Текст книги "Введение в социологическую теорию предпринимательства"

Ленин писал о существовавшей общине, которая, распадалась с большим трудом. И капиталистические элементы в деревне появились лишь через 10 лет после аграрной реформы, после неспокойного 1905 года. Так, например, в 1916 году хозяйства «крестьянского типа», по данным Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 года, владели в пределах европейской части России 89,3 % пахотной земли и приблизительно 94 % скота [231]231
  См.: Пайпс Р Ук. соч. – С. 223.


[Закрыть].

Конечно же, в промышленности и сельском хозяйстве в России уже до Февральской революции были предприниматели, вносившие серьезный вклад в обновление производства. [232]232
  Об этом подробно и в отличии от многих других авторов предметно и доказательно рассказывает А.А. Галаган (см.: Гапаган А.А. История предпринимательства российского. – М., 1997.)


[Закрыть] Но само государство субъектом предпринимательства в России при царском правительстве не стало. К сожалению, и та немногая часть населения России, которую можно причислить к буржуазии, в большей степени довлела к монархии, не сумев занять достойное место в борьбе против отжившего самодержавия. Соответственно она повела себя и после Февральской революции, оказав, по выражению Р. Пайпса, «весьма прохладную поддержку» Временному правительству, а затем бежала за границу, уступив «пальму первенства» большевикам, которые начали свою историю борьбы против развития предпринимательства вообще, в том числе и с отдельными предпринимателями.

Государство «военного коммунизма» по своим действиям напоминало «продразверстку» первых князей, которые с дружинами собирали дань с древлян и других народов. Экономический «лик» «военного коммунизма» характеризовался следующими четырьмя чертами:

1) отмена любых видов частной собственности;

2) жесткая централизация управления народным хозяйством в сочетании с внеэкономическим принуждением;

3) уничтожение товарно-денежных отношений, торговли;

4) плановое распределение.

Само предпринимательство было объявлено вне закона.

Более трех лет государство «военного коммунизма» продержаться не смогло. В марте 1921 года правительство вынуждено было провозгласить нэп. Новая экономическая политика – это, по сути, возврат к Марксу, реализация его теории развития капиталистического общества. Бюрократически-централизованное командование государства сменилось экономическими методами управления хозяйством. Рыночная модель экономики породила стремление к достижению высшей производительности труда и качества продукции. За три года объем промышленного производства достиг по основным показателям предвоенного периода царской России.

Но и в этих условиях государство не стало субъектом предпринимательства. В «Заключительном слове по политическому отчету ЦК РКП (б)» от 28 марта 1922 года В.И. Ленин через год после провозглашения нэпа говорил: «Мы приняли на съезде коммунистов решение, что государственный капитализм допущен нашим пролетарским государством, а государство – это мы»[233]233
  Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т.45. – С.119.


[Закрыть].

На самом же Х! съезде РКП (б) в политическом отчете В.И. Ленин говорил о том, что надо учиться торговать, хозяйствовать, надо поставить соревнование между коммунистами и частными капиталистами, надо научиться тому, что умеют капиталисты, и т. д. и т. п. Но здесь же он подчеркивал, что это соревнование – «еще одна форма борьбы буржуазии с пролетариатом», «еще одна форма борьбы двух классов, непримиримо враждебных друг другу». И здесь же В.И. Ленин говорил о том, что «та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая – перегруппировка сил» [234]234
  Там же. – С. 81, 87, 96.


[Закрыть].

То, что говорил Ленин на XI съезде РКП (б) впоследствии реализовал И.В. Сталин.

Оглядываясь на историю становления государственности в России, всегда невольно ищешь хотя бы какой-то краткий период, чтобы уже известную конструкцию опыта данного периода применить в практике строительства нового Российского государства.

К сожалению, приходится констатировать, что такого опыта в России не было. Хотя, конечно, мы по старой привычке до сих пор пытаемся отыскать в своем «историческом гардеробе» какой-нибудь механизм или хотя бы алгоритм действий государства и примеряем на нашу сегодняшнюю развивающуюся государственность, придерживаясь известного принципа, что новое – это хорошо забытое старое.

Достаточно напомнить характер поисков нашей интеллигенции, выступавшей под лозунгом демократии и свободы в период так называемых оттепелей. Речь идет об оттепели во времена Н.С. Хрущева и оттепели М.С. Горбачёва. В первом и во втором случае, хотя между ними был исторический перерыв в четверть века, взоры демократически настроенной интеллигенции в поисках выхода из тупиковых ситуаций в развитии России, заметим, никогда не устремлялись за горизонт социалистического мироздания.

