Текст книги "Последние бои на Дальнем Востоке"

Лично у меня, видевшего С. Меркулова всего во второй раз, составилось самое скверное впечатление о нем как о человеке. Свободное распоряжение материалом, совершенно не отвечавшим действительности, заведомое извращение некоторых данных, заведомо неправильные ссылки, стремление уложить противника нечестными приемами, забывая о предмете обсуждения, указывали, что во главе правительства стоит человек, легко обращающийся с правдой. При таком положении и отношениях между правительством и армией я отказался от предлагавшейся мне должности.

В это же время начались разговоры об открытии снова переговоров между Японией и советской Россией и о согласии Японии эвакуировать Приморье. Японское командование предупреждало о возможности эвакуации. Больше всего это касалось, конечно, армии, которая не имела ни сил, ни средств для борьбы с советской Россией с надеждой на успех; не могла подчиниться большевикам, и некуда было уйти – только в Китай. Приморский обыватель и население относились к правительству и армии или безразлично, или холодно, или даже враждебно. Многие не видели несчастья в том, что придут большевики, очевидно толкуя о них по примерам прежним, когда во Владивостоке было правительство Медведева или Антонова. Даже многочисленные беженцы, скопившиеся во Владивостоке с 1917 года, не ожидали репрессий со стороны большевиков. Командование считало, что не захочет ни в коем случае остаться в Приморье не менее 10 тысяч человек из армии плюс семьи этих военнослужащих. Если даже выбрать Китай как убежище, нужны средства хоть на первое время, а их нет.

В заботы об этом правительства совершенно не верили и считали, что остатки армии будут предоставлены самим себе, просто брошены. Правительству не под силу будет справиться даже с эвакуацией лиц гражданских учреждений, часть которых не могла оставаться. Считали, что вопрос может быть поставлен так: «Раз вы не в состоянии драться, кто же о вас будет заботиться». Раздавались голоса, что единственным выходом из положения для армии является, как только будет объявлена японская эвакуация, передача власти военному командованию. Генерал Вержбицкий был против того, чтобы власть была передана ему. Говорили о переброске остатков армии даже на Камчатку, но для этого нужны были большие средства. Японское командование ничего не могло сказать о том, как будет поступлено с различным военным имуществом, так как о нем должно быть решено на конференции.

После описанного заседания совета управляющих ведомствами правительство устроило съезд старших войсковых начальников; я на нем не был, но слышал, что делового значения он не имел, так как речь опять шла о недостатках, нуждах, а не о том, сколько может выделяться на армию средств в действительности. Точно нарочно закрывали глаза на то, что есть известный минимум расходов, уменьшить который уже никак нельзя. На неотложное нужно было до 13 тысяч рублей в день, а часто выдавали всего 2–3 тысячи.

В лучшем положении был флот, которому его ежедневную норму выдавали более исправно; общего для всех снабжения не было, и флот был на особом положении. По тем порядкам, которые были ранее установлены в армии, 1 мая часть людей могла уйти со службы, так как служба считалась добровольной и каждый доброволец два раза в год мог уйти. Несмотря на то что люди сжились, скверное финансовое положение, невыплата вовсе жалованья делали то, что значительная часть людей искала заработка и собиралась уйти. Командование не предполагало удерживать людей, а ограничиться только обращением держаться вместе.

Поэтому я был очень удивлен, когда, вернувшись в Харбин, прочел в газетах приказ правительства с воспрещением 1 мая покидать ряды (подписанный вслед за С. Меркуловым и генералом Вержбицким). В той обстановке, какая была во Владивостоке, по-моему, следовало давно не мешать уходу. Правительство объявляло о том, что обстановка требует не только оставления всех, но может заставить произвести мобилизацию. Очевидно, рассчитывали на какие-то большие ресурсы.

В мае месяце вражда между Меркуловым и верхами командования не прекратилась. Обе стороны искали выхода. Меркуловы наметили изъятие из ведения командующего армией вопросов снабжения и передачу этого в руки Н.Д. Меркулова; намечалось, по-видимому, устранение генерала Вержбицкого и Пучкова вопреки известной автономности армии. Просили из Харбина прибыть для совещания генерала Дитерихса, но тот отказался, ответив, что всякие советники пользы не принесут, что раз есть командующий армией, то он и должен пользоваться всеми правами в армии, какие положены законом. Верхи командования определенно ни в чем не верили С. Меркулову и считали, что он должен уйти. Народное собрание было на стороне командования.

