Текст книги "Первая мировая. Убийство, развязавшее войну"

«О какой преданности можно говорить? – гневно перебил его эрцгерцог. – Я приехал в Сараево и поздоровался с бомбами! Это возмутительно!» София наклонилась вперед и прошептала несколько слов своему мужу на ухо, нежно касаясь его руки. Наконец Франц Фердинанд успокоился и промолвил: «Хорошо, вы можете продолжать».

Обескураженный Чурчич вернулся к своему выступлению: «Жители Сараево чувствуют, что их души наполнены счастьем, и они с энтузиазмом приветствуют визит Вашего Высочества, испытывая глубокое убеждение, что пребывание в нашем любимом городе увеличит милостивый интерес Вашего Высочества к нашему прогрессу и благополучию».

Настало время ответного слова Франца Фердинанда. Румерскирх, который во время поездки сидел рядом с Мерицци, передал ему текст речи, страницы которой были теперь забрызганы кровью лейтенанта. Глубоко вздохнув, эрцгерцог выразил благодарность «за те овации, с которыми встретили меня и мою жену жители города, и тем более за ту радость, которую я вижу на их лицах после неудавшегося покушения. Я испытываю глубокое счастье и удовлетворение, которые получил за время краткого пребывания в вашем городе, и полностью удовлетворен развитием этого великолепного края, к процветанию которого я всегда проявлял самый живой интерес». В конце своей речи он добавил несколько слов на сербско-хорватском: «Могу ли я попросить вас передать мой сердечный привет жителям вашей прекрасной столицы и заверить вас в моей неизменной поддержке». Под радостные возгласы и аплодисменты собравшихся пара поднялась по ступеням и скрылась от палящего солнца в тени здания мэрии.

Когда они вошли, дочь директора ландтага сделала Софии реверанс и, смущаясь, протянула ей букет роз; несмотря на недавний ужасный инцидент, герцогиня улыбнулась, наклонилась и погладила девочку по щеке. Они еще минуту побыли вместе, простояв в восьмиугольном холле, украшенном мавританскими аркадами, а потом разошлись. София прошла по белой мраморной лестнице на второй этаж, на приватную встречу с женами местных чиновников-мусульман, в то время как Франц Фердинанд составил телеграмму для своего дяди, в которой он сообщал о неудавшемся покушении. Один из очевидцев событий позднее вспоминал: «Мы не могли оторвать глаз от эрцгерцога, но это был не тот взгляд, с которым вы смотрите на главного человека в дворцовом спектакле королевского двора. Мы не могли думать о нем как о королевской особе, что было невероятно странно. Его походка была довольно гротескной, он высоко поднимал ноги, словно бы шел «гусиным шагом». Полагаю, он пытался показать, что ему не страшно. Я скажу вам, что это было совершенно не похоже на официальный прием. Разговаривая с военным губернатором Потиореком, он шутил над ним, поддевая недостаточностью принятых мер для обеспечения безопасности. И мы все молчали. Молчали не потому, что он так нас впечатлял, он не был для нас воплощением образа боснийского героя. Но мы все чувствовали себя очень неловко, когда он уходил, потому что знали, что он будет убит. Это было не конкретное знание, но твердое ощущение. Если одному человеку не удалось бросить в него бомбу, то потом бросит еще один, и в конце концов у кого-нибудь это получится».

Звонок из гарнизонного госпиталя принес новость, что раны Мерицци только поверхностные и легко излечимые. Франц Фердинанд спросил, был ли арестован человек, бросавший бомбу; услышав ответ, он резко заметил: «Обратите внимание! Вместо обычного наказания простого исполнителя они раструбят о нем на всю Австрию и, возможно, даже дадут ему медаль!» Разговор перешел на оставшиеся пункты программы визита. Узкие и заполненные людьми улицы, по которым им предстояло проехать, могли легко скрывать очередного потенциального убийцу, волновался Франц Фердинанд. «Вы думаете, что других попыток покушения на меня сегодня не будет?» – спросил он Потиорека. Но губернатор провинции сохранял полную уверенность. «Вы можете ехать совершенно спокойно, – ответил он. – Я беру на себя полную ответственность».

