Текст книги "Алеманида. Грёзы о войне"

– Далмат, ты ли это? Добрый день, мой дорогой друг, – Евтихиан раскинул руки.

– Твоя хватка с каждым днем слабеет, – Септимий обнял и похлопал сенатора по спине. – Быть может, стоит умерить пыл? Женщины ведь как золото – никогда не возобладаешь целиком.

– В самом деле? Весьма неожиданный визит, Септимий. Чем обязан?

– Вопрос деликатный и непростой. Ты же знаешь, по пустякам я бы тебя не беспокоил.

– Тогда пойдём туда, где нас точно никто не потревожит.

Далмат ни разу не заходил в комнату Евтихиана. Обычно он прибегал в бордель, чтобы вытащить советника из бездны блуда и на пару с ним предстать перед гневом Августа.

Комната Евтихиана скрывалась за лабиринтами коридоров в дальних окраинах лупанария. Евтихиан, так любивший стонущих женщин под собой, ненавидел любой чуждый звук, посему обустроил помещение для переговоров как можно дальше от суеты.

После череды подъёмов и спусков они миновали триклиний и оказались в винном погребе. Пространство от пола до потолка заполняли бочки и амфоры. Посреди маленькой комнатушки стоял массивный черный стол с парой пергаментов, клепсидрой218218
  Клепсидра – водяные часы.


[Закрыть], пылающим подсвечником и подвешенной луцерной.

– Выкладывай, что стряслось. Ты выглядишь напуганным.

– Я всего лишь осторожен.

Септимий собирался с духом. Пока он шёл сюда, то представлял иную картину событий.

– Я пришел поговорить о новом указе Августа. Значит, ты испугался и пошёл на попятную? А я считал тебя другом, Евтихиан.

– Успокойся. Ты о пересчёте налогов? Боишься обеднеть, Далмат? Кажется, в Дамаске у тебя есть заначка. Не стану спрашивать, откуда она у тебя взялась, и не скажу, откуда мне о ней известно. Но ты и в самом деле удивительный человек.

– Я не бедности боюсь, Евтихиан, а правды. Пусть даже Август потребует не десятину, а пятую часть, с меня не убудет. Но указ составляется на основании доходных документов, и все ведомости префекта Галлии, кои теперь в квестуре, пересмотрят вдоль и поперек. Этого я и опасаюсь. Пусть уже Август уберётся из Рима, дабы не искушать сенат на крайние меры.

Евтихиан молчал. На его лице медленно проступала улыбка нашкодившего отрока. Септимий подозрительно уставился на соратника и с озарением почесал затылок.

– О, будь проклят кадуцей Меркурия! Я понял, с какой стати ты подался в законоделы. Думаешь, сможешь подтасовать бумаги?

– Я уже их подтасовал. Пришлось прикрывать не только наши грешки, но и Гракха, и ещё пары десятков патрициев. И вообще, Тиберий переплюнул нас всех вместе взятых, когда скрыл постройку приюта на казенные деньги. Несомненно, он чувствует себя лучше всех.

– То есть мне не о чем волноваться? – с надеждой спросил Септимий.

– Ты явился сюда с обвинениями или чтобы поговорить? Набросился на меня, хотя следовало благодарить. Но мне от тебя ничего не нужно.

– Не ругайся. Я велю заколоть быка в твою честь.

– Сына лучше назови в мою честь, будет больше пользы.

– А своих бастардов почему же так не назовёшь?

Евтихиан не ответил.

– Я бы тоже ни за что не дал людское имя тем монстрам, коих тебе нарожали твои шлюхи. Не смотри на меня так! Я тоже кое-что о тебе знаю.

– Рождение урода – дело неизбежное, но предсказуемое. Я не желал этого, так уж распорядились боги.

– Так чем мне тебя отблагодарить, мой друг?

– Наступит день, и я попрошу твоей помощи, а пока выпей вина и успокойся.

Евтихиан взял кувшин и наполнил кубок Септимия.

– Вы случаем не сдружились с Фаустой? – спросил Септимий после пробы. – Она любительница глотнуть фалернского, как вшивый алеманн. И кстати, об алеманнах. Аттал отбил крепость Германика.

