Текст книги "Первая мировая. Убийство, развязавшее войну"

Уже наступало утро, когда поезд прибыл на железнодорожную станцию в Пёхларне. Местная полиция и пожарные команды, духовенство, члены ветеранских ассамблей собрались на станции, но внезапно начавшийся ливень сделал невозможным проведение короткого молебна на площади, как планировалось изначально. Кто-то принес цветы с поезда, и зал станции был спешно украшен. В него занесли гробы, и в наполненном людьми зале прошел краткий молебен по погибшим. Когда все завершилось, двенадцать унтер-офицеров из 4-го драгунского и 7-го уланского лейб-гвардейского полков вынесли гробы в ненастную ночь и погрузили их на два черных катафалка, предоставленные венским похоронным бюро. Хотя было почти два часа ночи, жители города выстроились вдоль улиц, чтобы отдать последний долг усопшим; сильный ветер развевал черные траурные ленты, висевшие на фасадах домов, а тени, отбрасываемые светильниками, складывались под всполохами молний, освещавших небо, в пугающие фигуры.

Домашние и слуги Франца Фердинанда и Софии заняли пять арендованных экипажей, и траурная процессия тронулась к берегу Дуная. В этом месте моста через реку не было, и кортеж спустился на скользкую от дождя палубу небольшого парома. Буря была в самом разгаре, волны раскачивали паром, раскаты грома сотрясали небо, и все освещали вспышки молний. Напуганные шумом, кони шарахнулись, и одна из машин осталась на палубе только двумя колесами. Только с большим трудом и полным напряжением сил находящихся на пароме людей, удалось вернуть катафалк в безопасное положение. Наконец в пять утра, когда начало светать, промокшая под дождем похоронная процессия начала подниматься по склону Артштеттена.

София, Макс и Эрнст провели ночь траурной церемонии в Бельведере в беспокойстве и печали, слушая, как тикали часы. Рано утром они уехали на поезде в Артштеттен, чтобы никогда больше не вернуться в их дом в Вене: Бельведер был королевским дворцом, и как потомки морганатического брака они больше не имели права жить в его роскошных апартаментах. Родственники Софии сопровождали детей в этой поездке. В отдельном вагоне ехали другие знатные сопровождающие: эрцгерцогиня Мария Тереза и ее две дочери, Цита и ее тётя Мария Жозе, эрцгерцог Максимилиан, принцесса Елизавета Лихтенштейн, герцог Мигель и герцогиня Тереза Браганса, герцог Альбрехт Вюртембергский, принц Альфонсо де Бурбон, инфанта Мария Жозефа, герцогиня Баварии, и другие. Монтенуово постановил, что морганатические дети Гогенберг не могли разделять купе со знатными родственниками их отца. Около 700 венков, в том числе венок от Карла и Циты, занимали еще два вагона. В начале девятого поезд достиг Пёхларна; эрцгерцог Карл, который прибыл на отдельном поезде на два часа раньше, присоединился к их колонне из машин и наемных экипажей, отправляющейся в Артштеттен. Прошедший шторм превратил дорогу в сплошное месиво из грязи; несколько раз машины застревали, заставляя проезжающих выбираться из машин и вытаскивать их из этого болота, прежде чем они наконец-то добрались до замка.

Несмотря на то что Монтенуово отказался оказать помощь в организации транспортировки тел и в организации похорон в Артштеттене, это не остановило его в попытке совершения последнего акта мести Францу Фердинанду и Софии. Накануне на время краткой траурной службы в Вене от участия в ней были отстранены представители великих аристократических семей империи; теперь лорд-камергер приказал им явиться для посещения реквиема по погибшим, который должен был пройти в столице. Это действие было спланировано заранее таким образом, как не без оснований подозревал один из современников, чтобы точно совпасть по времени с похоронами в Артштеттене и таким образом не допустить их присутствия на этом событии. Но его попытка не принесла успеха, и многие знатные аристократы в ярости проигнорировали его указание и прибыли в Артштеттен, открыто демонстрируя неповиновение воли императорского двора.