Такой ответ не удовлетворил Румерскирха и Бардольфа, и они продолжили наседать на Потиорека: «Вам не кажется, что в Сараево полным-полно убийц?» Потиорек гневно отрицал. Но в конце концов он с неохотой согласился, что первоначальный план должен был быть изменен. Посещение Государственного музея должно быть отменено; поступая таким образом, они «накажут» жителей Сараево и лишат их возможности лицезреть императорскую чету, утверждал Потиорек, но продолжал настаивать на том, что обед в Конаке, его официальной резиденции, не должен отменяться. Франца Фердинанда не заботили такие тонкости, и, несмотря на возражения Потиорека, он принял решение навестить сначала в госпитале Мерицци. «Этот человек мой офицер! – кричал эрцгерцог. – Он пролил свою кровь за меня! И уж будьте добры понять это!»

Румерскирх спросил, есть ли возможность добраться до госпиталя, минуя многолюдные городские улицы. Потиорек утверждал, что самый безопасный и короткий маршрут будет пролегать обратно по набережной Аппеля, хотя в действительности этот путь лишь продлевал путешествие и включал дополнительные улицы. Предложение было самоубийственным: маршрут Потиорека направлял эрцгерцога и Софию по той же многолюдной улице, где была уже ранее брошена бомба; если заговор действительно существовал, то потенциальные убийцы могли по-прежнему находиться на этой дороге. Румерскирх задал вопрос: не было бы более разумным остаться в мэрии до тех пор, пока солдаты городского гарнизона не расположатся вдоль улицы, чтобы усилить защиту эрцгерцога и его жены? Но Потиорек возразил: у солдат нет соответствующей формы, чтобы исполнить роль почетного караула на городских улицах. Это был нонсенс: ничто не мешало Потиореку вывести на улицы солдат и обеспечить безопасность Франца Фердинанда и Софии. Раздраженный Румерскирх тогда предложил, что, если не могут быть выведены войска, тогда полиция могла бы расчистить улицы, но Потиорек снова отказался.

Эрцгерцог мог бы настоять на своем; вместо этого он решил проявить дипломатичность. Бардольф обсудил изменение маршрута с начальником полиции Эдмундом Герде. Тот также неоднократно предупреждал Потиорека об опасности, но получал в ответ только насмешки и угрозы увольнения. Согласно новому плану кортеж должен был быстро проехать по набережной Аппеля к госпиталю. Бардольф просил Герде учесть внесенные изменения и информировать о них водителей. Начальник полиции лишь рассеянно кивнул в ответ и пробормотал: «Да, конечно». Но все произошедшее, по-видимому, настолько потрясло его, что он просто забыл это сделать.

Франц Фердинанд продолжал беспокоиться, и не без оснований. «Возможно, мы получим сегодня еще бомбы», – мрачно заметил эрцгерцог. Безопасность Софии была его главной заботой. Он попросил Морсея отвезти Софию сразу в Конак или в Илидж. Но когда Морсей предложил это Софии, она отказалась. «Пока эрцгерцог будет сегодня появляться в общественных местах, я не оставлю его», – ответила она. Когда они собрались уезжать, эрцгерцог снова попытался уговорить ее, предлагал Софии хотя бы поехать на другом автомобиле. Но его супруга была непреклонна: «Нет, Франци, я буду с тобой».

Гаврило Принцип (1894–1918)

В 10.45 Франц Фердинанд и София вышли из ратуши к поджидающему их кортежу. Граф Харрах помог Софии сесть в машину, Франц Фердинанд сел рядом с ней. Граф встал на подножку автомобиля со стороны эрцгерцога. Он считал, что, если нападение будет снова со стороны набережной, он сможет таким образом защитить его, закрыв своим телом. Автомобили тронулись в обратной путь вниз по набережной Аппеля. Когда они проезжали мимо Грабеча, он снова ничего не сделал.

