Текст книги "Моя сумасшедшая"

При нашем появлении охранник перебросил ствол на локоть, сдвинул лохматый треух на затылок и стал играть затвором.

– Не смотри туда, – сказал Мальчик. – Быстрее!

Леся вздрогнула, низко опустила голову и ускорила шаг.

Краснолицый с автоматом не спускал с них глаз, пока оба не скрылись за углом здания. Там было затишье. В боковой стене зиял пролом, из которого и валил дым. Ледяной сквозняк шевелил лопасти огромного бездействующего вентилятора, встроенного в жестяной короб, а в глубине пролома лениво ворочалось темное пламя.

Последний отрезок пути они преодолели бегом, словно опасаясь преследования, и вскоре нырнули в темную пещеру подъезда. На втором этаже Леся остановилась. Я слышал ее тяжелое дыхание, звон ключей. Высоко вверху на лестнице послышались тяжелые шаги, потом что-то с грохотом упало и покатилось.

– Ну! – прошептал Мальчик. – Давай же, скорее!

Замок провернулся. Оба ввалились в прихожую, и Мальчик тут же запер за собой и накинул дверную цепочку.

– Ба! – едва переступив порог, позвала Леся. – Ты в порядке?

Ответа не последовало. Оттеснив Мальчика, она миновала коридорчик, одна стена которого была занята книжными стеллажами, и остановилась на пороге комнаты. Затем обернулась и успокаивающим жестом вскинула ладонь.

– Читает? – спросил Мальчик.

– Да. Мемуары, как обычно.

– На одной и той же странице?

– Какая тебе разница? Хватит и того, что она еще жива. Нужно вскипятить воду.

– Не забудь про санки! – сказал Мальчик.

Леся направилась в кухню.

Мальчик потоптался, сделал шаг, другой. Открылась небольшая комната, обставленная тяжеловатой по здешним меркам, вполне старомодной мебелью. Выщербленный паркет, относительный порядок, мерзлые цветы на окнах. На мгновение я растерялся: на первый взгляд здесь никого не было, но Мальчик, повернувшись, сам подсказал, куда смотреть.

– Добрый день! – громко, с наиграной бодростью, произнес он.

В углу мне почудилось движение. Еще секунда – и я разглядел в кресле сверток из зимних пальто и шерстяных платков, а в нем – крохотное пергаментное личико с острым, как рыбья кость, носом. Старушка слегка пошевелилась, поправила на носу тяжелые очки и тут же снова уткнулась в книжку. Сквозь сильные линзы ее глаза казались большими и младенчески мутноватыми, из-под платков на лоб выбилась закрученная ржавой спиралью прядка.

Ответом Мальчика она не удостоила.

– Ты поможешь мне? – донесся голос Леси.

Пока она рылась в кладовке, Мальчик плеснул в пустую консервную банку из бутылки с этикеткой «Растворитель 646», поставил на подоконник, прикрыл глаза ладонью и чиркнул зажигалкой. Пыхнуло, жидкость мгновенно занялась трепещущим голубым пламенем. Он скинул перчатки, согрел ладони, а затем взял черную кастрюльку и пристроил над огнем.

Пока вода грелась, он смотрел в окно. Там ничего особенного не было видно, кроме снега и ярко выделявшегося на нем мусора, но я чувствовал, как где-то на нашей общей с ним глубине начинает шевелиться невнятный страх.

Кастрюлька вскипела, когда Леся крикнула:

– Нашла!..

В кухне она появилась, волоча за собой деревянные салазки на подбитых металлом полозьях.

– Супер, – сказал Мальчик, снова натягивая перчатки, чтобы снять кастрюльку с огня. – Теперь мешки. Как насчет мешков? И какую-нибудь старую хламиду.

– Зачем?

– Маскировка. Чтобы со стороны могло сойти за покойника. Кому может понадобиться труп, в отличие от картошки?

Леся перелила кипяток в просторную фаянсовую кружку, бросила туда хвостатый бумажный пакетик и отнесла в комнату.

– Чай, – сказала она, пристраивая кружку на столике у кресла. – Осторожно, горячий. Сахару больше нет, кончился.

