Текст книги "Бах. Эссе о музыке и о судьбе"

Исполнение и образы

Органная прелюдия BWV 569 ля минор

При восприятии Баха нельзя пользоваться внешними образами: мне, например, мешает восприятию сам визуальный ряд – скажем, исполнителей, ковыряющих в носу во время пауз, да хоть и скорбно застывших, подперев подбородок флейтой….Тут должны присутствовать внутренние образы. Ничто не должно мешать восприятию собственно музыки. Возможно, Бах сознательно избегал сам этой участи – сторонясь сценичности и напыщенности оперного действа!

С другой стороны, я сам неоднократно убеждался в том, что исполнение Баха в интерьере живой природы, – будь то цветущие луга в долинах рек, ветра над равниной, снега на вершинах гор, облака над шпилями городских соборов, – придает самой музыке новое звучание, обогащает ее новыми смыслами, порождает в голове новые, неизвестные ранее образы и мысли. Таким образом, получается, что в этом случае визуальный ряд является полноправным помощником баховских замыслов. По крайней мере, в представлении отдельного слушателя.

В этом состоит еще один парадокс великой музыки – ей ничто не должно мешать, она самодостаточна; но ее невозможно и оторвать от жизни, от живого мира, который она собой иллюстрирует. (Или, возможно, он – иллюстрирует её).

…..

«Есть два убежища от жизненных невзгод – музыка и кошки», – говорил Альберт Швейцер. Музыка строит свой собственный мир, – а человек в него может удалиться и там переждать неприятности. С кошкой на коленях это сделать еще легче. Говорят, что кошки видят наш мир совсем не таким, каким видим его мы. Что их восприятию подвластны «тонкие сущности» и «эфирные течения». Интересно, как кошка воспринимает музыку? Мы же отчетливо видим, что эти создания весьма избирательно подходят к ней! Быть может, и правда то, что мы и кошки – суть перерожденные друг в друга вечные скитальцы на этой Земле?

Ценности

Прелюдия и фуга из «Хорошо темперированного клавира» №2, BWV 847 c-moll

В течение всей моей жизни менялось у меня ценностное отношение ко многому: то вперед, как лошади под разными номерами на бегах, выходили деньги, то работа, то любовь, то творчество… Постоянно на шкале приоритетов шла перестановка параметров.

Но никогда не покидала своих передовых позиций музыка Баха – ей невозможно было уступать место другим приоритетам, и вот почему: они, остальные приоритеты, зависели сами, в первую очередь, от баховской музыки! Даже деньги, точнее, отношение мое к деньгам… Так как без этой музыки у меня не было бы ничего – и, прежде всего, нормального, даже, не побоюсь этого слова, оптимистического мироощущения….

…..

Чем определялись слава и признание во времена Баха и Телеманна? В эпоху барокко? Количеством выпущенных дисков и пластинок (включая платиновые), метрами аудиозаписей, числом гастролей по стране и прибыльностью их, тиражом сборников пьес? Ведь ничего этого не было! А что было? Для тех, кто писал оперы – для Генделя, Гассе, А. Скарлатти, того же Телеманна – конечно же, количеством постановок их на сцене. Если опера не провалилась на премьере и имеет успех при повторных постановках – это уже признание! Для придворных композиторов – тут тоже все вроде бы понятно – удача определяется степенью благосклонности титулованной особы (короля, герцога, князя и пр.) и двора при этой особе. Или, скажем, размером жалованья! Вот, например, Давид Хайнихен, капельмейстер в Дрездене, получал от королевской казны несколько тысяч талеров в год, а Ян Дисмас Зеленка, добивавшийся всю жизнь этой должности (но так и не добившийся!) и проходивший в роли «помощника» Хайнихена, – только несколько сотен. Есть разница? Несомненно! Удивительно только, что музыку Хайнихена никто даже не вспоминает, а музыка Зеленки – «богемского Баха» – переживает бурное возрождение!