– Новости приходят с опозданием, но я слышал об этом, – сказал Евтихиан. – А что с гарнизоном Хлора?

– Кажется, они целыми днями смотрят на карты и никак не решаются на первый шаг. Аттал оказался не таким амбициозным, а Эпихарид – не таким податливым. Время всех рассудит, и сейчас оно работает против Рима и нашего доминуса, который не может решить, куда пойти – направо или налево.

– Города горят, народ дохнет, словно после мора, а война даже не началась. Чего же он выжидает?

– Не знаю. Ему нужен повод, чтобы оправдать насилие.

– Для оправдания насилия нужен повод? – сказал Евтихиан. – Как мы докатились до такой жизни, если каждый шаг требует извинений? У него тысяч триста солдат, если не больше, а он все думает и думает.

– Не забывай, что эти легионы раскиданы по империи и больше половины стоят за Лицинием.

– Мои птички говорят, будто ты встречался с Лицинием. Мол, он тебе отвалил золота, дабы ты тыкал Августу в бок палкой с галльским набалдашником.

– Что еще они тебе донесли? – с усмешкой осведомился Септимий.

– Лициний спит и видит, как Рим пылает. Племена поддерживают Аттала, а он, видите ли, подался в философы. О, бедный Матайес! Он бы не перенёс вида заплутавшего отпрыска.

– Уверен, это Харольд мутит воду и останавливает конунга от фатального действия.

– Может и мутит. Одного не понимаю, почему ты так волнуешься по поводу распрей в Галлии? Ты занимал пост префекта две минуты, а трясёшься так, точно украл сто миллионов сестерциев. Не переживай, нас это никоим образом не затронет.

– Рим на грани двух войн, поэтому пора делать выбор. С каждым днем Антигон давит сильнее. Хвала Юпитеру – Август отвлекся на Лициния и совершенно не следит за сенатом. Тиберий вынюхивает, хотя у самого рыло в пуху. Он сделает всё возможное, чтобы в следующем году я не попал в курию. Валериан смотрит на меня сквозь пальцы, но также выказывает недовольство. Максенций относился к сенату намного проще. У него не было столько претензий.

– Мозгов у него не было, – осклабился Евтихиан. – Что брат, что сестра – одного поля ягода.

При упоминании Фаусты Септимий поджал губы и невольно отвёл взгляд.

– Константин всё усложняет, – произнёс Септимий. – Из-за его эдиктов в сенате теперь настоящая неразбериха. Может, вообще заселим его галлами? А почему бы и нет? Если у нас правители с Иберии и Иллирии, то в курию можно засунуть кого угодно.

– Хочешь, чтобы появился царь с Далмации?

– Нет, хотя последний император с римской кровью не появлялся со времен Октавиана.

– Я понял твою позицию, Далмат, но что ты ждёшь от меня?

– Помощи.

– Я уже её оказал, хоть ты меня и не просил.

– Хвала богам за твою дальновидность. Ты меня не понял, Квинт. У тебя больше связей. Я хочу оставаться в сенате как можно дольше. Как бы тебя ни игнорировал Антигон, он знает, что отвадить человека от сената сплетнями и клеветой весьма непросто. Нужны факты, а против тебя у них ничего нет.

– Выходит, против тебя есть?

– Этого я не знаю.

– Ты наглеешь. Сегодня помоги прикрыть грешки по сметам, завтра – отмажь от должностных преступлений в префектуре, послезавтра – произведи в Августы. А что будет к концу недели?

– Не преувеличивай. У тебя есть могущественный защитник, который прислушивается к твоим словам. Поговори с ним.

Евтихиан сделал вид, будто не понял, о ком шла речь.

– Не строй из себя недотрогу, – продолжал Септимий. – Половина империи знает, что ты был наставником Криспа. Ты тонешь в разврате, но Константин всё равно осыпает тебя дарами и не обращает внимания на беззакония, кои творятся в лупанарии. Даже Антигону не под силу надломить твою репутацию.

– Сладко поёшь, Далмат. Я знаю, что твоим покровителем является человек не менее могущественный.

– Протекция из уст Фаусты будет звучать несколько странно, – раздраженно ответил Септимий. – Пусть это сделает Крисп.