В середине мая я снова прибыл во Владивосток; положение не изменилось. Правительство жило тревожно; его все время пугали переворотами. Контрразведчики, которых держали при себе Меркуловы, видимо, пользовались моментом и почти ежедневно приносили разные сведения. Генерал Молчанов показывал мне две записки С. Меркулова, в которых тот приказывал ему арестовать лиц так называемой семеновской ориентации, а затем писал о заговоре, в котором принимает участие даже комендант города. В то же время правительство решило распустить Народное собрание, чтобы не быть связанным ничем.

29 мая я был вызван к командующему армией; там застал генерала Пучкова, Молчанова и, кажется, Смолина⁸. Генерал Вержбицкий предложил мне поехать в Харбин и просить приехать генерала Дитерихса⁹, которому он передаст командование; я должен был передать, что командование поступит по его указаниям вполне, вплоть до ареста Меркуловых, если это будет нужно.

Я знал приблизительно отношение генерала Дитерихса к приморской обстановке и различным персонажам; он считал, что худо ли, хорошо ли правительство, но оно создано совместно с армией и потому надо с ним мириться; знал, что он пойдет в армию, чтобы помочь ей, но как отнесется к вопросу об устранении Меркуловых или к принятию командования помимо их, не знал.

Я должен был выехать немедленно, но как раз в это время в полосе отчуждения КВЖД началось выступление сторонников У-пейфу и правильное движение прекратилось. Несколько дней было неясно, долго ли продлится борьба и даже кто возьмет верх. Н. Меркулов¹⁰ одно время настаивал на военном вмешательстве с целью поддержать Чжан Цзолина, но решено было ограничиться мерами предосторожности на случай, если война перекинется через границу.

1 июня утром совершенно неожиданно узнаю, что ночью произошел переворот. Народное собрание объявило всех членов правительства устраненными от власти и передавало ее временно президиуму Народного собрания. Меркуловы должны быть арестованы, но это не выполнено. Оказывается, вечером 31 мая стало известным о роспуске Народного собрания. Последнее решило не расходиться, и президиум обратился к командованию за поддержкой; командование решило охранять Народное собрание, выставило караул и одновременно заявило, что оно не считает возможным в дальнейшем оставления прежнего состава правительства.

Народное собрание вообще не пользовалось репутацией делового, и последнее время раздавались голоса, что для Приморья это большая роскошь. Военное командование за малыми исключениями в общем было равнодушно к судьбе его, о чем знало и правительство. Но в этот раз командование узнало, что правительство помимо роспуска Народного собрания решило стать в отношении армии на путь лишения ее известной самостоятельности (переорганизации, назначения и т. д.), которая была выговорена еще при первоначальном образовании правительства, перед переворотом в 1921 году. Поэтому оно решило воспользоваться столкновением Народного собрания с правительством.

Если бы в войсках армии и флота было полное единодушие, то, конечно, дело бы и кончилось этой революцией. Считалось, что группа недовольных будет так мала, что просто промолчит. Обстановка оказалась более сложной. Низы армии, конечно, не были в курсе всех трений и опасений верхов командования и потому не понимали, почему это нужно, тем более что только недавно, 26 мая, был парад по случаю годовщины противобольшевистского переворота.

Флот решил не признавать революции и выставил караул к Меркуловым на их квартире. Часть казачьих частей в Никольске и Спасске решила не признавать переворота и ожидала… атамана Семенова.

Генерал Глебов¹¹ на Первой Речке под охраной японцев объединил ожидающие Семенова и заявившие верными правительству казачьи части и начал собирать свою группу. С. Меркулов ночью 31 мая послал в Никольск полковника Глуткина¹² (у генерала Молчанова сохранился приказ об аресте его как заговорщика против правительства) с приказом перевезти во Владивосток стрелковую бригаду; результатом было столкновение частей генерала Смолина с бригадой и смерть полковника Глуткина. С. Меркулов объявил командующим верными правительству войсками адмирала Старка¹³.