Для церковного органиста слава и признание определялись, быть может, количеством прихожан в кирхе во время богослужений. И, стало быть, размером самой церкви. А для того композитора, который сочиняет такую музыку, которой нет применения? Которая – не прикладная, как сейчас говорят. Хотя, как ее определить, прикладную музыку той эпохи? Вот заказал граф Кайзерлинг Баху «Гольдберг-вариации» как средство от бессонницы – тут тебе и налицо самая что ни на есть прикладная музыка! Которую можно к больной голове приложить – и боль успокоить ею. Тут, стало быть, – количеством этих заказов можно руководствоваться. Получается, что вся музыка той поры (в той или иной мере) – заказная. Конечно, слава Богу, это не так!

Но – как разительно отличие нашего времени от той достославной эпохи! Представьте-ка современного сочинителя, который пишет себе музычку, поигрывает ее с друзьями – и не помышляет даже в Интернете ее разместить! Всякий композитор должен озаботиться судьбами своих чад! То бишь, своих произведений. Приложить их куда-нибудь. Желательно, чтобы они не истлели, не пропали бесследно, запомнились как можно большему числу слушателей, исполнялись как можно чаще! И – исполнялись лучшими коллективами и труппами! Это же очевидно! По этим показателям и ныне впереди всех идут представители русского блатного шансона, разудалой попсы с тремя аккордами и еще чего-то такого, что звучит из окон каждого если не второго, то третьего уж точно автомобиля бодрым и оглушительным «тунц-тунц-тунц». Это – слава и признание!?

А, может быть, это только нам, с высоты двадцать первого века, пласт барочной музыки кажется идеалом и образцом Вечной красоты? Быть может, современники слышали ровно те же «тунц-тунц-тунц» и наигрыши «Мурки» у некоторых композиторов той эпохи? Ведь они явно воспринимали ту музыку иначе, чем мы! Может, и тогда она уже была поделена в умах людей на высокую, но совершенно непонятную классику (удел немногих избранных) и популярщину, от которой радостно визжат и впадают в экстаз толпы?

Бах не получил, говорят, за «Страсти по Матфею» ни талера. Гонорары Генделя исчислялись трехзначными цифрами за каждую оперу. Ловкий коньюнктурщик и удачливый делец (говорю это без тени осуждения, эти черты помогали Генделю и как композитору, как Творцу!), Гендель сколотил под конец жизни весьма приличный капитал! Невооруженным глазом видно, что вот он – успех! Публика оценила его усилия по достоинству, «проголосовала рублем», как сейчас говорят.

Так для кого же сочиняют композиторы? Насколько велика роль в этом вопросе цифры? То есть количества слушателей? Получается, что высокое искусство просто по определению не может быть демократичным! Ведь демократия, этот вечный идеал справедливости для человечества, есть буквально – мнение большинства! Как большинство решило, так тому и быть! А раз большинство современников моих решает, что Бах и Моцарт просто в подметки не годятся Клинту Менселлу, сочинившему бессмертный «Реквием по мечте», то, стало быть, и нужно с этим смириться. И – признать правдой! Не говоря уже про тех сочинителей шлягеров и бессмертных «Девочка моя синеглазая», которых носят на руках миллионы поклонников. Ведь миллион явно больше, чем десяток? Ведь так? Не может же миллион ошибаться в выборе шедевра, а жалкий десяток – указывать миллиону на его явные недостатки вкуса?

А, может быть, просто не нужно эти вещи называть одним словом – музыка? Может, все-таки, это совершенно разные, несравнимые ни по каким параметрам, линии человеческих страстей и чувств. Ведь беснование в толпе, захлебывающейся от экстаза, ничуть не говорит нам о том, что эти «чувства напоказ» сильнее, трепетнее, горячее, чем внутреннее переживание в полном одиночестве, скрытое сердцем от прочих глаз. Разве не так?

