Текст книги "Когда жизнь останавливается: травма, привязанность и семейная расстановка. Источник любви: теория и практика «семейных расстановок»"

Травма потенциально способна пробудить нас от сонного состояния сознания и помочь перестать идентифицировать себя со своей индивидуальностью. Травма – это шок, который будит нас точно так же, как резкий сигнал будильника. Несчастный случай, тяжелая болезнь, внезапная смерть любимого человека – и ничто уже не будет так, как прежде. Любая из травмирующих ситуаций может оказаться очень болезненной и шоковой, но она же и способна помочь нам перестать жить бессознательно. Возможно, именно поэтому говорят, что травма – одна из дверей к высшей осознанности.

Просветленные мистики всегда говорят, что человек сам по себе вечно спит и видит сны. Ночью он смотрит их с закрытыми глазами, днем – с открытыми, и человека нельзя будет считать проснувшимся до тех пор, пока он не избавится от наслоений мыслей, которые затуманивают его связь с текущим моментом. Бодрствованием можно назвать только то состояние, при котором мысли сходят на нет и сознание затихает. Травматическое событие может вынудить его остановиться, хоть и ненадолго.

Я был совершенно не готов к тому, что случилось с Мирой, и не обращал внимания на маленькие знаки, сигнализировавшие, что не все было в порядке. Мой разум блуждал где-то в будущем, готовясь к заплыву. После несчастного случая он бегал с сумасшедшей скоростью по кругу, прокручивая раз за разом одни и те же воспоминания и повторяя: «А что, если бы…» Но иногда выдавались моменты абсолютной тишины, когда для меня все внезапно останавливалось: ничего больше не имело смысла, а это значило, что разуму было больше нечем заняться. Прошлое и будущее перестали быть важными. Моя жизнь остановилась, и разум остановился вслед за ней.

В момент травмы рутинная жизнь сознания прекращается: происходит что-то, полностью выходящее из-под контроля. Например, во время аварии человек ничего не может сделать – его разум замирает. Он не был готов к происходящему и, следовательно, не может дальше функционировать. Если только человек не начнет заново делать что-то привычное, разум будет молчать, будет отброшен с периферии к собственному центру – это будет миг медитации.

И хотя забота о творческом наследии Миры помогала мне двигаться дальше, меня иногда охватывало чувство, будто я упускаю шанс полностью погрузиться в открывшуюся лазейку к центру, потому что разум всегда находит, чем заняться. В самой же ситуации я ничего не мог сделать – только осознавать.

Обычно мы никогда полноценно не присутствуем «здесь и сейчас», потому что наш разум постоянно думает о прошлом или о будущем, планирует и, таким образом, никогда полноценно не проживает момент. Если же у нас и получается остро почувствовать настоящее, то случается это только потому, что нечто застало нас врасплох. Какое-то неожиданное событие принудило разум остановиться, и эта остановка длится тем дольше, чем болезненнее или даже травматичнее была ситуация, ее вызвавшая. Не раз случалось так, что люди резко меняли свой жизненный путь и обращались к медитации после получения неутешительного диагноза, потери любимого человека, проживания личного поражения или какой-нибудь другой катастрофы. Внезапно они пробуждались и осознавали, что действительно для них важно, переоценивали свою жизнь или находили новое направление. После этого все старые защиты, рациональные объяснения и отсрочки становились бессмысленными.

Вот, как описывает это практик и теоретик травматерапии Питер Левин:

«Страх и ужас связаны с такими трансформационными состояниями, как благоговейный трепет, присутствие «здесь и сейчас», потеря чувства времени и экстаз… Люди, пострадавшие от травмы, учатся избавляться от ригидных защит на своем пути к исцелению. Восстанавливая расколотое «я» от привычного пребывания в режиме диссоциации, они движутся от фрагментарности к цельности. Собирая вместе раздробленные части себя, они возвращаются из долгого изгнания… По умолчанию встроенная в травму защитная реакция тоже может стать катализатором настоящей духовной трансформации».