Порывшись в кармане куртки, девушка выложила на стол початый мешочек с сухариками.

– И еще вот это. Мы сейчас уходим и вернемся поздно. По делу. Я тебя запру. Не беспокойся и не забывай: твоя ночная ваза под креслом.

Все это время Мальчик в ожидании стоял за ее спиной, прислонившись к дверному косяку.

– Благодарю, – неожиданно высоким и острым, как стекло, фальцетом проговорила старушка, глядя на обоих поверх очков. Из недр тряпья проворно выпростались две крохотные лапки в артритных узлах и обхватили кружку, впитывая тепло. Но обращалась она не к внучке, а почему-то к Мальчику. И каким-то совершенно непостижимым образом – ко мне. – Хочу спросить, известно ли вам, Сережа, что происходит, когда Бог не хочет положить предела человеческому безумию, которое они считают свободой?

Мальчик рассеянно кивнул – так соглашаются со словоохотливыми стариками, когда заняты собственными мыслями.

– Вижу, что не известно, – огорченно заключила старушка. – Тогда я сама вам скажу. Людям приходится мучиться вслепую до тех пор, пока они этот предел не нащупают. И пусть радуются, если это окажется тупик или стенка, а не помойная яма без дна…

И тут я наконец разглядел шершавое розовое родимое пятно, расплывшееся на ее левом виске и почти дотянувшееся до уха. До того оно пряталось под платком, как отложенный к исполнению приговор.

– Ба, не начинай пожалуйста, – сказала Леся и вышла в прихожую.

– Спасибо, – вежливо произнес Мальчик. – Я так и думал.

Старая дама пожевала сиреневыми губами, перевернула страницу и снова потянулась за сухариком.

Сказанное я без колебаний принял на свой счет. И тут же почувствовал, как возвращается боль. Не та, от порохового ожога, а другая. Только сейчас я начал осознавать, чем владел и что потерял при попытке сбежать. Интуитивная догадка, которую за полчаса до смерти я изложил для историков литературы из ГПУ, не была пустыми словами.

Перед тем, как уйти вместе с Мальчиком, Леся укутала бабушку поплотнее и поцеловала в морщинистую щеку.

Внизу, у подъезда, он вдруг швырнул на снег санки, которые нес по лестнице, сел на них и закрыл лицо руками.

– Опять, – пробормотал он. – Начинается…

– Что? – встревожилась девушка. – Что с тобой? Тебе плохо?

– Нет, – он отвернулся и стал застегивать капюшон. – Какая-то ерунда все время лезет в голову. Не могу собраться с мыслями.

– Это из-за голода, – убежденно сказала девушка. – Мы же едим исключительную дрянь, мусор какой-то, да и то если удается достать. Там же ничего нет, один хруст. Я и сама…

– Вряд ли, – он рывком поднялся, бросил на санки мешки и старое женское пальто. Затем все туго привязал бечевкой. – Не думаю. Со мной все о'кей, не волнуйся. Надо спешить. Как только начнет смеркаться, пойдет снег. К этому времени мы должны быть вблизи окружной.

Он произнес это с новой интонацией – отрывисто и властно. Даже чересчур, ведь девушка и не думала возражать. Подстегивал себя, заводил, так как не чувствовал уверенности. Еще что-то его смущало, и я даже начал подозревать, что дело во мне.

Мальчик, чье имя я впервые услышал только сегодня, хотя мы с ним провели немало времени в беседах на протяжении трех с лишним лет, зашагал так быстро, что спутнице пришлось догонять его бегом. Несмотря на движение, он почти все время мерз, потому что в его теле не оставалось ни капли жира, а желудок был пуст. Однако энергии для ходьбы пока хватало.

Странно, что я ни разу не задал простого вопроса – как его зовут. Возможно, потому, что не считал его существом из плоти и крови, а чем-то вроде той субстанции, которой ныне являлся я сам. Какая разница, как зовут твою галлюцинацию. Теперь полюса поменялись местами. Бетховен, обращаясь в письмах к своему состоятельному братцу с просьбой о займе, подписывался «Владелец мозга». Я же до сих пор не знал, чем на самом деле владею или не владею и в чем заключается смысл моего пребывания в реальности, которую еще предстояло понять.

