Текст книги "Бах. Эссе о музыке и о судьбе"

Новые ноты произведений других композиторов, попадавшие различными путями в руки Баха и Вальтера, друзья тут же показывали друг другу – и соревновались уже в их обработках. Вот это было по душе Баху! В дальнейшем он сохранит любовь к «огранке» и переложениям произведений, стоящих, на его взгляд, называться «хорошей музыкой». И эти обработки чужих сочинений тоже можно назвать состязанием. Состязанием Баха с самими авторами. От которого выигрывала музыка. Так Бах исполнял еще и собственным решением взваленную на себя функцию музыкального пропагандиста.

…..

В произведениях Баха много элементов состязательности. То скрипки соревнуются друг с другом. То им противостоят фагот с кларнетом. После чего сами затевают борьбу за лидерство темы. То вдруг в спор вмешаются гобои – и решительно перехватят инициативу. Это – в оркестровых концертах.

В «Страстях» и мессах – тут и говорить нечего: всюду, куда ни кинешь взор, идет напряженное противостояние светлых сил силам тьмы. Евангельские тексты, повествующие о борьбе и страданиях Богочеловека, обретают настоящее музыкальное звучание, «воплощение в звуке», небывалым доселе образом достигая вершин «звукового раскрытия» всех человеческих переживаний.

А фуги? Те самые, королем которых называют Баха исключительно все до единого исследователи? Уже само то, что контрапунктическая музыка (punctus contra punctus – «нота против ноты»! ), реализующая одновременную связь и противоборство многих голосов, по природе своей состязательна…

Но – парадокс: элементы состязательности в музыке Баха служат совершенно определенной цели. Цель эта – единство. Как в самой жизни не бывает только черного, и только белого, так и у Баха мир многоцветен. Он – «многополюсной». Он роскошен, богат, обширен, полон всевозможных коллизий, энергичен, весь находится во внешнем движении и одновременно – внутренне спокоен. И величав. Но он – един.

Камень и оправа

Французская сюита для клавира BWV 813

После концерта Франсуа Куперена (его музыку исполняли три финских парня – ансамбль Маркку Луолайян-Миккола; две виолы да гамба и клавесин!) на душе легко и светло. Чудная невесомая музыка. Серебряная. Шелковистая на ощупь. Чуточку пряная и сладковатая на вкус. Похожая на лунный свет на воде. На прихотливое порхание бабочки с цветка на цветок. На тихое щебетание птиц в летний полдень. На эол, эфир, на полет эльфов.

Эффект сравнения – когда камень оказывается в оправе, озеро в берегах, а желтый кленовый лист в еще зеленой траве… Так построена музыка: она не может быть однородна!

Мы всегда что-то сравниваем с иным. Однородность нельзя сравнить. В однородности невозможно копаться с целью найти нечто особенное. Для естественного отбора, писал Чарльз Дарвин, необходим разнородный материал. Чтобы было из чего выбирать! Так же и в музыке. Люди отбирают то, что им нужно. Как сложен этот отбор! Как много музыки вокруг!

По этому поводу уже писали, правда, применительно к поэзии: поэтов должно быть «много, хороших и разных». Отчего так различна, так разнообразна поэзия и музыка?

Причина этого давно занимала меня. Я думаю, что причина здесь одна, но она имеет, … как бы это сказать точнее, два аспекта, что ли. Причиной собственно является великое разнообразие самого человека. Каких только людей нет на Земле! Толстых и тонких, лысых и волосатых, трепетных и черствых, «жаворонков» и «сов». Вокруг нас резво прыгают холерики и стонут меланхолики. Агрессивно размахивают руками «ястребы» и умиротворенно воркуют себе под нос «голуби». Вдумчиво и тревожно вглядываются внутрь себя интраверты, а поодаль шумят и тусуются в самом центре толпы экстраверты. Возможно, им всем нужна музыка. Музыка ведь тоже может быть истинно человеческой потребностью. И что же? Они выбирают ее себе подобающей!

Найдя такой ответ, я несколько успокоился. Все стало вроде бы на свои места. Мне необходим Бах в силу моего склада характера. А, скажем, мой сосед – поклонник Вагнера именно потому, что он не похож на меня.