В обоих случаях все грехи списывались на Сталина. Наши прорицатели будущего, опираясь на вновь открытые цитаты, а иногда даже и отдельные «странички из дневника» Ленина, стремились вдохнуть новую жизнь в дышащий на ладан государственный анахронизм социализма. Высшей планкой их теоретических представлений можно признать высказывания Н.П. Шмелева[235]235
  См.: Шмелев Н.П. Авансы и долги // Новый мир. – 1987. – № 6. – С. 142–158.


[Закрыть] о том, что Маркс и Энгельс, разработав теоретические основы революции, ничего не сказали о том, «какой должна быть экономика после победы, у них имелись лишь догадки». Пиком его рассуждений выступает утверждение, что никто из признанных теоретиков революции или наиболее авторитетных практиков не имел (да и не мог иметь) более или менее законченного представления о контурах будущей экономической системы социализма.

Кто не зачитывался этой и другими статьями, в которых обличался Сталин и его последователи в полном или частичном извращении марксизма-ленинизма? Однако находилось немало и таких, которые пытались быть критиками критиков. «Маркс и Энгельс не виноваты в наших сегодняшних бедах», – писал профессор Р.И. Хасбулатов в 1989 году. – Они создали логичную, стройную и убедительную теорию, которую мы сами же и ревизовали, подчинив “своим” интересам» [236]236
  Хасбулатов Р.И. «Бюрократия тоже наш враг…»: Социализм и бюрократия. – М.: Политиздат, 1989. – С. 174.


[Закрыть]. Далее автор распространялся о том, что и у Ленина была конкретная модель социалистического строительства. И что ленинское учение о демократии и государстве никто до конца не понял, а он (Хасбулатов) сейчас в этом вопросе расставит все точки над «и».

Однако точки над «и» задолго до Хасбулатова и «иже с ним» расставил известный экономист Й. Шумпетер, который не только беспристрастно изучил марксизм и социалистические учения, но и скрупулезно рассмотрел конкретную ситуацию замены капитализма в случае утраты им своей рациональности – социализмом.

Истинный социалист, отмечал Шумпетер, получает удовлетворение уже от одного того факта, что живет в социалистическом обществе. И это не такой уж неразумный довод, каким он может показаться. По сути дела, этот довод делает излишней всю прочую аргументацию. «Для таких людей социалистический хлеб всегда слаще капиталистического просто потому, что он социалистический, даже если он подпорчен мышами»[237]237
  Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. – М., 1995. – С. 256–257.


[Закрыть]. Сам же социализм для Маркса и для большинства его последователей – и в этом заключается один из самых главных недостатков их доктрины – означает нечто вполне определенное. «Но эта определенность на самом деле не идет у них дальше национализации промышленности../»[238]238
  Там же. – С. 223.


[Закрыть].

Неизвестно, что мы можем ждать от социализма, писал Й. Шумпетер летом 1935 года. Но конкуренция, как актуальная, так и потенциальная, до сих пор являлась главным фактором, определяющим экономическую конъюнктуру. «Предпринимательство (которое большевики сразу же после захвата власти, напомним, поставили вне закона. – М.Р., С.Р.[239]239
  Частнопредпринимательская деятельность с использованием государственных, кооперативных или иных общественных форм согласно статье 153 Уголовного кодекса РСФСР советского «образца» наказывалось лишением свободы на срок до пяти лет с конфискацией имущества или ссылкой на срок до пяти лет с конфискацией имущества.
  Согласно той же статье УК РСФСР коммерческое посредство, осуществленное частными лицами в виде промысла или в целях обогащения, наказывалось в тех же пропорциях, лишь ссылка уменьшалась до трех лет.


[Закрыть]) до сих пор играет активную роль, а лидерство буржуазного слоя до сих пор является главной двигающей силой экономического прогресса. Средний класс до сих пор является политической силой»[240]240
  Шумпетер Й. Указ. соч. – С. 223–224.


[Закрыть].