Фотограф запечатлел этот момент несколько секунд спустя, когда машина с Францем Фердинандом и Софией миновала точку, где плавно изогнутый Латинский мост пересекал Миляцку. Толпа на набережной была уже заметно меньше, когда автомобиль повернул на улицу Франца Иосифа с аляповатой рекламой, изображавшей двенадцатифутовую бутылку вина на углу дома над магазином Moritz Schiller’s Delicatessen. Позади фотографа с камерой стоял Гаврило Принцип.

Последние полчаса Принцип провел, мрачно прогуливаясь по набережной рядом с магазином Moritz Schiller’s Delicatessen. Согласно заявленному плану визита, эрцгерцог должен был проехать здесь, направляясь к Национальному музею, но Принцип был уверен, что после случившегося происшествия маршрут движения будет изменен. Он был потрясен, когда увидел, как первый автомобиль свернул с набережной и прошел прямо перед ним; вторым автомобилем управлял Лойка и, не зная изменения, внесенного в план движения, просто повернул вслед за первым автомобилем. Возможно, даже эта ошибка не привела бы к трагическим последствиям, если бы не вмешался снова Потиорек. Когда автомобиль повернул, он закричал: «Стойте! Это неправильный путь! Мы должны ехать по набережной Аппеля!»

Лойка дернул за ручной тормоз, и автомобиль остановился. Прошло несколько секунд, прежде чем он смог дать задний ход; Принцип, стоявший всего в полутора метрах от машины, взирал на эту сцену с немым удивлением. «Я узнал наследника, – рассказывал он, – но, увидев рядом с ним сидящую даму, заколебался, стоит стрелять или нет».

Когда двигатель автомобиля снова завелся, Принцип вытащил свой револьвер Browning 1910, 32-го калибра, производства Бельгии. Позднее он давал противоречивые показания о дальнейшем развитии событий. Сначала он утверждал, что целился в эрцгерцога, а потом говорил, что «я не помню, куда я целился». Он не мог вспомнить, сколько раз выстрелил: прежде он убеждал, что выстрелил два раза, а потом, что «я так нервничал, что выстрелил, наверное, большее число раз». Местный репортер, как и барон Морсей, слышали три выстрела. Барон считал, что одна из пуль прошла прямо поверх шлема Франца Фердинанда, так как некоторые из венчавших его зеленых перьев отлетели и были позднее обнаружены на полу салона машины. Нет никаких доказательств той версии, что свой второй выстрел Принцип направил в Потиорека, но стоявшие рядом люди (или полицейский) ударили его по руке, и пуля досталась Софии. Как нет доказательств и еще одной версии, утверждавшей, что София, услышав первый выстрел, отклонилась и невольно оказалась между Потиореком и Принципом.

Люди немедленно набросились на Принципа. Барон Морсей кинулся вперед, выхватывая кавалерийскую саблю. Толпа избивала Принципа; Морсей, видя, что тот все еще сжимал в руке револьвер, пустил в ход свою саблю и наносил ею удары до тех пор, пока револьвер не покатился по мостовой. Принципу все же удалось вытащить ампулу с цианидом и выпить его прежде, чем ее тоже выбили из его руки. Как и в случае с Чабриновичем, яд снова не подействовал, по всей видимости, потеряв свою силу.

«Все же это опять случилось!» – почти прошептал эрцгерцог, как показалось Потиореку. Харрах увидел маленькую струйку крови, текущую изо рта эрцгерцога. Еще в течение нескольких секунд Франц Фердинанд и София продолжали сидеть прямо. Потом София повернулась к своему мужу; увидев кровь и изумление, застывшее на его лице, она воскликнула: «Ради Бога, что с вами случилось?» Потом лицо ее дрогнуло, глаза закрылись, и она упала на колени своего мужа. Потиорек и Харрах подумали, что она упала в обморок. Они оба ясно слышали последние слова эрцгерцога, обращенные к ней: «Софи! Софи! Не умирай! Останься жить ради наших детей!» Затем он упал вперед, а пернатый шлем скатился с его головы на пол. Когда Харрах наклонился к нему, толчок крови вырвался изо рта эрцгерцога, кровь попала графу на щеку. Видя, что Франц Фердинанд ранен, Потиорек приказал Лойке ехать в Конак. Еще после нескольких мучительно долгих секунд автомобиль продолжил движение.

