Текст книги "Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии"

В университет иногда попадали и молодые мигранты, приезжавшие в одиночку. Николай Коваленко изучал историю искусств в Мельбурне; он предпочел бы медицину, но медицинский факультет не признавал аттестат, полученный им в русской гимназии в Белграде. Юрий Амосов, приехавший в 1950 году из лагеря Мёнхегоф, активный член НТС, стал специалистом по торговой деятельности[575]575
  Письмо Митрофану Петровичу, 21 декабря 1960 г., архив Ивана Николаюка; Гэри Нэш. Указ. соч.; Николай Коваленко. 28-й губернатор штата Виктории – русский Алексей Чернов // Австралиада. 2011. № 68. С. 33; Лидия Ястребова. Познакомьтесь с нашими корреспондентами. Николай Иванович Коваленко // Там же. 2000. № 22. С. 41; Редактор газ. «Единение» Юрий Константинович Амосов // Там же. 1995. № 2. С. 18–19.


[Закрыть].

Из профессионалов хуже всего приходилось русским врачам, которые, как и врачи-евреи, приезжавшие до войны, сталкивались с очень неприветливым отношением австралийской Ассоциации медицинских работников, не желавшей признавать заграничные дипломы. Учившиеся в Европе и Китае русские врачи еще могли получить место медика в мигрантских лагерях или выполнять схожую работу в больницах за их пределами, но им очень трудно было добиться получения полноценного признания. Одним из немногочисленных способов пробиться в дальнейшем было поехать для начала на практику в Австралийскую антарктическую территорию или в Папуа – Новую Гвинею, однако и по возвращении оттуда врач продолжал считаться неквалифицированным, пока не получал австралийскую медицинскую степень[576]576
  Egon F. Kunz. The Intruders: Refugee Doctors in Australia. Canberra: ANU Press, 1975. Рp. 53, 89–92, 94; Idem. Displaced Persons… P. 191. Об эстонце Винсенте Зигасе, одном из врачей из числа бывших перемешенных лиц, отправленных в Новую Гвинею, см.: Warwick Anderson. The Collectors of Lost Souls. Baltimore: Johns Hopkins Press, 2008. Рp. 29, 86–87, 117–118.


[Закрыть]. В 1966 году, согласно подсчетам Кунца, основанным на данных переписи, менее 100 врачей из ди-пи работали по специальности, причем русские, считавшиеся менее квалифицированными, чем венгры и некоторые другие восточные европейцы, составляли, вероятно, лишь малую долю от этого количества[577]577
  Egon F. Kunz. Displaced Persons… P. 195: Table 18:1; Idem. The Intruders… Р. 63.


[Закрыть].

Петр Калиновский, до войны получивший медицинское образование в СССР, практиковал в Фишбеке, лагере русских ди-пи, до 1948 года, но в Австралии его врачебный опыт не признали; он работал на уборке фруктов и на железной дороге, а потом смог поступить в медицинскую школу в Аделаиде и закончил ее в 1952 году, в возрасте 45 лет. Николаю Голубеву, приехавшему в 1962 году в Сидней из Харбина, где он был очень востребован, удалось получить практику и лечить многих своих бывших пациентов из Харбина, но остается неясным, как именно он это устроил[578]578
  E. Ющенко. Доктор Виктор Евгеньевич Истомин [Калиновский] // Австралиада 2002. № 32. С. 13–14; Я. A. Занадворов. Николай Павлович Голубев (188? – 1965), ADB, vol. 14, 1996; Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 80–81.


[Закрыть]. Другому врачу из Китая повезло меньше: Анатолий Оглезнев, родившийся в 1911 году, в 1940-х годах работал в русской больнице в Шанхае, а в 1949 году через Тубабао уехал в Австралию, но смог найти там лишь место медбрата в психиатрической лечебнице в Лидкомбе. Его тяжелое положение осложнилось подозрениями со стороны ASIO в прокоммунистических взглядах и мучительной разлукой с женой – она тоже была врачом, ее квалификацию тоже не признали, и она, оставив мужа и Австралию, уехала работать в США. В январе 1956 года Оглезнев до смерти забил свою мать и покончил с собой[579]579
  Ван Чжичэн. Указ соч. С. 505; SMPA: D-5502A (c); AN: AJ/43/1077; NAA: A6122 368; The Argus, 23 January 1956.


[Закрыть].

Больше всего с работой в новой стране повезло инженерам. В отличие от местных профессиональных объединений врачей, архитекторов и музыкантов, Австралийский институт инженеров охотно признавал дипломы, полученные за рубежом, и даже создал для этой цели особый Комитет по иностранным дипломам. Андрис Бичевскис впоследствии с благодарностью вспоминал, что там быстро признали его полученный в Германии диплом. Уже через год после приезда Бичевскис зарабатывал 500 фунтов в год на должности младшего инженера в Электрической комиссии Нового Южного Уэльса (по его словам, он без труда освободился от обязательств по навязанному правительством рабочему контракту). Алексей Кисляков, получивший образование в Берлине, добился признания своей квалификации через два года после приезда (в 1950 году) и получил место инженера на гидроэлектростанции в Снежных горах. Учившийся в Белграде Константин Халафов устроился работать инженером вскоре после прибытия (тоже в 1950 году), а вот его жене Ирине пришлось довольствоваться работой чертежницы[580]580
  Andrejs Bievskis. DPs and deconstruction. Электронное письмо Шейле Фицпатрик от 12 января 2008 г.; Алексей Павлович Кисляков: автобиография // Австралиада. 1990. № 21. С. 7–8; A. Кисляков. Эстония и Германия // История русских в Австралии… Т. I. С. 74–75; Р. Полчанинов. Ирина Владимировна Халафова. 90 лет со дня рождения // Австралиада. 1998. № 18. С. 15–16. О признании дипломов инженеров см. также Egon F. Kunz. The Intruders… Р. 5.