Что касается конкретно России, то перед самой своей смертью в начале января 1950 года Шумпетер говорил, что ни один компетентный и, конечно же, достаточно беспристрастный наблюдатель событий в России времен Столыпина не мог бы обнаружить наличие какой-либо тенденции к тому, что хоть как-нибудь напоминало ленинскую систему. «Шла быстрая экономическая эволюция и замедленная адаптация к ней общественных институтов. Именно война и последующий военный административный крах породили большевистский режим, и никакой антинаучный детерминизм не может опровергнуть этот факт» [241]241
  Там же. – С. 524–525.


[Закрыть].

Ни революция 1905 года, ни Октябрьская революция 1917 года не имели ничего общего с теорией марксизма. Кстати, по Шумпетеру (и он это предметно доказывает), выбор Марксом в качестве источника социальной энергии рабочего класса «был лишь одним из возможных вариантов», а «главным материалом для работы всегда оставалась интеллигенция» [242]242
  Там же. – С.403–468.


[Закрыть]. Он, Маркс, по утверждению Шумпетера, все-таки не был путчистом и, по всей вероятности, понимал, что в условиях социальной и экономической структуры России не выполнялось ни одно из его требований для возникновения социализма.

Точно такая же ситуация была и накануне революции 1905 и 1917 годов. В 1905 году, например, из 150 млн населения страны численность фабричных рабочих составляла примерно 1,5 млн человек[243]243
  Там же. – С. 422.


[Закрыть].

В этой ситуации, по свидетельству Шумпетера, Ленин, по сути, занял «антимарксистскую позицию». «Антимарксистской была не только сама идея обобществления путем провозглашения в очевидно не созревшей ситуации; гораздо в большей степени это относится к его идее о том, что освобождение рабочих должно стать делом не самих рабочих, как учил Маркс, а банды интеллектуалов, командующих темными массами. Это было серьезней, чем просто иной взгляд на практику агитации и компромиссов, больше, чем расхождения по второстепенным пунктам марксистской доктрины. Это означало разрыв с ее самой сокровенной сутью»[244]244
  Шумпетер Й. Указ. соч. – С. 427, 428.


[Закрыть].

Что касается проблемы развития нового в производстве и роли государства в этом процессе, то советская власть, не получив национального фундамента промышленности, продолжала эксплуатировать иностранную технику, основы которой были заложены иностранцами в 1880–1890 годы.

По свидетельству Р. Пайпса, советская экономика оказалась неспособной сделать рывок к методам автоматизированного производства, характеризовавшим послевоенную экономику Запада, а продолжала развивать основы первого поколения механизированной индустрии.

В 1960—1970-х годах советское государство вновь было вынуждено положиться на западный капитал и западную технику, за которые, как и на протяжении всей истории России, оно расплачивалось сырьем[245]245
  См.: Пайпс Р Россия при старом режиме. – М., 1993. – С. 289.


[Закрыть].

Таким образом, идея социализма не легла и не могла лечь в основу новых преобразований производства России.

«В любом прогнозе общественного развития, – утверждал Шумпетер, – мы ценим не положительный или отрицательный вывод, сделанный на основе определенных фактов и аргументов, а только сами эти факты и аргументы. Именно в них содержится всё научное, что есть в окончательном выводе. Всё остальное – это не наука, а пророчество»[246]246
  Шумпетер Й. Указ. соч. – С. 103.


[Закрыть].

И как бы ни была тривиальна и неудобна для нас, не очистившихся от налета социалистической словесности и догм превосходства социалистического способа производства, истина переустройства нашего общества в систему свободного предпринимательства, но другого пути преобразования и обновления России пока не существует. Единственный выход – это когда само государство становится субъектом становления новой системы жизнедеятельности России, а следовательно, и субъектом предпринимательства. Во всех других случаях этого не происходит и не может произойти.

5.3. Неклассическая специфика становления современной модели российского предпринимательства

Анализ дореволюционной российской и советской специфики «взаимодействия» государства с отечественными предпринимателями несомненно мог бы сыграть определяющую роль в организации новой системы жизнедеятельности в постсоветский период. И, если, практика такого «взаимодействия» в период царской России могла быть уже забыта, то гегемонистская роль советского государства, ставшая одним из главных раздражителей появления недовольства советской властью, должна была серьезно повлиять на создание новой управленческой государственной системы.

