Текст книги "Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии"

Некоторым мигрантам Австралия показалась невыносимо жаркой страной. «Ни клочка тени», – такой запомнил Бонегиллу Анатолий Карел. А вот другие, особенно те, кто приехал в Бонегиллу или в Мельбурн, наоборот, мерзли: они слышали, что Австралия находится в тропиках, и поэтому оставили свою теплую одежду в Европе[538]538
  A. Карел. Если бы не море… // История русских в Австралии…. Т. I. С. 144; И. Богут. Памяти Леонида Александровича Верцинского… С. 42; Glenda Sluga. Op. cit. P. 36; Galina Kuchina. Op. cit. P. 138.


[Закрыть]. Еще одной проблемой стала еда: теперь уже не макароны, а баранина и вездесущий запах еды, которую готовили на говяжьем смальце (вместо свиного сала, к которому привыкли восточные европейцы). Однако даже по поводу баранины мнения расходились. «Хорошая питательная еда из лагерной кухни, без лишних изысков, – вспоминал Бичевскис. – Помню наш первый обед: тушеная жирная баранина, большая порция, так вкусно нас еще не кормили!»[539]539
  Glenda Sluga. Op. cit. Pp. 38–39, 103, 112; V. L. Borin. Op. cit. Pp. 67–91; Andrejs Bievskis. DPs and Deconstruction… Бичевскис был в числе нескольких проинтервьюированных мною послевоенных мигрантов, которые, вспоминая прошлое, старались неизменно подчеркивать все хорошее. Бичевскис (старый друг моего мужа Майкла Даноса, его рижский школьный товарищ) находил, что у меня слишком мрачные представления об австралийской политике и о мигрантском опыте в целом, и сознательно пытался заставить меня изменить мнение.


[Закрыть]

Снова оказавшись в лагере, отрезанном от окружающего мира людей, многие невольно вспоминали концентрационные лагеря в Европе. В сиднейской газете Worker приводились жалобы мигрантов, и репортер замечал: «Похоже, с прибалтами там обращаются не как с иммигрантами, приехавшими в Австралию в поисках лучшей доли, а как с военнопленными». Мигранты жаловались, что бытовые условия в их лагере «хуже, чем в лагерях перемещенных лиц в Германии»[540]540
  NAA: A6980-S250105, вырезка со штампом даты 23 мая 1948 г., с цитатой (профсоюзного?) чиновника из Аделаиды, Г. Галвина; NAA: A446-57-67774, вырезка из The Sun (Мельбурн), 16 January 1948.


[Закрыть]. Вполне возможно, так оно и было: лагеря ди-пи в Европе часто бывали довольно благоустроенными, они не шли ни в какое сравнение с концлагерями.

Еще мигрантов очень раздражала австралийская практика разлучать семьи: мужчин отправляли на работу куда-нибудь далеко (и женщин тоже, если они считались главными добытчицами в семье), а их родные оставались в мигрантском лагере. Многим труднее всего было переносить даже не саму тяжелую работу, а внезапную разлуку с семьей, ведь им приходилось на время разрывать единственную живую связь, которая сохранилась у них после отъезда из Европы. Жены с маленькими детьми оставались сами по себе, часто в пересыльных центрах, оборудованных в «изолированных бывших лагерях для солдат или летчиков, вроде Гаулера и Вудсайда в Южной Австралии. За сомнительную привилегию этой разлуки беженец обязан был еще и платить по три фунта в неделю». Например, Леонид Верцинский не мог понять, почему ему нужно разлучаться с женой и маленькой дочерью, когда его отправляли на работу на стекольный завод[541]541
  ГА РФ. Ф. 9526. Оп. 6s. Д. 675 Записи бесед с совгражданами, репатриированными из-за границы в СССР, 10 июля – 18 сентября 1950 г.; Agutter, Displaced Persons. Р. 142 (цитата); И. Богут. Памяти Леонида Александровича Верцинского… С. 42.


[Закрыть].

Спустя примерно год жены с детьми обычно воссоединялись с главой семьи или где-нибудь в глубине Австралии, в сельской глуши, или (уже после истечения срока контракта) в городе. Юного Николая Коваленко отправили в Мельбурн чинить дороги, его младшую сестру – в Канберру, работать в государственной типографии, а отца – в Южную Австралию, где он работал механиком на военной базе. Его мачеха и 11-летний брат оставались в лагере для мигрантов в Новом Южном Уэльсе, пока не появилась возможность переехать в Аделаиду к отцу семейства. Отца Наташи Нил (урожденной Гинч) отправили на работу в Мангалор (в штате Виктория), а Наташа и ее мать оставались в мигрантском лагере Грета в Новом Южном Уэльсе. Через некоторое время они переехали из Греты в Нагамби (километрах в двадцати от Мангалора), чтобы оказаться поближе к отцу Наташи. Там они жили в гостинице, куда мать устроилась горничной, а отец на велосипеде приезжал к семье на выходные. Отца Алекса Селенича отправили сельскохозяйственным рабочим в Джилонг (работодателем была компания International Harvester), Алекс и его мать переезжали из одного мигрантского лагеря в другой, побывали, в числе прочих, в Бонегилле и Коуре, а потом перебрались в Джилонг, где его мать нашла работу в гостинице, и отец, когда мог, приезжал к жене и сыну на такси[542]542
  Н. Коваленко. 50-летний юбилей газеты «Единение»… С. 2; интервью с Наташей Нил в Гисборне, 26 октября 2018 г.; интервью с Алексом Селеничем в Мельбурне, 8 марта 2016 г.


