Текст книги "Моя сумасшедшая"

3

Она сразу же отправилась в кухонный закут. Нужно напоить его чаем.

Кляня себя за неумелость и беспомощность, разожгла старый примус, водрузила на него жестяной полуведерный чайник. Перемазалась сажей – грязь тут была невероятная. Пока возилась, услышала Казимира. Голос был раздраженный, полный муки. Торопливо зачерпнула из ведра желтоватой воды и бросилась в комнату.

– Де ти, в бiса, подiлася! – грубо, не глядя, позвал он. Не услышав ответа, глотнул, поморщился и с брезгливостью отстранил кружку. – Не могу… Сейчас вывернет… о, боже, голова… Ты откуда взялась? Где остальные? Где Василий?.. Вот душа-человек – все понимает. Налил стаканчик… Ви зрадили мене, люба пaнi Юлiє!

– Прекрати, Казимир, – она устало опустилась рядом.

– Погано менi… До скону…

– Что ты делаешь с собой? Ради чего ты себя убиваешь? Где твое мужество? Это не я тебя предала – ты сам превращаешь в ничто свою жизнь. По какому праву? Какой в этом смысл?

– Може, я саме цього i хочу, – пробормотал художник. – Померти… Що ти про це знаєш? Ти молода, щира та лагiдна жiночка… Що тo6i взагалi вiдoмо про те, як кожна мить перетворюється на невблаганну брудну безодню?.. Якому ceнcoвi з цим впоратися?

– Послушай… – она быстро прижалась щекой к его плечу, почувствовала шершавую грубую ткань, судорожное напряжение мышц и отпрянула. – Послушай, о каком понимании ты говоришь? Разве у нас было время узнать друг друга? Все вслепую, на ощупь, с оглядкой. Если бы мы могли хоть немного побыть вдвоем! По-настоящему, в тишине… Неужели ни ты, ни я не заслужили хоть немного счастья?

– А кто тебе сказал, что заслужили? Доля, i квит…

– Не говори так! – воскликнула Юлия. – Никто не знает своей судьбы… – она остановилась, пораженная внезапной мыслью. – Здесь, в городе, живет один человек. Я вижу его каждое утро из окна, когда он идет на службу. Пешком, в любую погоду. Сутулится, кашляет, носит мятую шляпу. Никого не замечает. Живет, как все, обычной жизнью. Это гениальный поэт, который за всю жизнь не напечатал ни строчки. И не напечатает. Все его стихи – в старой бухгалтерской книге. Он умрет, а соседи отправят ее на помойку… И ты смеешь утверждать, что твое знание глубже, больнее?! Решать, кто ты и зачем пришел в этот мир, нужно прямо сейчас, потому что все мы однажды исчезнем…

– Туда и дорога. Может, он и великий поэт, а я – старая бездарная вешалка. Спившийся маляр. Исторический хлам эпохи индустриализации…

Она подняла руку, коснулась его затылка, запустила пальцы в спутанные пряди. Чайник вскипел и залил примус. За занавеской зашипело.

– Чай у тебя есть? – спросила Юлия.

– Нету. Не употребляем-с, – к Казимиру снова вернулась раздражительность. – Постой, не убирай руку… Ты просто не представляешь, что такое – протянуть один-единственный день. Так, как я живу… И хватит об этом, оставь меня в покое, у меня башка сейчас расколется, как гнилой арбуз…

– У нас с тобой совсем мало времени. Поэтому я должна тебя попросить…

– Побудь со мной там… в спальне, – перебил он, глядя в пол.

– Не могу.

– Почему?

– Прошу тебя, выполни мою просьбу, – повторила она. – Посмотри на меня! Слушай внимательно: ты должен уехать. Исчезнуть из города. Поезжай куда-нибудь, сейчас лето, это просто. Поживи у друзей… хотя бы несколько месяцев.

– Нету у меня друзей, – отворачивая лицо, возразил он. – Разбежались. И ехать мне некуда. И вообще – с какой стати?

– Ты опять за свое, – Юлия отодвинулась. – Ну что с тобой делать?