Город показался мне огромным. С тех пор, как я видел его в последний раз, он многократно распух и расползся. Широкие улицы и проспекты повсюду были забиты тысячами мертвых легковых машин и автобусов, и лишь однажды мы видели издали, как в глубине двора рычит и дергается в снегу застрявший грузовичок. Изредка впереди возникали неуверенно бредущие фигуры пешеходов, но еще задолго до нашего приближения они исчезали – скорее всего, прятались. Точно так же поступали и мы, когда появлялся человек, который вел себя уверенно и не стремился поскорее исчезнуть в переулке или ближайшем подъезде. Очевидно, такие прохожие представляли угрозу – недаром Мальчик сунул на кухне за пазуху тяжелый нож с блестящим широким лезвием.

Было очень тихо, только в оборванных троллейбусных проводах тонко посвистывал ветер, да полозья пустых санок иной раз начинали скрежетать, когда попадался участок голого асфальта. Тысячи темных окон следили за нами.

Путь наш лежал в сторону от центра – слева, на возвышенности, в просвете между высотными корпусами мелькнул и исчез отдаленный силуэт здания, в котором я узнал Госпром. Мы пересекли трамвайную колею и долго двигались вдоль нее, затем свернули на показавшийся мне бесконечным виадук. Вздутое горбом заснеженное пространство уносилось вдаль. В случае чего, здесь совершенно негде было укрыться. К тому же в дальнем конце, там, где виадук, перешагнув через покрытую грязно-зеленым льдом речонку, упирался в смутно знакомое мне серое сооружение, чернела небольшая, тесно слипшаяся группка людей. При нашем приближении она зашевелилась и распалась на отдельные фигуры.

Мальчик и не подумал остановиться или повернуть. Очевидно, он знал, кто эти люди, и не чувствовал страха. Хотя все равно напрягся.

– Начнут спрашивать – молчи, – обернулся он к девушке. – Никому не возражай, что бы они ни делали. Я сам буду говорить.

Леся кивнула и пошла рядом, касаясь его плеча.

В конце виадука, там, где дорога распадалась натрое, уже ждали. Последовала отрывистая команда:

– На месте! Руки за голову!

Леся и Мальчик остановились, ожидая, пока к ним приблизится мясистый мужчина с обветренным полумонгольским лицом, в серо-зеленом жилете поверх бушлата и шлеме-сфере, полностью закрывающем голову. На поясе под жилетом болталась кобура, в руке он сжимал метровую черную дубинку. Остальные были вооружены кто чем – я заметил даже старый охотничий карабин.

Приблизившись, мужчина быстрыми движениями – чувствовался навык – ощупал Мальчика от груди до колен. Нашел нож, отбросил в снег и взялся за девушку.

– Ничего… – с видимым сожалением просопел он. – Даже сисек приличных нету.

Мальчик дернулся.

– Куда идете?

– Домой, куда ж еще. Мы рядом с вокзалом живем, на Славянской, – соврал Мальчик.

– А это зачем? – подозрительно спросил мужчина, кивая на санки с мешками и пальто.

– Родственника похоронили.

– Выворачивай карманы.

Забрав початую пачку сигарет и не тронув запечатанную, он махнул – давай, проходи – и вернулся к безучастно поджидавшим его приятелям. О ноже мужчина как будто забыл, и Мальчик быстрым движением сунул его под куртку.

– Кто это? – спросила Леся, когда переходили железнодорожные пути.

– Сознательные патриоты, – криво усмехнулся Мальчик. – Играют в закон и порядок. Двое деловых сявок из моба разогнали бы этих гоблинов, как крыс. Но иногда на них находит, поэтому лучше не дразнить. Тем, кто выжил, крупно повезло, что весь фасованый алкоголь оказался таким же непригодным, как и остальное. Страшно представить, что могло бы быть.

– Я совсем замерзла, – не разжимая губ, проговорила Леся. – Рук не чувствую. Долго еще?

– Порядочно. Отсюда на Холодную Гору, потом в сторону Новой Баварии. Будем держаться в полукилометре от окружной, пока не выйдем к поселку. Там сложнее, но, думаю, справимся.