Еще один провожающий прибыл из Мюнхена. Это был ссыльный брат Франца Фердинанда, Фердинанд Карл, который был лишен званий, титулов и доходов и выслан из страны после того, как вступил в морганатический брак с Бертой Чубер. Сначала император не дал ему разрешения присутствовать на похоронах. Только после личного обращения Марии Терезы Франц Иосиф разрешил ему отдать последний долг уважения своему брату, да и то лишь на том условии, что он будет использовать имя, взятое им в изгнании – герр Бург, и что никто не будет использовать к нему обращение «Ваше Императорское Высочество». Хотя собравшиеся проводить эрцгерцога в последний путь, как отмечал Никич-Булле, быстро начали пренебрегать этим условием.

Похороны Франца Фердинанда и Софии состоялись в одиннадцать утра в часовне Артштеттена. Провожающие собрались под сводчатым потолком часовни с серебряными люстрами и слушали, как прелат Добнер фон Добнау (Dobner von Dobneau) из соседнего монастыря Марии Тафель «просто, но достойно» провел службу. К полудню все закончилось: зазвонили колокола, и унтер-офицеры 4-го драгунского и 7-го уланского лейб-гвардейского полков подняли гробы с траурных катафалков и вынесли из часовни. Шторм начался снова, и небеса опять разверзлись, когда печальная процессия направилась в новый склеп Франца Фердинанда, расположенный ниже церкви. Когда они вошли в него, им пришлось следовать по крутому повороту, по поводу которого Франц Фердинанд раньше шутил, что когда его будут проносить там, то неизбежно стукнут его гроб о стену. Теперь его предсказание сбылось: когда несли черный гроб из позолоченной бронзы из крутого поворота и вносили в двери усыпальницы, они покачнулись и еле удержали его в руках. В усыпальнице в сводчатой нише располагались две одинаковые белые мраморные гробницы, на которых по-латински было написано: «Iuncti coniugio Fatis iunguntur eisdem» («Объединившись в браке, они разделили одну судьбу»). Франц Фердинанд и София вместе упокоились в вечности.

Глава XIX
СЛОМЯ ГОЛОВУ К ЗАБВЕНИЮ

По мнению большинства людей, события в Сараево были трагедией, но не многие думали, что вскоре проявятся серьезные последствия произошедшего этим безмятежным летом 1914 г. Беспорядки и локальные конфликты происходили регулярно, но никаких крупных военных действий не случалось, начиная с Франко-прусской войны 1870-х гг., никто не ждал их и сейчас. Учитывая то, что заговорщики были сербскими националистами, люди ожидали, что все ограничится лишь австрийским бряцанием оружием и дипломатическими угрозами Белграду, но в конечном счете мир снова возобладает. И в аристократических кругах эти тревоги быстро сменились мыслями о получении удовольствий: окончанием лондонского сезона, праздниками в Мариенбаде и в Довиле, азартными играми в Монте-Карло, роскошными обедами в парижском Maxim, и яхтингом в Киле или Коузе. Никто и не подозревал, что дни самодовольной Эдвардианской эпохи уже сочтены и им на смену приходил ХХ век, крещенный кровью Франца Фердинанда и Софии.

С тех событий прошло всего тридцать дней, как старый мир уже сломя голову бросился к забвению, а некоторые детали произошедшего убийства начали всплывать. Только Мехмедбашичу удалось спастись, бежав в Черногорию, которая, несмотря на договор о выдаче, отказалась передать его в Австрию и устроила ему побег. Принцип и Чабринович были арестованы в Сараево, и судья Лео Пфеффер в течение нескольких дней проводил допрос. Их последующая госпитализация скрыла тщательно утаиваемую роль «Черной руки» и сербских спецслужб в произошедшем. Подробности всплыли после того, как были схвачены и допрошены Илич, Чубрилович и Попович. В течение недели после убийства австрийские чиновники уже знали о причастности высокопоставленных сербских офицеров, в том числе о том, что майор Танкосич и Милан Циганович тренировали Принципа и его товарищей в Белграде; о том, что заговорщики были вооружены бомбами и револьверами из сербских военных арсеналов; о том, что сербские государственные служащие помогли им переправиться в Боснию. Хотя противоречивая информация и намеренная ложь привели к тому, что Австрия ошибочно обвинила Narodna Odbrana в подстрекательстве и пособничестве заговору, основные выводы были сделаны правильно.