Однако, все оказалось не так просто. Пристально приглядываясь к людям, психологически напрягаясь и прищуриваясь, я вдруг обнаруживаю полную дисгармонию в характерах и пристрастиях людей. Вот этот, например, ярко выраженный эктоморфный тип с церебральным темпераментом, грузный мужчина, склонный к созерцанию и размышлению, любит какие-то совершенно ему неподходящие музыкальные детские «фенечки» в два притопа, три прихлопа! А вот здесь типовой шизофреник по уши погружен в классическую оперу. Хотя ему более всего бы подходила самая распопсовая эстрада…

Так моя теория на практике не подтвердилась. Дала трещину. И вот вам второй аспект: композиторы тоже люди! Здесь я так же начал искать закономерность. Кстати, постоянные поиски ее свидетельствовали о наличии у меня рационального типа познания. А такие типы музыку, и уж тем более классическую, не особо должны жаловать!

Однако, вернемся к композиторам. Вот, скажем, тот же Вагнер. Со своим «Кольцом Нибелунгов». «Полетом Валькирии». «Тристаном и Изольдой». Каким он должен быть как человек? Скажите-ка? Да, да, – непременно рисуется образ волевого, сурового, потрепанного в житейских бурях и много повидавшего невзгод на своем пути «степного волка» (Г. Гессе). Презирающего людей, мизантропа, своенравного и непреклонного. Так ли на самом деле? Почитайте свидетельства о маэстро современников – и многие сомнения зароятся в ваших головах. Зато уж Гитлер, как «личность», известная преклонением именно перед великими вагнеровскими операми с их пафосом и причудами, очень даже подходит под теорию соответствия характера музыкальному пристрастию…

…..

И вот что удивительно: Швейцер, для которого Бах был «духовным наставником», обожал Вагнера. Он сам признавался, что в те минуты, когда не помогал Бах, он искал поддержки в вагнеровской музыке. Как все-таки сложно устроен человек! И это – прекрасно…

Вкус, особенно вкус в области искусства, – вещь необычайно странная, нелепая, непредсказуемая и недоказуемая. Переменчивая и очень уж индивидуальная. О вкусах не спорят. Это верно. А что же тогда можно и должно делать о вкусах? Влспитывают ли споры о вкусах сам вкус?

…Люблю музыку Вагнера – она такая шумная, что можно разговаривать, не рискуя помешать ее слушать другим.

(Оскар Уайльд)

Парами

Канцона ре минор для органа BWV 588

Вагнер и Верди родились в один год. Так же как Шуман и Шопен. Так же как Скрябин и Рахманинов. Так же как Бах и Гендель. Что это – каприз природы? Взращивать музыкальных гениев парами?

Быть может, объяснением «парности» гениев служит полюсное устройство мира? Ведь, кроме того, что эти «пары» родились в один год, каждый из названных пар с абсолютной долей уверенности может «подобрать» себе другую пару в музыкальном мире, и, шире, в мире искусства, по любому параметру! Приходилось, например, встречаться с анализом схожести творчества Баха и Рембрандта. Коим «противостояла» пара Гендель – Рубенс. В мире художественной литературы также легко отыскивались «двойники»: Баху – Достоевский, Генделю – Лев Толстой.

Есть теория магнита. Она проста и говорит, что у магнита не может быть только один полюс. Если полюс один, то это не магнит, а что-то «так», чепуха, никчемность! Магнит обязан иметь два полюса. Парность способна породить мысль. Если есть пара (полюсов, коней или композиторов, по сути неважно!), то есть возможность сопоставлений и сравнений. Если есть что-то одно – то никакой особой «мыследеятельности» из такого факта не извлечешь. Будет просто констатация факта. Или его скучное описание.

Во всех биографиях, жизнеописаниях великих художников парность играет стержневую роль интриги: совершенно невозможно написать увлекательно о человеке, какой бы ни был он одаренный и расталантливый, если около него не толчется, не топчется, не донимает кознями его антипод. Или – хотя бы друг. Но в чем-то отличный от главного героя. Как, например, Штольц от Обломова. Как Сальери от Моцарта. Это – эффект оправы. Или тени. Или – контраста.