– Для чего? Ты слишком мудришь ради тёплого места. Можно пойти в Тартар на бой с треглавым псом и нарваться на порицание, а можно быть этим Цербером, отрывать головы и оказаться в сенате. Я достиг высот волею случая. Поди разбери этих Августов и их умудренные головы. Кого-то в легаты производят чуть ли ни в пятнадцать лет, а кто-то остается центурионом десятой когорты до скончания века. В Галлии того гляди начнется резня, а ты трясёшься за место в сенате. За вечное нытье с тобой никто пестоваться не будет.

– Боишься войны в Галлии? – Септимий посмеялся. – Когда по мою душу явится Аттал, я упаду ему в ноги и облобызаю. На словах Константин якобы установил военное превосходство, однако враги действуют напористо. Мы служим государству, а не царю. Правители меняются чуть ли не каждый день, а что делать нам? Каждому присягать на верность? О, помилуйте меня. Хотелось бы сидеть наверху и встречать победителя Рима с чистыми руками.

– Наши руки уже не оттереть ото всех преступлений, – процедил Евтихиан. – Ты взялся за все дела сразу, в этом – твоя беда. Потихоньку, Септимий, не торопись. Я скажу о тебе Криспу, а с Атталом разбирайся сам. И к Антигону не лезь. Он слишком мнителен и любую фразу поперёк воспринимает как личную обиду. Считай, что я не слышал твоих слов про лобызания с конунгом алеманнов, ведь в противном случае тебя можно четвертовать за измену Риму. Ты и в самом деле побратался с галлами за время бдений в Арелате.

– Это вопрос?

– Нет, мой друг, не вопрос.

– Мне пора, Евтихиан. Прости, что отвлёк от дел насущных, но только ты способен успокоить меня.

– Тебе просто некому пожаловаться. Называй вещи своими именами. Да благословит Меркурий твою дорогу.

– А Венера твою неостывающую постель.

Евтихиан проводил Септимия и с плеткой удалился в комнату Орнэллы.

Положение Септимия в последнее время было зыбким, словно песчаная вилла на берегу Тибра. Защита Фаусты остужала распалившихся сенаторов, однако ей советник верил меньше всего.

В голове Септимия роились безумные мысли, вплоть до целенаправленного шпионства Фаусты по приказу Константина. Далмат когда-то насолил половине двора и считал, что близится расплата за содеянное. Советник искал новые связи, которые помогли бы сохранить место при дворе Августа.

Слабость и сила Септимия заключались в его двуличии. Все знали мерзости, кои творил Евтихиан, однако Септимий скрывался за маской добропорядочного гражданина Рима. В стенах курии сенат видел скандалиста и позера, но при личном общении патриций становился спокойным и здравомыслящим.

Септимий родился в обычной семье и был благодарен фортуне, которая сначала поместила его в средний слой общества, а впоследствии наградила обильными дарами. Он часто примерял личину аристократа и так вжился в роль, что сам поверил в своё выдуманное знатное происхождение.

К моменту вхождения в сенат Септимий обладал большим запасом знаний, которые почерпнул из десятков книг, а также имел хорошую хватку в денежных делах. Однако он так и не закончил школу перипатетиков219219
  Перипате́тики – ученики и последователи Аристотеля, его философская школа.


[Закрыть]. И при любом упоминании сего позорного факта менял тему.

Каждое своё действие Септимий идеализировал, каждым словом наслаждался, каждым жестом – гордился. Он считал себя гением, посланным на землю богинями красоты и мудрости для спасения голытьбы. Самомнение настолько ослепило его, что за солидную сумму он купил должность в префектуре Галлии. После ухода Веспасиана в Массилию и удачного стечения обстоятельств он возглавил префектуру и уже поглядывал в сторону должности Цезаря.

Однако Далмат мог лишь мечтать о высоком чине, добиться которого в те годы возможно было только после пребывания в легионе. Пока Септимий продвигался по службе в Галлии, к власти пришел Константин, которого солдаты провозгласили Августом. Он почистил ряды вороватых патрициев, в числе которых оказался Септимий.