Лойка не знал, где находился Конак, и Потиорек показывал ему направление. Когда автомобиль мчался по Латинскому мосту, София упала рядом с рукой генерал-губернатора. Потиорек увидел кровь, текущую из открытого рта эрцгерцога. Автомобиль периодически подбрасывало на неровностях дороги. Харрах с трудом удерживал эрцгерцога в вертикальном положении, прижимая платок к его шее, по поверхностности которого алым пятном растекалась кровь из невидимой раны. «Ваше Императорское Высочество, очень больно?» – спросил он эрцгерцога. «Ничего», – тихо ответил Франц Фердинанд. Пока автомобиль мчался в сторону Конака, эрцгерцог впал в полузабытье, шесть или семь раз прошептал слово «ничего» и замолчал. Каждая деталь этой поездки врезалась в память Харраха. «Я стоял с другой стороны, – говорил он впоследствии неоднократно. – Если бы я стоял на подножке автомобиля с правой стороны, а не с левой, я бы принял пули на себя и спас их жизни».

Как тогда казалось, Франц Фердинанд и София были без сознания, когда автомобиль остановился в тени небрежно окрашенного оранжево-коричневого Конака. На ступеньках их ждал молодой офицер Людвиг Хессхаймер с портфелем, в котором были его работы по ландшафтному пейзажу, их он надеялся представить эрцгерцогу. Теперь он присоединился к другим людям, достающим эрцгерцога из машины, и поднимал его вместе с ними по каменным ступеням, мимо каменных львов, охраняющих лестницу; позднее он обнаружил, что папка с его эскизами, которую он в спешке засунул под мышку, окрасилась кровью эрцгерцога. Румерскирх и Бардольф несли на руках Софию через холл и вверх по главной лестнице, в комнаты резиденции Потиорека.

Бардольф, полковой хирург Эдуард Байер, временно замещавший Айзенменгера, д-р Фердинанд Фишер и другие склонились над Францем Фердинандом, лежащим на толстых подушках в кабинете Потиорека. Дыхание эрцгерцога было еле заметным, он уже не отвечал на вопросы, а кровь булькала у него во рту. Собравшимся никак не удавалось расстегнуть застежку его воротника, и в конце концов барон Морсей разрезал камзол и вырезал воротник. Когда они расстегнули рубашку, то увидели маленькую золотую цепочку, на которой висели семь амулетов, которые должны были принести эрцгерцогу удачу. Теперь им открылась рана – пулевое отверстие на правой стороне шеи, над ключицей Франца Фердинанда. Морсей склонился над Францем Фердинандом, взял его за руку и шепотом спросил, не хочет ли он что-нибудь передать для своих детей. Но ответа не последовало. «Его Высочество отошел в мир иной», – объявил Байер. Румерскирх закрыл ему глаза, и Морсей достал из своего кармана небольшое распятие и прислонил к губам эрцгерцога, а потом вложил его вместе с четками в его руки.

Софию положили на железную кровать в соседней комнате. Все думали, что она в обмороке, но когда д-р Карл Вольфганг, старший врач гарнизонного госпиталя, попросил графиню Ланьюс фон Велленбург раздеть свою хозяйку, они увидели кровь на ее талии, выступившую от пулевого ранения в нижней правой части живота. Врач не нашел пульс: София умерла еще во время поездки в машине. Графиня со слезами на глазах вложила ей в руки букет роз, который подарили Софии в городском муниципалитете. «Это были такие неожиданные потери, – вспоминала графиня. – Было так ужасно еще и потому, что я лишилась своей любимой хозяйки, которая была радостью в моей жизни… Я никак не могла поверить в реальность произошедшего, мне казалось, что это просто плохой сон. Я горько плакала, и эта горечь шла из самой глубины моей души».