[Закрыть]. Многочисленные русские инженеры, приехавшие из Китая (а их было больше 200 из одного только Харбина, и около 80 % из них – выпускники Харбинского политехнического института), чаще всего находили работу по специальности[581]581
  См. список: «Харбинские инженеры в Австралии» // История русских в Австралии… Т. IV. С. 193–195; приложение к: «Инженеры из Маньчжурии». С. 181–191. Об объединении выпускников Харбинского политехнического института в Австралии см. главу 3.


[Закрыть].

Но не все было так радужно. Иван Николаюк, ставший инженером в довоенной Варшаве, получил работу в Австралии вскоре после приезда (в 1956 году). Работа оказалась легкой, не изнурительной, но Иван почувствовал, что используют не все его знания и умения: «По-настоящему, мне не доверяют ничего сложнее обязанностей техника – по польским меркам». Зять генерала Георгиевича Иван Петунин потерял свой диплом инженера, полученный во время войны в Белградском университете, и ему пришлось трудиться простым рабочим, пока наконец из Югославии не прислали копию диплома. Первому мужу Галины Кучиной удалось подтвердить свой харбинский диплом, но прошло некоторое время, прежде чем он нашел работу инженера, а пока он работал на стройке чернорабочим[582]582
  Иван Николаюк – отцу Митрофану, 20 октября 1956 г., архив Ивана Николаюка; Russians in Strathfield… Р. 149 (Петунин); Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 147–148 (и см. похожую историю в: Гэри Нэш. Указ. соч.).


[Закрыть]. Инженерам, получившим образование в СССР, вероятно, приходилось труднее, чем белым русским из Китая. Леонид Коломойцев до войны приобрел опыт, работая на знаменитом Днепрогэсе, в Австралии он не мог найти работу по специальности и вынужден был устроиться чертежником[583]583
  Лариса Морозова. Краткий обзор моей 75-летней жизни // Австралиада. 2002. № 30. С. 34–35 (Коломойцев). Из трех попавших в мою биографическую базу данных инженеров, получивших советское образование, Леонид Коломойцев и Сергей Циммерман работали в Австралии чертежниками, а Леонид Лебедев вернулся к инженерной профессии лишь после того, как поработал некоторое время часовым мастером. И, напротив, из оказавшихся в моей личной базе данных восемнадцати инженеров-мужчин, выпускников маньчжурских учебных заведений, пятнадцать работали в Австралии по специальности (Сергей Буровников, Анатолий Грачев, Валерий Гунько, Михаил Ястребов, Владимир Казанский, Вениамин Кокшаров, Борис Коренев, Борис Козловский, Вадим Кучин, Мстислав Носар, Игорь Савицкий, Казимир Савицкий, Владимир Сухов, Виктор Винокуров). Из тех, кто не устроился работать по инженерной специальности, Ростислав Ган (поменявший профессию еще в Китае) стал священником, хорошо известным в православной общине Австралии, Святослав Кривилев работал управляющим, а Геннадий Погодин (всегда имевший вторую профессию) – музыкантом.


[Закрыть].

В 1966 году из общего числа 30 тысяч иммигрировавших в Австралию перемещенных лиц более тысячи человек всех национальностей работали архитекторами, инженерами или землемерами, так что в этих областях деятельности ди-пи были представлены хорошо – и здесь еще не посчитаны представители многочисленных русских из Китая. Но вдвое большее количество ди-пи – около 2 000 человек – работали простыми чертежниками. По сравнению с уроженцами Австралии (и, в меньшей степени, с уроженцами других стран) ди-пи были чрезмерно представлены в смешанной категории инженеров, архитекторов и землемеров и еще больше – в категории чертежников и техников. Неудивительно, что они были недостаточно представлены в медицинской профессии[584]584
  Egon F. Kunz. Displaced Persons… P. 195 (Table 18:1).


[Закрыть].

Культурная жизнь

Когда прибывали первые корабли с ди-пи и журналисты мчались к причалам брать интервью у каждого, кто, на первый взгляд, мог бы рассказать что-то интересное, часто выбор падал не только на аристократов, но и на музыкантов. В большинстве случаев такую рекламу получали певцы из Прибалтики, но оказался в центре внимания и украинский пианист Анатолий Мирошник – особенно после того, как Юджин Гуссенс, родившийся в Британии дирижер Сиднейского симфонического оркестра, объявил его гением (как он нередко делал в подобных обстоятельствах). Во время войны Мирошника угнали остабайтером в Германию, а после приезда в Австралию он трудился санитаром в больнице. На призывы досрочно освободить иммигрантов-музыкантов от обязательств по рабочим контрактам Колуэлл (как после него и Холт) отвечал мягкими возражениями[585]585
  Об этом см.: Julie Waters. From Nation Building to Cultural Enrichment: The Australian Press Portrayal of Post-War Immigrant Musicians, 1947–1953, неопубликованная рукопись.