– Найди мне выпить. Немного. Чекушку.

– Нет!

– Toдi я помру в тебе на очах. Як пес.

– Вот что мы сейчас сделаем, – Юлия встала. – Я тебя выкупаю! Будет легче, поверь. К тому же помрешь чистым…

Направляясь за занавеску, оглянулась, поймала растерянный и смущенный взгляд Казимира и едва справилась с острым желанием прижать его к себе и утешить.

Она сбросила жакет и осталась в легкой батистовой кофточке. Смешала в ведре горячую и холодную, прихватила таз, кусок простого мыла, холщовое полотенце и отнесла все в комнату. Казимир, белея в полумраке босыми узкими ступнями, рылся среди книг на полке и на ее шаги воровато обернулся.

– 3 глузду з'ïхала!..

– Не ищи. Там все равно ничего нет, – сказала Юлия, сметая все со стола и отодвигая стул. – И не вздумай сопротивляться.

– Завтра, – проговорил он. – И точка. Я моюсь дома, у Марьяны.

– Не выйдет у Марьяны. Тебе туда больше нельзя.

– Это еще почему? – надменно спросил он. – Ты, что ли, запретишь?

– Раздевайся, скорее!

– Мама дорогая!.. – Казимир, скрипнув зубами, сбросил халат и послушно шагнул к столу. Наклонился над тазом, и Юлия увидела, как его спина и предплечья стремительно покрываются мурашками озноба. Повыше локтя густо синел свежий кровоподтек.

Юлия быстро намылила ему голову и стала смывать пену, черпая кружкой из ведра. Потом накинула полотенце на мокрые волосы и опустила таз на пол.

– Становись!

Казимир откинул полотенце со лба и опасливо ступил в мыльную воду. Теперь он стоял спокойно. По спине и груди сбегали капли. Юлия поднялась на цыпочки и вскинула руки, но все равно не смогла дотянуться до холстинки, заменявшей полотенце.

– Наклонись, – проговорила она. – Я хочу вытереть… И не злись, пожалуйста!

Казимир с размаху рухнул на мокрый стул, будто у него подломились колени. Подтянул поближе таз и сунул ноги в еще теплую воду. И пока Юлия быстрыми движениями насухо вытирала его волосы, затем – очень бережно – длинную спину, грудь, плоский живот, бедра, сидел прямо, прикрыв глаза и осторожно дыша. Наконец она снова накинула халат ему на плечи.

– Сиди смирно, я вымою тебе ноги.

Он не успел возразить, а маленькие крепкие руки уже мяли его щиколотки, плескались, поглаживали стопы и пальцы.

– Перестань трястись, тебе уже не холодно… Сейчас я тебя уложу.

– Халат к чертям мокрый, – сказал он, открывая глаза. – Я кохаю тебе.

– Обещаешь уехать?

– Так…

– Завтра?

– Так.

– Пошли. Ты должен поспать…

Казимир послушно дождался, пока она сменит скомканные и грязные простыни, и лег. Юлия укрыла его, села рядом и взяла за руку.

– Иди ко мне, – позвал Казимир.

Она прилегла поверх одеяла, прижалась к нему и зашептала:

– Ты проснешься совсем здоровым. Все изменится: когда ты вернешься, будет теплая осень. Ты войдешь в мастерскую, и тебе сразу захочется работать. Вещи будут ждать тебя. Кружка. Кувшин с водой. Книги. Чисто вымытые кисти. Лист акварельной бумаги. Загрунтованный холст… Жить очень просто. Человеку нужно, чтобы ему не мешали быть самим собой и делать свою работу. Остальное не важно… Зло, ненависть, боль – все пройдет. Спи…

– Так не бывает, – пробормотал он. – Сказки… И ты из той же породы, что Хорунжий… – Казимир дернулся, сбросил ее руку, вцепился в одеяло: – Я и сейчас помню, как он бегал тут по мастерской, сверкал своими византийскими очами: «Який час, якi можливостi! Треба вipити в майбутнє!..» Ну, и где он, я тебя спрашиваю? Где?