Слава Богу, искусство недемократично в этом смысле. Оно должно быть демократично только в смысле доступности. Но – не в плане пристрастий. Как писал Николай Бердяев, мнение большинства – это еще не доказательство правоты этого мнения…

«Сначала ему нужны были голоса людей, и он слушал классические пьесы, особенно Шоу, Ибсена и Шекспира, или стихи из огромнейшей фонотеки «Дискавери». Однако проблемы, затронутые в этих пьесах, казались такими далёкими или так легко решались при наличии крупицы здравого смысла, что скоро все драмы ему надоели. И он переключился на оперу. Большинство записей было на итальянском и немецком языках, поэтому его не отвлекало даже то крохотное интеллектуальное содержание, которым, как правило, отличаются оперы… Так продолжалось две недели, пока он не понял, что от всех этих превосходно поставленных голосов одиночество только острей. Но окончательно оборвал эту полосу «Реквием» Верди, который ему на Земле не доводилось слышать. Dies Irae («День гнева»; лат., слова из католической мессы), разнёсшийся с гулким рокотом по пустому кораблю, звучал здесь устрашающе уместно и совершенно потряс его, а когда загремели небесные трубы, возвестив наступление Судного дня, у Боумена не стало сил слушать.

После он запускал только инструментальную музыку. Начал он с композиторов-романтиков, отбрасывая одного за другим по мере того, как их эмоциональные излияния начинали слишком подавлять его. Сибелиус, Чайковский, Берлиоз продержались несколько недель, Бетховен – подольше. Мир он обрел наконец, как и многие до него, в абстрактных построениях Баха, изредка украшая их Моцартом.

Так и летел «Дискавери» к Сатурну, вибрируя от прохладных звуков клавикорда – увековеченных раздумий…».

(Артур Кларк. «2001: Космическая одиссея»).

Эффект даннинга-Крюгера

Кантата BWV 71, Chorus «Du wollest»

В мире искусства встречается множество искажений реальности, выдаваемых за прекрасное, ибо никто не берется с полным правом на истину судить – что же это самое прекрасное представляет собой? Особенно это отчетливо проявляется в современном мире искусства, когда тонкая грань между высокой культурой и низкопробной халтурой легко стирается одним мановением руки (точнее, мысли) экспертов и знатоков. Публику легко убедить в том, что вот эта «мазня» и есть самое что ни на есть высокое, а вот здесь – так вообще шедевр! Спорить об этом явлении бесполезно – ибо каждый имеет, разумеется, право судить по-своему о вкусах, и в спорах, если они случаются (а они случаются всегда!) рождается отнюдь не истина, а горькое понимание того, насколько разнообразны и странны порой пристрастия человека!

Психологами описан весьма любопытный синдром, носящий название «эффекта Даннинга-Крюгера» (по фамилии его первооткрывателей). Если приглядеться к людям, окружающим нас (да и к самому себе – в первую очередь!), то можно обнаружить, что этот эффект не так уж и редок!

Эффект Даннинга-Крюгера диагностируется как когнитивное искажение, выраженное в оценках собственной деятельности людей различного уровня квалификации. Так, люди, имеющие низкий уровень квалификации, делают ошибочные выводы, принимают неудачные решения и при этом неспособны осознавать свои ошибки в силу низкого уровня своей квалификации. Это приводит к возникновению у них завышенных представлений о собственных способностях, в то время как действительно высококвалифицированные люди, наоборот, склонны занижать свои способности и страдать недостаточной уверенностью в своих силах, считая других более компетентными. Таким образом, менее компетентные люди в целом имеют более высокое мнение о собственных способностях, чем это свойственно людям компетентным, которые к тому же склонны предполагать, что окружающие оценивают их способности так же низко, как и они сами.

Отсюда мы получаем весьма печальную картину: бездарности с полной уверенностью считают себя гениями, а гении полны сомнений насчет своих способностей.

В мире музыки нередко приводят пример такого сорта с американской певицей Флоренс Дженкинс (Jenkins, Florence Foster). Её, родившуюся в 1868 году, считают одной из первых представительниц так называемой «аутсайдерской музыки» (outsider music). Свою известность Дженкинс приобрела благодаря «полному отсутствию музыкального слуха, чувства ритма и певческого таланта». «Она кудахтала и вопила, трубила и вибрировала», – писал о ее выступлении один критик, а аккомпаниатор, сопровождавший ее концерты на протяжении многих лет, со смехом вспоминал: «Когда приходило время петь, она забывала обо всем. Ничто не могло её остановить. Она думала, что она великая артистка». Причем хохот и свист в зале певица расценивала как выражение восторга публикой, либо как проявление зависти других артистов.