– Цитата из книги Питера Левина «Голос, которому не нужны слова…»

Настоящий духовный опыт заключается не в том, чтобы постоянно пребывать в блаженном состоянии, а в том, чтобы уметь переживать и блаженство, и агонию. Духовность – это умение разрешать себе одновременно и раскрываться, и сжиматься, умение не привязываться к тому, что кажется приятным, и не пытаться избегать всего болезненного и неприятного. Когда человек движется навстречу к центру боли, он также достигает и центра блаженства – и наоборот.

Наблюдение на самом деле не действие, которое можно сознательно совершить. Это процесс, который запускается, когда у человека выходит оставаться на «нейтральной передаче» – не стремясь к блаженству и не избегая боли, а просто принимая данность.

На протяжении многих месяцев после несчастного случая я периодически испытывал внезапные приступы боли. В любое время и в любом месте меня могло захлестнуть волной тоски и глубокой муки, непременно начинали течь слезы. Бо́льшую часть времени меня совершенно не волновало, кто в этот момент стоял рядом со мной и в какой ситуации я находился – я просто позволял себе побыть наедине с этим чувством. Каждое такое мгновение было напряженным, и как только боль сходила на нет, я чувствовал значительное облегчение.

Травма способна пробудить нас от духовного сна и помочь осознать, что мы не просто тело или разум. Практика медитации и осознанности способна помочь нам преодолеть любые побочные эффекты травматического опыта или хотя бы лучше справляться с ними.

Когда травма прерывает или вовсе разрушает наши идентификации, привязанности к другим людям или каким-то жизненным целям, энергия, которая была соединена с этими желаниями, внезапно освобождается. Теперь она никуда не двигается, а просто остается в центре – мы обретаем ощущение дома.

Обычно в терапии мы стараемся закрыть все неразрешенные вопросы и травмы прошлого. Это можно сделать на психологическом уровне, например с помощью семейной расстановки, или на физиологическом, например помочь телу переработать застрявшую или застывшую энергию. Симптомы травмы проявляются как выражение незавершенной и непроработанной защитной реакции, которая изначально должна была длиться недолго, но в итоге укоренилась в теле. Представьте старую виниловую пластинку с глубокой царапиной, из-за которой она продолжает раз за разом проигрывать одну и ту же фразу, никак не продвигаясь вперед. Терапевт обычно старается определить, что именно в прошлом клиента нуждается в завершении или переоценке. Содействуя подопечному, он помогает ему двигаться дальше и принимать более активное участие в настоящем.

Есть и другой способ, при помощи которого клиент может преодолеть фиксацию на прошлом: для этого ему потребуется найти источник внутренней мотивации и определить, какая деятельность для него – настоящая страсть. Когда мы вступаем в более глубокий контакт со своим внутренним «я» и обнаруживаем, как хотим по-творчески выразить уникальную индивидуальность, то начинаем меньше фокусироваться на событиях прошлого. Вместо этого мы находим радость в приближении к своей истинной природе. Иногда у нас даже получается ясно представить себе картину будущего – не продукт мечты или желания, а рожденную из медитативной осознанности и крепкой связи с мгновением. Мы обсудили это в предыдущей главе, но теперь я хочу сделать акцент на творчестве как на дополнительном факторе исцеления. Медитация сама по себе может быть пассивной, тогда как настоящее творчество всегда живо и наполнено радостью. Его влияние на нас можно сравнить со старым деревом, стремительно покрывающимся свежими цветами.

Когда мы вступаем в контакт с искренним творческим самовыражением, нам становится проще справляться с травматическим опытом прошлого. Так можно излечить травму и восстановить утраченную способность к саморегуляции. Конечно, истинно и то, что потрясение может воспрепятствовать творческому самовыражению, не давая человеку наладить связь с самим собой. Самовыражение и травма взаимно влияют друг на друга, и именно поэтому эффективнее будет совмещать терапию и творчество в рамках одного подхода, как стоит совмещать терапию и медитацию. Терапия помогает нам преодолеть травматическую фиксацию на прошлом, а творчество дает смысл жизни и мотивацию двигаться дальше.