[Закрыть].

Даже после истечения срока обязательных контрактов музыканты, желавшие работать по специальности, наталкивались на препятствия со стороны чрезвычайно неотзывчивого австралийского Профсоюза музыкантов, который отказывался принимать в свои ряды неграждан и высказывался против того, чтобы государственные симфонические оркестры (которые в ту пору формировала Австралийская радиовещательная корпорация) брали на работу иммигрантов. Это очень огорчало музыкантов-классиков, которые в 1950-е годы приезжали из Харбина в заметных количествах, хотя Гуссенс всячески поддерживал иностранных музыкантов, и некоторым из них в конце концов удалось получить работу в симфонических оркестрах[586]586
  Kay Dreyfus. Silences and Secrets: The Australian Experience of the Weintraub Syncopators. Melbourne: Monash University Publishing, 2013. Рp. 152–162. О Гуссенсе см.: Michael Bialoguski. Op. cit. Pp. 45–47. Виолончелисту Алексею Погодину из Харбина удалось попасть в состав симфонического оркестра вскоре после приезда в страну в 1959 г. (Алексей Иванович Погодин // Австралиада. 1995. № 2. С. 34–35), но это произошло уже после того, как в середине 1950-х препятствия со стороны Профсоюза музыкантов были устранены. Другим музыкантом, выступавшим в симфоническом оркестре, был Борис Теппер, учившийся у Владимира Трахтенберга в Харбине. Сам Трахтенберг тоже приехал в Австралию в 1959 г. и работал преподавателем по классу скрипки в Сиднейской консерватории до самой смерти (в 1963 г.): Вера Троицкая. Воспоминания // Там же. 1995. № 3. С 24.


[Закрыть].

Судя по прохладной реакции Колуэлла на выраженное в прессе беспокойство из-за того, что музыкальные гении калечат свои драгоценные руки, занимаясь физическим трудом, отработка по обязательному двухгодичному контракту музыкантом явно не рассматривалась как приемлемый выход из положения. Музыкальный антрепренер Эвальд Тонди, эстонец, проживший двадцать лет в Австралии и натурализовавшийся в конце 1930-х годов, в 1950-е попытался помочь переселенцам: он объявил набор в эстрадный оркестр из 30 или более музыкантов для мигрантов, обязанных отработать по контракту. Газета, сообщавшая об этом, приводила также предостережение «эксперта по социальной политике в отношении мигрантов»: он предупреждал о вреде (не уточняя, каком именно), который могут нанести «предприятия, якобы выступающие за социальную реабилитацию мигрантов творческих профессий». Из публикации неясно, удалось ли в итоге создать такой оркестр. Но Тонди, привозивший музыкальные ансамбли в Русский общественный клуб еще до войны, продолжал заниматься этим и в конце 1940-х и в 1950-е годы, и можно не сомневаться, что среди ангажированных им музыкантов были и иммигранты, недавно приехавшие в страну[587]587
  The Sunday Herald (Сидней), 25 June 1950; Русский общественный клуб в Сиднее (по материалом Е. Левицкого) // Австралиада. 2007. № 51. С. 21.


[Закрыть].

Особым успехом на австралийской сцене пользовались джазовые музыканты. Даже президент Профсоюза музыкантов указывал на то, что главную угрозу для австралийских музыкантов представляют «мигранты, исполняющие современную или джазовую музыку», так как они отбивают у местных кусок хлеба; под конкурентами он имел в виду прежде всего русских музыкантов, приехавших из Шанхая[588]588
  Kay Dreyfus. Op. cit. Pp. 163 (цитата), 166.


[Закрыть]. Поскольку им отказали в приеме в союз, они играли на свадьбах, в клубах и кафе, в том числе в кафе Ивана Репина у станции «Виньярд». А еще они играли на различных мероприятиях русской общины, например, на русском Весеннем балу 1951 года в Фицрое[589]589
  Фицрой – богемный пригород Мельбурна. (Прим. ред.)


[Закрыть], со сбором средств для беженцев в Европе, а также с балетным представлением, русским буфетом и конкурсом на звание русской «мисс Мельбурн»[590]590
  Единение. 1951. 7 ноября. С. 6. Ранее в том же году на архипелаге Сент-Килда состоялся «русский бал», а в Сиднее русская община устроила бал-маскарад в Паддингтоне: Единение. 1951. 29 июня. С. 6; 21 сентября. С. 6.


[Закрыть].

Среди тех, кто получал ангажементы уже вскоре после приезда в Сидней, был уже упоминавшийся Дмитрий Киреевский (Мики Кэй), приехавший в 1949 году из Шанхая через Тубабао вместе с женой и ее родителями. Благодаря этим надежным семейным связям Киреевский вскоре стал членом правления Русского клуба (известного также как Русский дом) по адресу Джордж-стрит, 800 (Клуб белых русских), а также завсегдатаем кафе Репина. В 1951 году, когда приехал Сергей Ермолов (Серж Ермолл), старый знакомый из Харбина и постоянный исполнитель на шанхайской танцевальной сцене послевоенных лет, Киреевский пригласил его к себе в трио, и по выходным музыканты стали выступать вместе в Русском клубе, а также в различных гостиницах и клубах народных танцев[591]591
  Г. Косицын. Серж Ермолл и его оркестр… С. 21–23. Еще одним представителем харбинского джаза, приехавшим из Китая через Шанхай и Тубабао, а позже игравшим вместе с Киреевским в Австралии, был трубач Евгений Гломб: Митя Киреевский (Мики Кэй). Музыкант Женя Гломб // Австралиада. 2002. № 33. С. 36–38.