Далмат ни капли не расстроился, когда попал в немилость. Он убедил себя, что добиться успехов по службе легче в центре мира, а не на его окраинах. В непростые дни гражданской войны Септимий явился в Рим, где с лёгкой руки Тиберия и попустительства Максенция вошёл в курию.

Тогда весна и лето прошли в Риме под управлением Максенция. В столице ничего не предвещало прихода Константина. Юный Август в силу недостатка ума и опыта точно заворожённый слушал Септимия на заседаниях; подавляющее число сенаторов просто молчали, понимая, что новоявленный выскочка получил могущественного покровителя. Сенаторы видели пустышку в идеально выглаженной тоге, но не могли ему противостоять.

После сражения у Мильвийского моста Максенция убили, и Далмат без толики сомнений попытался продвинуться во главу сената. Но при Тиберии сделать это было невозможно. К тому же вместе с Августом из Галлии вернулся опальный при Максенции Антигон.

Константин пересекался с Септимием в Галлии и знал, что за ним тянется хвост преступлений. Август принял спорное решение, когда ввёл Далмата в малый совет. Так он пытался быстрее выявить всех лжецов и подхалимов.

Септимий настолько уверился в себе, что не проявил должного уважения к Антигону, который в отсутствие императора взял на себя роль принцепса. Однако стоило собрать новое заседание, как Далмат утратил былые позиции.

Состязаться на интеллектуальном поприще с Антигоном на равных он не мог, а сенаторы, обнулившие положения своих остракизмов, напомнили Далмату про его невыносимое поведение при Максенции.

Антигон указал сенату на псевдоэрудицию оппонента, поверхностность его знаний и суждений. В конце он добавил, что приятные речи уводили с истинного пути даже великих, и в этом Далмат добился больших успехов.

После разгрома союзников Максенция Септимия посадили в самый дальний угол курии, однако из состава совета не вывели. Далмат никак не мог смириться с таким унизительным положением, ибо считал, что его окружают только бездари, неспособные вместить даже малую часть его колоссальных способностей.

Септимий писал книги, радовал публику пением, играл в театре и даже пробовал себя на гладиаторской арене в договорном бою. Он считал, что прикосновение его венценосной персоны способно превратить искусство в золото. Те же, кто этого не понимал – просто завидовали. Любую критику сенатор принимал близко к сердцу, ведь его нарциссическая натура требовала поклонения, обожествления и постоянной подпитки.

Простолюдины смеялись над Септимием, говоря, что тот целует своё отражение в серебряном блюдце, прежде чем приступить к завтраку. Он силился понравиться всем, однако чаще выглядел нелепо.

Если ранее в сенате он громогласно спорил и даже срывал аплодисменты, то в присутствии Антигона или Валериана пасовал, зная, что объективно проигрывает им. Присутствие Антигона в сенате в должности первого лица нервировало Септимия, ведь при таком умном человеке ему оставалось только молчать.

Антигон тщательно следил за начинаниями сенатора. В случае потенциального успеха он разрушал планы Септимия. Старик видел сенатора насквозь. Далмат в свою очередь не мог устранить ближайшего соратника Августа.

Его единственным близким другом в столице оставался Евтихиан, насчёт которого Септимий крупно просчитался. Тот дорожил дружбой с Августом и всеми силами пытался сохранить остатки царского благоволения.

Ныне ситуация окончательно прояснилась, и Септимий ясно увидел трусость Евтихиана. Далмат уже представлял, как по Риму идёт новая молва о его сговоре с галлами. Всё упиралось в Константина, и Фауста была единственным человеком, который мог повлиять на Августа в принятии важного решения.

Септимий впервые стоял на таком перепутье, ибо в Галлии до поры до времени над ним не висела всесильная длань Константина. Всё разрушилось с первым появлением Августа в Арелате, а после его победы у Мильвийского моста – повторилось. Септимий хотел, чтобы Константин начал с Галлии, ибо для Лициния, его тайного покровителя, это был единственный способ одолеть матёрого соперника.