– Успокойся! – Юлия снова обняла его. – Не нужно ни о чем больше говорить… Ты единственный, кого я люблю. Каким угодно: грубым, пьяным, глупым. Когда постареешь, когда выгонишь меня… Ты мне нужен… – Она все теснее прижималась к нему, гладила его лоб, щеки, слезы текли по ее лицу, но она ничего не замечала: – Бедный мой, родной… я увезу тебя, и никто – слышишь, никто! – тебя у меня не отнимет…

– Юлю, дiвчинко… Моя божевiльна…

…Когда Казимир наконец утих, уткнувшись в подушку, она бесшумно поднялась, поправила одеяло и вышла, притворив дверь. С порога оглянулась – он крепко спал.

Сквозь плотные шторы с улицы не доносилось ни звука. Однако она знала, что скоро рассвет. Нужно спешить.

Юлия накинула жакет и едва присела с папиросой к столу, как раздался осторожный стук в дверь. Она вздрогнула, однако сразу догадалась, что это тот, кого обещал прислать отец Василий.

Доктор с первого взгляда вызывал доверие: средних лет, похожий на прибалтийского немца или литовца, с крупно вылепленным носом и прозрачно-карими быстрыми и внимательными глазами. При нем был только небольшой саквояж. Едва переступив порог, он поинтересовался состоянием больного. Юлия ответила: «Лучше… спит», – и сразу засобиралась.

Доктор вышел проводить ее на улицу, и на прощание она горячо пожала его руку. Он ответил спокойной дружеской улыбкой и вернулся в мастерскую.

Было сумеречно и очень свежо. Трамваи еще не ходили. Юлия сунула сумочку подмышку, руки – в карманы жакета и ускорила шаг. Где-то наверху хлопнула форточка, залаял пес, но она не оглянулась.

Утро неумолимо приближалось, и ничто не могло ему помешать. Всему свой черед – вот о чем она сейчас думала. И о том, что с Казимиром увидится еще не скоро. Напоследок доктор сказал, что сегодня увезет его в лечебницу. Так безопаснее. Но только к вечеру, не раньше, чем он сам заступит на дежурство.

Это выход, убеждала она себя, может даже и лучший, чем отъезд в никуда, да только как же прожить так долго без него?..

Когда она подходила к своему дому, совсем рассвело. Из открытого окна на втором этаже доносился плач ребенка, у подъезда стояла чья-то служебная машина. Пожилой краснолицый шофер дремал, откинувшись и забыв на баранке тяжелые, перевитые веревками жил кисти…

4

А он-то надеялся, что хоть сегодня с этой барышней получится. Вроде бы согласилась прийти в гости и была совсем не прочь задержаться в его конуре подольше.

Начальство сказало: «Пока все. Отдохни, товарищ Ягодный…» Вот он и отдыхал. Прибрал в своей части дома – после скандального раздела имущества с дурой теткой ему достались всего две комнатушки да половина веранды. Затеял постирушку, на пару с племянником починил забор, вырубил бурьян за сараем, малость порыбачил с утра под Горбатым мостом. Сходил в парикмахерскую, купил в «Швейторге» две новые сорочки в полоску, а вечером поехал в парк культуры и отдыха и там, валандаясь без дела по аллеям, познакомился с девушкой по имени Зоя. Совсем наивная, молоденькая, она сразу понравилась ему – крепкая, как белый грибок, с румянцем во всю щеку, и на его искалеченную левую смотрела без всякой брезгливости. Он, кстати, управлялся ею не хуже, чем здоровой правой. Что и доказал, обнимая эту самую Зою уже через день.