[Закрыть]. Кларнетист Евгений Данилов, раньше выступавший в Шанхайском городском оркестре, приехал с 1951 году с женой – новозеландской певицей, и вскоре он уже разъезжал с джазовыми концертами по всей Австралии. Позже Данилов стал одним из бунтарей, оспоривших право Профсоюза музыкантов не принимать чужаков, а к 1970-м годам он сменил поле деятельности, взявшись за классическую музыку, и начал играть в Мельбурнском симфоническом оркестре. Другим бунтарем, выступившим против ограничительных правил Профсоюза музыкантов, был басист Борис Усыскин, недавно приехавший из Шанхая[592]592
  Kay Dreyfus. Op. cit. P. 169; Riverina Herald, 3 November 1952. Количество сообщений в прессе того времени заставляет предположить, что Данилов был одним из самых заметных шанхайских музыкантов-иммигрантов.


[Закрыть].

Что касается ди-пи из Европы, то Мария Стефани, до войны выступавшая вместе с великим джазменом Леонидом Утесовым, прибыв после войны в Австралию, основала театральную студию в Сиднее и выступала, в числе прочих мест, в Русском клубе на празднике монархистов и на благотворительном концерте для сбора средств на строительство православного собора[593]593
  Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» С. 315–316; Единение. 1951. 20 апреля. С. 6; 1951. 29 июня С. 5; 1952. 29 августа. С. 5; История русских в Австралии. Т. III. С. 238.


[Закрыть]. Василий Томский, прославившийся в Харбине театральный актер, прибыл в 1957 году в Сидней и сразу же начал объединять вокруг себя труппу, но пять лет спустя неожиданно умер («Тяжелая физическая работа, на которую была обречена вся эмиграция в первые годы своего существования, подорвала его силы, и сердце В. И. не выдержало», – так написали об этом в «Австралиаде»)[594]594
  Василий Иванович Томский // Австралиада. 1994. № 1. С. 31–32. После его смерти руководителем труппы стал его ученик из Харбина, Александр Демидов: Л. A. Я. Драматический ансамбль В. И. Томского // Там же. 1998. № 17. С. 28.


[Закрыть]. В 1952 году на сцене Русского клуба в Сиднее была восемь раз показана русскоязычная комическая оперетта, посвященная жизни перемещенных лиц в европейском лагере. Музыку к ней сочинил зять генерала Георгиевича Иван Петунин, декорации создала его дочь Мария, а внучка сыграла в оперетте роль мальчика и исполнила восточный танец[595]595
  Единение. 1952. 14 марта. С. 6; Russians in Strathfield… Р. 149. Пьеса называлась «Иванов Павел наших дней». Текст Г. А. Зоца, музыкальная аранжировка И. И. Петунина, режиссер – Б. Петропавлов.


[Закрыть].

Неотъемлемым элементом развлечений в русской диаспоре вообще и в Австралии в частности были ансамбли казачьих песен и плясок. Подобно цыганской музыке, очень популярной в русских ночных клубах и кабаре на рубеже веков, казачьи песни и танцы имели лишь опосредованное отношение к настоящим казакам. Предтечей всех подобных ансамблей в межвоенные годы был, по-видимому, хор донских казаков, созданный Сергеем Яровым на греческом острове Лемнос в Эгейском море, где в 1921 году были интернированы солдаты разгромленной Белой армии. Сам Яров не был казаком (его отец был костромским купцом), но до войны пел в Московском синодальном хоре, а во время Первой мировой был призван на фронт и попал в казачий отряд. В 1920-е годы его хор приезжал с гастролями в Австралию, и один из участников коллектива, уроженец Болгарии Савва Камаралли, решил остаться здесь и заняться птицеводством. Позже, поняв, что дело не ладится, он вернулся к пению, собрал вокруг себя русских, недавно приехавших из Маньчжурии, и основал в Сиднее собственный хор «донских казаков»[596]596
  Хор Донских казаков, Википедия; Sergei Jaroff and the Don Cossack Choir, Orthodox Christianity: https://orthochristian.com/88292.html; Russians in Strathfield… P. 101. См. также: История русских в Австралии… Т. I. С. 197–200.


[Закрыть]. В Мельбурне создателем подобного коллектива стал сибиряк Александр Карасев. Вероятно, сам он не был казаком, но в юности в Китае занимался в экспериментальной театральной труппе. В 1930-е годы Карасев организовал на Украине ансамбль песни и пляски, который продолжал выступать в годы войны при немецкой оккупации, а еще позже – под патронажем UNRRA в лагерях ди-пи в послевоенной Германии. Иммигрировав в начале 1950-х в Австралию в рамках программы массового переселения, Карасев немедленно по прибытии создал в Мельбурне новый казачий ансамбль[597]597
  И. П. Богут. Казачий ансамбль А. В. Карасева // Австралиада. 1995. № 5. С. 27.


[Закрыть].

