Текст книги "Бах. Эссе о музыке и о судьбе"

В разочаровании и раздумьях завершаю я свой день. Согревает лишь мысль, что завтра я буду наслаждаться неспешно этими Мессами уже полностью. От начала и до конца. Когда мой воспаленный мозг уступит первое место, ближе к сцене, чувствам и эмоциям. Долго не могу заснуть…

…

Сделаем паузу. Вернемся к музыке Месс. Где углядел Швейцер вторичность этой музыки, я не знаю. Малые (короткие) мессы (missa brevis) настолько хороши и цельны, свежи и сочны, насколько я не нахожу в них ничего от знакомых мне достаточно полно кантат. Всё в них мне ново! И даже в сравнении с громадой си минорной Высокой они смотрятся более компактно и цельно, так, что слушать их в течение разумного для современного человека отрезка времени очень адаптивно и оптимально! Целиком для H-moll «ной нужно выискивать 2 свободных часа. Здесь – 25—30 минут на любую. Что тоже немаловажно!

…

Наконец найден день, когда ничто меня не отвлечет от наслаждения музыкой месс. Я слушаю, создав все удобные условия себе. Все-таки – это праздник. Кстати, друг за океаном ждет от меня реакции! Вот сейчас послушаю всё в первый раз целиком и сяду писать благодарное письмо. Обязательно! Не буду сообщать о досадном промахе. В конце концов, он ничего не значит, ведь я приобрел вновь своего любимого, да к тому же нового, Баха!

Через полтора часа я добираюсь до последней, 234. Которая тогда, при самом первом слушании, сокрушила окончательно все мои надежды. Звучит мягкое Kyrie. В нем я нахожу уже новое звучание для себя. Затем следует второй хор, нежный и проникновенный. Сейчас я услышу Глорию…

Но что это?!?! Хор начинает петь новое Kyrie!!! Господи, помилуй! Как так? Возможно ли это?! Где законы мессосложения?! Почему?! Что заставило Баха ТАК поступить?! Разве можно так вольно? … Постойте! Да это же она! Та самая, МОЯ музыка! Вот здесь – нагнетается шторм, отчетливо идут валами все более грозные волны, тревога крепнет, как крепнет и ветер… Вот здесь всплывает неожиданно кит, чтобы подкинуть старушкин велосипед и обдать горе-путешественников солеными брызгами… Над брызгами все отчетливее звучит одинокая флейта, все более крепнет женский солирующий голос, а поддерживающие его мужские словно бы увеличиваются в количестве… И вот, в виду небоскребов Нью-Йорка, в криках портовых чаек и скрипах лебедок, вдруг разъясняется небо и вспыхивает солнце! Хор подтверждает счастливый финал. Неизъяснимой красоты солнечный вал поднимается в голосах и оркестре, поднимая за собой и флейту, и старушкин водяной велосипед, и собачку, изрядно уставшую крутить педали, и… меня заодно …на небывалую высоту – и разрешается ослепительным жизнеутверждающим аккордом в мажоре!

Всё! Хитрец Бах еще раз проверил меня на стойкость. На способность ждать и преодолевать. Я пришел к музыке, в конце концов! Музыка пришла ко мне. Достигла сердца. Теперь она навечно со мной. И во мне.

Путешествия

Гольдберг вариации BWV 988, Var. 22,30

Бах никогда не покидал пределов Родины. Это очень странно: в баховские времена у музыкантов было хорошим тоном отправляться в путешествия! И – обязательно в Италию. Хотя бы! Впрочем, Гендель исколесил всю Европу и, в конце концов, бросил якорь своей судьбы на английской земле.

В Италии немцы и французы учились музыкальному ремеслу. Почему-то считалось, что самая-самая музыка – именно в Италии. Оттуда, кстати, вышел и первый великий композитор Эпохи барокко – Клаудио Монтеверди. Помните? Он фигурировал у нас третьим в одном из иерархических списков! С другой стороны, из Италии музыкально одаренные аборигены норовили податься на хорошие заработки в страны побогаче – в Англию, во Францию, например… Жан Батист Люлли – так стали называть одаренного итальянского поваренка Джованни Люлли при дворе Людовика XIV – написал первую французскую оперу и сделался гордостью французов. А англичанин Гендель? О нем мы уже много знаем… В Лондоне он, кстати, не встретил ни одного достойного конкурента-англичанина. Все его соперники были итальянцами!

