Текст книги "Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии"

Положение шанхайских евреев осложнилось с прибытием почти 20 тысяч еврейских беженцев из Центральной Европы, чей приезд объяснялся тем, что Шанхай был одним из очень немногих мест в мире, куда разрешалось свободно въезжать лицам без гражданства. В 1941 году большинство новоприбывших жили в бедности в районе Хункоу, лишь меньшинство поселилось во Французской концессии и в Международном сеттельменте, где обитало большинство русских евреев. Шанхайские миллионеры из числа багдадских евреев, вроде Горация Кадури, оказывали новичкам щедрую помощь, а вот русские евреи относились к ним демонстративно прохладно – во всяком случае к беженцам из Германии, которые, как считалось, были о себе более высокого мнения, чем о восточноевропейских евреях. Раввины немецких евреев придерживались более либеральной веры, чем консервативные выходцы из России (главный русский раввин даже пытался запретить либеральным раввинам проводить службы в синагогах). Более дружелюбный прием русские евреи оказали своим собратьям из Польши, но в целом их финансовая помощь беженцам была незначительной, и основное бремя заботы о них легло на американский Джойнт[405]405
  Marcia Reynders Ristaino. New Information on Shanghai Jewish Refugees… Pp. 60–67; Guang Pan. Op. cit. P. 270.


[Закрыть].

Приезд беженцев обострил антисемитские настроения среди белых русских из-за возросшей экономической конкуренции, и отношения между ними и местными евреями день ото дня становились все хуже. Фашистская газета «Наш путь» опубликовала анонимное письмо, адресованное главному редактору, с подстрекательским заголовком «Нельзя ли обойтись без жидов?» Его автор возмущался тем, что новоприбывшие еврейские беженцы без очереди лезут в русскую общественную столовую. В другом письме – уже не анонимном, а подписанном одним из ближайших товарищей Спасовского, – автор сожалел о том, что в амбулаторной клинике при русской больнице на улице Мареска позволено работать врачам-евреям – Е. Левину и И. Н. Витенсону. Однако этому антисемитскому залпу вскоре ответил встречный выстрел: в газете «Новое время», редакция которой была близка к руководству Русского эмигрантского комитета, отнеслись к такому выпаду резко негативно и отметили, что доктор Витенсон успешно вылечил горло великому русскому певцу Федору Шаляпину, когда тот приезжал на гастроли в Шанхай[406]406
  SMPA: D-7478, вырезки из издания «Наш путь», 16 августа и 25 октября 1942 г., и «Новое время», 28 августа 1942 г.; A. Prokofiev. Leaders of Shanghai Group of All-Russian Fascist Union rebuked by the «New Times» for interference with public affairs of Russian community, 19 August 1942. Близким товарищем Спасовского был Н. Корганов.


[Закрыть]. По словам одного историка, после этого эпизода русская община подвергла Спасовского своего рода остракизму: он сделался изгоем и для Русского эмигрантского комитета, и даже для епископа Иоанна, а потом под давлением японцев ему пришлось значительно ослабить свою антисемитскую риторику. Впрочем, по-видимому, это все равно не защитило Левина и Витенсона: в составленном в августе 1943 года списке врачей, работавших в русской больнице, их фамилии уже не значились[407]407
  Marcia Reynders Ristaino. Port of Last Resort… Pр. 230–232 (об остракизме SMPA: D-5002A (c), список врачей и медсестер русской больницы.


[Закрыть].

В конце 1941 года украинские и еврейские организации в Шанхае были приведены в подчинение Русскому эмигрантскому комитету[408]408
  SMPA: D-5002A (c), Statutes of the All-Russian Emigrants Committee, translated from Russian Times, 25 ноября 1941 г. Впоследствии в Русский эмигрантский комитет вошли два представителя еврейских организаций, одним из которых был С. М. Хесин.


[Закрыть]. В том же году комитет, ссылаясь на финансовые затруднения, обложил русских эмигрантов еврейского происхождения «добровольным налогом». Разумеется, еврейская община оспорила этот шаг и добилась компромисса, по условиям которого лишь 40 % от суммы введенного налога шло на нужды эмигрантского комитета, а остальным могла распоряжаться сама еврейская община. Новый налог удостоился неблагосклонного внимания одной русской газеты, выходившей в Нью-Йорке: о приблизительно 8–10 тысячах долларов, которые предстояло получить эмигрантскому комитету, там саркастически говорилось, что комитет «неплохо наживется на этом предприятии». У комитета имелся мощный инструмент воздействия на шанхайских евреев (да и на всех шанхайских русских): если кто-то не вставал на учет или не уплачивал требуемых налогов, строптивцам просто не выдавали удостоверения личности, которые были необходимы в дальнейшем для получения паспортов и виз[409]409
  SMPA: D-5002A (c), Income Tax and Jewish Community, переведено из издававшейся на японские деньги русской газеты «Дальневосточное время» (Far Eastern Times), 1 мая 1941 г.; см. также вырезки из Far Eastern Times, 29 декабря 1940 г.; Shanghai Times, 22 и 30 октября 1941 г. и Russian Times, 30 октября 1941 г. Это была лишь одна из стратегий Русского эмигрантского комитета по добыванию денежных средств: как говорилось выше, он пытался прибрать к рукам Русский клуб на авеню Фош, и примерно в то же время ему удалось завладеть русской больницей: SMPA: D-5002A (c), вырезка из Shanghai Times, без даты, зарегистрированная SMP 6 января 1941 г.


