.

Так простой наставник средней руки превратился в государственного советника с местом в сенате. После смерти префекта претория должность отошла молодому Аттику, которому новоиспечённый сенатор предложил долю от колоссальной прибыли ям и борделей.

Евтихиан оставался приближённым императора благодаря способности избегать политических интриг и в то же время плести их. Сенат не видел в патриции серьёзной угрозы, ибо его основным занятием являлось праздное времяпрепровождение в борделях.

Каждую новую девушку лупанария Евтихиан проверял лично, перед тем как допускать к гостям. Советник любил вино, посему фалернского в его доме водилось больше, чем воды. В моменты чрезмерных возлияний он терял голову и входил в состояние неистовства.

Лупы до сих пор с содроганием вспоминали увеселения Евтихиана с мавританкой, похожей на юношу. Сенатор обезумел настолько, что велел принести флагрум, коим превратил спину бедной девушки в окровавленное месиво. Когда вожделение достигло апогея, Евтихиан в судорогах рухнул на окровавленную постель, извергая семя. В изнеможении он прижал измученное тело и уснул. Только утром стало известно, что в порыве сладострастного гнева Евтихиан до смерти забил рабыню и ночь провел подле бездыханного тела.

Истории о похождениях советника изумляли других людей, но сам он считал чужую смерть в своей постели необычным опытом. Евтихиан любил стегать проституток и получал удовольствие от вида крови. Лупы ненавидели его и пытались сбежать, однако матёрые проститутки оставили попытки побега. Они знали, что сменят один зал Аида, пропитанный запахом сандала, на другой, ведь единственным властелином лупанариев был Евтихиан.

От плотских излишеств кожа советника приобрела землистый оттенок, а лицо изрезали рытвины оспы. Глаза утратили блеск жизни, а обрюзгшее тело силу. Антигон говорил, что Евтихиана обходили бы за лигу, если бы деяния людей отражались в их лицах.

Советник взглянул на изрезанную ножом спину молодой лупы Орнэллы и вспомнил лучшие моменты прошедшей ночи. Девушка свернулась маленьким комочком, неспособная ни пошевелиться, ни издать звук. Евтихиан купил её вчера на пристани и решил немедля объездить, чередуя удовольствие соития с порезами тела.

Он облачился в мидийский халат, подаренный Флавием, и ещё раз взглянул на свежие раны девушки, выдумывая очередную гнусность. Евтихиан схватил с медного подноса лимон и с непринужденным видом выжал сок на набухшую кожу. Орнэлла застонала, а спустя миг заверещала. Довольный советник поторопился выйти на свежий воздух, пребывая в размышлениях о поразительных способностях человека беспричинно творить гадости.

Лупанарий так сильно пропитался запахом сандала, что, казалось, состоял из него. По распоряжению Евтихиана здание увесили дымными фонарями, чьё благоухание задерживало посетителей. Случайность или предусмотрительность, но после приказа барыши увеличились.

В последнее время в дом терпимости зачастили зажиточные квириты и ремесленники из Гильдии подле Семипалатинского холма. Из-за них у Евтихиана возникала иллюзия, будто гражданская война увеличивала доход, а не отнимала его. Ему казалось, что скоро даже вшивый плебей позволит себе расслабиться на часок в его заведении. Анализ и расчеты были у Евтихиана в крови, и в своё время даже Август обратил внимание на его таланты.

Советник спустился по лестнице и в экседре217217
  Экседра – гостиная в богатом доме.


[Закрыть] увидел Септимия. Соратник по курии был одет в белую тогу и сандалии, расшитые крупным бисером, кои поблескивали в полумраке. Септимий с полуоткрытым ртом рассматривал фрески лупанария, воспевающие низменные чувства, и удивлялся каждому изображению.