Почему же Бах нигде не побывал? Мы не знаем ответа на этот вопрос. Скорее всего, ему было некогда. Он не желал разменивать время на разъезды… Впрочем, и с деньгами было не лучше: наличие многодетной семьи не располагало к дальним странствиям. А музыка других стран и народов? Так что ж!, – ее Бах знал отменно.

Достоверно известно, что Бах всю свою жизнь буквально охотился за любыми проблесками чужой музыкальной мысли, и охотился только для того, чтобы удовлетворить свое композиторское любопытство! Он жил музыкой. Она питала его. Любая хорошая музыка! Своя ли, чужая – неважно! Достоверно известно, что Бах собственноручно переписывал для себя (практически всю свою жизнь!) множество понравившихся ему чужих произведений, обрабатывал их, перекладывал для других инструментов, словно любовался найденными алмазами и гранил их в собственном вкусе, в иные вдыхая воистину «вторую душу»…

И – вот парадокс: в музыке Баха мы можем услышать практически всю палитру звуков и мелодий Земли! Вслушайтесь, для примера, в Адажио Первого Бранденбургского концерта – и вы явственно услышите изысканные, причудливо переплетающиеся, словно струи знойного воздуха, темы Востока! Голоса гобоев поют, нежно и чутко поддерживая друг друга, о дальних, неведомых странах! Откуда Бах взял подобную мелодику?

Бах был путешественником. Как же так?, – изумится читатель. Только что говорилось обратное! Что имеется в виду? А вот что: Бах путешествовал в другом измерении. Перемещаясь по городам Германии, казалось, всю свою жизнь пребывая в повозке, нагруженной скарбом большого и шумного семейства, Бах познал величие земли. Он увидел, как разнообразна и прекрасна земля! Ему, фантазеру, поэту, мечтателю, для этого вполне достаточно было и Германии!

Баховеды А. Милка и Т. Шабалина приводят баховские скитания по немецким «городам и весям» в форме таблицы:

Эйзенах 1685—1695 10 лет

Ордруф 1695—1700 5 лет

Люнебург,

Веймар 1700—1702 2 года

Арнштадт 1703—1707 4 года

Мюльхаузен 1707—1708 1 год

Веймар 1708—1717 9 лет

Кетен 1718—1723 5 лет

Лейпциг 1723—1750 27 лет.

Стоит добавить, что в разные годы Бах посещал (и неоднократно в иных случаях!) Гамбург, Целле, Кассель, Вейсенфельс, Эрфурт, Любек, Галле, Мейнинген, Дрезден, Карлсбад, Берлин, Потсдам, Альтенбург, Цшортау, Наумберг!

Но там, в ином измерении, где путешествовал он параллельно земным своим скитаниям, не бывал ни до, ни после него никто! Это измерение осталось навсегда неведомой страной Баха, страной одного человека, который был в ней одновременно королем, пахарем и плотником. Который сам ее создал как Творец. Который управлял в ней временем и пространством. И о которой мы можем только судить и гадать, вслушиваясь напряженно в баховскую музыку, прославляющую эту страну и рассказывающую нам о ней. Все ли мы о ней знаем? Все ли мы поняли, что хотел сказать нам сам ее Создатель? Нет, увы, мы знаем слишком мало… Эта страна по прежнему прячет свои вершины за облаками…

Бах путешествовал своей музыкальной мыслью: он взбирался на горные кряжи, опускался в бездны морей, парил над солнечными долинами и… уносился к звездам! Не верите? Вслушайтесь в контрапункты «Искусства фуги», особенно – последние… Космическая, отстраненная от земных страстей, рассудочная музыка. Странная и непонятная многим. Загадочная, полная скрытых тайн и неразгаданных смыслов. Эти контрапункты старый мастер создавал, быть может, уже будучи полностью слепым.