Часы в кабинете пробили одиннадцать. Через несколько минут прибыли два священника: брат Михацеви (Mihacevii) в одеянии францисканского монаха и иезуит отец Антон Пунтигам. Они совершили последний обряд над погибшими. Тело Франца Фердинанда перенесли в спальню и положили вместе с Софией на большой железной кровати. Вскоре в Кодак прибыл архиепископ Сараево Йозеф Стадлер, чтобы вознести молитвы за умерших.

Когда люди опустились на колени, то услышали грохот и звон из обеденного зала этажом ниже. Потиореком была запланирована праздничная трапеза: Consommé en tasse, Oeufs en gelée, Fruits au beurre, Boeuf bouilli aux legumes, Poulets à la Villeroy, Riz Compôte, Bombe a la Reine, Fromage, и Fruits et Dessert, под музыкальное сопровождение, среди произведений должны были исполнять вальс «Нет жизни без любви». Теперь со столов убирали фарфор, хрусталь и серебро, так и не дождавшись своих гостей из-за произошедшего убийства, которое оборвало две жизни и их необыкновенную любовь.

Глава XVII
«БОЛЬ БЫЛА НЕВЫНОСИМОЙ»

В Хлумеце стоял спокойный день начала лета. София, Макс и Эрнст только что сели обедать, когда их гувернера, Отто Станковски, неожиданно вызвали из-за стола. Морсей и Румерскирх временно перекрыли телефонные и телеграфные линии империи, чтобы печальные новости о гибели супружеской пары не могли услышать их родственники. И теперь Станковски с потрясением узнал о том, что произошло в Сараево.

Учитель задумался о том, что теперь делать. Узнав, что сестра Софии, Генриетта, направлялась из Праги в Хлумец, он решил дождаться ее приезда и пока не сообщать детям, что они потеряли своих родителей. Когда Станковски вернулся в столовую, София заметила, что он «очень бледный», и сначала подумала, что он получил плохие новости о здоровье своей матери, которая болела. Но Станковски отказался что-либо говорить. Трое детей придумывали маленькую сценку, которую хотели показать по приезде родителей, когда поздним вечером приехала их тетя Генриетта. «Мы радостно бросились к ней навстречу, – вспоминала София, – но в ее глазах стояли слезы». Она рассказала, что было нападение на их родителей и они оба находились в больнице. «Мы будем навещать их в больнице!» – заплакала София. Но Генриетта ответила, что это не нужно и что было бы лучше, если бы они все сходили в церковь и помолились за них. Тайна еще сохранялась, когда ближе к ночи в Хлумец прибыли другие братья и сестра герцогини.

Поспать практически не удалось, рассказывала София, но раньше утра они так и не узнали «страшную правду». Станковски осторожно рассказал об убийстве Максу и Эрнсту, а зять герцогини, граф Карл фон Вутенау, который провел в пути всю ночь, рассказал правду тринадцатилетней Софии. «Боль была невыносимой, – вспоминала София, – а также ощущение полной растерянности. Всю нашу жизнь мы провели, ничего не зная о невзгодах, в окружении любви и полной безопасности. Теперь мы просто не могли себе представить, что будет с нами дальше». Как сообщала Reichspost, десятилетний Эрнст никак не мог справиться с горем и «вел себя как сумасшедший». Когда первоначальный шок прошел, София была настроена более философски. «Это хорошо, что мама умерла вместе с папой, – говорила она задумчиво. – Если бы она осталась в живых, она бы сошла с ума».