[Закрыть].

Фашисты и казаки пытались противиться ползучему советскому влиянию на русскую диаспору. Помимо участия в развернутой в октябре 1941 года кампании, агитировавшей русских родителей отдавать детей в скаутские отряды, они также предприняли попытку изгнать из Русского эмигрантского комитета «элементы, симпатизирующие советскому правительству или принадлежащие к тайным обществам». Под «симпатизированием» подразумевалось посещение Советского клуба, благотворительных концертов, выручка от которых шла на помощь Красной армии, публикация материалов в просоветской прессе или пожертвования в советский военный фонд (последний пункт явно всерьез тревожил Русский эмигрантский комитет, усматривавший в нем причину уменьшения собственных доходов). Под «тайными обществами» разумелось главным образом масонство, всегда бывшее мишенью для русских правых, но весьма популярное в Шанхае (масоном был, например, Мецлер, убитый председатель Русского эмигрантского комитета)[410]410
  SMPA: D-5002A (c), вырезки из Russian Times, 11 октября 1941 г. (‘Meeting of the Plenary Council of the National-Ideological Centre in Shanghai), и из Shanghai Times, 22 октября 1941 г. Это предложение исходило от Идеологического центра, где преобладали фашисты, и, по-видимому, оно официально так и не было одобрено Русским эмигрантским комитетом. О масонах в Шанхае см.: Robert Bickers. Empire Made Me… P. 136.


[Закрыть].

Несмотря на эти угрозы, Русский эмигрантский комитет, по-видимому, все же не решился на систематическое исключение из рядов тех, кто состоял в нем на учете, всех людей, кто сочувствовал СССР, а в 1943 году по русским фашистам был нанесен удар: японцы, опасаясь провоцировать СССР, чтобы тот не разорвал подписанный в 1941 году пакт о нейтралитете, запретили фашистской партии проводить собрания и закрыли все выпускавшиеся партией газеты, включая «Наш путь»[411]411
  John Stephan. Op. cit. Р. 320.


[Закрыть]. Сообщалось, что белые организации в Шанхае в годы войны теряли членов (их переманивала советская фракция), а некоторым пришлось и вовсе закрыться[412]412
  Виктория Шаронова. Указ. соч. С. 210.


[Закрыть]. Невозможно точно определить, каково было соотношение политических симпатий к концу войны, но, согласно проведенной 31 августа 1946 года муниципальной переписи, среди жителей Шанхая было 7 017 белых русских и 8 834 владельцев советских паспортов[413]413
  Ван Чжичэн. Указ соч. С. 87.


[Закрыть]. Это наводит на мысль о серьезном расколе внутри русской диаспоры, где количество идейных противников распределилось приблизительно поровну.

Но окончание Второй мировой войны – с поражением японцев, прибытием американцев и перспективой возобновления в Китае гражданской войны между националистами и коммунистами – принесло шанхайским русским множество новых проблем, хотя и благоприятных возможностей тоже. В этой новой ситуации репатриация в Советский Союз стала не единственным выходом для тех, кто хотел уехать. Вновь открылись пути эмиграции в США, Латинскую Америку и Австралию.

Глава 5 Отъезд

В мае 1945 года Германия капитулировала, но в Китае война закончилась позже, чем в Европе. В конце лета события шли бурной чередой: в августе 1945 года Советский Союз объявил войну Японии и быстро оккупировал Маньчжурию, а США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Через несколько недель Япония сдалась, и ее капитуляция ознаменовала конец Второй мировой войны в Тихоокеанском регионе. Но перед Китаем простиралось неопределенное будущее: националисты и коммунисты собирались с силами, чтобы возобновить прерванную несколькими годами ранее гражданскую войну. Будущее, ожидавшее русских в Китае, тоже было туманным. Маньчжурию стремительно оккупировали советские войска – русские! В Шанхае и Тяньцзине водворились американцы, международные организации и шаткое китайское националистическое правительство. Уже позднее стало понятно, что так четко обрисовалось начало новой главы в истории русской эмиграции. Снова наступила пора уезжать, но не все это осознали сразу: на это требовалось время. В ту пору еще теплилась надежда, что жизнь русских в Китае снова как-нибудь наладится.

Харбин, 1945–1949

В августе 1945-го, когда в Харбин входили советские войска, им практически не оказывали сопротивления, обошлось без боев и без бомбежек. Глава православной церкви в Маньчжурии, архиепископ Харбинский Нестор, некогда (как рассказывали) почетный соратник фашистов, приветствовал советских солдат как освободителей и провел в соборе богослужение, на котором присутствовали офицеры и рядовые Красной армии[414]414
  John Stephan. Op. cit. P. 336; Galina Kuchina. Op. cit. P. 58.


[Закрыть].