[Закрыть].

По условиям двухгодичных контрактов, мужчин отправляли рабочими на угольные шахты и в каменоломни, на лесозаготовки, строительство железных и автомобильных дорог, гидроэлектростанцию в Снежных горах, а позже и на сахарные плантации в Квинсленде. Последние, по воспоминаниям крестьянина с Украины Василия Гвоздецкого, были страшным местом: ему казалась невыносимой жизнь в палатке и постоянные укусы москитов. На размещение в палатках жаловались многие. Группа мигрантов из Прибалтики – в основном инженеры, школьные учителя и студенты университетов – пришли в ужас, когда их поселили в лесозаготовительном лагере в палатках, хотя представитель местного профсоюза и сказал им, что рабочие-австралийцы живут точно в таких же условиях, да и палаточное размещение «отвечало принятым стандартам: по два человека в палатке, полы из твердой древесины, возможность принимать душ (три душевые кабины)». После того как мигранты пожаловались на палатки, с ними согласились поменяться несколько австралийских рабочих, занимавших полуразвалившийся сарай из четырех помещений, где не было кухни, уборной и мест для хранения вещей, и сочли, что остались в выигрыше. Прибалты скромно не признавались, что хотят жить в лучших условиях, чем их сотоварищи-австралийцы, но потом демонстрировали свое культурное превосходство, выступая с хоровым пением в передаче местного радио[543]543
  ГА РФ. Ф. 9526. Оп. 6s. Д. 888. Л. 22, 320–333 (интервью с репатриантом Гвоздецким в Ленинграде, 17 мая 1952 г.); NAA: A446-57-67774, вырезки из The Sun (Мельбурн), 16 January 1948, и The Sunday Sun, 18 January 1948.


[Закрыть].

Работа в Снежных горах тоже была сопряжена с трудностями, но, во всяком случае, спустя годы многие мигранты вспоминали это место добрыми словами. Там работали многие русские – позже журнал-летопись «Австралиада» составит далеко не полный список, в котором будут указаны имена 100 бывших рабочих гидроэлектростанции. Впрочем, не все русские сознавались в том, что они русские (Александр Соломс, уроженец Орла, превратился в латыша, а другой хорошо известный русский взял себе еврейскую фамилию Абрамович). Бывшая русская эмигрантка Тамара Макеева, которой предстояло прожить 16 лет вместе с мужем-строителем в городе Джиндабайне неподалеку, в один из первых дней в Снежных горах повстречала друга детства – Николая Доннера, с которым познакомилась в 1944 году в русском скаутском лагере в Германии (она приехала туда из Польши, а он из Югославии)[544]544
  Людмила Осмакова. Люди Снежных гор // Австралиада. 2011. № 27. С. 44–46, 2001. № 28. С. 6–8. Прилагается список имен русских, работавших на гидроэлектростанции в Снежных горах (№ 28. С. 8).


[Закрыть].

Другой проблемой стало членство в профсоюзах. Лейбористское правительство заявляло, что вступление в профсоюз – «важнейшее условие приема в австралийское сообщество», и даже сделало этот пункт одним из основных принципов австралийской иммиграционной политики. Неудивительно, что либералы, возглавившие кабинет министров в начале 1950 года и относившиеся к профсоюзному движению несколько прохладнее, смотрели на этот вопрос не столь однозначно. Министр иммиграции, либерал Гарольд Холт, заявил, что, по мнению правительства, «профсоюзное движение в Австралии следует поддерживать, и что людям, принадлежащим к той или иной профессии, в целом следует вступать в соответствующие союзы», но подчеркнул, что правительство нисколько не одобряет попытки затаскивать туда людей насильно, и добавил, что написал в журнале New Australian статью, в которой разъясняет специально для иммигрантов обе стороны такой позиции[545]545
  CPD, no. 18, 3 May 1950, p. 2119 (вопрос Леса Хейлена из лейбористской партии Австралии, ответ Холта).


[Закрыть].

Но иммигранты далеко не всегда желали вступать в профсоюзы, да и профсоюзы не всегда хотели их принимать. В глазах иммигрантов-антикоммунистов австралийские профсоюзы выглядели непривлекательно, особенно союзы «синих воротничков», имевшие крепкие связи с коммунистической партией Австралии. С другой стороны, и в профсоюзах, особенно близких к компартии, склонны были видеть во всех перемещенных лицах своих потенциальных ненавистников и протофашистов[546]546
  Michael Quinlan. Australian Trade Unions and Postwar Immigration Attitudes and Responses, Journal of Industrial Relations. 1979. Vol. 21, no. 3. P. 267; Jayne Persian. Beautiful Balts… Р. 167.