Полетели слова сочувствия. «Я глубоко потрясен страшной бедой, которая постигла всех нас, – писал Максу опальный дядя детей Фердинанд Карл. – Я молюсь за вас, вашего брата и сестру. Храни вас Бог!» Эрцгерцог Людвиг Сальватор писал: «Мое сердце истекает кровью, и шлю вам, вашему брату и сестре мои глубочайшие соболезнования». Кайзер Вильгельм телеграфировал с борта яхты Hohenzollern: «Мы едва можем подобрать слова, чтобы рассказать о том, как разрывается наше сердце, когда мы думаем о вас и вашей неописуемой утрате! Только две недели назад мы провели такие замечательные часы вместе с вашими родителями, и вот мы услышали о вашем страшном горе. Да хранит вас Господь и пусть даст вам силу, чтобы перенести этот страшный удар! Благословение ваших родителей останется с вами даже после их смерти».

Франц Иосиф был в Ишле, когда прилетела телеграмма от Румерскирха: «Будучи ошеломленным и потрясенным произошедшим, с полностью разбитым сердцем, я сообщаю вам, что в ходе поездки в Сараево были тяжело ранены и погибли от подлых рук убийц Его Императорское Величество и Ее Высочество. Для оказания срочной медицинской помощи их сразу доставили в Конак, но уже было не в силах человека спасти их. Ее Высочество скончалась через несколько минут после ранения, не приходя в сознание».

Телеграмму принес адъютант императора граф Паар. Старый император говорил мало. Паар вспоминал, что Франц Иосиф, потрясенный пришедшими новостями, на несколько мгновений закрыл глаза, а потом в минутной слабости, которую он обычно себе не позволял, промолвил: «Ужасно! Всемогущий не позволяет оспаривать свои решения безнаказанно. Высшая сила восстановила старый порядок, который я, к сожалению, не смог отстоять».

Такие шокирующие замечания, вырвавшиеся у старого императора, были для него не характерны, но его последующее поведение подтвердило то чувство облегчения, которое он действительно испытал, когда получил эту новость. Он всегда не доверял своему племяннику и считал его морганатический брак нежелательным и унизительным, втаптывающим достоинство Габсбургов в грязь. Никто не ставил под сомнение слова дочери Франца Иосифа Марии Валерии. Узнав эту новость, она сразу прибежала к императору, хотя, как она писала в своем дневнике, знала, что произошедшее событие «не вызовет его жалости, разве что небольшое волнение». Она обнаружила своего отца «удивительно бодрым». Как она писала, он выглядел очень «энергичным и уверенным в себе», и хотя он и говорил: «Когда я думаю о бедных оставшихся детях, слезы наворачиваются мне на глаза», но «я знала, что лично его это так не трогает». В их разговоре он лишь мимоходом высказался о своих чувствах по поводу убийства своего наследника. «Для меня стало на одну большую проблему меньше», – как сказал император, по словам его дочери.

Теперь император мог действовать с развязанными руками. Он приказал немедленно закрыть Militärkanzlerei («Военную канцелярию») Франца Фердинанда. Были изъяты и запечатаны в императорских архивах вся почта и документы эрцгерцога. Позднее, в воскресенье, адъютант представил императору текст публичного заявления о смерти Франца Фердинанда. В нем содержалась строка: «Смерть моего любимого племянника причинила мне смертельную боль…» Франц Иосиф взял ручку и зачеркнул слова: «причинила мне смертельную боль». Полковник Бардольф подтвердил отсутствие каких-либо эмоций после своей встречи с императором несколько дней спустя. После предоставления отчета о событиях в Сараево Франц Иосиф задавал Бардольфу вопросы. «И как эрцгерцог встретил свою смерть?» – спросил император. «Как солдат, Ваше Величество», – ответил Бардольф. «Этого и следовало ожидать», – прокомментировал император. И так оно и было; далее Франц Иосиф не высказал ни слова сочувствия к погибшим, а перешел сразу к вопросу: «И как прошли маневры?»