Русские, охваченные патриотическим воодушевлением, выходили встречать Красную армию с цветами: ведь советские солдаты «были русскими – своими – и они принесли ощущение победы, которую харбинцы уже давно хотели отпраздновать». По воспоминаниям Мары Мустафиной, ее мать до глубины души тронули патриотические песни, которые исполнял красноармейский ансамбль на концерте, прошедшем на харбинском стадионе. Люди заговаривали с советскими солдатами, и мало-помалу завязывались дружбы и романы. Галина Кучина, вовсе не симпатизировавшая коммунистам, вспоминала позднее о том, как это было в Хайларе: «Как только мы впервые увидели русских солдат, нас охватила невероятная радость. Тогда у меня даже в голове не промелькнуло, что это ведь та самая Красная армия, против которой воевал мой отец и боролось все Белое движение… В моих глазах это были не советские войска – а просто русские». Отчасти эта радость объяснялась тем, что харбинцы услышали русскую речь, и русский оказался языком победы: «Хотя мы изучали русский в школе, да и дома говорили по-русски… все равно удивительно было услышать русскую речь, русские песни вот так, отовсюду»[415]415
  Mara Moustafine. Secrets and Spies… Рp. 361–362 («русскими – своими»); Galina Kuchina. Op. cit. Рp. 54 («услышать русскую речь»), 56–57 («невероятная радость»).


[Закрыть].

Русские в Харбине и Хайларе приглашали советских офицеров к себе в гости и, судя по всему, находили их близкими по духу и даже весьма культурными и обходительными людьми; пятнадцатилетней Галине особенно понравился голубоглазый капитан Панченко, с которым ей довелось поговорить «о литературе и о жизни». «Харбинцы провели немало прекрасных вечеров с советскими офицерами на концертах, в танцевальных залах или в хороших ресторанах», – вспоминал Виктор Винокуров. Некоторые из этих офицеров – как, например, тот, что подружился со священником Ростиславом Ганом в Хайларе, – не только оказались культурными, они еще и интересовались религией. Конечно, среди рядовых солдат встречались и неотесанные мужланы, представлявшие угрозу для прохожих, но офицеры приходили на выручку своим новым харбинским друзьям[416]416
  Ibid. Рp. 64 (цитата о Панченко), 66–68; Виктор Винокуров. Харбинцы в тревожные 1945–1946 гг. // Австралиада. 2000. Приложение 2. С. 36 (цитата о «прекрасных вечерах»).


[Закрыть].

Для тех, кто застал первую половину 1920-х годов, когда Китайско-Восточной железной дорогой еще управлял СССР, советская власть в Харбине не была чем-то совсем незнакомым. То были еще досталинские годы, но и сталинское лицо советской власти, показавшееся в Харбине в 1945 году, оказалось довольно добродушным. Конечно, случались аресты: первым делом схватили деятелей Русской фашистской партии и коллаборационистов, в том числе русских, записанных в отряд Асано вооруженных сил Японии. Известно, что за первый месяц пребывания в Маньчжурии Смерш арестовал 2 249 человек, в том числе 305 фашистских деятелей, 75 деятелей БРЭМа и 162 русских «изменника родины», а также большое количество японцев из Военной миссии и полиции[417]417
  СМЕРШ. Исторические очерки и архивные документы / Под ред. А. Г. Безверхнего. М., 2003. С. 248.


[Закрыть]. Среди арестованных были церковные деятели и другие религиозные лидеры[418]418
  Среди них был лидер еврейской общины доктор Авраам Кауфман (см. Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 364), а также преподаватели католического лицея Святого Николая (см. Galina Kuchina. Op. cit. P. 57). Общий обзор см. в: John Stephan. Op. cit. Рp. 342–343.


[Закрыть].

Успеху операции Смерша способствовала помощь Михаила Матковского – фашиста, хранившего регистрационные записи БРЭМа и, как теперь выяснилось, бывшего еще и советским агентом. Несмотря на тайную работу на СССР, Матковский был арестован, осужден и приговорен к десяти годам лагерей[419]419
  В. Я. Бирштейн. Смерш, секретное оружие Сталина. М., 2018.


[Закрыть]. Та же участь постигла его друга Сергея Ражева (Ряжева), выпускавшего в 1930-х годах в Харбине фашистскую газету «Наш путь»: он провел почти десять лет в лагерях в Узбекистане и Мордовии, а потом работал электриком в Поволжье. (Тем временем его жена уехала в Австралию, а сам он смог воссоединиться с ней только в середине 1970-х[420]420
  John Stephan. Op. cit. Рp. 200, 364; Н. И. Дмитровский-Байков. Указ. соч. С. 20–24. Австралийцы великодушно дали ему разрешение на иммиграцию еще в 1956 г., пойдя навстречу просьбе его жены и, очевидно, ничего не зная о его политическом прошлом, но из СССР его выпустили только в 1975 г., и тогда он наконец эмигрировал в Австралию.


[Закрыть].)