Самый интересный, удивительный и, порой, беспощадный антипод Гения живет у него внутри. Психологи иногда называют это явление раздвоением личности; но это – крайний случай. Полюсность Человека видна невооруженным глазом во всем. Хотя бы классическое противопоставление, борьба и, одновременно, невозможность существования друг без друга души и тела. Бренное бытие и загробная жизнь. Земная юдоль и врата рая. Все контрасты мира гнездятся внутри человека. Он сам – вместилище всех мыслимых полюсов. Поэтому биографии мизантропов можно писать и такими красками: в бурях внутренних страстей, не видимых свидетелям, в раздираемых противоречиями собственных переживаний. И – тогда не нужен соперник. Не нужна противопоставляемая Личность.

Удивительно, но у Баха мы не находим ни того, ни другого варианта жизненных коллизий. «Полюсного» соперника нам так и не удалось обнаружить. Противоречий в его натуре биографы не описали. Даже наоборот: все, как один, подчеркивают его самодостаточность, жизнелюбие, цельность характера и мудрый взгляд на мир. Как же про такого человека можно написать захватывающую дух биографию?

И тогда появляется спасительное для фабулы повествования открытие: Бах-обыватель находился в противоречии с Бахом-художником! Все его земные неурядицы и неудачи совершенно не касались того, что творилось у него на композиторской «кухне». Но так ли это? Нет, не так! Смею утверждать, что не вижу противоречий в «стиле» земной жизни Баха и его небесных творениях. Он прошел свой путь достойно, достойно так, как, может быть, ни один другой человек-Творец: он знал, что вся его музыка, создаваемая на земле, уйдет с ним вместе на небеса. В его понимании это была единая дорога!

Почему?

Кантата BWV 1 «Wie schön leuchtet der Morgenstern», Chorus I

Когда Иоганн Маттесон готовил свой капитальный труд, посвященный великим музыкантам современности (труд носил весьма интригующее название – «Триумф»), он попросил Генделя и Баха (независимо друг от друга, разумеется) написать «о себе». Набросать, как бы сказали сейчас, хотя бы свои краткие резюме.

Ни тот, ни другой не дали ни строчки. Гендель оправдывался в письмах Маттесону, ведь тот был его другом. Еще другом юности. Ссылался на занятость, на обилие обязанностей и забот. На плохую почту. Вот цитата из одного письма Генделя: «касательно второго пункта (автобиографии – С.Ш.): Вы сами можете рассудить, что для этого нужно много свободного времени; им-то я сейчас и не располагаю, так как должен выполнять свои тягостные обязанности…»

Относительно тягостных обязанностей мы еще поговорим.

Почему не откликнулся Бах? Причин мы не знаем. Нам остается только гадать.

Бах был скромен и не считал себя великим. Это – первое возможное объяснение.

Бах был также занят, как и Гендель, и ему просто было некогда тратить время на составление автобиографии. Это – второй ответ.

Бах рассуждал, что его задача – писать музыку. А оценку себя (как композитора, как исполнителя, как музыканта) он поручает времени. Время все расставит по своим местам. Это – третий возможный вариант.

Бах не доверял Маттесону, полагая, что тот, используя полученную информацию, что-нибудь да исказит или подаст в невыгодном (для Баха) свете. Это – четвертое.

Давайте сравним эту ситуацию с подобной в наши дни. Предположим, что Вас попросили написать о себе для достойной энциклопедии. Или справочника. Скажем, типа «Кто есть кто». Большая честь! Прекрасный повод для собственного «PR»! Откажетесь ли Вы? И что напишете в оправдание своему отказу, если откажетесь?

…А Бах, кстати, очень ценил Маттесона и знал, что из под его пера, пера музыкального критика и теоретика выходят всегда толковые вещи! Поэтому сразу же отметаем четвертый вариант. Вернемся, однако, в наши дни. Ну так что же? Вряд ли кто откажется сейчас от столь лестного предложения. И, что важно, будет писать сам (не надеясь на редакторов Маттесонов): солидно, обстоятельно, с указанием всех заслуг – и исходя из положения о том, что «сократить-то похвальбу всегда сократят (если захотят), а вот добавить-то уж никто не добавит (так как уж точно не захочет!)».