[Закрыть]. Взаимное недоверие иммигрантов и профсоюзов очень беспокоило лейбористскую партию, и эта проблема стала предметом своего рода политического футбола. Колуэлла тревожило враждебное отношение профсоюзов к его любимым прибалтам, в его личном архиве сохранилось множество газетных вырезок с материалами, посвященными этой теме[547]547
  Ibid. И см. замечание Леса Хейлена в парламенте в мае 1950 г. об обеспокоенности профсоюзов нежеланием ди-пи вступать в организации: CPD, 3 May 1950, 2119; NLA, MS 4738 (архив Колуэлла), серия 12, коробка 44, папка 41 (вырезки, датированные сентябрем 1949 г.).


[Закрыть]. Когда Федерация горняков, в которой задавала тон коммунистическая партия, вынесла резолюцию против найма мигрантов из Прибалтики и Польши на все угольные и сланцевые рудники Австралии, Колуэлл назвал это решение весьма прискорбным; сбитый с толку австралийский Совет профсоюзов вынужденно дистанцировался от данной резолюции[548]548
  NAA: A434/3/13193, вырезки из прессы, сентябрь 1948 г.


[Закрыть]. В палате представителей парламента, зачастую с ясным намерением смутить лейбористов, не раз поднимали вопрос, почему ди-пи не хотят вступать в профсоюзы. Например, представитель либералов из Виктории, напористый антикоммунист Джо Галлетт адресовал министру Холту риторический вопрос, не объясняется ли их нежелание вступать в профсоюзы или поддерживать лейбористскую партию Австралии тем, что ряд профсоюзов контролируются коммунистами и что в лейбористской партии Австралии, которую поддерживают профсоюзы, немало тех, кто симпатизирует коммунистам[549]549
  CPD, no. 18, 4 May 1950, pp. 2191–92. Этот же вопрос поднимался и в 1948 г. членом Либеральной партии Австралии (Южно-Австралийского отделения) Филипом Макбрайдом: CPD, no. 50, 7 December 1948. Рp. 4027–4028.


[Закрыть]. На деле же, по-видимому, никто не оспаривал право профсоюзов оказывать на иммигрантов давление, чтобы те вступали в них во время действия двухгодичного рабочего контракта, разве что сами иммигранты иногда сопротивлялись.

Перемещенных лиц, работавших по двухгодичным контрактам, часто приводили в недоумение политические взгляды их товарищей по работе, особенно тех, кто считал Советский Союз страной, где революция положила конец эксплуатации труда. С такими взглядами столкнулся Сигизмунд Дичбалис, когда работал в глуши Нового Южного Уэльса в бригаде, ремонтировавшей железнодорожные рельсы: «[Австралийцы] считали нас абсолютными дураками за то, что мы оставили позади „рабоче-крестьянский рай“ и отдали себя во власть капиталистов, для которых надо работать, как лошадь, без надежды на похвалу, орден или доску почета – только за деньги!» Он же в ответ, желая убедить их в том, что коммунизм – зло, пускал в ход «физические аргументы», то есть кулаки[550]550
  Сигизмунд Дичбалис. Зигзаги судьбы… С. 149–150.


[Закрыть]. Но бывали и случаи другого взаимонепонимания из-за культурных различий. Некоторых ди-пи ставили в тупик просьбы бригадиров воздержаться от слишком усердной работы, чтобы поберечь товарищей по бригаде. Можно не сомневаться, что эти ди-пи приобрели свои трудовые привычки где угодно, только не в Советском Союзе, где стахановцам влетало от напарников. С другой стороны, выросший в СССР Дичбалис чувствовал, что на работе из него высасывают все силы, и замечал, что капиталисты умеют это делать. Но даже Дичбалису, который был физически вынослив и справлялся с тяжелой работой в разгар лета в перегретом помещении фабрики, было очень трудно приспособиться к другой привычке австралийцев – непременно зайти с новыми приятелями по работе в паб и просидеть там с ними за выпивкой час-другой[551]551
  V. L. Borin. Op. cit. Pp. 151, 155–156, 178–183; Сигизмунд Дичбалис. Зигзаги судьбы… С. 145–148; Шейла Фицпатрик. Повседневнй сталинизм… С. 92–93 (о стахановцах).


[Закрыть].

Мигранты обживаются

В начальной школе, куда ходила Наташа Гинч, местные дети швыряли камни в детей иммигрантов, обзывали их грязными свиньями и кричали, что «в Китае живут одни черти» (китайских русских воспринимали не как русских, а как китайцев, – во всяком случае, в той сельской глуши штата Виктория, где она жила). Один сотрудник австралийской службы иммиграции, оглядываясь на послевоенный опыт своей страны, вспоминал, как трудно приходилось в те годы ди-пи: «В газетах их уже заранее хорошенько полили грязью, и мы, австралийцы, были не готовы принять их. Все ругали и их самих, и практически всех, кто был хоть как-то причастен к их приезду сюда». В 1953 году, когда социолог Джин Мартин приехала в маленький захолустный городок, чтобы изучить жизнь иммигрантов-ди-пи, оказалось, что в общении с австралийцами (в том числе и с нею) они испытывают неловкость и проявляют недоверчивость, однако у двух этих групп имеются общие интересы или общие занятия. Она истолковала это так: «Австралийцы оказались в роли дающих, а перемещенные лица – в роли принимающих, и обеим группам эти навязанные им роли не нравились»[552]552
  Интервью с Наташей Нил, 26 октября 2018 г.; Harry Martin. Op. cit. P. 110; Jean I. Martin. Refugee Settlers: A Study of Displaced Persons in Australia. Canberra: ANU, 1965. Р. 32.