У многих знаменитых художников было травматичное детство, и многие люди искусства в борьбе с травмами прошлого находили вдохновение. В такие моменты старые идеи, привычки и концепции внезапно ломаются или перестают работать, поэтому человек буквально оказывается вынужден искать новые смыслы или новый жизненный путь. Очень часто после травматичных событий люди предпочитают погрузиться в одиночество, и позже, наедине с собой, у них получается найти силу или талант, о которых они раньше не подозревали. Любой травматичный опыт глубоко индивидуален, поэтому его нельзя разделить с кем-то еще. Человек чувствует себя одиноким, даже когда рядом с ним есть друзья, готовые поддержать.

Иногда люди полностью меняют свою жизнь в плане отношений или работы, либо же вступают на путь духовного развития. Далеко не все эти перемены можно назвать творческими стратегиями преодоления травмы, но каждому приходится нащупывать собственный путь к исцелению и заново обнаруживать, что на самом деле для него важно в жизни.

Я никогда не чувствовал себя настолько одиноким, как после смерти Миры, хотя меня поддерживало очень много любящих людей. Возможно, впервые я по-настоящему осознал, насколько мы все одиноки, потому что мне было кристально ясно, что у меня не получится разделить свой опыт ни с одним человеком. Внезапно все, что я делал раньше, потеряло смысл. Жизнь больше ничего не значила, и все привязанности просто растворились.

Мне требовалось заново обнаружить, для чего нужна жизнь и ради чего я все еще продолжаю жить. Все концепции и теории о том, как исцелить и преодолеть травму, казались бесполезными. Я твердо знал только одно: мне хотелось позаботиться о картинах Миры и обеспечить продолжение работы всей ее жизни. В основном меня поддерживало именно это. Других привязок не было.

За последующие месяцы и годы моя жизнь сильно изменилась. Я раньше и представить не мог, что когда-нибудь создам художественный фонд, буду проводить выставки, открою музей и стану вести курсы по рисованию. Моя жизнь свернула в таком направлении, о котором я никогда раньше не задумывался.

Конечно, спустя некоторое время старые привычки и образ жизни стали потихоньку возвращаться, но глубоко внутри я больше не мог так сильно идентифицировать себя через то, что я делаю или чего хочу, как раньше.

Жизнестойкость – это умение восстанавливаться после несчастий или тяжелых жизненных трудностей и отталкиваться от них. Она может проявляться на эмоциональном, физическом, ментальном или духовном уровнях.

Посттравматический рост – это позитивные психологические изменения, которые возникают в результате упорной борьбы с ситуациями на грани жизни и смерти. Когда что-то потрясает нас до глубины души, старый жизненный фундамент может развалиться, и тогда перед нами встает непростая задача по изменению себя и поиску нового жизненного пути. Ключевым фактором, который способен обернуть несчастье нам на пользу, является наша способность испытывать благодарность и говорить да новому жизненному опыту. Естественно, произошедшее будет продолжать вызывать у нас приступы отчаяния, мы все так же будем задумываться о том, как бы все изменили при малейшей возможности. Но если у нас все еще получается переживать моменты, в которые мы благодарны за жизнь и за те дары, которые она преподносит нам, то произошедшее в итоге не только пошатнет основы нашего мироздания, но и придаст нам особой внутренней силы, глубины и целостности. Такая трансформация требует не избегания, а проработки всех болезненных чувств, физических ощущений и беспокойных мыслей, вызванных травматическим событием.

После внезапной кончины Миры мой разум пытался договориться со смертью и предложить ей что-нибудь взамен на то, чтобы жена могла побыть со мной еще немного. Это подало голос мое детское сознание, которое хотело переиграть ход событий и выклянчить у смерти другой исход. Но помимо этих отчаянных и мучительных моментов меня иногда охватывали мгновения глубокой безмятежности и благодарности за то, что мне посчастливилось прожить столько лет рядом с такой удивительной женщиной. Агония и благодарность словно шли рука об руку, а не являлись противоположными полюсами. Не могу точно объяснить, как это помогло мне справиться с произошедшим, но каким-то образом я нашел в себе достаточно энергии, чтобы позаботиться о многих вещах и продолжить как работу Миры, так и собственную.