Поэтому вопрос «почему?» я оставляю открытым.

…..

Зато, кстати, другая знаменитость – Георг Филипп Телеманн обстоятельно написал аж целых три автобиографии! Для Телеманна подход к жизни был несколько иным: он умел извлекать пользу там, где другие ее не замечали.

Два дуба

Фантазия для органа BWV 572

Два могучих дуба, выросшие из крепких немецких желудей. Оба славились отменным здоровьем. Оба цеплялись за жизнь до последнего. Оба были прекрасными ходоками, коренастые, с грубыми, «словно вытесанными из камня» (как пишут биографы того и другого) лицами. И – оба ослепли в конце своих жизненных дорог…

Они проклюнулись в один и тот же год. Словно 1685-й был особенно благоприятным для проклевывания крепких желудей. Совсем недалеко друг от друга росли они молодыми ростками: Бах – в Эйзенахе, Гендель – в Галле. Но судьба распорядилась странным образом: дубы-гиганты, поднявшись так высоко, как ни один другой немецкий дуб не возносил свою крону, так и не смогли увидеть друг друга.

Гендель оказался бесплодным дубом. Сам он не принес миру никаких новых желудей. Я говорю, разумеется, не о музыке!

Бах словно фанатик продолжал свой род. Он не мог оставить этот лес Бахов, которым поросла вся Германия, без новых желудей. Он всем обязан был своему древнему роду. И был обязан его продолжить. У него родилось 20 детей. И хотя многие из его детей умерли в младенчестве (что составляло привычный ход судьбы для новорожденных в тогдашней Европе), все выросшие дети получили музыкальное образование. Из рук отца. Эти желуди продолжили род.

А дуб не желал дряхлеть… Он питался живительными соками своей родной земли. Гендель пересадил себя на иную почву. В Германию он лишь изредка наезжал, – и всегда эти поездки оказывали на него либо удручающее впечатление, либо он вообще попадал в дурные переплеты (однажды он даже угодил в «каретную катастрофу» и что-то там себе сломал). И хотя он прожил на девять лет дольше Баха (напомню, что родились они в один год), он не был немецким «континентальным» дубом. Островные условия туманного Альбиона – чужой земли – сделали его другим.

Бах стремился к встрече с Генделем. Гендель ее избегал. Так говорят биографы. Так говорит молва. Так ли это на самом деле? Быть может, это всего лишь воля слепого случая?

Одно известно точно. Могучий дуб, выросший в Тюрингии, не раз простирал свои ветви вдаль, в надежде встретить дружеское рукопожатие другого собрата-гиганта. Но всякий раз что-то не складывалось.

Рассказывают, что Бах, будучи больным, послал девятнадцатилетнего своего первенца Фридемана в Галле, лишь услышав от друзей, что к престарелой своей матери, на родину, приехал блистательный «англичанин» Гендель. Сыну он строго наказал любезнейшим образом приглашать господина Генделя в Лейпциг. Увы, – встреча вновь не состоялась. Гендель не принял приглашения. Говорят, что он ссылался на болезнь матери. Что думал Бах о своем «сопернике» (как многие пытались представить эти странные отношения двух великих)?

Баха хоронили в дубовом гробу. Правда, могила вскоре была забыта современниками, а после переустройства церкви и кладбища св. Иоанна вообще стало неясно, где же теперь место захоронения великого мужа Германии…

В дневниках Генделя (точнее, в записках и письмах – Гендель, также как и Бах, не вел никаких дневников) я не обнаружил ни разу упоминания о Бахе. Даже когда он писал своему старому приятелю Телеманну, он писал в основном о ботанических экзотах – растениях, которыми тот и другой увлекались. А ведь Телеманн был звездой «третьей величины» в музыкальной Германии того времени (правда, учитывая, что о Бахе практически не знали, Телеманн был первым! Гендель ведь царствовал в Англии…). Уж кому как ни Телеманну знать о Бахе? Однако оба в своей переписке упорно не поминают это имя нигде! Неужели они даже не чувствовали, находились в святом неведении, что рядом с ними растет самый могучий дуб?