На фронтах гражданской, – сказал он про руку, и этого оказалось достаточно. Девушка завороженно слушала его байки о штурме Перекопа и походе на Варшаву – сама мечтала стать парашютисткой и в свободное время бегала в кружок Осоавиахима в своем электротехникуме связи. Ох, как загорались ее большие и доверчивые, словно у годовалой телушки, глазищи, как пахла она юной здоровой плотью. И наконец-то сдалась…

Ягодный по такому поводу расстарался. Добыл сладкого вина, накрыл стол, встретил на трамвайной остановке – Зоя жила в общежитии у вокзала, – сунул в руки растрепанный букет, и они еще погуляли, прежде чем он повел ее к себе. Выглядело, будто дело идет к серьезному предложению, может, так оно и случится, он еще сам не знал, но сейчас, сидя поздним вечером с девушкой за столом, хотел единственного – чтобы она перестала щебетать всякую бессвязную чепуху, захмелела и легла с ним. Он так давно не касался женщины, что сердце заходилось…

И тут в запертую дверь бесцеремонно заколотили. Ягодный удивился: время вроде позднее, кого там принесло? Он поднялся, извинившись, скинул щеколду и вышел на веранду. Там стоял Мишарин, порученец Балия, или кем он там, чертов ушлепок, значился. Таких хлыщей вечно полно при начальстве. За забором темнела машина, а сам незваный гость был в полной форме.

– Тут вот какое дело, Богдаша, – вполголоса проговорил Мишарин. – Я с поручением от Вячеслава Карловича. Его благоверная уехала с дачи в город. Велено приступать к обязанностям.

– Твою же ж мать, – носом выдохнул Ягодный. – У меня свидание с невестой…

– Приказано немедленно доставить на объект, – отмахнулся Мишарин. – Какие свидания! Хватай барышню, и давайте оба в машину. Высажу сначала тебя, потом ее заброшу, куда скажет. Все. На сборы – три минуты!

Проклиная все на свете, Ягодный вернулся в дом и сообщил, что его срочно вызывают на службу. Пока он натягивал видавшую виды кожанку, рассовывал по карманам перчатки, финский нож, папиросы и спички, Зоя благоговейно следила за его манипуляциями. При виде машины она не смогла сдержать уважительного вздоха.

По пустынному городу ехали молча. Когда пришел его черед выходить, Ягодный притиснул Зою на заднем сидении и посулил скорую встречу. Мишарин хмыкнул, поинтересовался, куда доставить даму, хлопнула дверца, и «эмка» укатила.

Едва он успел занять позицию за старым тополем метрах в пятидесяти от подъезда, как появилась Рубчинская. Помедлила, озабоченно всматриваясь в темноту, а затем быстрым шагом направилась к Пушкинской.

Обычно спокойный и собранный, сейчас он люто ненавидел эту надменную тварь. Эту узкую и по-змеиному гибкую горделивую спину, которую изучил до малейших подробностей, эту размеренную поступь, тонкие щиколотки, длинные нежные бедра, обтянутые дорогой тканью юбки, это лицо, волосы, даже запах заграничных духов… Если бы не Вячеслав Карлович, который вытащил его из преисподней и чьим вечным должником он оставался по гроб…

На углу Юлия резко развернулась и пошла обратно, но Ягодному такие штучки были нипочем. Следуя за объектом, он никогда не отдалялся больше чем на полметра от стены ближайшего дома, и любой выступ или ниша всегда были к его услугам. Ничего не заметив, женщина вернулась, растормошила хмельного «ваньку» возле малышевской стройки и села в дряхлую пролетку. Пришлось побегать, чтобы найти еще одного извозчика и велеть ехать «вон за той дамочкой», держа приличную дистанцию.

В остальном все шло как обычно.

Он отпустил извозчика за квартал, рысцой проскочил по другой стороне улицы оставшееся расстояние и юркнул в распахнутую дверь парадного, успев на ходу зафиксировать, что Юлия спускается в полуподвал стоящего в лесах особняка. Расположение окон ему было хорошо известно – сейчас все они были плотно зашторены, однако свет внутри горел.

Ягодный шуганул помойных котов, облюбовавших угол под лестницей, уселся на нижнюю ступеньку и приготовился ждать.

Вход в мастерскую Казимира Валера отсюда был как на ладони. Спустя четверть часа оттуда появился немолодой мужчина в очках, быстро огляделся и направился в сторону аптечного магазинчика на соседнем углу. Там он постучал, и ему сразу открыли.