Он стащил с нее перчатки, взял ладошки девушки в свои, растер и стал дышать на них. Облачко серебристого пара сразу уносил ветер.

Начинало смеркаться, когда они миновали пустующий рынок, десятки магазинов и жилых кварталов и пересекли кажущийся нескончаемым район одноэтажной застройки. Капитальные, но явно пустующие дома кончились неожиданно – дальше лежали холмистые поля, поделенные на лоскуты участков и усеянные разнокалиберными строениями, не предназначенными для постоянного жилья. Повсюду торчали молодые плодовые деревца и разномастные ограды.

В воздухе над холмами висела белесая мгла, в которую словно по капле добавляли чернила, и с каждой минутой раствор становился все более насыщенным. Ветер внезапно стих – и сразу же посыпался снег. Сначала мелкий, секущий, потом все крупнее и гуще.

– Отлично, – обрадовался Мальчик. Они на минуту укрылись за одним из строений, чтобы отдышаться. – Похоже, потеплеет.

Оставив девушку, он выбрался на открытое место осмотреться. Отсюда, с господствующих высот, город был виден почти целиком. Он лежал в долине, как мертвый коралловый риф. Нигде ни единого проблеска света, и лишь далеко на юго-востоке сквозь снеговую муть мерещилось мрачное багровое зарево. Но впечатление было обманчивым: в промозглых бетонных норах укрывалось множество живых, и каждый по-своему сражался со своим отчаянием.

Издали, с окружной, которую скрывала полоса акаций и кустарника, донесся глухой рев мощного мотора. Потом несколько коротких автоматных очередей, звонкий, бьющий по ушам хлопок и через секунду – чавкающий взрыв.

Мальчик почему-то не обратил на это внимания. Вернувшись, он сообщил:

– Нефтехранилище на Гагарина по-прежнему горит… – И добавил: – Держись, осталось совсем немного.

Он торопливо прикурил и сразу же спрятал сигарету в кулаке.

Когда-то и я здесь бывал, и сейчас начал узнавать холмы, раньше покрытые лиственным лесом. Теперь об этом напоминали только небольшие заснеженные рощицы в низинах у подножия холмов. На западе должен располагаться Песочин, почти прямо к югу – санаторная зона Рай-Еленовки и цепочка прудов. В Песочине в начале двадцатых Павел снимал жилье, ему приходилось каждое утро тащиться в город в медлительных, набитых под крышу, провонявших портянками и махрой рабочих поездах, в санатории я провел не без пользы около двух месяцев, когда уже подрастала моя Олеся…

Я с усилием остановил этот поток. Только тронь – и жизнь, как кинопленка, вывалившаяся из коробки, начинает разматываться петлями от конца к началу. И мне ли не знать, что земного рая нет, зато земного ада – сколько угодно.

Втоптав в снег окурок, Мальчик взялся за веревку санок. Поддерживая друг друга, проваливаясь и оступаясь, они двинулись по снежной целине прямо к лесопосадке, за которой лежала та самая дорога, которую им предстояло пересечь. Было уже почти совсем темно – начало шестого, сказал Мальчик, взглянув на часы. Держась за кустами, пригибаясь и перебегая открытые места, они подбирались все ближе к расчищенному бетонному полотну. Когда оставалось полсотни метров, пришлось лечь и ползти.

В самой гуще кустарника Мальчик остановился, раздвинул ветки и жестом подозвал девушку. Было тихо, слышалось только ее тяжелое дыхание и шорох куртки. Оказавшись рядом, Леся сгребла пригоршню снега и затолкала в рот.

– Что ты делаешь? – ужаснулся он.

– Пить хочется. Я, кажется, сейчас умру…

– Прекрати! – прошипел он. – Мы же договорились! Никто – ни ты, ни я – не может позволить себе заболеть. Потому что это смерть. Без вариантов.