Быть может, это неведение они втайне считали для себя счастливым? С этим вряд ли можно согласиться. Ни Телеманн, ни Гендель не были недругами Баха. Это доказывают все известные нам документы. Возможно, в то время было не принято одному композитору хвалить (превозносить, упоминать в превосходном стиле) другого.

Допустим, что оба – и Телеманн, и Гендель, – признавали Баха величайшим композитором. И что же? Разве обязывал их кто-то трубить об этом всему свету? Каждый шел своей дорогой. Каждый рос от своих корней. Каждый видел над своей кроной свое небо. Свою цель.

Помните слова самого Баха: «…добиваться своей конечной цели – не досаждая другим!»

Телеманн

Кантата «Состязание Феба и Пана» BWV 201 («Geschwinde, ihr wirbelnden Winde»)

В 1754 году, спустя четыре года после смерти Баха, известный музыкальный критик Цахария называет Телеманна «величайшим композитором эпохи». Баха уже успели забыть? Или еще плохо знали?

Стал пристальнее приглядываться к имени Георга Филиппа Телеманна, искать сведения о нем и о его отношениях с Бахом. Источники и документы убедили меня в том, что Телеманн был истинным другом баховской семьи. Так, почти все авторы книг о Бахе поминают о том, что 10 марта 1714 года Телеманн стал крестным отцом второго сына Иоганна Себастьяна – Филиппа Эмануэля. Собственно, Филипп и получил свое имя от крестного: такой обычай был заведен в благочинных протестанских семьях. Вряд ли на такую почетную «должность» – крестника – приглашали случайных знакомых.

Должность кантора в Гамбурге досталась Филиппу Эмануэлю также после смерти самого Телеманна. Потому «гамбургский» Бах чтил память не только крестного-друга семьи, но и своего предшественника!

И, тем не менее, ряд авторов где намекают, где пишут достаточно прямо, что Телеманн был более удачливым музыкальным соперником Баха. «Счастливым соперником», например, называет его Ромен Роллан (а вслед за авторитетным французом – и наши баховеды). Что означают такие слова? Применительно к тогдашней Германии они означали, скорее всего, следующее: Телеманна как композитора лучше знали современники, и его должность была более стабильной, устойчивой, нежели у Баха – вечного скитальца по «бюргерским городкам».

Телеманн был при жизни признан великим композитором. Он не знал тех лишений и житейских бед, которыми судьба сопровождала весь баховский земной путь. Даже скупой на лестные оценки современников Маттесон, и тот разразился стихами в честь Телеманна:

«Корелли хвалят все; Люлли – у славы в храме,

Один лишь Телеманн взнесен над похвалами!»

Но были ли эти два человека – Бах и Телеманн – соперниками? Вновь соперничество? Какова его природа? Почему людей страстно влечет истолкование биографий двух великих художников в духе столкновений и конфликтов между собой, а не их искренняя дружба?

Телеманн практически всю свою долгую жизнь (а прожил он 86 лет, на 17 лет пережив своего более молодого коллегу по музыкальному цеху Баха) творил в Гамбурге. Этот «вольный» город был значителен по всем, что называется, статьям. Бах, по-видимому, страстно желал устроить свою жизнь именно в Гамбурге, так как считал его наидостойнейшим в плане отношения горожан и властей города к музыке (и музыкантам). Осесть в «великом городе» (еще один эпитет тогдашнего Гамбурга) – благая цель скитальца Баха. Но не суждено было сбыться мечтам. И вовсе не Телеманн встал у Баха на пути. Судьба подготовила Баху очередной удар – его место органиста в церкви святого Иакова было просто куплено другим претендентом (кстати, бездарным, – беру в свидетели Маттесона!).

Куплено за 4 000 марок. Без всякого конкурса.

…

Но вернемся к Телеманну. Он знаменит также тем, что попал в книгу Рекордов Гиннеса как самый плодовитый композитор! (Интересно, как считали «плодовитость» – по весу рукописей, количеству названий или общей длине нотных станов?).

В этом плане любопытно сравнить Телеманна и Баха по, так сказать, параметрам «качества» и «количества». Хоть мы и противились выше всяким сравнениям, но – видимо, ничего с человеческой натурой сделать нельзя!