К чему это клонит автор?, – спросит, должно быть, читатель. А вот к чему! Автор задается вопросом, который наверняка ставил себе хотя бы раз любой человек, интересующийся искусством. Лошадь везет бричку с седоками по своему разумению, либо же седоки в бричке манипулируют лошадью? Публика ли готовит почву для артиста и художника? Либо артист и художник, невзирая на крики и призывы публики, творят «свой мир», до которого еще публике предстоит дорастать? Представьте, что никаких образцов «высокого искусства» у нас нет. А есть некая мисс Дженкинс, напористо и уверенно «предлагающая» нам свое «виденье» оперного пения. Пишут, что «голос Флоренс был уникален в том смысле, что никто до неё не осмеливался ТАК петь для широкой публики (да еще и профессионально)!». В 1937 году звукозаписывающая студия Meloton Recording предложила Флоренс записать грампластинку. Мадам Дженкинс проявила весьма оригинальный подход к студийной работе. Все репетиции и настройки аппаратуры были ею отвергнуты. Она просто пришла и запела, диск записывался, и все дорожки были записаны с первого раза. После прослушивания записей она назвала их «превосходными» и потребовала, чтобы грампластинки были отпечатаны именно с них.

Можно поставить вопрос и так: врожденное у нас чувство прекрасного? Либо оно формируется за счет появления перед нами неких образцов, способных нас удивить, ошеломить и вдохновить?

Если мы склоняемся к первому решению, то тогда и волноваться нечего – истинно прекрасное само найдет себе дорогу к нашим сердцам, а низкопробная шелуха сама собой опять же отвалится и не будет нас ничуть беспокоить. Если же нам представляется верным второй ответ, то тогда ситуация становится сложнее! Ведь в этом случае следует признать наличие «образцов», которые нам должен еще и кто-то показать! И – тут же возникает закономерный черед вопросов: а кто отобрал эти образцы? А почему мы должны слепо доверять этому кому-то? А почему мы должны верить, что они, эти образцы, верны и истинно прекрасны? А не спрятали ли от нас еще какие, другие – но случайности ли, либо по злому умыслу? И что тогда делать нам со своим собственным сердцем? Остужать его собственные естественно-наивные потуги и ждать для него готовой, промаркированной и прогостированной продукции?

Ведь напористость «мадам Дженкинс» и ее святая вера в свою исключительность могут оказать более солидный эффект на неподготовленного неофита, чем аналитически-скромные размышления настоящего Мастера. И – пошла цепная реакция: низкий уровень компетентности и отсутствие сформированного вкуса у массового читателя, слушателя, зрителя сделают его столь же безапелляционным в своих суждениях и возвысят его в собственных глазах до самого что ни на есть высшего судии!

И тогда производство «мадам Дженкинс» будет поставлено на поток!

«Проблема этого мира в том, что глупцы и фанатики слишком уверены в себе, а умные люди полны сомнений».

(Бертран Рассел)

Мой Бог

Малая Месса BWV 233 F-dur, V p.:Quoniam tu Solus Sanctus

Бах персонифицирует для меня Бога. Богу чужд язык людей, он, Бог, не стал бы общаться с людьми человеческими словами и предложениями. На Земле – несколько сотен языков, на которых общаются люди между собой. Звуки мира – вот язык Бога. Мира, который он, собственно, сам и создал. И он должен был придумать этому миру универсальный язык. Кроме музыки Баха, на роль этого ничто не подходит. Вероятно, это – истина. И потому через звуки Баха нам позволительно общаться с Богом.

Всегда считая себя закоренелым атеистом, я дрогнул именно в ту минуту, когда в моем сердце поселился Бах. Сомнение это, рожденное музыкой, постепенно выросло в цельный и прочный храм, населенный Кем-то – не столь уж и важно кем именно, но отзывающимся в моей душе именно баховскими звуками.

Я понял, что означает «откровение Божие». Это – Бах. Бог через Баха сделал мне, (лично мне!), откровение своё. И я понял его.

В каждой музыке – Бах, в каждом из нас – Бог (И. Бродский).

Музыка Баха – единственное подлинное доказательство существования Бога (М. Казиник).