Ягодный закурил в рукав и вышел на тротуар, ожидая развития событий; что-то подсказывало ему, что его объект так или иначе связан с этим мужчиной. Может, Рубчинской стало плохо – иначе зачем среди ночи аптека? Однако когда спина очкастого снова появилась в поле зрения, она уже быстро удалялась в сторону проспекта Сталина…

В течение следующих нескольких часов все было спокойно.

Юлию он увидел снова только в начале пятого. С неба уже сочился жиденький свет. Женщина поднялась из подвала и остановилась на тротуаре. За ней – еще кто-то. Она протянула руку, прощаясь, и тогда Ягодный, приподнявшись со своего места, сумел разглядеть, кто с ней.

Он задохнулся. На мгновение отняло ноги, и пришлось схватиться за шаткие перила. Борулис!

Спокойно-спокойно, сказал он себе. Вот, значит, где встретились, господин лекарь… Сука пархатая, мучитель, как же это я тебя проглядел? Может, когда по нужде отлучался? Ну да теперь-то – какая разница…

Ягодный так стиснул рукоять финки, что лезвие пропороло байковую подкладку кожанки, и это его слегка отрезвило. Успеется! У него задание, лекарь пока подождет. И все равно – с жадностью ел воспаленными глазами смутно освещенный профиль врача, его подвижные лопатки и бледное, полное внимания лицо Юлии, пока Борулис ей что-то втолковывал. Вскоре она уже торопливо шла по улице, а доктор спустился в мастерскую.

Он поспешил за Рубчинской, на ходу раздумывая, что все не так просто. Выходит, дело не только в шашнях с художником. Может, там у них в подвале целая банда, и дамочка сейчас спешит по поручению этого господина, а начальство, хоть и подозревает измену, знать не знает, какие тут по ночам пекутся пироги…

На Сабурову дачу Ягодный попадал уже не впервые. Однако в двадцать шестом карта легла так, что именно Яков Борулис – отчества не выговорить – взялся за его застарелую хворь. Богдан вернулся к овдовевшей матери с Первой мировой не только газами травленный, но еще и калекой без пальцев. Какой Перекоп, какая Варшава! Хрен его знает, как рванул тот запал – с австрийской ручной гранатой умел обращаться не всякий, а как было в точности, Ягодный уже и не помнил. И не в том суть – оправился он быстро. Матушка жалела, кормила-поила, билась как рыба об лед. А вот с головой творилось не разбери что, и никакие порошки и таблетки не помогали.

Борулис взялся за него, засучив рукава. Да так, что он до сих пор помнил страшный стол в процедурной, к которому его прикручивали брезентовыми лямками, и прибор под названием электроконвульсатор, от которого змеились провода к его до блеска выбритому черепу. Сеанс длился всего полчаса, только потом приходилось вправлять вывихнутые в судорогах конечности и вспоминать, как звали папу с мамой, а доктор – дьявол, вчистую забыл отчество – шаманил и ворожил над ним, ввинчивая в полурасплавленные мозги, в выжженное электричеством нутро длинные аккуратные фразы бархатным картавым тенорком. Все эта пытка длилась полтора месяца, по пять раз в неделю, и на исходе этого срока Ягодный от одного вида стола с лямками терял сознание. А потом подслушал под дверью ординаторской, как Борулис говорит заведующему отделением: «Или я ошибся в методе, или этот Ягодный совершенно бесперспективен. Параноидная шизофрения, и впридачу несистематизированный персекуторный бред. Социально безвреден, но рецидив может начаться в любую минуту. Думаю, будем выписывать… Только куда его – пожизненный инвалид, а пенсий душевнобольным у нас пока не предусмотрено. Будет голодать, протянет недолго…»

Многих слов он не знал, но смысл был ясен как божий день.

Воспоминания так захватили Ягодного, что только визгливый брех вывернувшейся из подворотни дворняги заставил его встряхнуться. Объект продолжал двигаться к проспекту, шагах в ста.