[Закрыть].

У взрослых же иммигрантов возникало ощущение, что австралийцы относятся к ним пусть и не враждебно, но, по существу, совершенно равнодушно. Юрий Иванов, выходец из СССР, иммигрировавший один, без семьи, и направленный в лагерь Грейлендз в Западной Австралии, вспоминал, что в провинциальных городах на мигрантов не обращали особенного внимания: если кто-то разговаривал на иностранном языке, «местные просто бранились и орали: „Говорите по-английски!“» Перт запомнился ему как более культурное место: «Там, когда мы говорили по-русски, на нас только молча искоса поглядывали». И, пожалуй, если сравнивать с другими, австралийцы оказали чужакам еще довольно теплый прием. В Великобритании, например, в редакционной статье, опубликованной в Daily Mirror в 1948 году и озаглавленной «Кому есть до них дело?», говорилось, что, «принимая скопом перемещенных лиц, [британцы] совершили невыгодную сделку», потому что иммигранты совершают преступления и промышляют махинациями на черном рынке, и «пора их всех переловить и отправить назад». Однако больно ранило даже равнодушие. Глебу Гинчу, Наташиному отцу, надолго запомнился добрый поступок одного австралийца просто потому, что кто-то наконец увидел в нем человека[553]553
  Ю. Иванов. Указ соч. С. 206–207; Laura Beers. The Doughboy Moved In, London Review of Books, 7 March 2019 (цитата из Daily Mirror); интервью с Наташей Нил.


[Закрыть].

Иммигранты, в прошлом имевшие собственную прислугу (а таких среди прибывших из Китая было немало), удивлялись, когда австралийцы давали им понять, что все должны брать на себя часть работы по дому. Семнадцатилетний Сэм Мошинский, приехавший из Шанхая, где его семья жила в достатке, очень удивился тому, что его поручители в Камберуэлле, пригороде Мельбурна, не только сами готовят еду, но и просят его помыть посуду, покосить траву и вынести мусор: «Первая неделя оказалась очень утомительной, полной совершенно новых личных впечатлений… Гриша [Шкловский, его поручитель. – Авт.] вознамерился устроить мне ускоренный курс обучения тому, как встроиться в австралийскую жизнь. Наверное, его ужаснуло, что я ничего не умею делать»[554]554
  Sam Moshinsky. Op. cit. Pp. 183–184, 189.


[Закрыть].

Особенно тяжело приходилось женам иммигрантов, привязанным к домашнему быту. Если они не знали английского и не имели работы, где можно было бы общаться с австралийцами, порой проходило много лет, прежде чем они обзаводились новыми знакомыми и тем более друзьями за пределами собственно иммигрантской среды. Наталия Баич вспоминала, как трудно ей было знакомиться с австралийцами, пока она сидела дома с маленькими детьми. В других семьях работали и муж, и жена, но и в этой ситуации были, помимо очевидных плюсов, свои минусы. Иван Николаюк, прибывший в Мельбурн через Марокко из германского лагеря Мёнхегоф, впервые в жизни оказался в роли домохозяйки, когда его жена Ядвига устроилась работать на фабрику. «С переездом в Австралию… престиж европейского мужа катастрофически падает, – грустно писал он другу за границу. – Из кормильца семьи он превращается в подпорку». Они с сыном мыли посуду, пылесосили и даже ходили по субботам за покупками, потому что и в эти дни жена была занята: работала в церковной русской школе. Ядвига соглашалась с тем, что он сделался «настоящим австралийским мужем»[555]555
  Интервью с Наталией Баич, и см. Jean I. Martin. Refugee Settlers… P. 41; Иван и Ядвига Николаюки – отцу Митрофану, 20 октября 1957, архив Ивана Николаюка.


[Закрыть].

Для молодых переезд в город становился по-своему радостным событием. Юрий Доманский, закончив работать по контракту летом 1953 года, сразу же поехал в Сидней и обнаружил, что русские мигранты ведут там «бурную жизнь»: строился православный собор, устраивались русские балы и концерты, можно было попасть на выступления таких шанхайских джазовых знаменитостей, как Мики Кэй и Серж Ермолл. Доманский был ди-пи из Европы, но в Сиднее он нашел своих родственников из Шанхая и через них проник в сиднейские круги бывших шанхайцев, внутри которых в ту пору и происходило все самое интересное. (Позже он узнал о том, что шанхайцы были не единственными русскими из Китая – были еще и переселенцы из Харбина и Тяньцзиня.) К тому времени в Сиднее уже появились все элементы русской социальной жизни: можно было зайти в Basil’s на углу Питт-стрит-молл и Парк-стрит, где подавали кофе и русские пирожки, а в магазине Zorin’s на Виктория-стрит в Дарлингхерсте можно было купить колбасу, икру, селедку, квашеную капусту, соленые огурцы и черный хлеб. Была и водка, точнее, два вида водки, «Сабиновка» и «Собиновка», которые делали два завода-конкурента. «И вся российская эмиграция разделилась еще на две партии. Одни пили только „Сабиновку“, а другие – „Собиновку“», – вспоминал Доманский (впрочем, это больше похоже на выдумку)[556]556
  Ю. A. Доманский. Сидней – 50 лет тому назад // Австралиада. 2004. № 41. С. 39–42 (цитаты); Русский в Австралии. 1951. № 7 (небольшие объявления, рекламировавшие русские магазины и товары).