Сначала Бог разрешил Баху записать его, богову, музыку, но потом, одумавшись, повелел всем ее забыть и занести «песком времени». Потом она, его музыка, вновь появилась в нашем мире. Период безбаховской музыки – почти век – я вообще с трудом и ужасом себе представляю! Что-то в это время с Богом было не так. Болел он или обиделся крепко на человечество? И, посмотрите, – что творилось в это время на Земле?! Без присмотра…

А что сейчас с Богом? Где он? Не кажется ли вам, что он давно покинул церковь и ушел в филармонию. Ищите его там!

Почему и за что мы любим Баха?

Кантата BWV 21, Chorus «Das Lamm, das erwurget ist»

Исследуя тему влияния музыки Баха на простого человека, равно как и на профессионального музыканта, я постоянно собирал некую коллекцию высказываний встречающихся мне на этом пути людей, пытаясь найти то самое золотое зерно, которое бы ясно указало, в чем, собственно, состоит, заключается сила притягательности этой музыки, ее обаяния и захватывающего воздействия. Увы, золотого зерна я найти не смог! Точнее, не так – зерна было слишком много – и мне оказалось не под силу даже рассортировать его…

Но ведь именно для обычных и конкретных людей и пишется музыка! Больше и нет у нее иных функций и предназначений. Следовательно, услышать мнение из первых уст слушателей – очевидное и правильное решение!

Итак, давайте просто посмотрим, ЧТО говорят наши современники, отвечая на простой и прямой вопрос: «Что нравится нам в музыке Баха, за что мы любим эти звуки?»

– «За естественность и простоту. Бах естественен как воздух! Как облако на небе…»;

– «Бах переворачивает меня внутри. Мне хочется плакать. Но это какие-то особые слезы,…наверное, от восторга!»;

– «Бах – это рай, где нас постоянно тянет найти Хозяина – Бога»;

– «…он не прогибался под изменчивый мир, а прогибал его под себя!»;

– «Когда Я слушаю баховскую музыку, я вдруг понимаю, что мы перестаем быть аборигенами в этом мире…., т.е., кроме нас, есть еще что-то, или кто-то, … что мы не одиноки!»;

– «С помощью звуков Баха приподнимается завеса, как занавес в театре, – и мир становится более просторным и понятным!»;

– «Я люблю Баха за трагизм и величие, за мощь; в нем – вершина проявления этих понятий»;

– «Если за каждое произведение Баха выпить по рюмочке, – …то сколько же это будет-то, мама дорогая?!»;

– «Бах – Princeps Musicorum!»;

– «…Он выпускал все свои изделия со знаком качества! Строгал на своем станке шедевр за шедевром! И по другому – не умел!»;

– «…Я слышала, что он за клавиатуру всегда садился парадно одетым!»;

– «Мне кажется, что свою музыку он написал лично для меня…»;

– «…Одна моя знакомая, когда побывала в коме, в стадии клинической смерти, потом, вернувшись „оттуда“, рассказывала – что „там“ слышала музыку, много музыки…, и это был точно Бах! Она божится!»;

– «Мне нравится, что я могу слушать его бесконечно, – так много этой музыки,…мне ее не переслушать всю никогда – и потому я знаю, что еще долго не помру!»;

– «Музыка, я вам скажу – вещь заразная! Словно вирус какой! Если еще Тебе и нужный и уважаемый человек посоветует её. Тогда всё – можно быстро заразиться. А Бах в этом варианте – самый что ни на есть заразный композитор. Им потом болеешь всю жизнь!»;

– «Хочу пойти в церковь, чтобы послушать эту музыку там…»;

– «Когда мне больно, даже физически, после операции, музыка эта спасает меня от страданий!»;

– «В его музыке – много страданий… И я с радостью страдаю вместе с ним!»;

– «Уважаю его за то, что он и в музыке своей оставался суровым, серьезным и спокойным мужиком! Никакой паники, страха и бардака!»;

– «Абсолютно все переходы и оттенки моих собственных чувств Бах показывает в своей музыке. Мне остается только найти их – и с благодарностью и трепетом душевным узнать, чтобы сказать – «Да! Это моё! Это – я!»…»;