Септимий направился к Фаусте, воображая картины корчащихся в агонии Константина, Антигона и теперь ещё Евтихиана. Сам же Далмат догола раздевал Фаусту и ласкал её грудь в присутствии порфироносного супруга. Потом палатины закалывали царя, а Септимий восторженно и в подробностях записывал эту сцену убийства для потомков. На миг он даже засомневался, что больше его возбуждает: обнажённая Фауста или убийство Августа палатинами?

Он вбежал по лестнице и остановился возле покоев царицы. Стражники подозрительно взглянули на запыхавшегося сенатора. Далмат вытер пот и пригладил волосы.

– Что уставились?

Стражники переглянулись, но ничего не сказали.

– Госпожа здесь?

– Она покинула дворец ещё днём и больше не возвращалась.

– Куда же она ушла?

– На прогулку с дочерью сенатора Крата Семпрония.

Далмат изучил плащи привратников, посмотрел каждому в глаза и отправился восвояси. Над стражниками тяготела воля Аттика, который был в доле с Евтихианом. Септимий ощутил укол ревности, подумав о потрясающей способности соратника находить связи.

Привратники были угрюмы и молчаливы. Обычно они могли любого спровадить пинком, кроме Антигона. Но сегодня привратники выглядели слишком вялыми, и Септимий пришёл к странному умозаключению, что Фауста переспала с ними. А иначе куда делась их спесь?

Септимий помнил тот день, когда в его дом на Зелёной улице заявилась царица, дабы совершить «казнь». Парочка бесновалась до утра, и всю ночь Септимий с содроганием смотрел на дверь в ожидании палатинов. Любовники виделись регулярно, и Далмат несколько осмелел, позволяя себе визиты прямиком в покои Августы.

Чем больше он узнавал царицу, тем сильнее ревновал к окружающим. Молва гласила, что паланкин императрицы не раз видели в порту. Видимо, суровую жизнь моряков благословила сама Венера, иначе как объяснить непреодолимую тягу Фаусты к их телам?

– Советник Септимий! – донесся звонкий голос Фаусты. – Куда направляетесь?

– Госпожа, – он поклонился и пригладил выбившиеся волосы. – Я много работал и решил развеяться.

– Судя по маршруту, ты работал во дворце?

– Да, Вы меня раскусили. Я ходил к Вам, однако стражники заверили меня, что царица на прогулке с дочерью сенатора Семпрония.

– С женой, – уточнила Фауста. – Мы ходили к арке Тита. И хватит так ко мне обращаться. Я ведь твоя Фаустинка, – прошептала царица. – Мы были на площади и посетили замечательное представление. Какой-то неумелый огнеплюй поджёг своего товарища по несчастью, и вдвоём они носились как бешеные. Толпа зевак думала, что это часть представления. До тех пор, пока один из них не принялся истошно орать. Он сгорел, – подытожила Фауста и хихикнула. – Знаете, советник, мне не доводилось ощущать запах горелого человеческого мяса. Когда в триклинии жарят мясо, пахнет не так мерзко.

– Так это же волосы горят, вот и воняет.

– Я настаиваю, чтобы ты составил мне компанию, – она поманила его за собой. – Мой муж не искал меня? – обратилась Фауста к стражнику.

– Август весь день пребывает на Марсовом поле.

Брови Фаусты поползли вверх.

– Что же он там забыл? – спросила она саму себя. – Поведение мужа не вызывает ничего, кроме огорчения. Никак не наиграется в свою войну. А как же я? Туллия, принеси вина.

Фауста прошла на балкон, уселась на скамью и пригласила Септимия сесть рядом.

– Как дела в курии?

– Не понял?

– Я не хожу окольными путями, а всегда иду через главные ворота. Повторю, как дела в курии? Я слышала, как обсуждали твою пылкую речь. Антигон, случаем, не сожрал тебя?

– Нет. Старик в очередной раз сетовал на богов, что они не даровали ему такого красноречия. Однако его прихвостни набросились на меня, как голодные псы на кость.

Фауста щелкнула пальцем. Туллия подбежала и налила вина. Септимий удивился проворности рабыни, которая таскала неподъёмный кувшин, как пуховую подушку.

– Почему Антигон? Неужели под старость лет он решил бодаться с молодняком? Уверена, Константин никуда не денет его и в ссылку не отправит. Жаль.