Когда ничто не отвлекало его на земле от бесед с небожителями.

…..

Роберту Шуману принадлежит следующая фраза об Иоганне Себастьяне: «Бах работал в глубинах, где фонарь рудокопа грозит погаснуть». Что она означает? Какой смысл вкладывает Шуман в эту фразу?

Представляется, что речь идет о содержании и формах баховской музыки. Открыватели Баха, те знатоки и непрофессионалы, которые много лет спустя после ухода Баха из жизни, после многих лет забвения его музыки, с изумлением взирали на развертывающиеся перед ними бездны. К ним принадлежал и Шуман. По-видимому, его привели в восторг и трепет баховские путешествия по музыкальным жанрам, по «областям звука», где до Баха и после него практически никто не работал. Или работал не на тех «глубинах». Бах был реформатором. Это бесспорно. Но он был и новатором. В этих словах-наклейках есть смысл только в том, что во многих «музыкальных шахтах» он был первым из «рудокопов». И до сих пор – единственным!

Третий Бранденбургский Концерт

Бранденбургский концерт №3 BWV 1048

Ребенка можно «вести» к Баху, начиная с Третьего Бранденбургского концерта. Фраза звучит истинно как педагогическая пропись. Очень похоже на классическую: «ребенка следует приучать к горшку с седьмого месяца». Нет, уважаемые родители, успокойтесь, пожалуйста, никаких дидактических заповедей я здесь открывать Вам не собираюсь.

Давайте лучше устроимся рядом с музыкальным центром (или старым проигрывателем – что совсем не важно!). При этом пригласим к нему и ребенка. Сколько Вашему сыну лет? У Вас дочка? Они еще школьники? Они не знают, кто такой Бах? Давайте, благословясь, попробуем поправить дело. Тем более, что оно того стоит! Поверьте!

Пусть будет у нас за окном вьюжный зимний вечер. Или – теплые ласковые сумерки в мае, когда еще только-только нарождаются на небе звезды, и тонкий серп молодого месяца украсит собой небосвод. Неважно, что будет за окном. Если внимательно приглядеться, то мир вокруг все равно покажется прекрасным. В любое время. В любом месте Земли.

Поставьте Третий Бранденбургский концерт. И пока скрипки за Вашей спиной начинают свой стремительный бег, раскручивая свернутую пружину концерта, выгляните из окна. Пусть Ваш сын (или дочь) посмотрит на мир вместе с Вами. Пусть прижмется лбом к стеклу (холодному – если за окном январь) или раскроет створки окна (если дело происходит в теплых сумерках мая). Скажите вполголоса ребенку, так, чтобы не мешать бегу мелодии, что сейчас вот именно таким образом, прижимаясь к стеклу и вглядываясь в пейзаж за окном, Вы будете вместе с ним настраиваться на музыку. Как это делают сами скрипки, прежде чем начать концерт.

Уделите детям хотя бы полчаса. Для начала и этого будет достаточно. Очень скоро, возможно, через пару-тройку минут, Вы сможете убедиться, что это время Вы уделили прежде всего себе. Своей собственной смятенной и забытой душе.

Затем устройтесь поудобнее вновь на диване вместе с ребенком. Погасите электрический свет. Зажгите свечу. (Поэтому и нужен вечер!) Пусть свеча празднично и таинственно горит, светится теплым огнем перед Вами. Ведь это – Ваш праздник. Ваша с ребенком маленькая тайна. Не бойтесь общаться с ним во время музыки. Старайтесь только произносить слова шопотом, ласково – и не говорите много. Прошу Вас. Музыка сама все скажет.

Вот скрипки разошлись не на шутку. Ветер, рвущий в небе облака; стаи усталых птиц, летящие над волнующимся морем; пенный прибой, ворчащий у подножия скал и не находящий себе места среди поверженных валунов; скользящие в глубинах вод рыбы; поля цветов (должно быть, это дикие тюльпаны или маки), колышимые ветром, спустившемся с небес, от облаков, на землю… Говорите медленно и тихо ребенку эти или другие слова. Пусть Ваша помощь в создании образов будет мягкой и ненавязчивой. Можете, впрочем, ничего не говорить. Слушать молча – это тоже искусство.