Племянник Франца Фердинанда Карл проводил лето с семьей в Райхенау, на юго-западе от Вены. Он только сел пообедать на террасе вместе с Цитой, как слуга принес срочную телеграмму от Румерскирха. Карл был озадачен. «Почему от него? – спросил он. – Он же с дядей Франци». Эрцгерцог вскрыл конверт и быстро прочитал новость о трагедии в Сараево. Он «побледнел как полотно», рассказывала Цита, и они сразу же собрались и поехали в Вену. Приехав в город, Карл после обеда отправился приветствовать императора, прибывшего из Ишля в понедельник; когда они отправились вместе во дворец Шёнбрунн, император, показывая, что Карл теперь является его наследником, попросил его сесть рядом с ним. Пятьдесят лет спустя Цита утверждала, что император разрыдался, узнав о смерти Франца Фердинанда и Софии, и, всхлипывая, говорил, что он «ничего не жалел» для своего племянника. С тех пор вышли десятки книг и комментариев, по-разному представляющих реакцию Франца Иосифа на смерть своего сына, своей жены и на убийство в Сараево.

Но большинство людей считали, что император глубоко страдал, и слова соболезнования летели со всего мира. Президент Вудро Вильсон телеграфировал, что Соединенные Штаты глубоко соболезнуют по поводу «злодейского убийства» в Сараево. «Правительство Его Величества передает свои самые искренние и почтительные соболезнования Его Императорскому Величеству», – телеграфировал британский министр иностранных дел сэр Эдвард Грей британскому послу в Вене сэру Морису де Бунзену. Грей добавил к этому свои «личные чувства глубокой симпатии, которыми он преисполнился, когда удостоился чести встретиться с Его Императорским Высочеством в прошлом году, и был свидетелем той радости, которую доставил его визит королю и всей стране». При встрече с графом Менсдорфом, австрийским послом в Лондоне, Грей так прокомментировал свои слова: «Мы все считаем, что для императора все это стало настоящим шоком и глубочайшим горем». Король Георг V, отмечая «печальные новости» в своем дневнике, писал: «Это станет страшным ударом для дорогого старого императора, огромной печалью и грустью». Королева Мария записала: «Ужасная трагедия, случившаяся с эрцгерцогом и его женой, стала для всех нас словно гром среди ясного неба… Бедный император лишился всего, что он имел… Я думаю, что это великое благословение, что Фердинанд и его жена умерли вместе, делая будущее менее сложным для их детей».

Воскресное небо Вены было «нежным» и голубым, воздух «мягким и знойным»; люди наполняли парки и скверы, устраивали пикники и слушали, как военные оркестры играли сентиментальные мелодии. Музыка резко оборвалась, как только пронеслась весть об убийстве. Многие люди, верившие в худшие слухи о Франце Фердинанде, вздохнули с облегчением. Как вспоминал Стефан Цвейг: «Это было достаточно странное горе, и на лицах людей не читалось уныния – наследник престола совсем не пользовался популярностью». По случаю траура театральные спектакли были отменены, магазины закрыты, но многие австрийцы встретили эту новость с удовлетворением. «Город воспринял все очень спокойно, – отмечал сэр Морис де Бунзен. – Нигде не видно никаких эмоций. Должно быть, они очень апатичный народ». Как замечал один очевидец, в парке «Пратер» «нет траурного настроения» и веселье продолжалось. «Бог решил быть добрым к Австрии, – писал Йозеф Редлих, – сохранив ее от этого императора». По словам Айзенменгера, во многих политических и официальных дворцовых кругах слово «убийство» произносилось «с плохо скрываемой радостью. Они были рады избавиться от столь сильного и опасного противника». Один придворный даже встретил известие о гибели эрцгерцога словами: «Огр мертв».

То же чувство облегчения ощущалось и за пределами Австрии. Не было никакого выражения горя в Венгрии, где ее премьер-министр Иштван Тиса заявил: «Господь Бог пожелал, чтобы было так, и мы должны быть благодарны Господу Богу за его волеизъявление». Король Черногории Никола признавался, что «рад» этому убийству; настроения в Париже, Будапеште, Италии и в Санкт-Петербурге были близкими к радости. Николай Гартвиг, российский министр в Белграде, устроил праздничную карточную вечеринку в ночь после убийства; он заявил, что смерть эрцгерцога была благом, и отказался приспустить флаг над посольством, хотя позднее и отрицал это, когда его коллеги призвали его дать объяснения. В Сербии открыто радовались этим новостям. «Это месть за аннексию!» – кричали в Белграде. Пресса возносила хвалы Принципу как «юному мученику» и заявляла, что австрийские власти сами организовали это убийство как повод для начала войны против Сербии.