Народное собрание, передав временно власть президиуму, должно было торопиться выбором нового состава правительства, так как президиум не пользовался особым доверием и началась агитация. Чуть ли не 2 июня решено было просить в состав правительства в качестве председателя генерала Дитерихса, хотя неизвестно было его отношение к событиям. Если бы вопрос разрешался силой, то, вероятно, Меркуловы не решились бы бороться, зная, что устроившие переворот много сильнее «верных». Но применение силы устранялось, так как были японцы, которые мирили группы, но в общем были скорее на стороне прежнего состава правительства.

1 июля после переворота командующий армией отдал приказ о передаче в будущем командования генералу Дитерихсу, а до его приезда генералу Молчанову. Начальник штаба генерал Пучков получил отпуск. Оба уходили, чтобы не быть заподозренными в перевороте для личных целей. Я получил приказ генерала Молчанова вступить в исправление должности начальника штаба.

Меркуловы начали устраивать около своей квартиры митинги; с балкона ежедневно говорились речи, в которых щедро обливались помоями бунтовщики. Бессовестная ложь еще больше возмущала «бунтовщиков». Лагерь «бунтовщиков» начал выпускать газету, в которой не стеснялся выставить Меркуловых в своем освещении. В общем, вышло все не так гладко, как ожидали. Как будто Меркуловы должны сдать, но пока существуют два правительства и оба отдают приказы. В банке и казначействе являются за деньгами от тех и других. Дело доходит до столкновений. «Бунтовщики» ожидают приезда генерала Дитерихса; несмотря на перерыв связи, удалось передать ему телеграмму и даже получить ответ, что выедет, как только будет возможно. Позже получена телеграмма, что выедет 7 июня; к этому времени движение по железной дороге уже наладилось. Меркуловы сначала всячески стараются опорочить известие, затем сами посылают встречных, чтобы ориентировать приезжающего по-своему. Народное собрание посылает в свою очередь для встречи делегацию.

8 июня приехал генерал Дитерихс. Город и войска «бунтовщиков» встретили его восторженно. У него, по-видимому, уже составилось мнение, что обстановка во Владивостоке до крайности запуталась, и он решил не вступать сразу в управление. Но затем в Народном собрании, когда его приветствовали как председателя правительства, он не заявил, что не вступит в управление, и вечером было объявлено о прибытии и вступлении в управление; Меркуловы сначала были ошеломлены, но потом решили все же не сдаваться.

Утром 9-го генерал Дитерихс говорил поочередно с управляющим ведомствами, которые примкнули к переворотчикам. Они все подробно доложили ему состояние их ведомств. Затем начались разговоры с представителями различных организаций и различными лицами из обоих лагерей. Флот продолжал стоять на прежней позиции «неприятия революции», а за ним продолжали укрываться Меркуловы. Они одновременно начали выступления против прибывшего и в то же время пытались завязать переговоры с ним. Обстановка оставалась все такой же путаной; бунтовщики надеялись, что Меркуловы будут принуждены сдать, а со сдачей и все успокоится.

В городе были уже жертвы смуты; в помещение Народного собрания была брошена бомба, и убит один солдат охраны. Во время похорон этого солдата кто-то из меркуловцев на автомобиле пытался помешать процессии и был убит. Японцы настаивали на прекращении усобицы, причем, по-видимому, запутались в уяснении, кому помогать. Городская управа склонилась на сторону прибывшего; разные несоциалистические организации, поддерживаемые Меркуловыми, кричали о восстановлении прежнего правительства.

Кажется, числа 10-го Дитерихс добился самороспуска Народного собрания, а 11-го неожиданно для «бунтовщиков», спросив генерала Молчанова, «будет ли исполнен безоговорочно всякий его приказ», объявил о том, что он не находит иных законных способов к устранению возникшей политической смуты, отказывается от избрания председателем правительства и до Земского собора подчиняется Приамурскому временному правительству.