– «Был однажды у нас такой случай реальный. Пошли мы летом с детьми, девятиклассниками, в поход. В леса, так сказать. Забурились черт знает куда, на какие-то глухие озера. Ночевать готовимся, два костерка разожгли на берегу (команда большая, человек двадцать). Палатки поставили. И вдруг приезжают на развалюхе-мотоцикле неизвестно откуда два в дупель пьяных молодчика. Сразу права качать – «Кто такие? Почему здесь? Чего надо? Мы тут местные – и, соответственно, хозяева всего! Щаз вас отсюдова погоним поганой метлой!». Короче, разговоры, чувствую, предстоят тяжелые и невнятные. Появляются и напитки покрепче, и слова – покороче. Девчонки в кучку испуганно сбились. Пацаны мои тоже как-то растерялись от такого пьяного мата и напора. А у костерка сидит тихо один из моих пацанчиков и что-то слушает. Какая-то музыка слышна из айфона. Чего-то он там в поход себе накачал. Мужики развязно к костру подваливают, греться хотят и продолжать негостеприимное общение. А пацанчик как сидел тихо, так и сидит – от всех в стороне. Не реагирует на этих двух. Те, понятно, заинтересовались – что да как, и что за «музон»? А пацанчик наушники вытащил – и говорит так просто: «А это Бах!». И включает погромче. Там у него баховский концерт для скрипки ля минор играет… И мужики как-то сдулись постепенно. Утихли. И – не поверите, – слушали! Звезды кругом, над озером метеориты летают, сосны в оцепенении стоят по берегам… А пьянь эта утихла, чаю только попросила довольно вежливо у девчонок. Так мы весь концерт в тишине и выслушали…

А потом эти двое словно даже протрезвели. Встали и пошли к своему драндулету. Сказали только на прощание: «влево, за мыс, не ходите – там болото большое, заблудитесь, чего доброго…»;

– «В нем нет отчаянья. Он успокаивает и словно шепчет Тебе на ушко: „Всё обойдется! Только потерпи чуточек“…»;

– «Не знаю, что видят атеисты в этой музыке, мне удивительно вообще, что они в ней делают?!, – но я вижу в ней только Бога! Это же очевидно…»;

– «У меня кот пристрастился слушать Баха. Я включаю центр – он уже летит… И садится со мной слушать! А потом ходит по всей квартире – и орёт, да еще каким-то колоратурным сопрано…»;

– «Бах – веселый, неунывающий и добродушный толстяк. Как с рекламы пива. Люблю за жизнерадостность его музыки, за оптимизм… Так и хочется воскликнуть: „Будь здоров, дружище Бах!“ И чокнуться с ним кружечкой пивка….»;

– «оргАн Баха поднимает меня на небывалые высоты, где я никогда без него не бываю… Это – ощущение перерождения. Или перелета в другую страну, без виз и без билетов»;

– «Люблю – за его сложность! Если я что-то понимаю в этой музыке, значит – я не дурак!»;

– «Вот у человека всё может пропасть – всего может он лишиться, либо путем злонамеренных неодолимых обстоятельств, либо волею случайной судьбы. Даже – здоровья. А Баха уж никто и ничто не извлечет из Души, если он там поселился»;

– «…Благодарна Баху за одно только то, что он один противостоит, как древний богатырь, всей этой фантасмагории попсы и эстрадной тухлятины; дирижер взмахнул палочкой на его концерте – и сгинуло засилье безвкусицы, упали чары нелепой какофонии…»;

– «Послушайте заключительный хор из 21 Кантаты („Ich hatte viel Bekummernis“, BWV 21) – „Das Lamm, das erwurget ist“! Это же – Ода к радости! Только гораздо мощнее и значимее, глубже и проникновеннее, чем у Бетховена с Шиллером… Я имею в виду саму музыку, без относительно текста… Да если еще и учесть все то, что прозвучало в Кантате до этого яростного хора. Так вот, вся музыка вышла из Баха! Стоит только вслушаться. Вот еще пример: слышали Чакону из Скрипичной партиты №2 в исполнении Артуро Бенедетти Микеланджели на фортепьяно? Вот вам и манифест всего позднеевропейского зрелого романтизма! Вся революционность буржуазной Франции! Весь Апокалипсис безумного атомного века!»;