Она покорно выплюнула снег и облизала губы. Мальчик закинул руку за ее плечи, притянул к себе и зашептал:

– Видишь, сейчас дорога пустая. Но это ничего не значит. Блокпосты через каждые два-три километра, а там у каждого – «Викинг» или «Трекер». И тепловые датчики на транспортерах. Это значит, что трассу они видят, как днем, а может, еще и лучше. Поэтому все дело в скорости и погоде. Когда я скажу, вскакивай и беги так быстро, как только сможешь. Не оглядывайся ни в коем случае – просто беги прямо вперед. На той стороне, за посадкой, покатый склон, огороды. Смотри под ноги. Огороды тянутся метров на сто, потом лесок, за ним – дачи. Главное – добраться до леска.

Он умолк, прислушиваясь. Снег продолжал валить так плотно, что в глазах рябило. На дороге ни малейшего движения.

– Все, – сказал он. Поцеловал ее холодную щеку и скомандовал: – Пошли!..

Через десять минут, с бухающим в гортани сердцем, Мальчик уже рвал на себя примерзшую и разбухшую дверь на веранду дачного домика, а та не уступала, пока он не догадался сунуть под дверную ручку сломанный черенок от лопаты, забытый еще с осени у сарайчика, и навалиться на нее всем телом.

Дверь крякнула и оторвалась от косяка. Внутри они, как делали повсюду, сразу же заперлись.

– Сюда, – сказал Мальчик, проходя в примыкающее к веранде помещение без окон. – В доме есть печка, но топить нельзя. Ветер западный, дым понесет прямо на дорогу…

Невидимый в темноте, он присел, нащупал скобу и потянул на себя створку люка. Потом чиркнул зажигалкой. По голым, выбеленным прямо по шлакоблокам стенам запрыгали тени.

– Спускайся. Только поаккуратнее, здесь низко.

Осторожно нащупывая ногой высокие неровные ступени, девушка спустилась в просторное подземелье. Мальчик чертыхнулся, погасил зажигалку, подул на пальцы и тут же зажег свечу в полулитровой банке. Высветились кирпичная кладка, оштукатуренный свод, пустые полки, груда пустых ящиков.

– Господи! – будто не веря себе, со слабой улыбкой проговорила Леся. – Да ведь тут тепло!

– Еще бы, – откликнулся Мальчик с такой интонацией, будто это было его личной заслугой. – Плюс восемь, как в любом порядочном погребе. Тропики… Вон она, картошка, – он кивнул в дальний угол. – Цела. Что там такое?

Он обернулся, перехватив ее застывший взгляд.

– Яблоко, – завороженно произнесла девушка.

На полке, рядом с десятком сморщенных и заплесневелых, действительно лежало яблоко. Сплошь темно-красное, крупное, со вдавлинкой, с шершавым родимым пятном на боку, покрытое сизым восковым налетом и совершенно целое.

Мальчик взял его, вытер и протянул.

– Ешь, – сказал он.

Леся распустила «молнию» куртки, присела на перевернутый ящик и запустила зубы в зеленоватую сочную мякоть. Мутный сок капнул на ворот куртки.

– А ты? – спросила она, жуя. – Ты разве не хочешь?

Мальчик поспешно наклонился.

– Терпеть их не могу. В детстве меня даже лупили за это, но без толку.

– Послушай, – вдруг сказала она. – Мы же теперь за чертой, нет? Можем идти куда угодно?

– В каком-то смысле.

– И нас не остановят?

– Не уверен. Неизвестно, что творится вокруг. Оттуда, как из загробного мира, пока никто не возвращался, иначе были бы слухи. А слухов нет. Может, окружная – только первый эшелон, а дальше опять блокпосты или кое-то похуже. Почему ты спросила?

– Просто так. Чтобы хоть немного почувствовать себя свободной. Ты же не подумал, что я могу бросить бабушку? Хватит с нее и одного раза.

– Мне и в голову не пришло, – сказал он. – Как насчет того, чтобы заняться картошкой?

– Подожди… – она с сожалением осмотрела хвостик – все, что осталось от яблока. – Ты не мог бы меня обнять? Я как скифская каменная баба от этого чертова холода.