«Бунтовщики» были ошеломлены, но подчинились, хотя и не безропотно. Меркуловы и их сторонники торжествовали. Ожидавшие атамана Семенова затаились. Но подчинение Меркуловы приобрели ценою выполнения целого ряда условий, в числе которых стоял немедленный, чуть ли не в две недели, созыв Земского собора для установления структуры и состава власти, отказ от всякого преследования и ограничений «бунтовщиков» и проч. Неисполнение одного из пунктов давало право командующему войсками принимать меры по своему усмотрению. С. Меркулов, по-видимому, надеялся, что это соглашение или останется бумажкой, или он сумеет втянуть в свою орбиту генерала Дитерихса. Особенно характерно для него было отношение к созыву Земского собора; дав обещание созвать его чуть ли не в две недели, он созвал его только через шесть недель, да и то под давлением генерала Дитерихса.

Июнь и большая часть июля прошли в хлопотах по объединению армии, и в этом отношении улучшение безусловно наметилось. Начинала налаживаться хозяйственная сторона, но слабо. Н.Д. Меркулов, взявший на себя заботы по снабжению, воочию убедился, что дело это не так просто, когда нет твердых отпусков. Правительство и генерал Дитерихс внешне жили хорошо, но на самом деле шла борьба за влияние и за дальнейшее направление дела.

До созыва Земского собора были столкновения несколько раз по различным причинам. Правительство, согласившись никого не преследовать, пыталось так или иначе (до арестов включительно) разделаться со своими противниками. В армии они были под крылом у генерала Дитерихса, а вне преследование было возможно. Был арестован бывший председатель Народного собрания; пришлось его выручать. Правительство занялось составлением положения о Земском соборе и, конечно, не хотело включать в состав своих противников из армии и общественных организаций. Когда ему было указано, что это противоречит условиям, началось уменьшение числа членов из армии, допускаемым к выборным урнам.

Так продолжалась междоусобица, и С. Меркулов всеми средствами старался обеспечить свое вхождение в правительство. А между тем обстановка в Приморье была вовсе не такая, чтобы бороться за власть. В июне месяце японское правительство объявило о выводе своих войск из Приморья, а главное японское командование объявило свой план эвакуации: предполагалось начать ее в конце августа и закончить в середине октября, последовательным, по зонам, выводом войск. Между японским военным министерством и дипломатами, видимо, еще шла борьба; военные надеялись, что некоторая часть войск будет оставлена, но все же об эвакуации было определенно заявлено и расписание составлено до конца.

Надо было думать о возможности дальнейшего существования, без японцев. Правительство, конечно, собрало совещание, как только Япония объявила эвакуацию. Меркуловы и флот не видят выхода и не верят в возможность удержаться после опыта Хабаровского похода. Генерал Дитерихс отмалчивается, ограничившись заявлением, что за ним армия пойдет, куда он прикажет. В общем, ничего не решено; намечено лишь выяснить у японцев вопрос об имуществе, передача которого заблаговременно облегчит положение.

Есть попытка затормозить созыв Земского собора, но она не удается. Генерал Дитерихс считает, что Земский собор поможет создать власть, способную помочь выходу из положения; настоящей не верит большая часть армии, которая наиболее заинтересована в судьбе Приморья после ухода японцев. Обстановка, собственно, требовала немедленного прекращения всяких разговоров и только действий, практической работы. Будь на месте С. Меркулова другой, он сам бы постарался передать власть в руки военного командования и был бы лишь помощником, так как он сам понимал, что положение безнадежно, и лишь тешился тем, что японцы могут не уйти.

Что положение безнадежно, в этом разногласий не было. Так оно понималось правительством, так оно понималось командованием. Действительно: есть некоторое число людей, но нет ни боевых припасов, ни денег, ни соответствующего настроения для упорной борьбы. Почему ж сразу не было принято решение, соответственно пониманию обстановки? Объяснение может быть только такое: или надежда на изменение обстановки до конца эвакуации японцев, или боязнь открыто сознаться в своем бессилии и предоставление всему идти своим логическим путем.