Можете спросить (опять же тихо), ЧТО Ваш ребенок представил себе под эту музыку? Какие образы самостоятельно родились у него в голове? Можете, напротив, мягко рассказать ему, что представляется сейчас Вам…

…А концерт разворачивается дальше. Музыка торопит Вас вперед, она не ждет. Словно жизнь, словно время, словно поезд, словно птица, словно лист, плывущий по осеннему ручью, стремится куда-то вдаль мелодия скрипок. Движением, непрерывным, безудержным вихрем движения пронизан Третий Бранденбургский концерт. Вслушивайтесь в него внимательно и трепетно, – и он расскажет Вам о Вашей жизни. Возможно, Вы вспомните под его звуки все поезда на полустанках прошлого, всех друзей, встреченных и потерянных, всех птиц, пролетавших над Вами и осенявших Вас своими крылами, все реки, в которые Вы когда-то входили. Концерт, возможно, напомнит, как невозможно быстро летит время… И как невозможно повернуть его вспять… И маленький сын рядом с Вами тоже захочет сделать свой первый шаг в это движение, в это понимание, в этот ручей по имени Бах. У Вас дочка? Ей тоже это по силам!

Даже если ребенок уснет, не печальтесь! Дослушайте сами Концерт до конца. Вспомните и Вы дни своего детства. Пусть думы и воспоминания Ваши будут светлы. Они будут светлы, – я абсолютно уверен в этом. Поправьте подушку под головенкой сына. Поправьте прядку волос у посапывающей сладко дочки. Потом, когда дети проснутся, Вы еще успеете спросить их, что снилось им под эту летящую и рвущуюся в небо музыку.

Я абсолютно уверен также и в том, что буквально через несколько дней, в один прекрасный вечер (вьюжный – если на дворе январь; теплый и ласковый, с пухом тополей в воздухе – если за окном июнь) ребенок подойдет к Вам и попросит зажечь свечу. Это будет второй шаг.

Не торопите ребенка с этим шагом. Не напоминайте ему о том, что «нужно еще послушать музыку». Он сделает этот шаг уже сам.

Зажгите свечу. Раскройте окно. Поставьте Третий Бранденбургский концерт. Вновь. Не бойтесь, он никогда не звучит одинаково – сколько бы раз Вы его не слушали. Устройтесь с детьми поудобнее на диване. Закройте глаза…

И Вы услышите новые звуки…

Концерт для двух скрипок

Концерт для двух скрипок с оркестром BWV 1043 D-dur

Озеро было огромно. И огромным был день. Насыщеный приездными дачными хлопотами, сквозняками, выгоняющими затхлые запахи из старого, всю зиму простоявшего пустым дома, первым, второпях, чаепитием на веранде, еще не выметенной чисто после зимнего мусора.

Приехали и соседи. Он только мельком вчера увидел Олю, но сердце заколотилось, – и он не решился подойти вот так, сразу. А сегодня она сама предложила испробовать лодку! И вновь что-то огромное, как небо, как это озеро сейчас вокруг их лодки, (вполне прилично, кстати, перезимовавшей под навесом!) разверзлось перед ним. Так это ощущение огромного дня, сразу, с самого утра, преследовало его.

Они ничего не взяли с собой в лодку.

А если она будет течь?, – смеясь, спросила Ольга. И, словно кокетничая, – Я хорошо плаваю!

Будешь спасать меня, – буркнул он, вычерпывая остатки воды с днища. Он прекрасно знал, как она плавает. Все-таки на факультете вместе ходили в секцию. А прошлое лето все расставило на свои места: он также прекрасно знал, что влюблен по уши, и никуда ему уже не деться…

День был огромным, как озеро. Казалось, что солнце – повсюду, куда ни погляди. Все сверкало: вода, молодые, только что выбравшиеся из почек листья ивняка, чайки под ветром. Ему представлялось, что даже ветер был солнечным, и нестерпимо было смотреть на ее волосы, сверкающие и раздуваемые этим ветром.