– «С музыкой Баха мне не страшно даже одиночество. Так как с ней – я не одинок»;

– «Мой сын как-то разучивал какую-то вещицу…. Показалась занятной. И – почему-то – знакомой! Спросила. Ответил: „Бах. Задали в музыкалке“. Пошла, купила дисков. Наугад. Какие под руку попались. Сейчас не могу без этой музыки ни дня. Сама не знаю – почему… А сын… Так и бросил музыку! Чего только не пробовали…»;

– «Невероятным образом завидую тем, кто сам может исполнять Баха! Какое это, должно быть, счастье – то, что чувствуешь в этой музыке, то и выразить, попытаться выразить своими же средствами, собственными руками и сердцем! Хочу пойти учиться на скрипку… Только поздно, наверное, уже по возрасту… Не возьмут… Да и стыдно как-то….»;

– «…А я вот не могу о музыке ничего сказать. О настоящей музыке. Тем более – о Бахе. Точнее, не умею. Просто слов таких не знаю, чтобы они соответствовали моим переживаниям внутри… Так что – и не спрашивайте! Я и себе-то не могу ничегошеньки сказать – что ЭТО такое? Бах выше моего понимания. Там слова уже не нужны, да и бесполезны…»;

– «В мультфильме Юрия Норштейна „Сказка сказок“ все действо сопровождает Прелюдия ми-бемоль минор из 2 тома ХТК; так вот я к чему клоню – насколько выиграл весь мультфильм в своем концептуальном звучании от этого музыкального подтекста!…»;

– «А вот случай был… С одного концерта, где-то в середине 80-х….Уважаемого маэстро, после того, как он исчерпал программу, попросили из зала: „А не могли бы Вы сыграть что-нибудь из музыки XXI века?“. „Баха? Пожалуйста!!!“, – ответил тот, быстро схватил отложенную уже в сторону скрипку – и виртуозно сыграл соль-минорную прелюдию…»;

– «Откуда у Баха такая полифония? Ведь нигде и ни у кого более нет столь совершенного многоголосия – то слаженного, то вдруг разбредающегося в хаосе, и вдруг вновь объединяющегося в целое!… А когда более десятка детей орут-блажат на разные голоса, да еще и жена добавляет, – поди разберись, где тут который?! Так поневоле и научишься слышать каждый звук, вести много музыкальных линий сразу!»;

– «Музыка Баха представляет собой сплошное дежа-вю…., когда в этой музыке постоянно узнаешь сам себя и ситуации с собой… Даже пугаешься порой, словно сам эту музыку когда-то уже сочинял»;

– «Бах – он очистился от всего внешнего и приобрел Дао»;

– «Музыка Баха – как лекарство. Она упорядочивает мысли, вносит в сознание ясность, а в душу умиротворение»;

– «Баха лучше слушать, когда все плохо, а Генделя – когда все хорошо!»;

– «Вивальди, Гендель, Беллини и Россини – это попса своего времени. Они же писали оперы для угождения вкусам, на потребу публике! А Бах не пошел на эту стезю. Уважаю его за последовательность, за неуступчивость переменчивым временным вкусам… Он не продался!»;

– «Когда я включаю Баха – птица за моим окном начинает петь, даже если стоит пасмурное утро…»;

– «Современная эстрада в одно ухо входит, а из второго выходит фаршем! Бах же весь остается внутри – и там живет!»;

– «Когда я мысленно начинаю перечислять, ЧТО у меня есть на сегодняшний момент – дача, машина, возможность полететь в Таиланд на отдых, высокооплачиваемая работа в уютном офисе…, – я вдруг понимаю, что на первом месте у меня ЕСТЬ БАХ. Всегда. А все, что иное – его может и не быть. Или оно может исчезнуть завтра. Зато Бах останется навсегда. И навсегда – на первом месте»;

– «Разбудите меня через 300 лет и спросите – что сейчас слушают из музыки лучшие люди на это планете? Я отвечу – Баха! И не ошибусь ни на грамм…».