Среди русских иммигрантов, нахлынувших в Австралию после войны, интеллектуалы были редкостью, хотя в 1950-х годах в Аделаиде было целых два конкурирующих литературных кружка: один создала Валентина Собович, приехавшая из Ташкента через Таллин и лагеря ди-пи в Европе, а второй – Николай Меди, юрист, получивший образование в Харбине (и в 1930-е годы недолгое время состоявший в Русской фашистской партии) и сделавшийся учеником русского эмигрантского философа Николая Бердяева[598]598
  История русских в Австралии… Т. IV. С. 23–26; Н. Грачева-Мельникова. О Ксении Мейснер // Австралиада. 1997. № 13. С. 17.


[Закрыть]. В 1950-е годы русское сообщество в Австралии не породило толстых журналов (где художественная литература соседствовала бы с публицистикой), какие в изобилии выходили и в Советском Союзе, и в европейских центрах русской эмиграции в межвоенный период. С редким публичным выражением общности с русской интеллигенцией выступил Борис Домогацкий, выпускник Московского университета и активный антикоммунист: в 1954 году он бросил клич в русскоязычной газете «Единение» к выпускникам Московского, Казанского и Харьковского университетов, призывая их отпраздновать приближающийся юбилей их родных учебных заведений[599]599
  Единение. 1954. 3 сентября.


[Закрыть]. Домогацкий, театральный критик, печатавшийся в «Единении», и объект подозрений разведорганов, был, по словам благожелательно настроенного наблюдателя, «еврей, масон и февралист» (сторонник буржуазной Февральской революции), симпатизировавший НТС, но сам не состоявший в этой организации[600]600
  Эта характеристика Домогацкого принадлежит Анатолию Коновцу: Anatole Konovets. Op. cit. P. 103.


[Закрыть]. Очевидно, что Домогацкий был яркой личностью и не вписывался ни в какие шаблонные рамки. Однако для русской интеллектуальной жизни в послевоенной Австралии был характерен (в отличие от радикальных традиций старой русской интеллигенции) политический крен в сторону воинственного антикоммунизма.

Газета «Единение», зародившаяся в Мельбурне, но весьма востребованная среди читателей и в Сиднее, похоже, пользовалась самой большой популярностью из русскоязычных периодических изданий (в начале 1960-х тираж каждого выпуска составлял около 1 500 экземпляров)[601]601
  Ibid. P. 61.


[Закрыть]. Один дружески настроенный обозреватель называл политическую ориентацию газеты «либеральной, антисоветской», но отмечал, что антисоветский элемент выражен сильнее[602]602
  Ibid. P. 61. Сам Коновец был активистом НТС из Тяньцзиня, скрытое здесь сравнение проводилось с другой русскоязычной газетой в Мельбурне – «Русской правдой», которую он определял как крайне монархистскую и антисемитскую.


[Закрыть]. Газету основала группа активистов НТС, в основном недавно приехавших из Европы, хотя среди них было и несколько переселенцев из Китая и даже один иммигрант, обосновавшийся в Австралии еще до войны, – Василий Яценко. В прошлом Яценко был летчиком, воевал на стороне белых, иммигрировал в Квинсленд в 1927 году, купил сахарную плантацию и через десять лет создал ячейку НТС. В июле 1949 года на пароходе «Фейрси» в Мельбурн прибыла большая группа членов НТС из европейских лагерей ди-пи. Вскоре после прибытия, взяв за образец европейский журнал НТС «Посев», они решили выпускать газету. Финансовую помощь в ее издании оказывали Яценко и Елизавета Трикожус (жена профессора биохимии Виктора Трикожуса)[603]603
  И. Зезин. Народно-трудовой союз в Австралии // Австралиада. 2009. № 60. С. 22–24; Редактор газ. «Единение»… С. 118–119; Н. Коваленко. 50-летний юбилей газеты «Единение»… С. 1–5.


[Закрыть].

Первым главным редактором «Единения» был Олег Перекрестов, родившийся в 1914 году в Москве, но выросший в Литве, где он в 1935 году и вступил в НТС. В 1949 году он прибыл в Австралию из Германии в качестве перемещенного лица, а через двадцать лет на некоторое время вернулся в Европу, чтобы возглавить издательство «Посев»[604]604
  Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» С. 142; Н. Коваленко. 50-летний юбилей газеты «Единение»… С. 1–5.


[Закрыть]. Перекрестов во многом опирался на помощь Владимира Комарова, который работал на «Посев» в Германии после войны, и белградца Георгия (Юрия) Амосова, который подростком вступил в НТС в Германии, а позже приехал в Австралию из Мёнхегофа и со временем сменил Перекрестова на посту главного редактора. Сам журнал называл себя силой, противодействующей советской пропаганде и усилиям по репатриации, а свою цель определял как сплочение белой эмиграции в Австралии[605]605
  Николай Коваленко приводит слова из первого номера журнала, определяющие цель журнала так: «сохранение нашей культуры, нашей веры и борьба против нашего врага № 1, заставившего всех нас так или иначе покинуть родину» (Н. Коваленко. 50-летний юбилей газеты «Единение»… С. 4.


[Закрыть]. Как можно догадаться, редакторов и авторов этого журнала политика интересовала гораздо больше, чем культура, и в фокусе их внимания находились скорее международные события, чем происходившее в Австралии. Широко освещалась деятельность НТС в Европе, а также деятельность местных русских общин, особенно церковной и антикоммунистической, чего, конечно, и следовало ожидать от общинной газеты.