Среди немногочисленных харбинских фашистов, которые бежали вместе с японцами, когда к городу подступали советские войска, был Родзаевский. Он укрылся в Тяньцзине, прятался там несколько недель, а потом написал примечательное письмо Сталину, в котором раскаивался в том, что впустую потратил последние двадцать лет жизни на борьбу с Советским Союзом, потому что теперь он осознал, что «сталинизм – это именно то, что мы ошибочно называли „русским фашизмом“». (Можно представить себе, как это «обрадовало» Сталина!) Родзаевского, наряду с другими фашистскими лидерами, заманили в СССР, он добровольно вернулся туда и был арестован. Атаман Семенов не стал бежать при наступлении Красной армии и был вскоре арестован вместе с сыновьями и отправлен в Москву. На суде, состоявшемся в Москве 26 августа 1946 года, Семенова, Родзаевского и других приговорили к смертной казни за шпионаж в пользу Японии (фактически за пособничество японцам) и вооруженную борьбу против советского государства. Родственники Семенова попали в лагеря, хотя его младшей дочери Елизавете (которой в момент ареста отца было 11 лет[421]421
  Неточность у автора: Елизавете Семеновой (29.11.1929–27.03.2012) на момент ареста отца было 15 лет. Об этом же упоминает сам Семенов (см. И. В. Чапыгин. Казачья эмиграция в Китае. Иркутск, 2015. С. 134–135). В СССР Елизавета отсидела срок в лагере, жила в Новороссийске, в Австралию с мужем выехала только в 1990 году. (Прим. ред.)


[Закрыть]) позднее все-таки удалось уехать в Австралию, где она жила вместе с мужем, Николаем Михайловичем Явцевым[422]422
  John Stephan. Op. cit. Рp. 333–334, 337–338, 351–354; заявление Семенова: Дело по обвинению бывшего белогвардейского атамана Семенова Григория // И. В. Чапыгин. Казачья эмиграция… С. 131–152, 134–135; Елизавета Явцева. Да, я – дочь атамана Семенова // Русская Атлантида. 2018. № 65. С. 8; № 68. С. 18; № 69. С. 16.


[Закрыть].

По советским меркам, аресты, прокатившиеся волной по Харбину с началом советской оккупации, были адресными и относительно мягкими, их никак нельзя было сравнивать с массовыми арестами и расстрелами вернувшихся харбинцев в СССР в 1937 году. Эмигрантов, не занимавших официальных должностей, чаще не арестовывали, а вызывали в Смерш для беседы, а потом отпускали[423]423
  Примеры см. ниже (Винокуров и Ухтомская).


[Закрыть], и большинство мемуаристов, похоже, ставят смершевцев в один ряд, а своих друзей из числа советских офицеров и других знакомых – совсем в другой. И все же наряду с важными персонами порой страдали и простые люди. В 1945 году Смерш схватил Николая Покровского, харбинского парикмахера, который ничего не знал и ничем не интересовался, кроме своего ремесла, и даже не имел советского паспорта. Хотя его вскоре выпустили, этот арест бросил тень на его родственников, и им пришлось очень долго, до 1959 года, дожидаться визы в Австралию. В Даляне арестовали мужа Нины Черепановой, забайкальского казака, вместе с двумя его братьями и отцом. Его увезли в Советский Союз, от него очень долго не было вестей; а когда в 1953 году его выпустили из лагеря, его жена успела повторно выйти замуж и уже готовилась к отъезду в Австралию[424]424
  Клиенты Н. Л. Покровского 1950 года: Николай Леонидович Покровский // Австралиада. 1998. № 16. С. 43; БРЭМ: личное дело Николая Леонидовича Покровского (1944); С. Мариничева. Нина Черепанова // Австралиада. 2001. № 27. С. 9–10; История русских в Австралии… Т. III. С. 121.


[Закрыть].

Советская оккупация как таковая продлилась недолго: советские войска вошли в Харбин в августе 1945 года, а в конце апреля 1946-го они уже передали контроль над Маньчжурией войскам китайских коммунистов. Однако это официальное положение вещей дает неверное представление о степени влияния, которое Советский Союз продолжал оказывать на жизнь Маньчжурии в первые послевоенные годы, когда китайская власть была еще слаба, а исход гражданской войны между националистами и коммунистами оставался нерешенным. В 1946 году уходившие советские войска передали власть над Маньчжурией армии китайских коммунистов под командованием Линь Бяо[425]425
  Søren Clausen, Stig Thøgerson. Op. cit. P. 151.


[Закрыть], но окончательную победу на всей территории Китая коммунисты одержали лишь в 1949 году. Советское консульство осталось на месте, и на русских эмигрантов советское влияние продолжало оказываться посредством Общества советских граждан, которое тесно сотрудничало с консульством СССР в Харбине, а также через сеть русских школ и молодежных организаций, созданных по модели советских и соответствующим образом воспитывавших юное поколение. В Маньчжурии Советский Союз оставался добрым «старшим братом», он регистрировал русских жителей региона и заведовал их делами – по сути, точно так же, как при японской оккупации это делал БРЭМ. Большинство русских теперь имели возможность встать на учет как «советские граждане» (хотя сам этот статус автоматически не давал права на жительство в СССР)[426]426
  Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 376; Idem. The Harbin Connection… Документы, которые они получали, по-видимому, были именно теми, которые часто называли «советскими паспортами», которые выдавались только русским за границей и не давали автоматически права проживать в СССР. Согласно постановлению от 10 ноября 1945 г., заявления на его получение могли подавать русские в Манчжурии, а позже и в Шанхае и Тяньцзине. К концу 1946 г. от русских по всему Китаю было получено 155 090 заявлений, но обработка документов шла медленно: см.: David Wolff. Returning from Harbin…Р. 112.


[Закрыть].