После травматического события разум часто застревает в петле автоматических и повторяющихся мыслей, но если направить их в нужное русло, то в конечном счете их можно использовать так, чтобы они помогли поставить под сомнение старые убеждения и образ мышления – то есть открыть перед нами новые перспективы.

В моей голове по кругу ходили мучительные мысли о том, что на мне лежит полная ответственность за случившееся: ведь это я повез Миру в эту поездку, она никогда бы не поехала сюда одна. Я чувствовал себя так, словно именно из-за меня она покинула свое тело. Меня не отпускали мысли о том, какой бы еще бо́льший вклад она могла внести в этот мир, если бы я лучше о ней позаботился. Я постоянно мучился из-за этих повторяющихся терзаний, которые периодически вызывали у меня желание побиться головой о стену. Но в то же время меня накрыло острое осознание того, что я придаю себе слишком большое значение и что это чувство ответственности на самом деле составляет весомую часть структуры моего эго и является попыткой взять жизнь под контроль.

В конечном счете у нас получится найти в себе внутреннюю силу и заземлиться, когда мы научимся наблюдать как за телом, так и за разумом. Но мы не должны использовать это умение для того, чтобы избегать работы с болезненными чувствами. Более того, если избегание – это главная цель, то ваше умение наблюдать со стороны не продукт медитации, а побочный эффект диссоциации.

Творчество, как и медитация, для отдельных людей тоже может оказаться формой диссоциации. Некоторые обращаются к творческой деятельности как раз для того, чтобы убежать от болезненных переживаний. Так происходит с художниками, которые сбегают из реальности в свой собственный мир из-за того, что им слишком больно. В диссоциации как таковой нет ничего плохого, но всегда нужно называть вещи своими именами: рано или поздно со старыми ранами все равно придется разбираться. Помимо творчества, растущего на почве диссоциации, есть и другой, более искренний тип самовыражения, вдохновленный глубоким принятием и взаимодействием с жизнью. Через такую реакцию человек способен полностью сменить жизненное направление после травмы и получить новые озарения, которые могут как просто родиться в голове, так и обнаружиться в самом источнике страданий.

Сложно дать определение красоте, потому что она исходит от контакта с сердцем. При этом в философии давно ведутся споры о том, какова природа красоты: она субъективна и целиком находится в глазах смотрящего или есть какие-то объективные критерии, по которым можно решить, что красиво, а что нет.

Ошо и Георгий Гурджиев делили искусство на субъективное и объективное. Первое личное и сокровенное. Создавая его, автор в первую очередь занят самовыражением и ничуть не задумывается о других людях, которые увидят его произведение. Такое творчество оказывает полезное терапевтическое воздействие на самого автора и иногда даже провоцирует внутренний катарсис, но посторонний наблюдатель может вовсе не извлечь из продукта этого самовыражения никакой пользы. Второе же, наоборот, берет начало не в разуме, а в глубоком медитативном состоянии внутри человека. Те, кто занимался таким видом творчества (в основном восточные мистики), в первую очередь думали о людях, которые будут смотреть на произведение, и о том, как вызвать у них такое же чувство внутренней тишины и умиротворения, которое они сами испытали.

Согласно Ошо, когда человек смотрит на труды объективного искусства (или слушает его), он наполняется здоровьем, чувством целостности, тишиной и покоем. Его начинает тянуть к общению с природой, и потом из этого рождается религиозность. По этой причине люди, творящие искренне, очень тесно связаны с медитативным опытом.

С точки зрения мистика, искреннее творчество зарождается во внутренней тишине и пустоте. Ошо описывает это так: «Когда ты творишь, стоит помнить только об одном: продукт этого творчества исходит из твоей внутренней пустоты и проявляется спонтанно. Творчество нельзя заранее подготовить, продумать, запрограммировать. Когда создаешь что-то, то делаешь себе сюрприз – отдаешь себя в руки самой жизни».