Сербия разрывалась между попыткой примирения и открытым неповиновением. Через два дня после убийства Белград заверил Вену, что «будет сделано все, чтобы доказать, что не потерпит в пределах своих границ любую деятельность и агитацию… направленные на то, чтобы разрушить союз с Австро-Венгрией». Еще через несколько часов после этого сообщения министерство иностранных дел в Белграде отреагировало на просьбу Австрии о сотрудничестве резко и пренебрежительно: «Пока что еще ничего не было сделано, и не по вине правительства Сербии».

Теперь в Вене полагали, что все это являлось достаточным основанием, чтобы начать активные действия против Белграда. Как и следовало ожидать, Конрад фон Хётцендорф предложил немедленно начать военные действия против Сербии. Но дипломаты были несколько осторожнее: война могла быть необходимой и даже желательной, но прежде чем ее начать, нужно заручиться общественной поддержкой и согласием со стороны главного союзника Австро-Венгрии – Германии. Первый вопрос вскоре разрешился сам собой: как уже говорилось, не все обожали Франца Фердинанда, но многие видели в нем будущего спасителя империи. Убийство его и Софии вызвало широкое негодование. Их смерть в Сараево от рук террористов, признавшихся в своих связях с должностными лицами Сербии, настроила общественное мнение против Белграда. Более того, открытое ликование произошедшим убийством на страницах ряда изданий сербской прессы еще больше распалило австрийскую общественность. Когда после их появления Вена выразила протест, сербский премьер-министр Пашич ответил, что он не может вмешиваться в дела свободной прессы, только если она не занимается открытой «революционной пропагандой» или «lèse-majesté» (фр. оскорбление монархов. – Прим. пер.) сербского трона. Но эта отговорка не удовлетворила Вену: получалось, что Пашич будет действовать, если белградские газеты напечатают что-то против сербского короля, но радостные статьи об убийстве наследника Австро-Венгрии считались приемлемыми. Все это способствовало тому, как отмечал британский посол в Вене сэр Морис де Бунзен, что только росло взрывоопасное настроение в обществе. Он сообщал, что в стране зрело чувство, что Австрия «теряет свое положение великой державы, если она проглатывает любую чепуху, которую предлагает ей Сербия».

Теперь Австрии нужно было узнать реакцию Германии на случай возможного конфликта с Сербией. С этой целью Франц Иосиф писал кайзеру страстные, осуждающие письма: «Эта орда криминальных агитаторов в Белграде… Кровавое дело было работой не одного человека, но хорошо спланированным заговором, нити которого тянутся в Белград. Хотя не представляется возможным полностью доказать соучастие правительства Сербии, никто не может усомниться в том, что его идея объединения южных славян под сербским флагом несомненно поощряет такие преступления, как и в том, что сложившаяся ситуация представляет угрозу для моего Дома и нашей страны. – И добавлял: – Задачей, стоящей перед моим правительством, я вижу изоляцию и ослабление Сербии».

Возмущение убийством своего друга и отношение к Сербии как к нации бандитов подтолкнули Вильгельма II на согласие с планируемыми действиями Австрии. Необходимо было быстро разделаться с беспокойной балканской страной. Все должно было быть сделано до того, как какая-нибудь другая страна сумела бы выдвинуть свои возражения или вмешаться. Он сказал, что это «чисто австрийские дела» и в них не должны фигурировать немецкие военные. Кайзер не планировал войну, но, скорее, был готов поддержать ограниченное военное вторжение, призванное, среди прочего, разоблачить членов сербского правительства, помогавших заговорщикам. Он был уверен, что Россия не заступится за Сербию, так как «царь не поддержит» королевских убийц. Сербия тогда будет вынуждена принять требования Австрии, и вопрос решился бы в течение нескольких дней.