Однако в отличие от мирового опыта процесса становления капитализма, главным содержанием которого было естественное вызревание не каких-либо новых форм деятельности государственных органов, а социальных технологий новых форм жизнедеятельности всего общества, переустройство в постсоветской России началось именно с изменения структуры госорганов. Новое руководство постсоветской России не нашло каких-либо более рациональных инновационных мер, а просто стало инициатором реализации более решительных мер, начатых бывшем руководителем СССР М.С. Горбачёвым, связанных с демократизацией государственного управления. Провозгласив главным замену централизованного хозяйствования на рыночную экономику, руководство страны во главе с Б.Н. Ельциным начало широкомасштабную перестройку старой экономической структуры страны.

Могло ли новое руководство в этой своей деятельности использовать возможности какой-либо социологической теории предпринимательства? Нет, не могло. Данная теория не могла возникнуть ни в старом СССР, ни даже на Западе, где она могла существовать не в социологическом варианте как социологическая теория развития общества, а лишь в своем экономическом варианте как теория развития экономики Й. Шумпетера, так как там социальные технологии капитализма «существовали в автоматическом режиме». В России же функционировали старые социалистические социальные технологии, которые изменить одним решением правительства было абсолютно не реально, во-первых, и, во-вторых, целенаправленно и в системном порядке это никто и не пытался сделать. Руководство страны не могло вырваться из границ старой психологической системы своих действий, сформированной старой социалистической практикой, поэтому склонялось к тому, чтобы как можно быстрее заменить административно-командное управление экономикой на механизм рынка, о содержании которого имели весьма поверхностное представление. В силу последнего реализация социологической теории предпринимательства была включена в этот процесс рыночного реформирования в довольно усеченном варианте и всецело увязывалась со становлением в постсоветской России системы малого предпринимательства. Вряд ли можно судить о каких-либо определенных причинах такого решения; возможно, это случилось просто «по неведению». Но эта «усеченность» отнюдь не способствовала действительно успешному развитию даже этой новой системы хозяйствования в постсоветской России.

Спрашивается, как восприняли эти нововведения отечественные ученые?

В своем большинстве – положительно. В рядах участников осмысления экономических новшеств в трансформации постсоветской России сразу же выделилась группа сторонников развития именно малого предпринимательства.

Осуществляемые в нашей стране экономические реформы утверждали известные специалисты по проблемам малого предпринимательства М.Г. Лапуста и Ю.Л. Старостин при всей их непоследовательности и противоречивости, эти реформы явились условием становления и развития малого предпринимательства. Именно с этим конкретным положением можно согласиться. Да, это произошло, учитывая даже, в общем-то, индифферентность к малому предпринимательству одного из первых руководителей рыночного реформирования в России – Е.Т. Гайдара. Но вот с утверждением этих известных экономистов о том, что всё осуществленное нашими первыми руководителями реформирования «решает основные функции, присущие вообще предпринимательской деятельности»[247]247
  Лапуста М. Г., Старостин Ю.Л. Малое предпринимательство. – М.: ИНФРА-М, 1997. – С. 3.


[Закрыть], согласиться никак нельзя.

Прежде всего сами авторы считают «малые предприятия» «субъектами хозяйственной деятельности», а наиболее общие «критериальные показатели», на основе которых эти субъекты и относятся к «малым предприятиям», есть численность занятых в них работников. Да, действительно то, что из более чем 50 показателей, согласно данным Мирового банка, по которым предприятия относятся к субъектам малого предпринимательства, «первым критерием» является «численность работающих».

Международная организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в которую входят экономически высокоразвитые страны, определяет предприятия с числом до 19 человек как «весьма малые»; до 99 человек как «малые», от 100 до 499 человек как «средние» и свыше 500 человек как «крупные». Но даже вся эта дифференциация не является обязательной информацией для градации количественного статуса малых предприятий. Так, например, согласно Закону о компаниях в Великобритании малое предприятие должно соответствовать двум из таких критериев:

• активы не более 1,5 млн ЭКЮ;

• оборот не более 2,3 млн ЭКЮ;

• средняя численность занятых до 50 человек.

Во Франции малыми считаются предприятия, на которых численность занятых не превышает 500 человек и годовой оборот до взимания налогов ниже 200 млн франков. Хотя, опять же, встречаются и отклонения от этих установок. Так, например, в сельском хозяйстве и пищевой промышленности фирмы с занятостью свыше 200 человек считаются крупными.