Одной из важных задач, которую СССР стремился решить, был перевод Русской православной церкви в Маньчжурии в юрисдикцию Московского патриархата, который уже тесно сотрудничал с Советским государством и рассматривался властями как удобный инструмент. В Маньчжурии с этой задачей удалось справиться сравнительно легко: к концу 1945 года духовенство признало над собой власть Московского патриархата и затем передало церковное имущество в его собственность. Маньчжурские епископы не стали исключением[427]427
  Н. Н. Аблажей. Указ. соч. С. 155; Gernot Seide. Geschichte der Russischen Orthodoxen Kirche im Ausland zum Gründung bis in die Gegenwart. Wiesbaden: Harrassowitz, 1983. Рp. 186–187.


[Закрыть]. Конечно, не все проходило так уж безмятежно, потому что китайские коммунисты относились к религии (точнее, к чужеземным религиям) еще более настороженно, чем советская власть, и в середине 1948 года они арестовали Нестора Камчатского[428]428
  Митрополит Нестор (Анисимов, 1885–1962), с начала 1900-х годов – миссионер на Камчатке.


[Закрыть] – митрополита, который радушно встречал вступавшие в Харбин советские войска, а ранее сотрудничал с русскими фашистами; они обвинили его в шпионаже в пользу японцев и отослали в СССР[429]429
  Виктория Шаронова. Указ соч. С. 79, прим. 25. Нестора держали в СССР в тюрьме до 1956 г., а потом, незадолго до его смерти, назначили митрополитом Барнаульским и Новосибирским. Он умер в Советском Союзе в 1958 г.


[Закрыть]. Но религиозную жизнь Галины Кучиной советское присутствие никак не затронуло, и советские официальные лица (у которых ей пришлось регистрировать свой брак) ни словом не возражали против ее венчания в православном соборе Харбина с соблюдением всех церковных обрядов[430]430
  Galina Kuchina. Op. cit. P. 98. Регистрировать брак ей пришлось еще и в китайском Управлении общественной безопасности.


[Закрыть].

Судя по всему, жизнь в Харбине казалась его русским жителям более или менее нормальной, во всяком случае, более нормальной, чем при японцах. И в самом деле, в мемуарах тех, кто уехал потом на Запад, а также в Советский Союз, сильно ощущается ностальгия по послевоенному Харбину. В конце 1940-х годов в Харбине жили около 25 тысяч русских[431]431
  Søren Clausen, Stig Thøgerson. Op. cit. P. 160.


[Закрыть], и культурная жизнь там била ключом. «Были заново отстроены клуб и театр железнодорожников», – вспоминала Галина Кучина. Симфонический оркестр, драмтеатр, хор, оперетта, опера и балетная труппа – все активно выступали, были ангажементы для таких исполнителей, как артистка оперетты Нина Гайдарова, пианистка Людмила Раменская и скрипач Геннадий Погодин. Конечно, некоторым ревнителям русского Серебряного века и более высоких достижений харбинской довоенной литературной атмосферы все это, быть может, казалось невыносимо заурядным и прискорбно «советским»; к тому же возрожденный при советской оккупации симфонический оркестр (переименованный в оркестр Дома Красной армии) был расформирован при отводе советских войск в середине 1945 года. Но многие харбинцы, в том числе Кучина, окунались в «прекрасные образцы русского зрелищного искусства»[432]432
  Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 107–108; Русский Харбин. С. 145; Нина Гайдарова // Австралиада. 1998. № 18; С. 33–37; Алла Шаповалова. Жизнь в музыке // Там же. 2006. № 46. С. 33–37; Г. Косицын. Геннадий Иванович Погодин // Там же. 1997. № 12. С. 31–32. Для подстраховки Погодин работал еще и инженером в «Чурин и К^о».


[Закрыть].

У Виктора Винокурова, в первые послевоенные годы получавшего профессию инженера в Харбинском политехническом институте, о том времени остались почти столь же светлые воспоминания, что и у Кучиной, несмотря на устрашающую беседу со Смершем в 1945 году. (Княжну Ольгу Ухтомскую, будущую жену Винокурова, тоже вызывали на такую беседу и приветствовали насмешливым вопросом: «Ну, княжна, где держишь корону?» Впрочем, ее быстро отпустили.) «Несмотря на тяжелое время, харбинцы после 1945 года продолжали жить, работать, учиться и развлекаться», – заключал Винокуров[433]433
  Виктор Винокуров. Указ. соч. С. 36–27. О его допросе Смершем см.: Виктор Яковлевич Винокуров // Австралиада. Юбилейный выпуск. 2000. С. 85; о допросе его будущей жены Ольги Винокуровой: Княжна Ухтомская // Там же. 1998. № 18. С. 24–26.


[Закрыть].

Первые годы Китайской Народной Республики были хорошим временем для русских инженеров в Харбине. Возник повышенный спрос на специалистов, получивших дипломы инженеров в довоенные годы, им предлагали даже высокие должности[434]434
  Søren Clausen, Stig Thøgerson. Op. cit. P. 160.


[Закрыть]. В 1937 году японцы закрыли Харбинский политех – эту гордость русского Харбина, но в 1945 году он вновь открылся, и Виктор Винокуров смог поступить туда через три года после окончания школы[435]435
  Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 376; Виктор Яковлевич Винокуров, с. 85.