Но Австрия затягивала развитие событий. Чиновники в Вене потратили около двух недель за спорами и составлением списка формальных требований, которые предстояло выдвинуть Сербии. Составленный документ не был, как это часто представляют, ультиматумом, предполагающим начало военных действий в случае отказа. Скорее, австрийская нота была демаршем – формальным перечнем требований к Сербии, с указанием отводимого на их выполнение времени и угрозой разрыва дипломатических отношений в случае отказа.

Все, включая должностных лиц в Белграде, знали, что это должно было произойти. Через свои дипломатические каналы Сербия дала понять, что ее сотрудничество будет ограниченным. За неделю до того, как пришла эта нота, Белград распространил заявление, в котором сообщалось, что любые требования создания единой австро-сербской комиссии по расследованию будут отклонены; что подозреваемые в причастности к убийству не будут переданы Австрии; что будут игнорироваться любые требования прекратить работу националистических обществ и что будут отклонены любые требования введения цензуры относительно печатных изданий, приветствовавших убийство, так как это будет означать «иностранное вмешательство во внутренние дела». Несколькими днями спустя Пашич предупредил членов сербских дипломатических миссий, что их страна «никогда не согласится на выполнение требований, направленных против достоинства Сербии, и что это неприемлемо для любой страны, которая дорожит и сохраняет свою независимость».

В шесть часов вечера в четверг австрийский министр в Белграде передал демарш министру финансов Сербии. После краткого изложения доказательств того, что убийство было спланировано в Белграде при участии сербских официальных лиц, он представил десять выдвинутых требований. К этим требованиям относились: запрещение всех публикаций с антиавстрийской пропагандой; ликвидация сербских националистических обществ, пропагандирующих применение насильственных мер против Австрии; запрещение антиавстрийской пропаганды в сербских образовательных учреждениях; увольнение всех военных и гражданских чиновников, поддерживающих антиавстрийскую пропаганду; запрещение всех призывов за объединение Сербии и Боснии; совместное расследование убийства и арест всех подозреваемых в причастности к нему; немедленный арест Танкосича и Цигановича; Сербия гарантирует, что будет прекращена незаконная переправка в Боснию через ее границу оружия и взрывчатых веществ и предпринимает меры по наказанию официальных лиц ее пограничной службы, оказавших содействие в переправке через границу заговорщиков; официальные сербские лица предоставляют объяснение своих антиавстрийских высказываний; правительство Сербии предоставляет доказательства того, что выполнило все указанные выше требования. В примечании к документу приводились полученные от заговорщиков показания и содержалось требование предоставить ответ на вручаемую ноту не позднее 18.00, субботы, 26 июля.

Конечно, список выглядел внушительным и устрашающим. Сэр Эдуард Грей, министр иностранных дел Великобритании, охарактеризовал его как «самый грозный документ из всех, что мне приходилось видеть, направленный от лица одного государства другому независимому государству». Но в ретроспективе, если не брать в расчет нереально короткий срок, данный на ответ, требования Австрии нельзя было считать необоснованными. На территории Сербии готовились террористические группы, а антиавстрийская пропаганда велась в школах и на страницах газет. Члены военной элиты и представители разведки вооружали и обучали террористов; сербские чиновники помогли террористам пересечь границу с Боснией, а членам сербского правительства, включая премьер-министра, было заранее известно о готовящемся заговоре. Пашич поставил вопросы личной безопасности и своего переизбрания на второй срок над проблемой дальнейшей судьбы своей страны. Сербия могла предотвратить совершение этого убийства, но позволила ему произойти и намеренно предоставила Вене лишь двусмысленные предупреждения о возможной опасности визита в Сараево. «Если правительство не в силах обеспечить исполнение закона в пределах своей собственной территории, если не может предотвратить использование своей территории для нанесения вреда другим странам – тогда оно теряет право на собственный суверенитет», – отмечал историк Дэвид Фромкин.