В Швеции к малым предприятиям относятся предприятия с численностью до 200 человек. В Японии к таковым относятся предприятия в добывающей и обрабатывающей промышленности с уставным капиталом до 100 млн иен и численностью работающих до 300 человек, а в розничной торговле здесь эти показатели составляют соответственно – до 30 млн иен и до 50 человек.

В США согласно Федеральному закону (от 1953 г.!) малыми считаются предприятия, управляемые независимыми собственниками и не занимающие доминирующего положения на товарных рынках. Законом 1953 года установлена и численность занятых – не свыше 500 человек, и величина активов – не свыше 5 млн долл., и годовая прибыль – не свыше 2 млн долл. Есть в США еще и критерии Администрации по делам малого бизнеса, согласно которым в зависимости от количества нанятых работников, существует такая градация: 1) наименьшие предприятия (1—24 занятых); 2) малые (25–99 занятых); 3) промежуточные (100–499 занятых); 4) крупные (500–999 занятых); 5) крупнейшие (1000 занятых и более).

Согласимся, что при определении «главного критерия» характеристики малого предприятия, как и среднего, и крупного, в России аналоги были серьезные – почти с полувековым опытом функционирования в США и с 30-летним опытом в Японии.

В определенной степени опыт такого плана (прежде всего, количественного характера) был и в «позднем» СССР, где к числу малых предприятий в 1988 году отнесли государственные предприятия, на которых среднее число ежегодно занятых не превышает 100 человек. Позднее, в связи с действием законов СССР, разрешающих индивидуальную деятельность и кооперативы, Совет Министров СССР в августе 1990 года принял постановление, согласно которому к числу малых стали относиться предприятия с числом ежегодно занятых, не превышающим:

• в промышленности -200 человек;

• в науке и научном обслуживании – 100 человек;

• в других отраслях производственной сферы – 50 человек;

• в отраслях непроизводственной сферы – 25 человек;

• в розничной торговле 15 человек.

Величина хозяйственного оборота практически так и не была установлена в связи с известными причинами, существенно отличавшими СССР, например, от тех же США.

Весьма интересно в связи с этим проследить поведение и руководителей России, начавших осуществлять трансформацию экономики еще в рамках СССР и уже, казалось бы, в новых постсоветских условиях.

В первом случае, когда еще существовал Советский Союз, Совет Министров РСФСР в своем постановлении «О мерах по поддержке и развитию малых предприятий в РСФСР» от 18 июля 1991 года сохранил принцип отнесения к малому предпринимательству, выработанный Правительством СССР. Это вполне логично. Но вот то, что данная классификация была сохранена и в Указе Президента «новой России» «О некоторых изменениях в налогообложении и во взаимоотношениях бюджетов различных уровней» от 22 декабря 1993 года – это вызывает удивление. Ведь данный Указ Президента появился уже после принятия новой Конституции Российской Федерации! И не случайно, что почти сразу в классификацию постановлением Комитета РФ по статистике «Об утверждении единовременной государственной статистической отчетности о деятельности малых предприятий», конечно же, несравнимым по своему правовому статусу с Указом Президента, были внесены существенные дополнения. Малыми стали считаться предприятия всех отраслей экономики, «независимо от организационно-правовой формы собственности» имеющие среднесписочную численность работников:

• в промышленности, строительстве и на транспорте – 50 человек;

• в сельском хозяйстве и инновационной деятельности – 30 человек;

• в науке и научном обслуживании – 15 человек;

• в розничной торговле, общественном питании и бытовом обслуживании – 15 человек;

• в оптовой торговле, остальных отраслях и других видах деятельности – 25 человек.

Конечно, последствия такой метаморфозы ранее существовавшей классификации, внесли серьезные трудности в восприятии результатов статистической отчетности. Но главное-то в другом. Численность малых предприятий в этих условиях не могла служить неким показателем эффективности проводимых в России рыночных реформ, ибо они не являлись «прямыми свидетелями» глобальных перемен в постсоветской России.

Серьезный диссонанс в данный процесс внесло положение Федерального закона «О государственной поддержке малого предпринимательства в Российской Федерации» от 14 июня 1995 года, считавшегося краеугольным камнем развития малого предпринимательства в новой России. Оно, упорядочив, конечно, ситуацию с распределением «квот» численности работников в той или иной отрасли деятельности, что само по себе не несет какой-либо политической нагрузки, меняясь в рамках уже новой России, было неким вариантом всё той же административно-командной эквилибристики.