Я с собой психологию привезла, целых три учебника; у нас двенадцатого – экзамен, – она сидела на носу лодки, изящная и юная, как русалочка Андерсена и ежесекундно поправляла непослушные, развеваемые волосы. – А у тебя что?

Вот потону на середине, – и конец сессии, – пошутил он в ответ. И, резко сталкивая лодку с хрусткой песчаной косы, громко и разудало свистнул: – Поплыли!

Они ничего не взяли с собой в лодку. Это был первый пробный выезд («выплыв» – как говорила, улыбаясь, она) в дачном сезоне. Хотя мать, добрейшая Екатерина Васильевна, уже успела испечь каких-то очередных необыкновенных пирожков и все совала им в руки; возьмите, там вы точно захотите кушать, от воды холод, вы замерзнете, надо бы термос, пирожки еще горячие, и все в таком духе.

Мам, – тихо сказал он, – мы быстро. Мы только лодку испробуем!

Милая Екатерина Васильевна, я даже с собой психологию в лодку не беру; ни единого учебничка, – Оля опять улыбалась, и вновь от этой улыбки мир показался ему еще более развернувшимся, расширившимся.

Они тяжелые и лодку перевернут, – убежденно и твердо сказал он. Мать засмеялась и махнула рукой: езжайте уже, надоели, но только – не долго, и осторожнее там, на середине!

Я буду спасать его, если что, – вновь улыбнулась она.

Он прихватил с собой только портативный приемничек. На середине озера ветра было особенно много. Но он гулял где-то выше их и не сильно терзал воду. Озеро было огромным. Он только сейчас понял это: и дальний пологий берег казался полоской облаков, оторванных ветром от воды. Ольга рассказывала всякую «девчоночью» чепуху: кто из подружек чего купил, как они посещали ночной дансинг в прошлую субботу, но – вскользь, в основном ее занимала предстоящая летом поездка («полетка» – как, улыбаясь, говорила она) в Германию. Всей группой. По студенческому обмену. Это классно, – говорил он ей, а сам практически не слышал своих куцых реплик. Он только смотрел на ее лицо, раздуваемые ветром и сверкающие на солнце волосы, и все глубже понимал, осознавал свое бедственное положение…

Лодка все-таки чуть протекала. Пластиковой банкой он черпал воду, а Ольга училась тем временем грести, издавая уключинами какие-то зубодробительные звуки. Весла поднимали тучи брызг, лодка кружилась на месте, и воды на дне не убывало.

Приемник включи, будем глушить визг металла, – засмеялась она. И он, бросив бесполезное занятие («водочерпий» – поддразнивала она его, у нее была какая-то страсть на выдумывание новых слов!), стал ловить музыку.

И сразу громко и решительно вторглась скрипка.

Ой, оставь, пожалуйста, что-то красивое!, – Оля перестала грести, стало тихо, ветер улетел куда-то к берегу. Они сидели посередине озера в неподвижной лодке. Солнце играло на воде. Чайки садились на волну и вновь взлетали. Недавно прилетели, – подумал он вдруг, – где их зимой носило?

А скрипке уже отвечала другая. Они соревновались между собой, но не в соперничестве, а в искренности и ясности. Приемник брал поразительно чисто, без помех. Может – от большой воды?, – подумал он.

Музыка была удивительной. Она становилась постепенно огромной и принимала формы озера, вмещалась в его берега, заполняла небо над лодкой. Казалось, они видят даже ее отражение в воде. Но это были, похоже, облака. Ольга молчала, слушая напряженно соревнование скрипок, а он смотрел на милое, любимое лицо и видел, как трепетно бьется, словно в такт скрипкам, трогательная голубая жилка у ее виска.

Он не слышал раньше такой музыки. Она, эта музыка, словно ждала того, чтобы оказаться сейчас с ним, с его любимой девушкой на середине огромного озера, в весенней лодке, наполненной бликами солнца. Она словно ждала, чтобы помочь ему сказать, улыбнуться, придвинуться, обнять. Эта музыка покачивала их на волне, гнала над ними облака, управляла ветром; и все для того, чтобы показать свою полную и безусловную причастность к ним, к его мучительной и сладкой боли, к недосказанности и неопределенности, к его молчанию и ее смеху, к ее улыбке и голубой жилке у виска, к их случайному соприкосновению руками, к ее русалочьей юности.