«Вот и Австралия… А как к ней привыкнуть?!» – жалобно вопрошала недавно приехавшая из Харбина 18-летняя Наталья Мельникова, будущий редактор журнала «Австралиада». Позже она вспоминала: «Австралия конца 1950-х оказалась для нас совершенно чуждой, скучной и отсталой в культурном отношении страной». Даже русские австралийцы при знакомстве очень разочаровывали после того космополитического, культурного мира, что окружал Наталью в Харбине: например, ее выросшие на ферме неподалеку от Дарвина кузины (дети казака, отправившегося когда-то за невестой в Китай, и харбинки, получившей хорошее воспитание, Натальиной тети по линии Бухвостовых), говорили на ломаном русском и косо глядели на Наталью в цветастой юбке и с косами[606]606
  Н. Мельникова. Вот и Австралия. А как к ней привыкнуть?! // История русских в Австралии… Т. I. С. 208–212. О браке Люси Бухвостовой см. выше, главу 3.


[Закрыть].

Австралия с ее политикой и культурой оставались пока странным и чуждым миром, на который русские смотрели (если вообще желали на него смотреть) со стороны. «Единение» же почти полностью игнорировало его, хотя его более скромный сиднейский конкурент – издание монархистов «Русский в Австралии» – изредка предлагал своему (вероятно, совсем крошечному) кругу читателей довольно грамотные и справедливые обзоры австралийской политической сцены, которые писал Василий Карпов, иммигрировавший в Австралию еще до войны[607]607
  Русский в Австралии (номера в основном отпечатаны на ронеографе): обозрения Карпова – в №№ 3 (28) и 4 (29), 1953, и в №№ 3 (40), 5 (42) и 6 (45), 1954.


[Закрыть]. Русские воспринимали как нечто чуждое не только австралийскую политику, но и местную природу, и здешнюю общественную среду. Живя в глуши Нового Южного Уэльса, Николай Ключарев любовался австралийским пейзажем, даже видел в его блеклости «мистическое» и «первобытное», но ощущал пропасть между этой первобытной природой и человеческой цивилизацией. Он писал своему другу Ивану Николаюку, что в захолустном городке, где он живет, русских немного, зато осело множество других иностранцев, и сообщал о них некоторые сведения. Можно предположить, что жили там и старые австралийцы, но Ключареву, очевидно, совсем нечего было рассказать о них[608]608
  Письмо Николая Ключарева Николаюкам, март 1956, из Оуклендзс под Уоггой, архив Ивана Николаюка.


[Закрыть].

Глава 7 Белые русские

Когда русские съехались в Австралию из двух концов света, сформировавшаяся в итоге диаспора с типичным для нее национализмом (в том числе и в его наиболее энергичной форме, выражавшейся в скаутском движении), антикоммунизмом и крепкой приверженностью православной церкви стала смотреться обнадеживающе белой. В целом так оно и было, но все же имелись некоторые тонкости. Во-первых, многие из этих белых изначально воспитывались как красные – иными словами, они были когда-то советскими гражданами. Во-вторых (о чем пойдет речь в следующей главе), в австралийской русской общине в некотором количестве все же были представлены идеологические красные элементы, и пусть с точки зрения историка они и оставались относительно незаметными, в глазах доминантной белой группы они были раздражающим явлением.

Демонстрировать и поддерживать антикоммунистическое мировоззрение русскому иммигрантскому сообществу особенно помогали два института. Одним была Русская православная церковь в Австралии, опиравшаяся на множество священников, уроженцев Западной Украины, из среды ди-пи: именно они придавали ее антикоммунистической и антисоветской деятельности особенную ожесточенность. Вторым институтом была воинственно антикоммунистическая организация НТС, лидеры которой лишь недавно участвовали в волнующей жизни послевоенной Германии, где все было опутано сетями разведки эпохи начавшейся холодной войны, и многим кружили голову надежды на неминуемое освобождение от советского ига. Однако если некое отдельное и четко политически ориентированное меньшинство задавало антикоммунистический тон и доминировало в различных институтах и печатных изданиях сообщества, это еще не значит, что антикоммунизм был главной идеей, которую безоговорочно разделяли все русские иммигранты послевоенной волны. Большинство было слишком занято поисками работы, строительством дома и обустройством новой жизни в незнакомой стране, чтобы вообще интересоваться хоть какой-нибудь политикой. И все же диаспора в целом принимала этот навязываемый ей тон и ту идеологическую позицию, которую он выражал, пусть интерес и энтузиазм отдельных людей и проявлялись в весьма разной степени. Если бы представителей молчаливого большинства спросили, кем они себя ощущают, они бы наверняка назвались православными русскими патриотами-антикоммунистами.