Сербский кронпринц Александр, выступающий в роли регента при своем отце, сразу же довел до России текст ультиматума. «Требования, содержащиеся в Австро-Венгерской ноте, – телеграфировал он царю Николаю II, – являются крайне унизительными для Сербии и несовместимы с ее достоинством независимого государства». Добавив, что его страна рассмотрит только основные пункты этих требований, он обратился к «благородному славянскому сердцу» царя и попросил его приехать для защиты Сербии «как можно скорее». В течение дня пришел ответ. Наследный принц «мог быть уверенным», писал царь, что «Россия ни в коем случае не останется безучастной к судьбе Сербии». Заручившись этими заверениями, Белград решил рискнуть. Сыграли свою роль и политические соображения: через месяц в Сербии должны были состояться выборы, и Пашич не мог позволить, чтобы его рассматривали как слабого политика, уступившего Австрии.

Ответ, который был передан в австрийское правительство около 18.00 25 июля, представлял собой настоящий шедевр неопределенности. В истории его обычно изображали как капитуляцию Сербии – были приняты все пункты ультиматума, кроме двух. Но в действительности, как указывает Фромкин, «и сами историки уже не очень-то верят в это». В сербском документе умышленно двусмысленным языком притворно сообщалось, что Сербия не знала о готовящемся заговоре; заговорщики, еще будучи в Сербии, лгали о своих будущих планах; Сербия только частично соглашалась с некоторыми из выдвинутых требований и отвергала все остальные. Только два пункта из выдвинутых Австрией обещалось исполнить. Что же касалось остальных восьми требований – они были переписаны намеренно туманным языком или отвергнуты. Видя все это, австрийский министр в Белграде признал сербский ответ неудовлетворительным и объявил о разрыве дипломатических отношений. Этим же вечером в половине седьмого сотрудники посольства сели на поезд, отходящий в Вену, и покинули страну.

Ответ Сербии был тщательно подготовлен и направлен на оттягивание времени, и, вооружившись заверениями о поддержке со стороны России, Белград ожидал возможного начала боевых действий. За день до этого ответа Йованович сообщил французскому послу в Вене, что Сербия «полностью готова к оказанию сопротивления». Сербская армия, сказал он, достаточно сильная, и его страна рассчитывает на восстание славян против империи Габсбургов, если Австрия нападет на Сербию. За три часа до того, как был доставлен ответ на ультиматум, Сербия стала первой страной, начавшей мобилизацию против Австрии. В то же время, и, вероятно, не случайно, Россия тайно также объявила частичную мобилизацию. Позднее, чтобы скрыть этот факт, документы были сфальсифицированы, и все было представлено так, что такой приказ поступил на день позже.

Все эти воинственные движения активизировали давление, оказываемое на Франца Иосифа. Остается неясным, как именно он представлял себе дальнейшее развитие событий. Может быть, он считал, что Австрия сможет провести ограниченные боевые действия против Сербии, которые смогут остановить антиавстрийскую пропаганду и террористическую деятельность? Или он не понимал, что система альянсов, сложившая в Европе, рано или поздно приведет к началу континентальной войны? Император скорее всего колебался, но вечером 25 июля все же подписал приказ о мобилизации. Поступая таким образом, он боялся, что это станет началом конца для Австрии. «Если монархия должна погибнуть, – прокомментировал он с горечью, – пусть она хотя бы погибнет достойно». В течение десяти дней вся Европа была втянута в роковую войну.

* * *

Когда началась война, молодые люди, чьи действия ускорили наступление катастрофы, сидели за решеткой, ожидая суда. Боснийский закон даровал им жизнь за жизни, которые они взяли у Франца Фердинанда и Софии: они были несовершеннолетними и согласно законам страны не могли быть подвергнуты смертной казни даже за убийство. Понимание этого позволило Принципу и его товарищам вести себя с некоторой долей презрения во время судебного слушания, которое наконец состоялось в 1914 г. в импровизированном зале суда, устроенном в казармах Филипповича в Сараево.