Итак, первый (Телеманн) прожил жизнь долгую, ровную, «солидную», лишенную волнений и катаклизмов, практически все годы в одном и том же городе, признанный и прославленный. Музыка Телеманна также не отличается большим разнообразием, если сравнивать ее с баховскими масштабами и диапазоном охвата. Она – ровная. Достойная. Чудесная. Но – вся какая-то «одинаковая» (это, конечно же, мое субъективное мнение!). Нет у нее такой амплитуды колебаний (и в жанрах, и в содержании), такого накала, как у Баха. Даже телеманновское спокойствие куда мельче баховского.

Второй (Бах) жил «кипучее», если можно так сказать. Столкновения с начальством, ссоры то с магистратом, то с каким-нибудь князем, две женитьбы, громадная семья, куча родственников по всем городам и весям Германии, постоянные переезды из города в город, поездки, встречи с королями и герцогами, апробации новых органов (Бах работал в стиле современной «госприемки» новых инструментов!), педагогическая деятельность, обязательное написание новой кантаты к каждому воскресению (был и такой период!) и прочее, и прочее.

В этом плане музыка его отражает вполне объективно непоседливый и энергичный характер автора. В ней есть все – от полюса до полюса!

Но – Телеманн взял количеством. Его ровной, спокойной, «достойной» музыки гораздо больше, чем баховской. (К последней, как видите, эпитетов я не подобрал – в этом контексте, признаюсь честно, не смог!). И что же лучше?

Ответ очевиден: можно сравнивать, но не следует говорить о лучшем. Каждый из них делал свое дело; упрямо шел вперед своим путем, своей дорогой, соразмеряясь со своими возможностями, данными судьбой и способностями, дарованными природой.

Я хочу от себя тихо сказать слова искренней признательности славному «плодовитому» композитору Георгу Филиппу Телеманну даже за одно только, что своей музыкой он создавал среду, в которой было легче, радостней и свободнее творить его коллеге Баху.

…..

Когда скончался великий Бах, его друг Телеманн откликнулся на смерть мастера сонетом (Телеманн считался, и по праву, еще и «музыкальным литератором»! ):

 
Пусть виртуозами Италия кичится,
Превознося до звезд искусных имена,
Талантами и нам нетрудно похвалиться,
И чтить умеет их немецкая страна!
 
 
Усопший Бах! С тобой немногий мог сравниться:
Ты стал как органист Великим издавна,
А то, что ты нанес на нотные страницы,
На долгие тебя прославит времена.
 
 
Спокойно спи, твои заслуги велики:
Ученики твои и их ученики
Посмертный твой венок плетут тебе отныне.
Кто из сынов твоих не славный музыкант?
Но нам всего милей наследственный талант,
Что оценил Берлин в твоем достойном сыне!
(перевод И.А.Лихачева)
 

В этих строках Телеманн сумел оценить сразу, по крайней мере, три ипостаси Баха – исполнителя-органиста, композитора-творца, отца-педагога.

Интересный ход насчет Берлина: Телеманн апеллирует к самому Фридриху II, королю Прусскому, под крылом которого нашел теплый приют крестный сын Телеманна и второй сын Баха – Филипп Эмануэль. Он служит аккомпаниатором короля (король известен своей музыкальностью и даже любит сочинять для своей флейты). Слава Филиппа Эмануэля надолго затмит славу отца: «Он опередил свой век!», – напишет о нем Чарльз Бёрни. Ни больше, ни меньше!

Вернемся вновь к Телеманну. История была несправедлива к нему. Параллельно непрерывному росту популярности Баха (от его возрождения во времена Мендельсона до наших дней) таким же образом убывала слава блестящего композитора Телеманна. Буквально через полстолетия после его смерти о нем практически забыли.

И вот Телеманн и Бах словно специально придуманным историческим курьезом иллюстрируют своими судьбами капризы «признания». У одного – прижизненное, но затем уходящее в забвение, у другого – ровно наоборот: забвение при жизни и слава после смерти. Так что же лучше? Что ищет художник в этом мире? Или, быть может, он думает о мире том?