[Закрыть].

Семья Николаюков приехала поздно, потому что задержалась в Марокко; кроме того, они не участвовали в программе массового переселения IRO, а прибыли в индивидуальном порядке, найдя себе поручителей. Те, кто приезжал в Австралию раньше, под эгидой IRO, проводили первые годы или на обязательных работах, или в мигрантских лагерях, а потом часто снимали комнаты в пансионах где-нибудь на рабочих окраинах Сиднея, вроде Редферна или Фицроя. Сигизмунд Дичбалис, устроившийся теперь на завод «Данлоп», производивший шины, жил вместе с женой в съемной комнате в подвальном помещении. Николай Харьков вместе с женой и тещей ютились в съемной квартире над мастерской в Редферне, на Риджент-стрит, 126. В воспоминаниях Джой Дамузи, которая росла в Фицрое в греческой семье, иммигрировавшей в послевоенную пору, живо передана тогдашняя атмосфера: «…убогие, обветшалые пансионы, пьянчуги на улицах, вековые викторианские дома, отчаянно нуждавшиеся в свете и ремонте»[557]557
  Сигизмунд Дичбалис. Зигзаги судьбы… С. 154; NAA: A162 166, донесение оперативного работника ASIO о Харкове, 10 июня 1954 г.; Joy Damousi. Growing up Greek in Australia, The University of Melbourne, 15 October 2015: https://findanexpert.unimelb.edu.au/news/1390-growing-up-greek-in-australia.


[Закрыть]. Это были трущобные районы старого Мельбурна, с «рядами жилых домов под боком у заводов с вредным производством», приговоренные к сносу незадолго до войны, но потом за неимением средств на реконструкцию так и стоявшие годами. Дома, что побольше, «пришедшие в запустение, были поделены фанерными или джутовыми перегородками на комнатушки для пересдачи внаем»; в большинстве не было кухонь, в трети домов не было уборных, а в четверти – газа или электричества[558]558
  Report of Victoria’s Housing Investigation and Slum Abolition Board, 1937, приводится в: Stuart Macintyre. Australia’s Boldest Experiment: War and Reconstruction in the 1940s. Sydney: NewSouth, 2015. Рp. 175–176.


[Закрыть].

Многие русские вынуждены были жить в страшной тесноте. Гэри Нэш и его родня – мать, отчим и мать отчима – приехали с Тубабао как мигранты, нашедшие поручителей, и поначалу разместились в двух комнатах в ветхом домишке за городской чертой Сиднея, где находилась птицеферма пригласившего их поручителя, а позже снимали три комнаты в доме, принадлежавшем одному русскому, ближе к городу. Но вскоре после того, как они перебрались в эти три комнаты, к ним из Китая приехали другие родственники (супружеская пара с сыном одиннадцати лет). Большая семья Галины Кучиной из шести человек, считая маленького ребенка, ютилась в маленьком доме в Кобурге, да еще вместе с хозяйкой, у которой был трудный характер[559]559
  Гэри Нэш. Указ. соч.; Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 139–148.


[Закрыть].

Некоторые снимали жилье вскладчину и обустраивали более или менее коммунальный быт. Юрий Иванов и еще несколько новоприбывших молодых ди-пи, в большинстве уроженцев СССР, сняли в Перте дом с общей ванной и кухней, так что в каждой комнате разместилось по семье. Пожалуй, это походило на типичную советскую коммуналку, только здесь, в Перте, бывший офицер Русского корпуса выписывал антикоммунистический журнал «Посев», выпускавшийся НТС. Другая группа русских – три семьи и двое холостяков, все пламенные антикоммунисты, – снимали вместе дом в Мельбурне, в районе Миддл-парк, и иронично называли его «колхозом»[560]560
  Ю. Иванов. Указ. соч. С. 206–207; Австралиада. 2000. № 25. С. 2; 2011. № 68. С. 33.


[Закрыть].

На Тубабао будущие иммигранты соблазнялись известиями о том, что переселенцы, попавшие в Австралию раньше, уже через два года обзавелись собственными домами. Эти заманчивые обещания оказались на удивление правдивыми: земля на городских окраинах стоила довольно дешево. Но было и одно «но»: дом часто предстояло строить своими руками. Послевоенный жилищный кризис был настолько суровым, что многие старые австралийцы годами ждали, когда же у строителей освободятся руки и очередь дойдет до них. Некоторым из иммигрантов, вознамерившихся справиться с этой задачей своими силами, приходилось самим доставлять стройматериалы к себе на участки – обычно на велосипеде. Кое-кто (как, например, муж Галины Кучиной) уже научился водить и купил автофургон[561]561
  Galina Kuchina. Op. cit. Pp. 152–153. Гэри Нэш также сообщает, что всего через несколько лет купил автомобиль и большой участок земли с уже частично построенным на нем домом: Гэри Нэш. Указ. соч.