Какие же изменения в обстановке могли ожидаться? Главное – остановка эвакуации и, значит, обеспечение центра. Далее – изменение отношений японцев к местной власти; передача военного имущества давала в руки запасы оружия и огнестрельных припасов; давала возможность усилить армию. Раз были бы средства – возможно усиление войск, так как людей, готовых пойти в армию, было можно найти. Затем, изменение обстановки в Забайкалье. Был момент, когда там можно было рассчитывать на успех выступления противобольшевистских организаций. Нужны были только средства и оружие. Раз в Забайкалье был бы успех, Чита не смогла бы дать войск для Приморья, а тогда можно рассчитывать на сохранение положения. Кое-какие выступления могли быть на Амуре и в ближайшем тылу Хабаровска. В общем, главное было в зависимости от японцев, даже вопрос о выступлении в Забайкалье.

Лично мне казалось, что, не теряя надежды на изменение обстановки, надо главное внимание направить в сторону подготовки на случай оставления Приморья. Нужно было сговариваться с китайцами. Положение казалось мне безнадежным, не раз я порывался даже отказаться от должности, но все-таки оставался, под влиянием той мысли, что надо оставаться, пока в вашей работе есть нужда.

23 июля открылся, наконец, Земский собор. По своему составу он был подобран так, что на нем меньше всего бывших «бунтовщиков». Обстановка была такова, что имел значение только выбор лиц, которые должны выводить Приморье из тяжелого положения. Но это было забыто, как только заговорили, – видимо, еще не выговорились российские граждане. Заговорили о выдвижении определенного идеологического лозунга для будущей власти и построении власти соответственно с этим.

Говорили, говорили и после долгих разговоров, в конце концов, в один голос заявили, что надо бороться с большевиками, выставив на знамени спасение России только в монархии – в восстановлении династии Романовых на всероссийском Земском соборе. После новых долгих разговоров решили, что и в Приморье власть надо организовать по принципу единоличности. Меркуловы протестовали, но прежние их сторонники отходили. Не помогло и то, что председатель правительства старался все заседания вести сам. Выдвинута для избрания фигура Н.Л. Гондатти¹⁴. Меркуловы противятся; генерал Дитерихс заявляет, что он с войсками поддерживает эту кандидатуру. Начинаются вызовы Гондатти; тот упирается, а затем отказывается категорически.

После новых споров, 8 августа, то есть через две недели после открытия собора, почти единогласно избирается генерал Дитерихс, который 9 августа принимает власть и объявляет себя правителем Приамурского земского края и воеводой земской рати (так переименована армия).

Генерал Дитерихс всегда высказывался против претензий различных правительств на значение всероссийской власти и теперь ставил себе задачей только подготовку наиболее благоприятных условий для будущего воссоздания России. При начале Земского собора он отрицательно относился к разглагольствованиям общего характера, добиваясь только такой власти, с которой можно быть спокойными за судьбу остатков армии и Приморья. Но в конце концов и он был вовлечен в постройку идеологических лозунгов, подкупленный единством взглядов. Было забыто, что состав Земского собора вовсе не отвечал идее Земского собора; это был тот же несоциалистический съезд, что и в 1921 году.

После Земского собора, несмотря на тяжелую общую обстановку, мы все же вздохнули свободно, так как прекратилась бесплодная переписка, различные трения и недоразумения, появился один хозяин дела, близко стоявший к интересам войск. В армии особых реформ и переорганизаций по существу не произошло; войска были переименованы в земскую рать, корпуса в группы, части в дружины, уменьшена хозяйственная часть. Назначен ряд ревизий для проверки состава ртов в тыловых учреждениях, сокращен состав штаба, переформировано снабжение. Хозяйство начало налаживаться. Мы начинали мечтать не только об удовлетворении ежедневных нужд, но и об образовании запасов, обеспечении одеждой на осень, о выплате небольшого жалованья.

Одной из первых мер по гражданскому ведомству было сокращение расходов на содержание аппарата. Одно упразднение различных контрразведок, имевших задачей следить за разными группами, давало выгоды. Задачи для армии были совершенно ясными, но, увы, в обстановке просвета не было и после Земского собора.

Японское командование в общем относилось к генералу Дитерихсу очень хорошо, но оно было стеснено политикой центра, и надежды на улучшение не было.

В отношении гражданского аппарата и вообще гражданского ведомства обстановка была несколько другой, чем в армии. Не ограничиваясь выдвижением на Земском соборе известных идей, генерал Дитерихс решил сразу же перестроить местную жизнь в соответствии с этими идеями и потому, вместо создания аппарата для ближайших практических целей, начал все переделывать по-своему. Образована земская дума, появился совет внешних дел, поместный совет, подготовляется созыв Поместного собора. Большинство слабо понимало это возвращение к старине, и в результате вместо дела генералу Дитерихсу приходилось всех учить.