Трибунал из трех судей выносил решение об их виновности или невиновности. Заговорщики признались в совершенном, но отрицали, что чиновники Белграда знали о готовящемся заговоре и способствовали его организации. «Я не чувствую себя преступником, – заявлял Принцип, – но человеком, который уничтожил зло». Он утверждал, что гибель Софии была несчастным случаем. Все это звучало не очень убедительно. Принцип совершил свои роковые выстрелы в течение нескольких секунд; он стоял менее чем в пяти футах от автомобиля, со стороны, где сидела София, и не мог ее не видеть. И действительно, он даже признался, что немного помедлил после того, как встретил взгляд Софии.

Грабеч также признал свою вину, но настаивал на том, что убийство «было одним из величайших событий в истории». Чабринович сначала высказывался в духе своих друзей: «Мы знали, что Франц Фердинанд был величайшим врагом всех славян». Но потом он дрогнул: «Для всех нас это было очень печально, потому что мы не знали, что Франц Фердинанд был и отцом. Мы все были очень тронуты, когда услышали о последних словах, что он сказал своей жене. – Затем, понизив голос, он добавил: – Я в смирении приношу свои извинения детям наследника и прошу их простить нас». Но для Принципа это было уже слишком, он вскочил со своего места и выкрикнул, что Чабринович не говорил с ним об этом. «Мне нечего сказать в свою защиту», – добавил Принцип вызывающе.

Трибунал вынес свое решение. Принцип, Чабринович и Грабеч были приговорены к двадцати годам заключения. Данило Илич и Чубрилович как совершеннолетние были приговорены к смертной казни через повешение; Попович получил 13 лет.

Трое молодых людей, которые так неосторожно изменили мир, провели свои последние годы в тюрьме Терезиенштадта, в Богемии, в очень суровых условиях, что, несомненно, усилило туберкулез, от которого они страдали. Грабеч умер от болезни в октябре 1916 г. Принцип прожил дольше, несмотря на свою попытку повеситься с помощью полотенца. Он до последнего настаивал на том, что его поступок был великой войной и не имел ничего общего с убийством: врач, который бывал у Принципа, отмечал, что он «не чувствует себя ответственным за произошедшую катастрофу». Туберкулез нанес сокрушительный удар по здоровью в последние годы его жизни: к моменту его смерти 28 апреля 1918 г. его левая рука была ампутирована, а его вес составлял меньше девяноста фунтов.

Неделько Чабринович умер первым из троих, но прежде в тюремной камере разыгралась примечательная сцена. София, Макс и Эрнст не были в сараевском суде, но слышали об извинениях, которые принес Чабринович. В порыве великодушия, которое было расценено ледяным Императорским двором как позор, София и Макс написали молодому убийце письмо; только Эрнст отказался подписывать его. Иезуит отец Антон Пунтигам, который принимал участие в совершении последнего обряда над Францем Фердинандом и Софией, отнес письмо в тюрьму Терезиенштадта и передал его Чабриновичу. София и Макс писали о том, что узнали, что молодой заговорщик выразил сожаление о своем поступке и принес свои извинения. Его совесть могла быть спокойна: они полностью простили ему его участие в заговоре и его часть вины в смерти их родителей.

В здании суда. Гаврило Принцип сидит в центре в первом ряду

23 января 1916 г. София, Макс и Эрнст получили известие о том, что Чабринович умер. В их поступке просматривалась глубокая вера в Бога и тот оптимистический настрой, в котором старались воспитывать их родители. Они всегда знали, что их жизнь будет нелегкой. Как морганатическим потомкам предполагаемого будущего императора Австрии, Софии, Максу и Эрнсту было уготовано существование в тени. Пропасть общественного признания отделяла их вместе с матерью от сверкающей вселенной их отца. Франц Фердинанд и София вооружили их прагматическим оптимизмом, который должен был помочь им выжить в мире, в котором они никогда не были признаны как Габсбурги.