[Закрыть]. Лоренц Селенич в начале 1950-х купил большой участок земли в Джилонге и построил дом, наняв в помощники строителя, своего бывшего соседа по квартире; Глеб Гинч несколько лет копил деньги на участок земли в Резервуаре (под Мельбурном), а потом построил на нем дом из фибролита, почти целиком собственноручно. Латыши Андрис и Анна Бичевскис сумели накопить 250 фунтов, пока работали в лагере Скайвил, купили землю в Панании к юго-западу от Сиднея и построили дом из фибролита. Вселившись в свой «замок» в марте 1952 года, они ощутили «неописуемую радость»: к тому моменту они прожили в Австралии меньше трех лет, а до этого восемь лет скитались по разным лагерям для беженцев.

Иван Николаюк, привыкший за долгие беспокойные годы ждать только новых потрясений, поначалу отнесся скептически к самой идее стать домовладельцем. «Из-за горького опыта наших отцов мы тоже не чувствовали большого желания приобретать недвижимость, – писал он друзьям в Америку. – Но здесь это очень модно и даже необходимо экономически. Квартиры страшно дорогие, а дома стоят относительно дешево». Через два года – и через четыре года после приезда – он уже сообщил, что строительство его собственного дома завершено[562]562
  Интервью с Алексом Селеничем; интервью с Наташей Нил; Андрис Бичкевскис (DPs and Deconstruction); архив Николаюков: письма от 28 декабря 1958 г. Микитюку и от 28 декабря 1960 г. Митрофану Петровичу. Другие рассказы переселенцев о том, как они строили дом своими руками, можно найти в: Австралиада. 2003. № 37. С. 30–32 (Нина и Леонид Дерновы), 2013. № 77. С. 32 (работник железной дороги Флавий Ходунов).


[Закрыть].

Работа

В первые годы после истечения срока обязательных рабочих контрактов уделом очень многих бывших ди-пи, и мужчин, и женщин, стала работа на фабриках. Для многих это был огромный регресс в жизни. Генерал Михаил Георгиевич, в конце 1950-х вышедший на пенсию после десяти лет неквалифицированного труда в Австралии, был некогда героем войны и в межвоенные годы служил в военном министерстве в Сербии[563]563
  Russians in Strathfield… Р. 138.


[Закрыть]. Другие же не видели ничего странного в том, что в Австралии им приходится заниматься тяжелой работой. Множество русских и украинцев начинали свою трудовую жизнь в СССР простыми рабочими и крестьянами, а потом пришли немцы и угнали их в Германию для тяжелой работы на заводах и на фермах. Но независимо от прошлого опыта работа в полях мало привлекала бывших перемещенных лиц. Согласно переписи 1961 года, лишь 3 % бывших ди-пи занимались тогда сельскохозяйственным трудом – по сравнению с 12 % австралийцев, родившихся в стране, и 6 % других иммигрантов.

Как показывает исследование Эгона Кунца, подавляющее большинство перемещенных лиц (включая тех, кто занимался крестьянским трудом до того, как стать ди-пи) в итоге осело в городах, но занималось там ручным трудом. Спустя лет десять после приезда в страну более 60 % иммигрантов все еще оставались неквалифицированными рабочими, тогда как среди уроженцев Австралии доля таких тружеников составляла 40 %, а среди иммигрантов в целом – 55 %[564]564
  Egon F. Kunz. Displaced Persons… P. 195.


[Закрыть].

Те, для кого работа на фабрике была всего лишь эпизодом, особенно женщины, часто вспоминали этот период добрыми словами. Ядвиге Николаюк даже нравилось работать на лимонадной фабрике, тем более что этому сопутствовали не только уважение и быстрый карьерный рост на работе, но и повышение статуса в семье. Лидия Савва и Нина Дернова очень тепло вспоминали место своей первой работы в Австралии – швейную мастерскую, где хозяева говорили по-русски и работницами были сплошь русские женщины из Китая. Вероятно, это была фабрика женской одежды в Стратфилде, которую завела Клавдия Муценко через три года после переезда из Харбина и которой управляла двадцать лет, нанимая на работу русских[565]565
  Лидия Савва. 50 лет в Австралии… С. 27–30; Лидия Ястребова. Нина Ильинична Дернова… С. 31–32; Н. Мельникова. О жизни Клавдии Муценко-Якуниной… С. 25–27; Russians in Strathfield… Р. 148.


[Закрыть].

У приехавших из Китая были преимущества перед перемещенными лицами из Европы: перед приездом в Австралию у них было больше ценного имущества, и им разрешалось привезти с собой намного больше багажа. В 1950-е годы в пригородах Сиднея – вроде Бервуда и Стратфилда, где жило много русских, – начали появляться предприятия, основанные русскими иммигрантами и обслуживавшие преимущественно русских клиентов. В 1953 году в Сиднее открыл магазин мебели Михаил Чуркин, получивший в Китае диплом политолога. Лидия Ястребова из Харбина, приехавшая в Австралию в 1957 году, открыла фотостудию «Лидия», которая начала пользоваться большим успехом[566]566
  Михаил Николаевич Чуркин: автобиография // Австралиада. 1997. № 12. С. 20–21; Памяти Л. А. Ястребовой // Там же. 2004. № 41. С. 5.