Леся встала, сделала шаг и выпрямилась. Ежик ее волос защекотал Мальчику подбородок. Он неловко обхватил ее, и несколько секунд они просто стояли, отдавая друг другу тепло. Потом его ладони скользнули куда-то вглубь, под одежду, поднялись вверх, к хрупким крылышкам лопаток, будто заново узнавая каждый бугорок и впадинку, каждый сантиметр тонкой, едва-едва согретой током крови кожи, и соскользнули к маленьким, крепким, слегка шершавым ягодицам. Он с силой притянул ее к себе.

– Я не думала… – сонно пробормотала девушка.

– Что? – спросил он.

– Что они у тебя такие… холодные. У меня мурашки.

– Сейчас согреются, – пообещал Мальчик.

Он отодвинулся. Правая рука, оттянув тугую резинку, осторожно огладила плоский, с рельефно проступившими маленькими мышцами живот, опустилась чуть ниже, вздрогнула, ощутив нежную выпуклость, и застыла там, где сходятся бедра.

– Ты… – выдохнул он прямо ей в ухо, – ты моя сумасшедшая. У тебя там…

– Еще, – попросила она, не открывая глаза. – Не уходи. Хочешь меня?

– Нет. – Прямо перед собой он видел капли влаги, скопившиеся на стыках кладки, и шевелящуюся бахрому желтоватой плесени под сводом. – Да. Только не сейчас… Что-то мешает. Я не знаю, в чем дело. Наверно, погреб – не лучшее место.

Девушка оттолкнула его и тихонько засмеялась.

Все это время мы были одним целым.

Потом, усевшись на ящиках, они в четыре руки перебрали картошку. Та и в самом деле оказалась мелкой, проросшей и частью подгнившей, со следами крысиных зубов. И не так уж ее было много – всего два небольших мешка.

Мальчик вытащил их наверх, Леся задула свечу и поднялась следом.

По сравнению с погребом, наверху стоял такой холод, что перехватывало дыхание. Мальчик отпер дверь веранды. Снегопад кончился. В высоком небе нервно шевелились косматые звезды. Брошенные санки, присыпанные снегом, торчали в сугробе у крыльца.

Пришлось повозиться, чтобы закрепить мешки и закутать их тощим женским пальто, но в итоге действительно получилось что-то вроде лежачей фигуры. Мальчик удовлетворенно осмотрел всю конструкцию, попробовал узлы, после чего они выкурили на веранде сигарету пополам.

Мерзлые полозья заскрипели, едва он сдвинул отяжелевшие санки, и среди когтистых силуэтов старых яблонь звук этот вдруг показался режуще громким, как болезненный стон.

За оградой началась целина, нытье полозьев прекратилось, но пришлось подналечь, потому что свежий снег оказался довольно глубоким и рыхлым. Двигались не торопясь, пока впереди не зачернел перелесок. Там было хоть глаз коли, в ногах путались прутья мелкого подроста, санки то и дело застревали, а когда они вышли на противоположную опушку, склон, полого спускавшийся к асфальту на протяжении сотни метров, показался обоим совершенно открытым и ярко освещенным. В свете звезд на снегу отчетливо выделялись стебли прошлогодних подсолнухов и бурьяна.

– Нужно подождать, – сказал Мальчик. – Может, снова затянет.

– Только недолго, – шепотом отозвалась Леся. – Я опять сильно замерзла.

Он взглянул на нее, потом на склон, на заснеженную полосу бетона внизу, на синюю тень на противоположной стороне дороги – там, где находился кювет, – на сплющенный и обгоревший остов небольшого автомобиля в кювете, на согнутый почти под прямым углом к земле дорожный указатель с надписью «Пос. Ледное, 2 км» – и решительно шагнул вперед.

– Идем!

Под снежным покровом прятались борозды и рытвины, но санки ни разу не опрокинулись и не застряли. Перед тем как выйти на дорогу, Мальчик быстро огляделся, набрал в грудь колючего воздуху и рывком выволок свою поклажу на бетон. Не стоило этого делать – полозья глухо заскрежетали по бетону, и веревка лопнула.

Он согнулся, лихорадочно пытаясь непослушными пальцами связать обрывки, когда слева, метрах в трехстах, слепя, вспыхнули мощные фары и захрипел стартер. Нечеловеческий голос прогрохотал в мегафон:

– Не двигаться! Открываю огонь без предупреждения!