«Инновации» Федерального закона от 14 июня 1995 года № 88-ФЗ связаны с тем, что под субъектами малого предпринимательства стали пониматься коммерческие организации, в уставном капитале которых доля участия Российской Федерации, субъектов Российской Федерации (считай, государственных учреждений, государственной собственности), общественных и религиозных организаций (объединений), благотворительных и иных фондов не превышает 25 %, доля принадлежащих одному или нескольким лицам, не являющимся субъектами малого предпринимательства, не превышает 25 %. А уже потом речь шла о предельном уровне численности предприятий разных отраслей.

Что это означало?

То, что малые предприятия не всегда могли сосредоточить в своей деятельности то, что составляет само содержание предпринимательской деятельности – частную инициативу, основанную на экономической свободе и частной собственности, т. е. в организационную структуру и уставный капитал «проникают бациллы» смешанной экономики, основывающейся на самых худших вариантах конвергенции старого и нового, выражающихся в тесной привязке к госсектору, снижая предпринимательскую активность участников и развивая потребительский менталитет.

Попробуем сначала разобраться со статистическим флером малых предприятий. Возьмем 1995 год – время принятия известного Федерального закона № 88-ФЗ. До этого года включительно наблюдался поступательный рост малых предприятий. В 1993 году таковых было 560 тысяч. В следующем 1994 году – уже 865 тысяч, в 1995 году – 896,9 тысячи[248]248
  По сути, как верно подчеркнули ученые, после этого взлета числа малых предприятий «начался продолжающийся и по настоящее время третий этап развития, вернее, фактической стагнации российского малого предпринимательства» (см.: Малое предпринимательство в России: прошлое, настоящее и будущее. – М.: Новое издательство, 2004. – С. 25.


[Закрыть]. А с 1996 года мы наблюдаем ежегодное снижение количества малых предприятий: в 1996 году – 877,3 тысячи, в 1997 году – 841,7 тысячи[249]249
  По данным других исследователей – 861,1 тысячи (см.: Малое предпринимательство в России: прошлое, настоящее, будущее– С. 140).


[Закрыть] и так далее. К началу 2001 года в России насчитывалось 634,4 тысячи малых предприятий, реально функционирующих в разных отраслях экономики, т. е. чуть больше их первого «статучетного» года.

Что могло измениться за всё это время?

Главным моментом таких перемен, на наш взгляд, являются изменения в собственности. На начало нового века весьма значительно сократилась государственная собственность. В своем подавляющем большинстве акционерами-учредителями малых предприятий стали физические лица, хотя весьма значительное место в структуре уставного капитала малых предприятий всё еще занимали финансы коммерческих организаций – 29,2 %, в которых немалая доля приходилась и на государственные учреждения.

Несомненно, резкое замедление темпов прироста числа малых предприятий и количества занятых в них стало результатом широкомасштабного поглощения предприятий. Во многих городах на месте многочисленных индивидуальных ларьков возникли новые большие павильоны, принадлежащие какой-нибудь крупной фирме. Многие малые предприятия, не выдерживая конкуренции этих фирм, свертывали свою деятельность.

Как бы то ни было, но данная ситуация оказалась неожиданной прежде всего для ученых, среди которых в эти годы шли многочисленные дискуссии о том, что в самое ближайшее время численность российских малых предприятий достигнет 3 млн с объемом продукции чуть ли не в половину ВВП. На основе этих прогнозов, возникавших на уровне околоправительственных советов по развитию предпринимательства, указанные достижения планировалось осуществить в ближайшие 2–3 года. И если прогнозы значительного количественного расширения малого бизнеса основывались на внешних источниках (как известно, в одной Варшаве было больше малых предприятий, чем во всей России; в Китае малые предприятия исчислялись десятками миллионов), то дефолт стал непрогнозируемым результатом действий Правительства РФ.

Последствия дефолта 17 августа 1998 года (о некоторых из которых, непростых и даже судьбоносных для новой России и, естественно, для предпринимательства, речь пойдет далее) серьезным образом сказались не столько на количестве малых предприятий (они, как ни странно, до 1999 года даже прогрессировали: с 861,1 тысячи до 868 тысяч в 1998 году и 890,6 тысячи – в 1999 году), сколько на общем объеме выпускаемой продукции, работ и услуг. По итогам 1998 года, этот показатель с учетом изменения потребительских цен составил только 47 % от уровня 1997 года, но ясно было одно – дефолт стал определенной вехой в развитии малого предпринимательства в новой России.