– Не знаю, что у старика на уме, но из-за его вмешательства моё положение при дворе стало слишком шатким. Антигон развернул целую кампанию.

– Тогда впору жаловаться и Гракху с Тиберием. И Публию, и Семпронию, и даже Флавию, которого Константин и за человека не считает. Камила сейчас рассказывала, что её супруг тоже переживает из-за места в курии. Удивлена, что Евтихиана не трогают. Этого мерзавца я бы первым скормила псам. Либо Антигон спятил, либо у него есть прямые указания от моего мужа.

– Ты что-то об этом знаешь?

– Я пыталась вникнуть, но меня осадили. В конце концов, распри в сенате мне не так интересны.

– А если Август основательно возьмётся за меня? – не унимался Септимий.

– Он тебе не доверяет, поэтому и вернул в Рим. Ты нужен ему здесь, на виду.

– Я знаю. Хочешь сказать, когда Август меня с позором выпнул из Галлии, то уже знал, что победит Максенция и снова встретит меня?

– О, мой дорогой Септимий. Настолько я не углублялась. Куда же тебе ещё податься, кроме Рима? Какой прок от тебя в Сирии или Дакии? Мой муж знает, какой ты склизкий угорь, но ему такие нужны. Весь город знает, что ты озолотишься в любом деле. Одни кирпичи чего стоят.

Фауста напомнила ситуацию, в которой Септимий помог кирпичному заводу удержаться на плаву.

– Управляющий был слабого ума, к тому же вольноотпущенник. Всё производство почти загубил. Ладно, это не так важно! Хорошо, Август меня не тронет, но Антигону плевать на фанатичное желание доминуса держать дырявые поводья одной рукой. Рано или поздно старик выдавит меня из сената!

– Он и шагу не сделает, если Константин ему не позволит. Уймись, мой дорогой. Тебе ничего не грозит. Даже если старик задумает перестановку, то не пойдёт против меня. Не забывай, что во главе сената Тиберий. Да и Антигон не розовощёкий купидон и здоровьем не блещет.

– Тиберия снова отправили непонятно куда и насколько. Пока в сенате буйствует Антигон, спокойной жизни мне не видать.

– Он настроен так ко всем, кто, по его мнению, плетёт за спиной интриги. А ты не думал, что тебя могли подставить?

– Кто, например?

– Дружок твой, Евтихиан. Пойми, ты один из богатейших патрициев Рима. Твои аурелии для сената, как бельмо в глазу. Неважно, каким путём ты заработал свое состояние. По крайней мере, ты никого не убил. Я так думаю. Им всем пора уже на тот свет, а золотишка так и не нажили. А тут приходит молодой статный сенатор, которого делают советником. И у него оказывается золота больше, чем у всей курии вместе взятой. Бойся провокации. Все знают твои взгляды и принципы. Да, Антигон подначивает тебя, но не ведись на уловки старого дурака. Что ты сегодня сказал?

– Предложил решить галльский вопрос.

– Сегодня Ариогез, завтра Верцигеториг, послезавтра – Аттал. Сейчас для сената Галлия – запретный плод. Константин думает, как разобраться с Лицинием. Все знают, что Галлия идёт вторым номером. Не говори больше об этом. На что ты надеешься? Я знаю твоё тайное желание, но, увы, оно неосуществимо. На данный момент.

– И о чём же я мечтаю?

– Поменять правителя в Риме на менее образованного. Хотя, говорят, у галльского царя весьма умные военачальники, да и сам он небось не промах.

– Я не мечтаю об этом.

– Конечно, ты не признаешься. Боишься, что стены нас слушают? Тут недалеко бродил шпион моего мужа. Всё пытается застать меня на месте преступления. Но я же не настолько глупа?

– Нет, Фаустинка, ты не глупа.

– Меня устраивает моё нынешнее положение. Никакой смены власти не нужно. И ты сиди помалкивай. Зачем тебе новшества? Я тебе покровительствую, к чему остальное?

– Кому ещё покровительствуешь?

– Может, и ты ко мне шпиона приставил? Если я узнаю, что за мной следят твои рабы, то поддержу Антигона в его травле. У меня есть ещё жизнь, которая никого не касается, ясно?