Впоследствии начались перемены – был организован совет земской думы, долженствующий разрешить все гражданские дела, но тоже слабо понимавший свои функции. Все это со стороны походило на какую-то забаву в обстановке, которая требовала одного – готовиться прежде всего к борьбе и… подготовляться на случай неудачи. Эта сторона работы вызывала недоумения, но мы были рады, что в армии, в войсках, как будто начал пропадать понемногу прежний антагонизм, началась общая работа. В связи с предстоящими задачами намечены были роли для войсковых групп, а пока происходили работы по подготовке.

26 августа генерал Дитерихс с полевым штабом переехал в Никольск-Уссурийск, чтобы заняться ближе военными делами, так как начиналась эвакуация Спасского района японцами. В Никольск переведена и земская дума, а все остальные учреждения остались во Владивостоке; ежедневная сутолока уменьшилась. Только «общественные деятели» появлялись иногда, организуя «Национальный Съезд» в Никольске на половину сентября. После Земского собора нужды в этом съезде не было, но генерал Дитерихс разрешил его и дал средства, надеясь использовать его для создания настроения в обывательской среде и для известной моральной опоры при проведении своих мер защиты, если японская эвакуация будет продолжаться целиком по тому плану, который был объявлен. По плану эвакуации, в начале сентября японцы очищали Спасский район, и красные смотрели на него как на свой, так как еще при стоянке японцев в Спасске спокойно было только в их расположении близ самой станции, а близ поселка часто появлялись партизаны.

Еще до нашего переезда в Никольск, сразу же после Земского собора, войсковые группы были перемещены в соответствии с будущими боевыми задачами. Группа генерала Молчанова, около 3000 человек, сосредоточена в Никольске с тем, чтобы принять Спасский район и действовать на север. Группа генерала Смолина, около 2000 человек, перемещена в Гродековский район для очистки от партизан Приханкайского района и тыла в районе Полтавки. Казачьи группы генерала Бородина¹⁵, около 1000 человек, против Анучина, а генерала Глебова, около 1500 человек, против Сучана. Флот регулярно осматривал побережье. Пограничная стража и Железнодорожная бригада несли службу по охране железной дороги; последняя готовила бронепоезда. Во Владивостоке оставался резерв милиции из двух дружин около 700 человек.

Красные к этому времени в общем были против нас в следующих группах: 1) Хабаровская группа регулярных войск в районе ст. Уссури-Иман. Хабаровск, по нашим сведениям, имел до 20 000 ртов, но мог выставить не более 6000 штыков и 1500 сабель, причем состояние частей было скверное. Эта группа следила за тем, что делают японцы, и готовилась сразу же занять Спасск, как только он будет оставлен японцами. 2) Анучинская группа. В этой группе было два батальона хабаровских войск при 2–4 пушках, и на нее базировались различные партизанские отряды; она в период наших перебросок войск несколько раз подрывала железную дорогу и поддерживала связь с Сучанской группой. Численность примерно до 1000 человек. 3) Сучанская группа из одного пришлого батальона и партизан – всего 600–800 человек. Группа готовилась сразу же занять Сучанскую ветку после ухода японцев и угрожает нам выходом через Щкотово на Угольную. 4) Группы партизан в районе озера Ханка и в Полтавском районе. Эти группы все время портили железную дорогу от Спасска до Пограничной. 5) Мелкие группы красных по побережью моря до Ольги. Эти группы никакого серьезного боевого значения не имели; они только мешали гражданским властям.

В общем, мы могли рассчитывать, что с этими всеми группами можем справиться, если они не получат свежих сил. Хабаровская группа в том виде, в каком она была летом, не представляла серьезной угрозы: на первое время гораздо большие хлопоты причиняли нам партизаны. Было совершенно ясно, что к Хабаровску будут направлены части из Читы, и скоро мы получили сведения о начинающихся перебросках. Можно было ожидать прибытия до двух пехотных бригад и одной кавалерийской с артиллерией. По нашему расчету, они могли быть в районе Хабаровска в последних числах сентября и прибыть к Спасску примерно в начале октября. Выступление в Забайкалье было необходимо во что бы то ни стало и притом немедленно, чтобы затормозить переброски. В том направлении были даны указания, но препятствий для выступления оказалось больше, чем можно было ожидать. Амурские противобольшевистские организации могли только усложнить переброску сил, но не прекратить ее.