[Закрыть]. Целое поколение будущих австралийских инженеров оттачивало свои навыки на хорошей работе: Вениамин Кокшаров работал в министерстве тяжелой промышленности Китая, строя сахарные заводы; Валерий Гунько трудился в Харбинском институте планирования; Мстислав Носар, получивший диплом в 1948 году, уже в 1952 году получил должность главного инженера в техническом бюро китайского министерства легкой промышленности[436]436
  Лидия Ястребова. Вениамин Викторович Кокшаров // Австралиада. 1998. № 16. С. 14–16; Валерий Гаврилович Гунько // Там же. 1998. № 17. С. 18; Мстислав Степанович Носар // Там же. 2000. № 25. С. 17–18.


[Закрыть].

Преуспевали русские и в других профессиональных областях. Владимир Жернаков, до и во время войны проявивший себя как выдающийся географ, стал заместителем декана в Харбинском политехническом институте. Родители Мары Мустафиной, выпускники факультета востоковедения Политеха, работали техническими переводчиками в конструкторском бюро сахарорафинадного завода. Художник Николай Кощевский, к которому в 1939 году в Харбин приехали жена и дочь, после войны получил возможность выставлять свои произведения. Принадлежавшая отцу Галины Кучиной фабрика в Хайларе отошла в собственность СССР и превратилась в кооператив, но потом ее отец стал директором этого предприятия и купил себе новый дом. Сама Галина с удовольствием работала в больнице под руководством «выдающегося и чудесного врача» Николая Павловича Голубева, который, как и она, впоследствии переехал в Австралию[437]437
  Амир Хисамутдинов. Судьба эмигранта-географа… С. 16; Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 377; Николай Лонгинович Кощевский, АБИРУС, www.abirus.ru/content/564/623/626/11670/ 11683/11687.html; Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 80, 108.


[Закрыть].

Русские образовательные учреждения в Харбине, по-видимому, появились и возобновили работу очень быстро: открылись две советские десятилетние школы, и будущая мать Мары смогла продолжить обучение, вынужденно прерванное при японцах[438]438
  Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 376.


[Закрыть]. Подростки вступали в молодежный союз, созданный по образцу комсомола, и некоторые, как Наташа Кощевская, охотно перенимали советские ценности[439]439
  Ibid; Н. Н. Аблажей. Указ. соч. С. 167. О симпатиях Кощевской к Советском Союзу см. ниже, в главе 9.


[Закрыть]. У целого поколения русских харбинцев было время получить хорошее советское образование, прежде чем им пришлось уехать за океан, когда после победы Коммунистической партии Китая в 1949 году политический климат в стране резко ухудшился. Из 56 выпускников Харбинской средней школы 1956 года 36 человек позднее обосновались в Австралии[440]440
  Список окончивших Харбинскую полную среднюю школу в 1956 г. // Австралиада. 2011. № 69. С. 3. О влиянии советского образования на молодых русских харбинцев после войны см.: Laurie Manchester. Как советизация школ и молодежных организаций в Маньчжурии повлияла на репатриацию русских эмигрантов в СССР // Актуальные проблемы изучения истории стран АТР в XIX–XXI в. Хабаровск, 2014. Вып. 2.


[Закрыть]. Некий Саша, эмигрировавший в Австралию против своей воли вместе с семьей, через полвека стал публиковаться в «Австралиаде». Предпочитая скрываться под псевдонимом, он писал, что сохранил ностальгические воспоминания о своей «счастливой жизни в Харбине», о школе и советской молодежной организации[441]441
  Саша рассказывает… // Австралиада. 2013. № 77. С. 16–19. Личность Саши не раскрывается (что нетипично для этого журнала), возможно, из-за его взглядов, расходившихся с тем курсом, которого придерживалась редакция.


[Закрыть]. Редакторы журнала и другие авторы, наверное, хорошо понимали его чувства: ведь многие из них, включая главного редактора Наталью Мельникову, до переезда в Австралию прошли ту же школу, да и сами восторженно писали о преданных своему делу учителях и о своих школьных годах, запомнившихся яркими и радостными событиями[442]442
  Н. Мельникова. Одна из последних // История русских в Австралии… Т. I. С. 96–97. О других людях, получивших образование в послевоенном Харбине, см. биографические справки членов редколлегии (Австралиада. 2000. Приложение и указатель. С. 7–8).


[Закрыть].

Конечно, не все воспоминания были такими уж радужными. Бытовые условия в послевоенном Харбине были суровыми: перебои с электричеством, дефицит топлива для обогрева жилья. Отчасти это было вызвано тем, что Советский Союз вывозил из Маньчжурии большое количество угля, зерна и другого продовольствия в качестве репараций[443]443
  Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 375.