Это был серьезный удар по престижу самого движения по развитию малого предпринимательства в России как формы «возникновения» новой жизнедеятельности в целом. Конечно, сама практика деятельности малых предприятий, коренным образом противоречащая нравственным идеалам старого советского общества, воспринималась и до сих пор воспринимается тождественно рыночным канонам далеко не всем населением страны. Но, что характерно, по данным исследования Российского независимого института социальных и национальных проблем, проведенного в начале нового столетия по гранту Московского общественного научного фонда, число респондентов, у которых личное отношение «в целом положительное» по отношению к малым предприятиям, чем к другим формам частного предпринимательства, превалирует (табл. 1).

Таблица 1

Результаты опроса «Каково Ваше личное отношение к частному предпринимательству» (в % от числа опрошенных)

Если глубже вникнуть в данные этого исследования, то можно судить о его вполне достаточной репрезентативности: среди опрошенных у 2/3 есть знакомые предприниматели; у 42 % – это близкие друзья; у 1/4 опрошенных – дальние родственники, что свидетельствует о том, что малые предприятия стали весьма характерной чертой жизни россиян за довольно небольшой по историческим меркам срок.

Но можно ли утверждать, что малые предприятия стали новым фактором жизнедеятельности действительно обновленного общества? Общества, которое в своих мечтах видели десятки миллионов россиян, поверивших, что именно в нем жить будет значительно лучше, чем в старом советском обществе?

На наш взгляд, вряд ли. Думается, что в условиях постсоветской разрухи в экономике, связанной с неконкурентоспособностью старых советских предприятий, которые никакими инновациями нельзя было превратить в современные, глобальными изменениями в структуре собственности и др., именно малые предприятия и могли открыть новую эру российской экономики, смягчить необратимые негативные последствия, которые свойственны каждому переходному периоду.

В то же время, если утверждать, что сам факт возникновения малых предприятий в большей мере был ориентирован на процесс развития российской экономики или на процесс смягчения рыночной трансформации советской экономики, то здесь нас, уже «умудренных» накопленным опытом рыночных реформ в нашей стране и в других странах, ожидает разочарование, предвидеть которое ученые-экономисты в принципе могли и раньше. Предвидеть и спрогнозировать какие-либо новые сценарии рыночных реформ с помощью всё того же малого предпринимательства. Они же, на наш взгляд, саму идею малого предпринимательства понимали скорее с позиции Э. Канта как обусловленное сознанием представление, а не как феномен с почти полувековым опытом практического применения. Именно с этим аморфным представлением, получившим в сознании экономистов фетиш эквивалента рынка, стало ассоциироваться малое предпринимательство и у представителей правительственных структур, которые исключительно в границах действия малого предпринимательства и видели процесс рыночного реформирования.

Все эти представления и практика не развеяны до сих пор. Корифеи по изучению малого предпринимательства из числа экономистов из года в год тиражируют свое понимание данного явления, сосредоточив свои «научные» представления в «открытии» новых и расширении старых форм государственной поддержки данному «рыночному» фактору. И лишь в последнее время в научной литературе по данной проблематике появилась критика вышеотмеченных позиций ученых.

Однако и представители «либеральной идеологии»[250]250
  См.: Малое предпринимательство в России: прошлое, настоящее и будущее. – М.: Новое издательство, 2004.


[Закрыть], раскрывшие мифотворчество «классиков» изучения проблем малого предпринимательства, на наш взгляд, далеко не всегда правы.

Возьмем, например, выдвигаемый ими «первый миф», который гласит: малый бизнес – основной создатель новых рабочих мест в нашей экономике в период перехода к рынку; нужно дать простор развитию малого предпринимательства, и оно поглотит всех, кто высвобождается в ходе реструктуризации «лежачих» крупных предприятий.

Неоднозначность данной ситуации авторы видят в далеко не эффективных возможностях малых предприятий в деле «трудоустройства» высвобождающихся работников и их роли в развитии самой экономики и т. д. Конечно, они правы в том, что следует очень трезво оценивать возможности малых предприятий, но их полемика вокруг стоимости современного рабочего места в крупной промышленности и малом бизнесе – это такая же эквилибристика в поиске оценки промышленной революции в новой России, предлагавшейся в свое время Е. Гайдаром, В. Черномырдиным, Г. Явлинским и др.