Русские иммигранты из Европы прибыли первыми (в 1949–1951 годах), а за ними последовали китайские русские, и их приезд растянулся на все 1950-е. Это дало «европейцам» преимущество во времени, они раньше начали обживаться в Австралии, несмотря на то, что многим из них поначалу пришлось в течение двух лет заниматься физическим трудом по направлениям от правительства и лишь после этого искать себе работу самостоятельно. В массе своей они были, пожалуй, менее образованны и культурны, чем русские мигранты из Китая. Поэтому и антикоммунизм НТС, и Православная церковь имели в начале 1950-х не китайскую, а европейскую окраску: в церковной среде преобладали священники, подвергавшиеся гонениям в СССР или воспитанные на Западной Украине с ее крепким антисоветским духом, а в НТС на первых ролях были довоенные эмигранты. Но русским из обоих миграционных потоков была близка белоэмигрантская традиция, высоко ценившая прошлый военный опыт, неважно, был ли он получен в боях на Гражданской войне на стороне белых (которые после разгрома бежали врассыпную и на запад, и на восток), или же в составе Русского корпуса или других воинских формирований, сражавшихся под немецким командованием против Красной армии на фронтах Второй мировой. «Старикам» это облегчало общение, как заметил один молодой русский иммигрант: «Старикам было лучше, все они были людьми одного круга – все связаны с Белым движением. Куда бы они ни приехали, везде находили соратника либо по Белому движению, либо по Русскому общевоинскому союзу, и быстро входили в местное общество»[609]609
  Ю. A. Доманский. Сидней – 50 лет тому назад… С. 40; Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» С. 144–147; A. Н. Кравцов. Указ. соч. С. 292; Anatole Konovets. Op. cit. Pp. 58–62, 77; О Сергее Петровиче Татаринове // Австралиада. 1994. № 1, 1994. С. 39 (Кают-компания).


[Закрыть]. Ветераны армии Власова, РОА, набранной в основном из военнопленных, содержавшихся в германских лагерях, но имевшей в своих рядах и некоторое количество добровольцев из бывших белогвардейцев, похоже, устроились вполне уютно под белым прикрытием в Австралии (в отличие от послевоенной Германии или США, где ситуация складывалась не в их пользу)[610]610
  О конфликтах между белыми и власовцами в Германии см.: Benjamin Tromly. Cold War Exiles and the CIA. Oxford: Oxford University Press, 2019. Об изоляции власовцев от белой эмиграции в США в 1950-е гг. см.: Джордж Фишер. Две страсти // В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции. Сборник статей и документов. М., 1997.


[Закрыть].

Общим знаменателем было, как правило, участие в жизни православной церкви, несмотря на то, что выросшие в СССР ди-пи воспитывались в безбожии. Это отчасти объясняет наметившийся через некоторое время после приезда разрыв между этническими русскими и русскоязычными евреями, большинство которых приехали в Австралию через Китай. У русских евреев зачастую имелись белые политические симпатии, и в местах вроде Шанхая они спокойно общались с этническими русскими, но после переезда в Австралию эти связи часто обрывались, поскольку русские выстраивали свою социальную жизнь вокруг православной церкви[611]611
  Интервью с Натаном Мошинским в Мельбурне, 27 апреля 2016 г.


[Закрыть].

Несмотря на общие традиции и жизненный опыт, объединявшие «европейцев» с «китайцами», существовали значительные расхождения в том, что касалось привезенного каждой из групп политического и культурного багажа. Приехавшие из Европы переселенцы – как бывшие советские граждане, так и довоенные эмигранты – имели за плечами опыт пережитой войны, жизни под властью немцев и, наконец, разгрома Германии и союзной оккупации. Те же мигранты, что приехали из Китая, избежали прямого участия в войне, хотя им и довелось пожить при японской оккупации, а некоторым (в Маньчжурии) и при советской. Пусть обе волны довоенной эмиграции объединяли православие, национализм и антикоммунизм, по-разному проведенные в разных концах света годы придали всем этим понятиям разную окраску. Для европейских русских православие обычно означало Русскую православную церковь заграницей, а для китайских – Московский патриархат, который в 1945 году подчинил своей юрисдикции церковь в Китае. Для старшего поколения белых русских национализм часто выливался в ностальгию по утраченному прошлому, по рухнувшему царскому режиму, а вот для более молодого поколения из Китая, тянувшегося к Русской фашистской партии, он, напротив, предполагал движение к чему-то новому и более современному. Что же касается антикоммунизма, европейские русские не только отказывались репатриироваться в Советский Союз, но и очень боялись, что их вернут туда насильно, а вот у большинства китайских русских имелись друзья или родственники, которые после 1945 года добровольно вернулись в СССР, да многие и сами задумывались о возвращении.

Если говорить об общественных организациях, то европейские и китайские общины привезли с собой собственные, хотя порой и пересекавшиеся традиции. В результате в Австралии возникла довольно богатая общественная жизнь, хотя сами организации по отдельности были, как правило, маленькими, чрезвычайно подверженными внутренней фракционной борьбе и порой существовали только на бумаге. Перед бывшими белогвардейскими офицерами открывался широкий выбор ветеранских объединений, а маленькие, конкурировавшие между собой группы монархистов вели друг с другом бесконечные войны. За множеством сбивавших с толку аббревиатур – всех этих РОВ, РОД, СБОНР, СВОД – стояли разнообразные зонтичные организации, соревновавшиеся за первенство в русской диаспоре и на территории Австралии, и на международной арене; но были и более специфические группы, созданные, например, для бывших членов Русского корпуса, основанного в Сербии, или власовской армии (РОА). Некоторые организации, например Союз служивших в российской армии и флоте, процветали еще в Шанхае, а затем были перенесены в Австралию[612]612
  Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» С. 144–147; A. Н. Кравцов. Указ. соч. С. 292; Anatole Konovets. Op. cit. Рp. 58–62, 77; Ю. А. Доманский. Сидней – 50 лет тому назад… С. 40; История русских в Австралии… Т. 4; О Сергее Петровиче Татаринове // Австралиада. 1994. № 1. С.