Септимий взял Фаусту за руку, но та отдернула её.

– Докажи мне свою преданность, и я буду только твоей.

– Это как? – засмеялся Септимий. – Назначишь меня царём?

– Если придерживаться плана и действовать постепенно, то всё достижимо. Нужно начать с малого. Кто тебя раздражает? Кроме Антигона, конечно же.

– Евтихиан, – без раздумий ответил Далмат. – Он продался Валериану, дабы Август не трогал его бордели.

– Ты из-за денег переживаешь?

– У меня есть много источников, о которых Валериану неизвестно. Мне обидно, что человек, который твердит о принципах, нарушает их, едва с триклиния тянет жареным.

– О, прекрасная Фортуна, какие у Евтихиана могут быть принципы? Хорошо. Наши цели практически держат друг друга за руки.

– Ты про Агриппину?

– Нет, – Фауста махнула Туллии, чтобы та оставила их наедине и наклонилась к Септимию. – Я про Криспа.

Далмат поперхнулся.

– Полагаю, глупо спрашивать, почему ты хочешь убрать его с дороги.

– Я не говорю, что нужно сделать это сейчас, – прошептала Фауста. – Речь идёт о долгих годах. Пока я не рожу ребенка. Иначе всё бессмысленно.

– Может, самое время? Потом могут возникнуть подозрения. А пока ты без детей, смерть пасынка не покажется настолько закономерной.

– Да, я не придумала план. Мне нужна умная голова, Септимий. Твоя голова.

– А что с твоими детьми?

– Многие думают, что я боюсь располнеть. Я знаю, что этого не случится. Мы просто не можем зачать дитя.

– А как же твой муж? Выходит, он бессилен? – Септимий понизил голос.

Фауста изучила лицо сенатора, потрогала его плечи и постучала по ногам.

– Ты вполне способен мне помочь. По твоим венам бежит сильная далматская кровь. Странно, почему я раньше об этом не подумала?

– Что?

– Ты подаришь мне ребенка.

– С какой стати? Чтобы через год полететь кубарем по сабурской лестнице220220
  Район Субура (Сабура) – одно из самых неблагополучных мест в Риме, которое располагалось между холмами Квиринал, Циспий, Виминал и Эсквилин.


[Закрыть]?

– Никто ничего не узнает. Ты можешь подтвердить, что Крисп – сын Минервины? Нет. Вот и я не могу, и никто не может.

– Но Минервина умерла при родах. Рассуждая так, кого угодно можно обвинить во лжи и опровергнуть факты. Как же быть с мужем?

– С ним я возлягу чуть позже. Он здесь и пока не собирается ни на Восток, ни к Арелату. Мне нужен отпрыск высоких кровей. Для меня это имеет большое значение.

Септимий на миг подумал, что ему не нравится роль быка-осеменителя. Он представил Фаусту в окружении моряков и тотчас почувствовал отвращение.

– Приключений тебе, видимо, не хватает?

– Разве они и тебе не присущи?

– Но не настолько же! С чего начнём?

– С постели. Муж вернётся к вечеру, всё успеем. Я приду на твою виллу. Гирон! Проводи советника.

Привратник вошёл ложу и поклонился, жестом указав Септимию на дверь. Фауста осталась на балконе в одиночестве. Септимий заинтересовал её более прочих, ибо выделялся недоступностью. Сначала она подумала, что он просто боится и соблюдает осторожность, но потом поняла, что Далмат был иного кроя. В отличие от любовников в Медиолане он обладал сильной волей и непростым умом.

Тиберий, который познал все грани похоти, говорил, что неприступность распаляет желание. Спесивый полководец может бесконечно атаковать твердыню, жертвуя воинами в жажде заполучить её. Стратегия становится авантюрой.

Для Фаусты Септимий стал цитаделью, которая дразнила открытыми вратами и сулила пропустить провиант, но оставалась недоступной.

Императрицу не останавливали подобные трудности, ибо жажда её плоти была неутолима. Она бы имела успех в лупанарии, однако боги поместили её похотливую душу в тело царицы, которой не пристало бороздить необъятные просторы римских борделей и устраивать Олимпиаду с местными волчицами.