От смерти, в том числе и голодной, его спас Вячеслав Карлович. После лечебницы Ягодный совсем было начал загибаться от бессонницы и сверливших темя голосов, однако вышло так, что в один из дней он оказался в следственном изоляторе. Кроме прочего, доводилось и воровать, а это вам не торговля семечками и не попрошайничество по вокзалам. В битком набитой мелкой шушерой общей камере Балий с первого взгляда углядел его и выцепил. Чудо, и все тут. Приставил к должности, определил жалование, согрел душу. И были у них дела не чета сегодняшнему… Как раз в тот год, когда умерла мать… Да возьми ж ты себя в руки, Богдан Ильич, не пали последние нервы, никуда этот коновал теперь от тебя не денется…

Дамочка наконец-то добралась до своего дома, скрылась в парадном. Полчаса и более того все было тихо-спокойно. Еще потоптавшись, Ягодный решил, что теперь не грех и покинуть пост. Спит, небось, нагулялась. В управлении в семь откроется ведомственная столовая, а там и начальство подоспеет…

В девять тридцать он входил в кабинет особоуполномоченного ОГПУ.

На прием Ягодный напросился сам, чего обычно никогда не делал. Проглотил тарелку серых макарон-перьев с подливой, выпил жидкого компоту и подался в скверик наискось от здания управления. Минут сорок безмятежно сидел, щурясь на раннее солнышко, покуривал, разглядывал прохожих, пока к главному входу серого здания не подкатила машина Балия. Сразу после этого поднялся наверх и доложил о себе в секретариате. Ему велели подождать.

Еще в очереди в столовой он узнал о Булавине и понял, что начальству сегодня будет не до него, однако намерений менять не стал. Когда же протиснулся в залитый косыми солнечными лучами кабинет, мигом успокоился. Начальство было в духе, настроено бодро, несмотря на припухшие веки и мятые, будто с недосыпу, подглазья.

– Ну что у тебя, Богдаша? – нетерпеливо-весело поинтересовался Вячеслав Карлович и тут же предложил агенту рюмку коньяку.

Ягодный удивился: такого еще не случалось, однако отказался. Не хотелось ломать кураж благодетелю, но служба есть служба.

– А я выпью, – заявил Балий. – Гости, черт бы им… лег поздно, голова кругом… Ну что, брат, говоришь – плохи мои дела?

– С чего вы взяли? – насупился Ягодный. – Я и рта раскрыть не успел.

– Так ведь на роже твоей мрачной написано, – засмеялся Вячеслав Карлович, махнув рюмку. – Ну, давай, рассказывай…

В ходе доклада Балий не проронил ни звука, только слегка покраснел лицом и ходуном заходили желваки на скулах. Затем рывком встал, обогнул стол и вплотную приблизился к агенту.

– Кроме лекаря твоего никого не было?

– Ни пса, – Ягодный почему-то напрочь забыл о мужчине, заходившем в аптеку. – Я, Вячеслав Карлович, как опознал этого Борулиса – через силу себя сдержал. Если б не дело, как на духу говорю – пришил бы падлу на месте. За то, что он на Сабурке со мной творил, шкуру живьем содрать – и мало…

– Ты вот что, Богдан, – Балий коснулся плеча агента. – Доктора забудь. Понял? С ним я сам разберусь, но придется погодить. Не тронь его пока. И не расстраивайся: стариной, брат, все равно придется тряхнуть. Нужно, чтоб сегодня к вечеру ты убрал того, который постоянно живет в подвале. Художника. Фамилия – Валер. Знаешь в лицо, не ошибешься?

Ягодный ответил внимательным взглядом исподлобья, кивнул.

– Вот и ладно. После получишь отпуск на пару недель – поезжай куда-нибудь, отдохни, здоровье поправь. Деньги и паек тебе выпишут сразу, я распоряжусь…

После ухода Ягодного Вячеслав Карлович отдал распоряжения секретарю и приказал срочно вызывать Мишарина. В кабинет с озабоченным видом заглянул Письменный, но Балий только помахал: мол, занят, не до тебя. Порученца встретил стоя, бережно потирая снова наливающийся жидкой болью затылок.