[Закрыть]. В целом многие сообщества и ассоциации были просто перенесены в Австралию из Шанхая, Тяньцзиня и особенно Харбина, чьи бывшие жители и после переезда продолжали ощущать себя харбинцами. Ди-пи же, напротив, приезжали из Европы, как правило, не имея какой-либо социальной опоры, не считая разве что немногочисленных счастливчиков, которым повезло завязать тесные дружеские узы с соотечественниками в тех или иных лагерях перемещенных лиц в Германии и Австрии, особенно в Мёнхегофе.

В австралийской диаспоре понятия «казаки» и «русские» не сливались до такой степени, как это происходило в Шанхае в 1940-е годы или на Тубабао при Григории Бологове. Внутри более обширной русской общности казаки сохраняли свою особую идентичность. Или, быть может, правильнее было бы говорить о разных идентичностях, ведь казаки, приехавшие из Европы, принадлежали к одной группе казачьих войск (Донскому, Кубанскому и Терскому), а казаки из Китая – к другой (Уральскому, Забайкальскому, Амурскому и Уссурийскому войскам). В Мельбурне и Сиднее, а также в Квинсленде возникли казачьи станицы с выборными атаманами, причем часто население одной станицы составляли семьи из одного войска. В Сиднее и Брисбене преобладала китайская ветвь с представителями Уральского, Сибирского и Дальневосточного войск; в Мельбурне осели выходцы из юго-западных областей бывшей Российской империи. Для западных казаков трагедия в Лиенце (насильственная выдача британцами казаков для репатриации в СССР в 1945 году) ознаменовала важнейший момент в истории страданий, принятых от рук советских солдат или коммунистов[613]613
  Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» C. 145–146; Единение. 1952. № 17. С. 6; 1953. № 5. С. 41; 1953. № 34. С. 5; 1953. № 37. С. 5; С. Мариничева. Нина Черепанова //Австралиада. 2001. № 27. С. 10 (станицы); Единение. 1953. № 23. С. 5; Атаман E. Юревич. Казаки в Австралии // История русских в Австралии… Т. I. С. 197–200 (увековечение трагедии в Лиенце).


[Закрыть].

Церковь

Для многих русских иммигрантов послевоенной волны церковь служила главной опорой, костяком русской общины в Австралии. Вместе с тем эту церковь во многом создавали собственными усилиями сами иммигранты, и прежде всего – священники РПЦЗ, прибывшие в конце 1940-х из лагерей ди-пи. В Брисбене у настоятеля Валентина Антоньева имелся приход из девяноста семей, но он служил в обычном домике до тех пор, пока за несколько лет до начала войны в Кенгуру-Пойнт не построили церковь Святого Николая. Приход раздирали внутренние склоки, некоторые прихожане ушли в греческую православную церковь, самого отца Валентина в годы войны интернировали вместе с некоторыми его прихожанами за распространение фашистской пропаганды и выступления с прогерманскими проповедями[614]614
  См. главу 2.


[Закрыть]. В 1942 году в Сиднее, в Столетнем парке, при поддержке сербской и греческой общин открылась маленькая русская православная церковь. В Мельбурне русские молились в сирийской православной церкви на улице Виктория-Парейд, потому что служивший там священник, отец Антоний, был большим русофилом, до революции окончил Московскую богословскую академию и проводил богослужения не только на арабском, но и на церковнославянском языке. Еще в 1948 году в Австралии было всего два русских православных прихода, в которых служили четыре православных священника[615]615
  Михаил Протопопов. Преосвященнейший Феодор… С. 102–103, 114–116; Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» С. 118.


[Закрыть]. Присутствие православной церкви в стране было столь ничтожным, что в опросниках при переписях населения в довоенные годы она даже не включалась в перечни возможных вероисповеданий, и лишь 15 декабря 1949 года обрела статус религиозной конфессии «для совершения бракосочетания»[616]616
  Строго говоря, этот статус обрела Русская православная церковь заграницей. См. NAA: A441, 1951/13/5090, докладная записка от совета Русской православной церкви заграницей в Мельбурне министерству иммиграции, 12 января 1950 г.


[Закрыть].

После войны прошло еще несколько лет, прежде чем стало заметно влияние, оказанное перемещенными лицами на православную церковь в Австралии. Фундамент был заложен еще в Германии, где РПЦЗ посвящала в сан священнослужителей из числа ди-пи и учреждала приходы в лагерях. По большей части эти священники были родом с Украины, чаще всего из западной ее части, находившейся в период между мировыми войнами под властью Польши, и потому верующие сталкивались с трудностями, хотя, конечно, они не шли ни в какое сравнение с теми смертельными опасностями, какие угрожали духовенству в Советском Союзе. Пережитые гонения, аресты, депортации превратили многих из них в воинственных антикоммунистов. Во время войны, когда немцы оккупировали Украину, православные священники часто получали возможность возобновить богослужения, прерванные при советской власти, и потому их отношение к нацистам, как правило, было в целом положительным. При этом нельзя сказать, что немцы как-то особенно берегли православное духовенство: нередко священников угоняли вместе с семьями в Германию в качестве остарбайтеров – именно таким путем они и оказывались после войны в германских лагерях ди-пи, где активно организовывали сопротивление репатриации в СССР и старались обратить в веру перемещенных лиц из числа советских атеистов[617]617
  См. Г. И. Каневская. «Мы еще мечтаем о России…» С. 117.


[Закрыть].