Две скрипки пели «то вместе, то поврозь» над озером, а они молчали. Оркестр помогал скрипкам, поддерживал их соревнование, сначала незаметно, затем все более и более вторгаясь в их светлые и искренние мелодии; и в середине концерта, как на середине озера, их настигла глубина: музыка окрепла, сделалась энергичной, наполнила себя до краев и заплеснула на дальние берега, достала до чаек и облаков, она добавила света солнцу. И он ослеп.

Открой глаза, – тихо сказала она. – Почему ты их закрыл?

Меня ослепило, – также тихо ответил он. – Можно я тебя поцелую?

Да, – сказала она. И придвинулась. – Я тоже хочу тебя поцеловать.

Никогда он не думал, что простые слова можно так просто говорить. Взять – и сказать. И не будет никакой неловкости. Скрипки пели теперь только вместе, они закончили соревноваться. Музыка еще бурлила, ею было наполнено все озеро. И небо над ними. Они сидели в лодке как в звучащем коконе.

Мы сейчас как две личинки, увидевшие свет. Свечинки!, – отстраняясь, тихо шепнула она. И улыбнулась: – Смотри, ветер опять поднимается!

Летом мы сделаем парус!

Страсти по Матфею

Страсти по Матфею BWV 244, I Chorus «Kommt, ihr Tochter, helft mir klagen»

Посреди всего, что создано Бахом, если принять за вполне соответствующий образ безбрежное море (вспомните слова Бетховена!), возвышается над морской безбрежностью гигантская скала-остров. Это «Страсти по Матфею».

Вообще, отвлекаясь конкретно от «Страстей», интересно исследовать вопрос – сколько раз в литературе, посвященной Баху, поминается образ горной цепи, а сколько – безбрежного моря? И дело здесь не в том, что эти образы – самые очевидные даже для простого, неискушенного любителя музыки. Они возникают, по-видимому, как реальная ассоциация, порождаемые самой музыкой. Третий образ, постоянно упоминаемый исследователями творчества Баха и его поклонниками, – величественный готический собор. Приведем несколько цитат:

«Си-минорная месса – как колоссальный готический собор, высится среди тесноты и толкотни богословских распрей и рутинного церковно-музыкального сочинительства, копошившихся в Германии тогдашнего, а в особенности предыдущего поколения» (Г.А.Ларош).

«…Целый собор. Удивительная контрапунктическая вещь!» (А.Рубинштейн, о 4-й фуге из «Хорошо темперированного клавира»).

«Не ручей, а море должно быть имя ему» (Л. Бетховен о Бахе).

«В творчестве Баха, конечно, нет ничего готического. Тем не менее, при исполнении или слушании некоторых его произведений у нас возникает образ средневекового собора» (П. Казальс).

«Если мы обратимся к Бетховену, то мы увидим, что ему совершенно чужды чисто архитектурные устремления, которые иногда увлекают Баха…» (Луначарский).

«…При восприятии какого-либо из органных шедевров И.С.Баха в исполнении немецкой школы возникают ассоциации с готическим стилем архитектуры…» (Л. Ройзман).

«Музыка – есть текучая архитектура», говорил немец Шлегель, историк искусства и философ. И баховские «Страсти», как ничто иное, подобны законченному и совершенному величественному строению.

А вот еще:

….. «Слушать Иоганна Себастьяна Баха – значит отгородить себя от мира волшебным щитом, взирать на ад с высоты рая».

(Паскаль Брюкнер. Похитители красоты)

И, наконец, последнее на сегодня:

«Все мы – пигмеи перед ним»

(Р. Шуман о Бахе).

К сорока годам я слышал только некоторые «части», кусочки «Страстей по Матфею». Судьба мне никак не сподобилась предоставить случай послушать Пассионы целиком. И вот где-то в юности я вдруг понял: не нужно мне стремиться во что бы то ни стало услышать их прямо сейчас!