[Закрыть]. Некоторые новые сиднейские предприятия, созданные в конце 1950-х, стали продолжением семейных предприятий, существовавших ранее в Харбине или Шанхае – например, магазин часов и ювелирных изделий семьи Ициксон в Стратфилде, конфетное производство «шоколадного короля» Уолтера Пулковника[567]567
  Человек, названный русским по имени Владислав Иванович Пулковников (История русских в Австралии… Т. IV. С. 237), фигурирует в статье Керри Ригана (Kerry Regan) как Пулковник Владислав (Вальтер), поляк из Вильнюса, который вместе с русской женой прибыл в Сидней в 1938 г. и натурализовался в 1946 г. (ADB. Vol. 18)


[Закрыть].

Некоторые русские занялись сделками с недвижимостью: например, в 1959-м риэлтором стал князь Ухтомский, после приезда в Австралию в 1949 году (в возрасте 30 лет) проработавший несколько лет простым рабочим. Сергей Ростенко, учившийся в театральном училище, после приезда в 1949 году начал работать агентом и переводчиком в фирме по торговле недвижимостью в Аделаиде, помогал другим иммигрантам покупать землю для постройки домов, а со временем открыл собственную фирму. Владимир Мазюк из Харбина, долгое время возглавлявший Русский дом престарелых и Русский общественный центр в Брисбене, тоже занимался операциями с недвижимостью, а еще заведовал прачечными самообслуживания[568]568
  Князь Георгий Федорович Ухтомский: автобиографический очерк // Австралиада. 2000. № 26. С. 28–30; E. Ющенко. Ростенко, Сергей Константинович // Там же. 2003. № 36. С. 41; A. Кокшарова. Памяти Владимира Захаровича Мазюка // Там же. 2006. № 48. С. 24–25; A. Н. Кравцов. Русская Австралия. М, 2011. С. 195.


[Закрыть].

Среди этнических русских, массово иммигрировавших в Австралию после войны, не появилось миллионеров. Большого успеха в бизнесе и финансах добивались в основном китайские русские – в частности, предприниматели-евреи, которые успели обрести деловой опыт в Шанхае с его бурной коммерцией и потому, приехав в Австралию в 1950-х, удачно применили там свои умения. Застройщик Гарри Тригубов, в 2016 году ставший первым в списке самых богатых людей по версии Financial Review, попадал в список 200 богатейших людей Австралии каждый год, начиная с 1984 года, когда такие списки начал публиковать еженедельник Business Review Weekly. Гарри родился в 1934 году в семье Моисея Тригубова, который разбогател в Тяньцзине на торговле тканями, но в конце войны был арестован за сотрудничество с японцами. Австралия отказала в выдаче виз родителям Гарри Тригубова после того, как генеральный консул в Шанхае Осмонд Фурман сообщил, что в прошлом Моисей занимался «подозрительными махинациями», но Гарри и его брат смогли обосноваться в Сиднее и добились больших успехов[569]569
  Geoff Winestock. Harry Triguboff ’s Secret Past: The Nineteen-Year Struggle that Split His Family, The Australian Financial Review, 8 December 2017; Jefferson Penberthy, The BRW One Hundred, Business Review Weekly, November 12–18, 1983, pp. 24–82 (краткие биографии ста богатейших людей Австралии).


[Закрыть]. Исидор Магид, родившийся в Харбине в 1913 году, во время войны финансово преуспевал в Шанхае, – австралийские чиновники и его сочли «типичным подозрительным махинатором», но в 1948 году ему удалось иммигрировать в Мельбурн, где он быстро разбогател и, подобно Тригубову, стал одним из крупнейших в Австралии застройщиков. Ну и, конечно же, был еще Рене Ривкин. Ему было всего семь лет, когда в Австралию из Шанхая приехала его русско-еврейская семья (связанная родственными узами с Магидами). Впоследствии Ривкин заработает миллионы, торгуя ценными бумагами на бирже. В 2003 году по обвинению в торговле с использованием инсайдерской информации он был приговорен к тюремному заключению[570]570
  The Far Left in Australia since 1945, Jon Picconi et al. (eds). Abingdon, Oxon: Routledge, 2018. Р. 125; Andrew Main. Rivkin Unauthorised: The Rise and Spectacular Fall of an Unorthodox Moneyman. Pymble, NSW: HarperCollins, 2005.


[Закрыть].

Пусть русская диаспора не породила будущих миллионеров, зато она была богата аристократическими родословными. Среди переселенцев из Европы были носители таких знаменитых княжеских фамилий, как Долгоруковы и Мещерские, а еще приехали два графа – Роман и Алексей Мусины-Пушкины. В 1949 году из Китая прибыл князь Георгий Ухтомский, за которым спустя три года последовала его сестра. Из Шанхая в 1952 году приехал князь Владимир Гантимуров, основатель харбинского Общества мушкетеров. В пору японской оккупации Маньчжурии живших там русских просили в анкете указать свой социальный статус в дореволюционной России, и многие из отвечавших на этот вопрос назвали себя «дворянами»[571]571
  О Долгоруком см. Заключение; о Мещерской и Мусиных-Пушкиных см. выше; Russians in Strathfield… Р. 63; Князь Георгий Федорович Ухтомский… с. 29; Н. И. Дмитровский. Памяти князя В. И. Гантимурова… С. 27–28; об указании своей принадлежности к дворянскому сословию в анкетах БРЭМа см. выше, главу 3, прим. 65.