[Закрыть]. В большой семье Тарасовых (хроникером которой стал потом Гэри Нэш) свекор одной из дочерей Тарасовых, бывший белогвардейский офицер, был депортирован в СССР и приговорен к двадцати годам лагерей за «сотрудничество с японцами: он работал учителем английского языка в японском военном министерстве». Возникли трудности и у Натальи Прокопович: ей отказали в выдаче советского паспорта на том основании, что ее отец, бывший советский чиновник, еще в 1920-х годах стал перебежчиком во время командировки в Китай. Для Натальи лишение права на паспорт стало источником больших неприятностей: «В ту пору все мои друзья вступили в Союз советской молодежи, а меня туда не взяли, потому что у меня не было советского паспорта». В Харбинском политехническом институте она получила диплом химика, но, приехав в Далянь устраиваться на работу, узнала, что, не имея советского паспорта, не сможет «работать в китайском учреждении, поехать в Россию, выйти замуж даже в церкви, потому что [советское] консульство не зарегистрирует брак». Людмила Панская, дочь русского дворянина, работавшего на КВЖД, имела в 1930-е годы, при японцах, хорошую работу (она была стенографисткой), но с началом советской оккупации в Даляне у нее возникли неприятности. Она полюбила советского офицера, они хотели пожениться. Но в советском консульстве отказались регистрировать брак между гражданином СССР и эмигранткой, даже после того как она получила советский паспорт, в конце концов пара рассталась. Людмила уехала в Австралию, а ее возлюбленный, скорее всего, вернулся в Советский Союз[444]444
  Гэри Нэш. Указ. соч.; Автобиографический очерк Н. Н. Прокопович (ур. Опариной) // Австралиада. 2000. № 2 Приложение. С. 57–59; Лидия Ястребова. Людмила Панская // Там же. 2001. № 29. С. 50–51; БРЭМ: личное дело Людмилы Борисовны Панской (1936).


[Закрыть].

К началу 1950-х годов уровень жизни в Харбине был восстановлен, но политический климат и там, и в других областях Китая ухудшался из-за возраставшей подозрительности по отношению к иностранцам, из-за ряда кампаний «самокритики», сбивавших с толку и терроризировавших китайских коллег русских специалистов, и из-за неминуемой угрозы полной национализации промышленности. Первыми уехали некоторые из высокооплачиваемых русских инженеров: в 1952 году в Австралию эмигрировал Мстислав Носар, а в 1953-м – Вениамин Кокшаров[445]445
  Лидия Ястребова. Вениамин Викторович Кокшаров… С. 14–16; Мстислав Степанович Носар… С. 17–18.


[Закрыть].

Многие русские харбинцы задумывались и об отъезде в Советский Союз. Первым шагом в этом направлении было получение советских паспортов. Однако, в отличие от ситуации, сложившейся в Шанхае, из Харбина в первые послевоенные годы репатриация оказалась практически невозможной: советские власти были, в принципе, за репатриацию, но на деле их беспокоило то, что среди живших в Маньчжурии белых русских есть бывшие пособники японских оккупационных властей. В 1950 году 15-летняя Наташа Кощевская пришла в советское консульство в Харбине в надежде репатриироваться, но консул сказал ей, что пока это невозможно, и посоветовал для начала переехать в Австралию. Известно, что из Маньчжурии попасть в Советский Союз можно было лишь нелегально. Например, юный Коля Дьяконов, сын одной из сестер Тарасовых, завел «множество друзей среди русских военных» и, часто разговаривая с ними, загорелся мечтой отправиться в Россию. В 1947 году вместе с несколькими товарищами он нелегально перешел границу, но на советской стороне был арестован и осужден на три года лагерей. Это называлось «пролезть под проволокой», и случай Коли был не единичен[446]446
  Электронное письмо Шейле Фицпатрик от Анастасии Кощевской, 24 декабря 2018 г.; Bruce Adams. Op. cit. P. 188; Гэри Нэш. Указ. соч.; Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 107–108.


[Закрыть].

Легальная репатриация, проходившая в малом масштабе, началась в 1952 году (разрешался провоз багажа неограниченного объема без уплаты таможенной пошлины, предоставлялся установленный заем, предъявлялось требование прожить пять лет в месте переселения под административным надзором), но по-настоящему она набрала силу только в 1954 году. В том году СССР широко распахнул двери для репатриантов и даже всячески поощрял их, потому что стране требовались трудовые ресурсы для освоения целинных земель в Казахстане. Русских в Маньчжурии активно агитировали присоединиться к этой программе, но при этом многие и сами испытывали подлинный интерес к репатриации[447]447
  Ibid. P. 110; Mara Moustafine. Secrets and Spies… Рp. 386–387.


[Закрыть]. В 1954 году из Харбина на целину уехали 8 100 русских, а в 1955-м еще 8 961, что в целом составило более двух третей всего русского населения Харбина[448]448
  David Wolff. Returning from Harbin… Р. 113.


[Закрыть].

В мемуарах, написанных позже теми русскими, которые сделали другой выбор и уехали в Австралию, часто упоминаются друзья и родственники, репатриировавшиеся в ту пору. Так, бабушка Мары Мустафиной со стороны отца, вначале собиравшаяся уехать вместе с остальной родней в Австралию, в итоге решила все-таки репатриироваться. Друзья семьи Галины Кучиной, работавшие в местной епархии (подчинявшейся теперь Московской патриархии), уехали в 1956 году вместе со своим епископом после того, как ему предоставили кафедру где-то в Советском Союзе. Срабатывало нечто вроде стадного инстинкта: у людей появилось ощущение, что все уезжают в СССР и им лучше тоже не отставать. По рассказу Кучиной, в Хайларе о том, чтобы откликнуться на зов исторической родины и поехать на целину, задумывались даже сыновья некоторых местных русских миллионеров. Она сама и ее муж, работавшие в Харбине, тоже решили поехать в Советский Союз и надеялись, что вместе с ними отправятся их родители, но отец Галины воспротивился. «Я – офицер Белой армии. Я присягал на верность государю императору. Я не могу жить в Советской России. Я никогда не изменю присяге», – так он объяснял свою позицию. И потому, чтобы не разлучаться с родными, Галина и ее муж изменили планы[449]449
  Mara Moustafine. Secrets and Spies… Рp. 396; Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 95, 107; интервью Шейлы Фицпатрик с Галиной Кучиной в Мельбурне, 27 октября 2018 г.