Выходило так, что для успеха борьбы, хотя бы в первый период, нужно было: 1) До прихода подкреплений из Читы нужно основательно растрепать наличные красные силы, отбросив выдвинувшуюся часть Хабаровской группы не ближе, как за Уссури, и покончив с Анучинской группой. 2) Подготовиться к первой половине октября к решительному бою со всеми собранными большевиками силами. 3) Непременно поднять восстание в Забайкалье.

На успешное выполнение первой задачи в сентябре рассчитывать было можно, так как наши части к этому времени были, за небольшими исключениями, в хорошем состоянии; была надежда на то, что состояние еще улучшится в будущем. Вторая задача была более трудной, но все же, при благоприятной обстановке, выполнимой. Она требовала сосредоточения к половине октября всех наличных сил на одном направлении, требовала притока новых сил хотя бы для охраны тыла и боевых припасов. Последнее было самым больным вопросом, так как наличные запасы боевых припасов, особенно ружейных патронов, были ничтожными, а японцы не передавали запасов по-прежнему. Впрочем, у них было много артиллерийских припасов, а ружейных патронов было мало. Патроны были самым неразрешимым вопросом.

Выполнение второй задачи еще не означало выигрыша дела, так как несомненно повлекло бы новую присылку войск в Приморье из советской России, если не восстанет Забайкалье. Но тут начиналась область веры в чудо, веры в изменение обстановки к лучшему… к половине октября. Не будь этой веры – трудно было бы приниматься за выполнение первых двух задач, мы говорили: надо побить и побьем красных за Спасском, может быть, будем иметь успех в начале октября, а там будет видно. К сожалению, после наших первых успехов большинство забыло об этом и решило, что все пойдет хорошо без особых усилий.

Когда японцы стали уходить из Спасска, мы чувствовали уже, что первая задача будет выполнена успешно. Наши выдвинувшиеся части везде имели успех, и красные, считавшие свою задачу мелкой, а каппелевцев бессильными, были жестоко побиты. В двух местах они пробовали организовать контрудары, но безуспешно. Однако нам не удалось захватить моста через Уссури, как было намечено, так как в последние дни операции пошли дожди и даже мелкие речонки вздулись страшно. Для овладения же мостом предполагалось перебросить часть конницы через реку в тыл. Эти же дожди помешали выполнить и другую часть первой задачи – уничтожение Анучинской группы партизан. Предполагалось, что, как только красные будут прогнаны за реку Уссури, генерал Молчанов из района Спасска направит на Анучино часть своей конницы с севера, а в это время казачья группа генерала Бородина перейдет в наступление с юга. Это было отложено и сыграло затем скверную роль в событиях октябрьских.

Генерал Дитерихс 5 сентября выезжал в Спасск и севернее, чтобы не месте ознакомиться с обстановкой и познакомить население со своими взглядами на дальнейшее. Вернулся он дней через пять совершенно больной, но бодрый.

Итак, первая задача выполнена. Правда, в несколько ограниченном масштабе, чем предполагалось, но все же с успехом. А ведь еще недавно в Спасске было такое настроение, что все ожидали немедленного перехода его к красным без сопротивления бывших здесь войск, которые не рисковали даже выходом на экспедицию против партизан. Во Владивостоке стали смотреть на это как на крупное событие и хорошее предзнаменование.

Мы верили в первый успех и были обрадованы, что не обманулись. Однако надежды на дальнейшее не могли быть радужными: «Может быть, выиграем бой и тогда, когда будут введены Читинские силы, но ведь это не решает судьбы дальнейшей борьбы». Это будет только отсрочкой на 1–2 месяца, не более. Нужно, чтобы за это время произошли очень крупные события, – тогда можно на что-то рассчитывать. Эти крупные события могли быть только в Забайкалье и перемены в Японии.