[Закрыть]. Конечно, это не значит, что все без исключения подобные заявления, делавшиеся и в Китае, и в Австралии, были правдивы. Но независимо от этого ностальгическая тоска по «прошлому, которое мы потеряли», являлась важной эмоциональной частью русской жизни в Австралии – точно так же, как это было и в Харбине, Шанхае, Белграде, Париже и Берлине межвоенной поры.

Роман Владимирович Мусин-Пушкин был уже немолод, когда приехал в Австралию, и жил там довольно неприметно, если не считать того, что в начале 1950-х он стал членом Русского антикоммунистического центра в Сиднее. В этом качестве он и еще восемь человек и фигурировали в 1954 году в статье в журнале People вскоре после бегства советского дипломата Владимира Петрова. Они прожили в Австралии уже лет пять или больше, когда репортер из People сфотографировал их в обшарпанной комнате в Редферне: там они собирались и строили планы, как спасать мир от коммунизма. Репортеру не пришлось ничего специально делать, чтобы подчеркнуть контраст между прошлым и настоящим этих людей: достаточно было перечислить их былые достижения и должности и сообщить, чем они зарабатывают на жизнь теперь. Председатель группы, Георгий Алексеев, белый офицер в годы Гражданской войны, воевавший на Второй мировой в армии Власова, устроился относительно достойно – он управлял фабрикой в Сиднее, производившей керамические изделия; Мусин-Пушкин, тоже воевавший в Первую мировую и Гражданскую, работал в электрической компании, вероятно, клерком; но остальные – бывшие офицеры Белой армии, выпускники инженерных факультетов – трудились на заводах и фабриках простыми рабочими[572]572
  NAA: A6122 166, вырезка со статьей «Девять человек, которые ненавидят Кремль» (Nine Men Who Hate the Kremlin), People, 2 June 1954. Pp. 18–19. Николай Харков был краснодеревщиком; Константин Чумаков работал плотником в больнице; Владимир Упеник, Анатолий Ваксмут, Николай Фомин и Александр Лободовский были фабричными рабочими. Занятие девятого члена собрания, В. Е. Кастальского, не указывается, из чего можно заключить, что он был безработным.


[Закрыть].

Профессионалам зачастую очень трудно было найти в Австралии работу по своей специальности. По словам Эгона Кунца,

Среди прибывших в Австралию ди-пи, имевших за плечами от 15 до 18 лет учения и диплом, только одному мужчине из четырех в итоге удавалось подтвердить свой профессиональный статус… Даже у тех, кто добивался успеха, продвижение происходило чаще всего очень медленно: многие лет десять или дольше трудились простыми рабочими, или же теряли много лет, осваивая свою специальность заново, и лишь после этого достигали профессиональных целей.

Говоря о группе ди-пи в целом, Эгон Кунц в своей работе показывает, что вернуться к работе по специальности удалось менее чем половине ди-пи с высшим образованием[573]573
  Egon F. Kunz. Displaced Persons… Pp. 188–189.


[Закрыть]. Учитывая, что среди охваченных его исследованием переселенцев были венгры и чехи, часто высокообразованные, можно сделать вывод, что уровень профессиональной успешности среди русских был даже ниже среднего. А значит, еще больше было таких людей, чья жизнь, по словам одного ди-пи из Прибалтики, «скукожилась до убогого существования, сводившегося к физической усталости, мелким обидам и постоянному чувству раздражения и унижения»[574]574
  Цитируется в: Jayne Persian. Beautiful Balts… Р. 130.


[Закрыть].

Однако детей русских иммигрантов ожидала совсем другая участь: после приезда они довольно скоро могли поступить в университеты. Юрий Николаюк окончил школу и поступил в Мельбурнский университет через четыре года после приезда его семьи в страну, как будто в их жизни вовсе не было никакого перерыва. В Тяньцзине молодой Игорь Ивашков собирался стать пианистом, но после переезда в Австралию родные убедили его выбрать более основательную специальность – он стал инженером, во время учебы получал стипендию от департамента железных дорог. Получив диплом, он нашел работу в компании IBM и изменил имя на Гэри Нэш – чтобы его проще было выговаривать австралийским коллегам и партнерам по игре в теннис. В упомянутом выше доме-«колхозе» в Миддл-Парке жила очень энергичная бабушка, по-видимому, во многом способствовавшая жизненному успеху троих сыновей Киры Черновой, сестры Олега Перекрестова (о нем будет сказано ниже), которые, как и он, с самого начала участвовали в выпуске газеты НТС «Единение»: Алексей, позднее ставший губернатором штата Виктория, получил диплом юриста, Владимир изучал архитектуру, а Михаил (Майкл) получил медицинское образование, но потом стал профессиональным балетным танцовщиком и мужем Гелси Киркланд, знаменитой артистки нью-йоркского балета.