Септимий в раздумьях отправился на свою виллу. Он думал о Фаусте, о похождениях которой уже слагали легенды. Каким-то невероятным образом они не дошли до ушей Константина. Лазутчики и шпионы передавали некоторые неопровержимые сведения о Фаусте, но Август не верил, что высокорожденная особа способна на описанные гадости.

Желание Фаусты иметь от него ребенка огорошило Септимия. Из-за родовой травмы он утратил способность к деторождению. Фауста об этом не знала. Лишь Тиберий, который некогда протащил его в сенат, знал, что Далмат не способен к продолжению рода.

До боли слезливая история тронула Тиберия, и он взял наставничество над юным патрицием.

Септимий уже пожалел, что согласился, ведь Фауста могла с таким же успехом выбрать первого встречного моряка. Он не верил во все эти разговоры про чистую и грязную кровь. Для него любой ребенок был ребёнком.

Подходя к дому, Септимий подумал, что план Фаусты не отличался изысканностью. От Тиберия он слышал, что царица часто прибегала к помощи повитух, дабы избавиться от бремени, хотя Далмату подобные слухи казались обычным преувеличением.

Всех матросов и гладиаторов, от которых Фауста якобы беременела, убивали самым беспощадным образом телохранители царицы, однако Септимий знал, что их убивали за один факт нахождения в её постели. Далмат не верил в слова женщины о бессилии мужа, ибо откуда тогда взялся Крисп?

Далмат предположил, что августейшая чета делила ложе в неподходящее время. Еще он грешным делом подумал о том, какой же была первая супруга царя – Минервина. Современники утверждали, что она была благочестивой женщиной. Септимий откровенно не понимал, какая злая воля привела царя к такому демону, как Фауста?

Септимий спровадил рабов, позвал виночерпия и улёгся на кушетку. Иногда он ненавидел себя за неспособность дать прямой отказ.

Фауста постоянно ловила его на этом.

IV

Некогда в Арелате Ульрих познакомился с Далаком, таким же бродягой. Хоть тот и побирался, словно бездомный пёс, но обладал способностью трезво мыслить, посему следопыты Аттала использовали его, чтобы проникать в те дыры, куда не могли пролезть сами. Из-за этого друзья виделись редко, в основном только возле казарм Калвага.

Несколько дней назад Кулак отправил Далака к гарнизону Хлора. Узнав об этом от Агареса, Ульрих рванул в погоню. Мальчиком двигала жажда наживы и желание проявить себя перед Персом, который сулил ему высокое жалованье и даже в шутку обещал руку дочери. Ульрих был готов в одиночку добраться до гарнизона Хлора, а если потребуется – сровнять его стены с землей. Настолько он жаждал выслужиться.

Следопыты Калвага и Агареса ходили одними тропами, посему найти Далака не составило труда. Ульрих нагнал его недалеко от Мерсала. Далак удивился, но позволил другу остаться. По сравнению с Ульрихом он чувствовал себя самим Атталом, хоть и не сразу поверил в случайность встречи. Однако Ульрих умел сочинять ложь на ходу, дабы втираться в доверие. Подобных способностей Далак был лишён.

– Какого мрака ты за мной попёрся, Ульрих? Будь добр, скажи, иначе оставлю тебя в лесу, и сам добирайся до крепости.

– Агарес сказал, тебе требуется помощь! – воскликнул юноша. – Скажи лучше, куда идёшь?

– Ага, так я тебе и сказал. Конечно! Ты будешь чесать языком день и ночь, а мне надо думать за двоих. Ну уж нет. И зачем ты напялил на себя этот остроносый колпак?

– Чтобы ты спросил, – голосом Далака ответил Ульрих. – Можешь не рассказывать о своих замыслах. Я пойду с тобой, а после останусь у римлян. Я им не опасен, а вот галлы ополчились. Может, это Агарес их настроил против меня?

Далак остановился и повернулся к Ульриху.

– Да кому ты нужен? И скажи на милость: зачем тебе к римлянам?

– Меня же выгнали из Арелата, – солгал Ульрих. – Совсем забыл, дубина ты квашенная? Агарес и великий конунг выдворили меня из гарнизона и велели не показываться на глаза.