Исходя из такого видения, можно прийти к выводу, что все, что в обществе считается творчеством, на самом деле не настоящее творчество, а побочный продукт человеческого разума или эго. Именно поэтому художники иногда кажутся более эгоцентричными, чем остальные люди. Такое творческое самовыражение исходит из желания доказать что-то, быть особенным. Это порождение желания, а не внутренней пустоты.

В своих курсах Мира помогала ученикам понять эту разницу, учила их распознавать и поддерживать мгновения спонтанности и пустоты. Так как подобное творческое самовыражение обладает огромным целительным потенциалом, я кратко расскажу вам, как Мира с ним работала. Думаю, это станет хорошей иллюстрацией пользы подхода в целом.

В традиционной арт-терапии творчество (рисование, создание скульптур, работа с глиной, пение и т. д.) используется в качестве инструмента исцеления от травматического опыта. Например, иногда терапевт анализирует труд творческой деятельности подопечного и интерпретирует его, а клиент с помощью самовыражения исцеляет свои эмоциональные раны.

В своей работе Мира копнула еще глубже: для нее творческое самовыражение было способом фундаментального исследования самой природы творчества, а не просто поверхностным методом терапии. Иными словами, в своей работе она исследовала то, как прийти к собственному уникальному творческому самовыражению и в конечном счете понять значение объективного искусства, рождающегося из медитации. По достижении этих задач картина сама по себе должна стать для художника проводником радости, умиротворения, тишины и любви.

Мира учила людей быть более оживленными и спонтанными, больше следовать своим внутренним импульсам во время рисования, не планируя каждый свой шаг и не задумываясь о выученных техниках. Она пропагандировала высвобождение из оков разума, сосредоточенного на достижении целей. С помощью танца, игровых упражнений и других терапевтических методов и медитаций Мира помогала участникам своих тренингов выйти за рамки сознания и освободиться от психологических блоков, возникших на базе жестких социальных установок. Она предлагала ученикам во время рисования прекратить думать о результатах и начать играть с цветами и другими инструментами. Так обычно и рождается истинное творчество – из радости и игры.

Мира разработала уникальную технику под названием «Первозданное рисование»: участники учились входить в первородное состояние невинности, находясь в котором они начинали рисовать и творить. Она считала такой принцип рисования основой и главным стержнем всей ее терапевтической системы. Участники учились выходить из повторяющихся и привычных паттернов поведения и переизобретать себя заново. Специально для этого Мира придумала упражнение, по которому человек учился быть открытым к внешним помехам, например вмешательству других художников, и благодаря этому выходить за пределы своих ограничений. Это наш разум не любит, когда его лишний раз беспокоят – он стремится к безопасности и уверенности, из-за чего появляется склонность к самоповтору. Творчество же всегда должно быть чем-то новым и свежим, это тяготение к поиску новых форм выражения и новому образу действия.

Мира не хотела обучать конкретным художественным техникам – она предпочитала помогать ученикам находить в себе чувствительность, спонтанность, доверие, а потом следовать своему природному потоку энергии. Так люди учились рисовать, полагаясь на интуицию, а не на интеллект, и быть в контакте с собственной оригинальностью. Они начинали создавать картины, идеи для которых приходили не из головы, а из спонтанных действий, игривости и пребывания в моменте.

Креативность можно испытать с помощью двух способов: либо сделать привычное действие по-новому, словно в первый раз, либо постоянно заниматься чем-то новым. Помню, как Мира всегда с восторгом относилась к своему делу и, возвращаясь домой после очередного тренинга, говорила: «Это был лучший тренинг, который я когда-либо проводила!» Работа никогда не была для нее рутиной. Даже повторяя какое-то упражнение, она всегда выполняла его по-новому. Ассистентам Миры нередко приходилось понервничать, потому что она очень любила в последний момент менять планы, и им приходилось за короткое время переделывать все, что было необходимо подготовить заранее.