Однако не все приветствовали это убийство. Как отмечал британский посол в Бухаресте, в Румынии эта новость была встречена «с глубоким сожалением и негодованием. Среди людей этой страны, как и среди румын в Венгрии, эрцгерцог был очень популярен. Хотя в последнее время и наметилась некоторая прохлада в отношениях с соседней империей, считалось общепризнанным, что предполагаемый наследник престола выступал за установление самых близких отношений с этой страной».

Для тех, кто возлагал свои надежды на скорое начало правления эрцгерцога, с необходимыми реформами и более либеральным подходом к решению проблем империи, Сараево стало огромной трагедией. Одна венская газета, воздавая должное эрцгерцогу, писала, что он был холодной личностью, «пренебрег показной приветливостью как мощным средством завоевания популярности… Он не был фальшиво радушным. Он не старался очаровать людей с помощью наград… Он старался быть самим собой, в отличие от принятого современного лицемерия… Он хотел заставить нас осознать наши болезни, которые вовсе не уснут после его собственной смерти».

Принц Альфонс де Клари писал о том, как «сильно болит его сердце»: «В моих глазах стоят слезы, слезы горя, гнева и ярости! Меня переполняет страдание. Он был нашим будущим, нашим лидером. Мы все смотрели на него как на того, кто должен был стать нашим спасителем, кто выведет нас из всей этой глупости старого. И его больше нет среди нас!.. И, если такой человек стал жертвой преступления, все цивилизованные люди земли должны вознести свои молитвы, чтобы огонь Божий покарал эту гнусную страну-убийцу, эту Сербию! Они уже убили своего короля и королеву и вот послали своих людей убить нашего вождя. Они знали, куда направить свое оружие, – и нашли самую болезненную точку, чтобы повредить Австрии!.. Мы теперь так бесконечно несчастны!»

Еще один потрясенный произошедшим человек писал своему другу: «Сейчас наступает конец Австрии! Я по-прежнему придерживаюсь этого мнения. Пуля настигла не просто наследника престола, но Австро-Венгрию. В последние годы правления Франца Иосифа падение стало явным, и только реализация планов Франца Фердинанда могла спасти монархию от окончательного разрушения».

Для тех, кто близко знал Франца Фердинанда и Софию, их убийство стало ужасной новостью. Полковник Брош, бывший руководитель военной канцелярии эрцгерцога, писал: «Я как раненый зверь, который хочет только уползти в угол и умереть… Я полностью потерял веру в божественный промысел в этом мире». «Для меня это стало огромной потерей, – сообщал эрцгерцог Людвиг Сальватор своему другу, – и я совершенно впал в прострацию… Всего лишь три дня назад я встречался с ним и его женой на вокзале, и мы должны были встретиться в конце лета снова. Каждый год я проводил пару дней вместе с его семьей, живущей истинно религиозной жизнью и полезной работой. Дети были очаровательные… Это большая потеря для нашей страны».

Графиня Элизабета де Байллет-Латур, племянница Софии, «онемевшая от страдания и ужаса», признавалась королеве Марии: «Потеря моей дорогой и любимой тети, самой лучшей и благороднейшей женщины из когда-либо живущих, и моего самого близкого друга погрузила меня в такое горе, что никакие слова не могут описать его. Раньше я даже не могла и помыслить, что возможно такое страдание! Мое сердце всегда принадлежало им… и я знала почти каждую их мысль, и я так хотела, чтобы ее нежная доброта и любовь никогда не исчезали… Я очень надеюсь, что тетя София не понимала, что они умирают, потому что мысль оставить своих детей была бы для нее горше мук ада… Тетю Софию всегда преследовала мысль о том, что когда-нибудь кто-то постарается лишить его жизни, и она никогда, никогда не оставляла его».