– Благодарю, Геннадий, вчера сработал оперативно. Присаживайся… Выпьешь со мной? – на столе возникла бутылка «Греми» и две синие хрустальные стопки.

– Дело нехитрое, Вячеслав Карлович, – Мишарин осторожно опустился на краешек стула, расправил складки гимнастерки. – Сегодня не откажусь. Как говорится, сколько водки, столько песен…

– По настоящему делу соскучился? – усмехнулся Балий. – Будет тебе работенка. Придется помозговать как следует. Сегодня вечером Ягодный проведет спецакцию по адресу: Рыжовский переулок, семь. Твоя задача – держать его под контролем на всех этапах, а затем оперативно повернуть все так, чтобы след вел прямиком к Богдану. Чтоб комар носа не подточил.

– След? К Ягодному? – удивленно переспросил офицер.

– Именно. Ты в этих вопросах дока, учить тебя нечему. Главное – сам нигде не светись, в особенности в уголовке. Действуй через третьих лиц. Теперь – детали…

– Насколько я понимаю, – Мишарин поставил на стол опустевшую стопку, – с Богдашей Ягодным придется распрощаться.

– Грамотно мыслишь. По месту жительства. Суицид. На то у него и справка в кармане.

– То-то я смотрю, товарищ Балий, нервный он стал в последнее время. Возбудимый. Есть, правда, одна неувязочка…

– Твое здоровье… Давай выкладывай.

– Когда я вчера к нему заехал, с Ягодным была барышня.

– Видела тебя?

– Забрал обоих. Барышню пришлось доставить в общежитие.

– Кто такая?

– Студентка электротехникума. Член КСМУ. Ничего себе бабочка.

– И ее, – Вячеслав Карлович постучал мундштуком папиросы о коробку, взялся за опустевшую рюмку. – Хотя нет… Лишнее. Вот что: пусть просто исчезнет из города. Будто и не было…

Юлия укладывала вещи в чемодан, когда впервые за день подал голос телефон. На часах было ровно четыре. Она нехотя сняла трубку – ни малейшего желания говорить с мужем у нее не было. Но это оказался Казимир, полная неожиданность.

– Дiвчинко! – прокричал далекий голос. – Что ж ты сразу ничего не сказала? Марьяна и отец Василий только что ушли. Благодарят. Оба едут сегодня, но разными поездами.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как лом на морозе. Слова пана аптекаря, – он хмыкнул. – Доктор будет к девяти. Перебираюсь в дом скорбных умом. Самое место.

– Я постараюсь навещать тебя.

– Почему голос печальный?

– Я ухожу от мужа, Казимир. Еду к родителям. Хотя боюсь – просто так он меня не отпустит. Когда все немного уляжется, свяжусь с твоим врачом…

– Чекатиму на тебе, люба.

– Тогда – до встречи.

– Дай тo6i боже…

Юлия нажала рычаг, будто ставила точку. Вот и конец. Решимость и сила покинули ее ровно в ту секунду, как она услышала голос Казимира. Однако нужно было спешить, чтобы успеть уйти до возвращения Балия…

Они разминулись на каких-нибудь полчаса.

Около пяти Вячеслав Карлович, приказав шоферу ждать, поднялся на третий этаж. И мгновенно понял, что Юлии в квартире нет.

Так что не стоило врываться в комнату жены, раздувать ноздри, чтобы уловить тускнеющий след ее духов, скрежетать зубами, срывая покрывало с ее постели и распахивая шкаф, швырять в кухне табурет о стену и жадно глотать воду из кувшина, обливая грудь… Всего-то и требовалось: наклониться над кухонным столом и взять в руки клочок бумаги, на котором стояло всего две строчки знакомым почерком: «Я ушла от тебя. Не ищи, не причиняй мне боли, пожалей. Не так уж я тебе и нужна. Благодарю за все доброе, что ты сделал для моей семьи. Юлия».