И я стал готовить себя к таинству. Загадал себе, что в свой сороковой день рождения мне будет дарована честь остаться наедине, погрузиться в океан этой загадочной музыки. И я стал тщательно оберегать себя от нее до заветной поры.

Мне хватало уже знакомого Баха с лихвой; в этом океане музыки у меня было множество уже открытых и еще слабо освоенных островов. Бах уже был во мне – и властвовал полноводно. Но радостью наполнялось сердце, и ожиданием великого открытия при мысли о том, что есть еще неведомая мне вершина на далеком туманном острове. Которая ждет меня, равно как я ее. И сверкает она алмазами, коих не видел никогда. И я думал о ней. И предвкушал. И боялся втайне обмануться в ожиданиях. Боялся… нет, не разочарования, конечно же, а того неведомого, что сам загадал – и остерегся… Боялся самого себя. Что не смогу понять так, как загадал. И потому, ожидая срока, – страдал.

«Экие сложности!», – хмыкнет читатель. Да, да, мне и самому поначалу это казалось какой-то детской несерьезной игрой. Зачем этот эксперимент? Разве нельзя вот прямо сейчас купить компакт-диск – и наслаждаться? Зачем эти хитрости? Разве не готов я встретить эту музыку? Зачем ждать?

Я много думал о своей затее. И чем больше думалось, тем яснее становилось, что я выбрал верный курс в океане. Мне необходимо было иметь вершину впереди, чтобы идти к ней. Преодолевая штормы и штили. Нельзя все вершины покорять (и покорить) сразу. И «Страсти», ждущие своего часа, словно достраивались у меня в голове неким символом, далеким и зачарованным островом, еще пока не обжитым мною, – и обретали совершенно иное значение, нежели будь они услышаны в юности.

Кроме того, мы вели строительство параллельно. Полным ходом жизнь вела строительство самого меня для «Страстей»! К этим летам я «умудрился» в жизни, многое испытал, познал людей и «страсти людские», многое понимал глубже, а, самое, пожалуй, главное, – я изведал вкус времени. Мне казалось, что повторяя путь самих «Страстей» – путь, развертывающийся во времени, я лучше пойму и их смысл. Бах создавал их несколько лет, ведь такой собор невозможно построить разом! Затем, уже законченные и выверенные автором, они ровно век ждали своего первого полного исполнения.

И я задумал повторить их путь к людям. Только в моем случае это был путь к одному человеку – помните, «ниточка к сердцу должна быть единичной»? За время ожидания встречи мне довелось изведать то, что составляет обычную человеческую жизнь: потерю близких мне людей, предательство друга, обиды от тех, кого я любил и новую любовь, искание смысла своего существования, сомнения и радости, милосердие и сострадание, неудачи и взлеты. Ведь все эти явления невозможно испытать сразу! И пусть они были ничтожно мелки по сравнению с масштабом «Страстей», где люди также не понимали друг друга, предавали, верили, любили и надеялись, но это были ровно те же людские переживания и чувства! Которые земная судьба должна неумолимо отводить, отмерять каждому.

Жизнь должна была подготовить мое внутреннее восприятие жертвенности Христа, его молитвы за учеников в Гефсиманском саду, (и то, как не нашла отклика эта молитва в их сердцах, и уснули спокойно они без Учителя), и сговор первосвященников, и отступничество Иуды, и пленение Христа римскими стражниками, и глумление толпы, и сомнения Понтия Пилата, и страдания на кресте… Разве все это должно и может быть не познано обычным человеком? Разве вся сила «Страстей» не в личной причастности и прямом отношении каждого к этим чувствам и проявлениям силы и слабости Человека?

И вот наступает день, когда все готово. Чтобы воспринять три часа напряженной музыки, которые длятся «Страсти по Матфею», несомненно нужна подготовка! Это – не легкое времяпровождение! И мне действительно необходим целый день; день, не занятый суетой и мелкими событиями, которые уводили бы меня от главной цели. Ведь я ждал этого столько лет!

Разве нет смысла в обустройстве такого праздника, такого момента, когда обновляется душа?