[Закрыть].

Даже многие из тех, кто в итоге решил не репатриироваться, ранее всерьез задумывались о таком шаге. Наталья Прокопович, в 1954 году наконец получившая советский паспорт, долгое время колебалась, а потом они с мужем все-таки решили эмигрировать в Австралию, куда их звала его старшая сестра. Дед Мары Мустафиной со стороны отца задумался о репатриации в 1954 году, и вся семья вернулась к этому вопросу спустя три года, когда в Харбин приехала близкая родственница из семьи Оникулов, репатриировавшаяся в СССР еще в середине 1930-х и жившая теперь в Риге: она уговаривала родню последовать ее примеру. Однако ее уговоры оказались безрезультатными, так как семья получила известие совсем иного характера от подруги, недавно уже репатриировавшейся. Жизнь в Советском Союзе, писала она оттуда, «такая хорошая, что вам всем нужно обязательно приехать – как только Марочка закончит университет». Марочке в ту пору было два года[450]450
  Автобиографический очерк Н. Н. Прокопович… С. 57–59; Mara Moustafine. Secrets and Spies… Рp. 385.


[Закрыть].

Независимо от того, хотели харбинцы возвращаться в Советский Союз или нет, с каждым днем становилось все яснее, что оставаться в Китае крайне нежелательно. В 1956 году под давлением СССР китайские государственные учреждения стали грозить увольнением тем русским сотрудникам, которые не пожелали участвовать в освоении целины. Иными словами, им предстояло лишиться и работы, и всяких дальнейших перспектив. Как вспоминала Галина Кучина, русские просто оказались «больше не нужны китайцам»[451]451
  Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 108–109.


[Закрыть]. Положение осложнялось национализацией торговых предприятий, что создавало огромные бытовые трудности (в Харбине на 10 тысяч жителей теперь приходилось всего по одному торговому предприятию), а также другими негативными последствиями Большого скачка – экономической кампании, развернутой в Китае во второй половине 1950-х годов.

Притом что волна репатриации 1954 года уже уменьшила численность русского населения Харбина до 17 тысяч человек, согласно одному советскому отчету, в придачу к тем, кто все еще думал о репатриации, 7 000 наиболее преуспевающих горожан – врачи, инженеры, священники, торговцы – вовсю готовились эмигрировать в капиталистические страны, добывали визы и пытались перевести свои капиталы за границу. Большинство русских массово уехали в 1955–1959 годах, хотя некоторые – как, например, географ Владимир Жернаков, – продержались до начала 1960-х. Но в итоге их все равно вынудила уехать китайская Культурная революция. К 1964 году в Харбине осталось менее 500 русских[452]452
  David Wolff. Returning from Harbin… Р. 113 (цитата); Амир Хисамутдинов. Судьба эмигранта-географа… С. 16; Søren Clausen, Stig Thøgerson. Op. cit. Pp. 160, 190.


[Закрыть].

Перед теми, кто не хотел ехать в СССР, вставал вопрос: куда же тогда? Многие выбирали США, Австралию (в Харбине больше, чем в Шанхае, потому что у харбинских русских еще с прежних времен часто оставались контакты с представителями более ранней волны эмиграции), а также разные страны Латинской Америки. Свекровь Галины Кучиной хотела поехать в Чили, но на окончательное решение семьи повлиял положительный пример священника, который когда-то давно учился с ее мужем в одном классе лицея, а теперь жил в Австралии. Ее родственники уехали все вместе, а другие семьи (как, например, Тарасовы) уезжали по частям.

Многие семьи в итоге разделились: одни родственники уезжали на капиталистический Запад, а другие – в Советский Союз. Так распалась семья Скорняковых: отец и старший сын в 1954 году уехали в СССР осваивать целину, а мать с младшим сыном, оставшиеся в Харбине, в 1957 году эмигрировали в Австралию. Ираида Рожнатовская, жена арестованного фашиста Сергея Ражева, уехала в Австралию после ссылки мужа в лагеря, откуда он не подавал о себе никаких вестей. Людмила Раменская, жена концертмейстера Харбинского симфонического оркестра, работала после войны при советской оккупации в харбинском хоровом ансамбле, а в 1951 году, после смерти мужа, перебралась в Австралию, где жил ее брат. Шесть других участников ее ансамбля тоже оказались в Австралии, а остальные репатриировались в СССР и устроились там в театры. Даже в семье Тарасовых был один репатриант – молодой Коля, который после освобождения из лагеря устроился в советский торговый флот, ходил в плавания и не виделся с родными еще много лет[453]453
  Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 108–111; Гэри Нэш. Указ. соч.; Георгий Мстиславович Скорняков // Австралиада. 1999. № 19. С. 30–31; Н. И. Дмитровский-Байков. Указ. соч. С. 21; Алла Шаповалова. Указ. соч. С. 33–37.


[Закрыть].