Эхо подхватило команду и стало перекатывать между холмами. Леся отчаянно закричала:

– Бросай все! Бежим!

От заснеженного косогора у поворота дороги отделился неряшливо перекрашенный в белое бронетранспортер с надписью по трафарету на лобовой броне «Санитарная служба» и, набирая скорость, понесся прямо к ним. Водитель выжимал газ до упора.

Мальчик схватил Лесю за руку и прыгнул в заросли. На краю кювета она оступилась, упала ничком в сугроб и тут же вскочила на ноги. На башне стрелка вспыхнул прожектор, дымный луч суетливо промахнул по верхушкам акаций, и сейчас же короткими очередями, с отсечкой, по ним ударил пулемет.

Сверху хлынул дождь мелких сучьев и прошлогодних стручков. Не останавливаясь, они промчались через лесопосадку и бросились к кустарнику на полпути к крайним постройкам Ледного. Транспортер был уже совсем близко, но свернуть с трассы ему мешал кювет, который тянулся почти на километр. Водитель притормозил там, где остались санки. Из-за свиста собственного дыхания Мальчик едва различал, как глухо бормочет за деревьями на холостом ходу двигатель боевой машины и командир материт башенного стрелка.

Они продолжали бежать, петляя и постепенно отдаляясь от дороги, когда прожектор и фары на дороге вдруг разом погасли. На короткое время там повисла тишина, а затем снова по-собачьи рявкнул пулемет. Теперь стрелок не собирался жалеть патроны – он бил по площадям, постепенно меняя угол, прямо в просветы между стволами.

Первые очереди легли далеко позади. Затем он нащупал Лесю и Мальчика в ночной прицел – и очереди начали вспарывать снежную целину все ближе, отклоняясь то вправо, то влево. Иногда он делал передышки, чтобы скорректировать огонь, но ненадолго. Спасительная гуща кустарника и приземистая кирпичная ограда, за которой виднелось строение с наглухо заколоченными окнами, были уже совсем близко, когда я заметил ровную строчку фонтанчиков снежной пыли, стремительно приближающуюся прямо к нам.

Сукин сын на башне все-таки пристрелялся.

– Ложись! – закричал я так, как не кричал еще ни разу в жизни. – Ложись!

И Мальчик услышал.

Он успел выставить ногу. Леся кубарем покатилась в углубление между ледяными буграми, а Мальчик рухнул сверху.

Уже на лету его щеки дважды коснулось едва уловимое движение воздуха – будто всхлипнуло привидение. Третья пуля расщепила левую лопатку и вышла спереди, вырвав из куртки лоскут ткани.

Мальчик не издал ни звука, хотя удар был тяжелее, чем стальным прутом. Пулемет тут же заткнулся – должно быть, стрелок потерял нас из виду. Стало тихо, все поле зрения застлала неизвестно откуда взявшаяся мелкая бурая пыль, холод больше не чувствовался – наоборот, изнутри неспешно поднималась волна плотного жара, за которым должна была последовать боль.

– Ну вот… – вдруг устало проговорил Мальчик. То есть не проговорил, я не сразу это понял. Он обращался прямо ко мне. – Мне кажется… я ухожу…

– Постой! – возмутился я. – Как же так? А что будет со мной? А с твоей девушкой?

Он умолк – мы оба чувствовали, что кровь постепенно пропитывает рукав куртки и струйками стекает в ладонь, склеивая на морозе пальцы.

– С тобой? – я почувствовал в его мыслях насмешливое недоумение и обиду. – Мне тут сказали… что это… не совсем окончательно. Но ты, по-моему, остаешься, все в порядке.

– Этого не может быть! – завопил я. – Подожди, выслушай же меня!..

Он не отозвался, и вдруг я понял: его больше нет рядом. Что-то стремительно покидало наше тело. Я имею в виду не кровь.

Леся осторожно пошевелилась в снегу.

– Сережа! – беззвучно, одними губами, позвала она. – С тобой все в порядке?

– Да, милая, – я с невероятным трудом разлепил чужие губы.

Неожиданно крепко и остро запахло снегом, мокрой медью, далеким дымом.

Оказывается, у нас еще было какое-то время. У всех троих.