В том, что они заслужили сочувствие, не сомневался никто. Племянница Софии Элизабет де Байллет-Латур изливала свое горе по «этим бедным, нежным детям» в письме королеве Марии. София, Макс и Эрнст, писала она, были «воспитаны в постоянном контакте со своими родителями и даже со слишком большим вниманием! Они никогда не знали боли, всегда были окружены прекрасным, любовью, заботой и нежностью. Их дом был именно таким, как часто описывается в книгах. И вот сейчас они оказались в полном одиночестве, а их реальность разбита. Маленькие жизни до случившегося были наполнены только одним: любовью и нежной заботой отца и матери. Они даже не знают, кто они есть теперь, и никто не понимает их, таких чувствительных, ранимых и сострадательных маленьких детей».

Две пули того рокового воскресенья лишили почти тринадцатилетнюю Софию, двенадцатилетнего Макса и десятилетнего Эрнста юношеской наивности. Теперь они оказались лицом к лицу с неизвестностью. Они прибыли на похороны своих родителей в Артштеттен, но потом вернулись в Хлумец. 4 июля 1914 г. поездом они прибыли в Вену. В Шёрнбрунне они второй и последний раз в своей жизни встретились с императором для краткой и формальной беседы. «Франц Иосиф, – комментировала правнучка Франца Фердинанда принцесса София, – был не очень отзывчивым человеком, поэтому встреча получилась достаточно прохладной». Приняв от него соболезнования, трое сирот никогда больше его не видели.

Новая вселенная скоро дала о себе знать. Распространялись слухи о жадности Франца Фердинанда и ходили преувеличенные рассказы о том, что он умер в долгах. Но он не был разорившимся: его поместье было достаточно богатым, но и реальных денег, после оплаты задолженостей по предыдущим кредитам банка, почти не осталось. По соглашениям 1907 г. наследство Эсте, а также различное наследство Модены в Вене и Италии переходили к эрцгерцогу Карлу. Надеясь обеспечить детей, юрист Франца Фердинанда выставил на продажу в Вене его имперскую коллекцию, состоявшую из экспонатов народных промыслов и художественных ценностей. Это принесло около 500 000 крон (около $2,5 млн. в цифрах 2014 г.), которые Ярослав Тун, назначенный душеприказчиком своего покойного зятя, оперативно оформил на троих детей-сирот. Большая часть недвижимости, в том числе Конопишт, Артштеттен, Лёллинг и некоторое имущество в Вене, наследовал Макс. Эрнст получил Хлумец и, так же как и София, некоторые финансовые активы. Как и раньше, отсутствие денежных средств означало постоянные проблемы: расходы на содержание поместий, выплата заработной платы и пенсий быстро истощала имеющиеся средства. В конце концов Франц Иосиф назначил им ежегодную стипендию в размере 400 000 крон ($ 2 млн. на 2014 г.).

Принц Тун и его жена Мария делали все возможное, чтобы окружить Софию, Макса и Эрнста любовью и вниманием; то же делала и их тетя Генриетта, которая стала им как вторая мать. София приводила в пример цыплят, которые лишились родителей и были взяты под опеку другой курицей, с явной аллегорией на их любимую тетю. Генриетта, как вспоминала внучка Макса, принцесса Анита, «пыталась успокоить детей после этой страшной драмы». Особенно нуждался во внимании и заботе Эрнст. Депрессия, потеря аппетита и частые болезни характеризовали годы, которые он провел после убийства родителей. Но в конце концов приспособляемость молодости и религиозная вера снова укрыли их души в защитный кокон, созданный не без помощи их родственников. Определенно, несмотря на постигшую их трагедию, «они должны были иметь счастливое детство», и Генриетта делала все, чтобы окружить их вниманием и поддержкой.

Дни проходили спокойно и в Вене, и в Артштеттене, но трое детей предпочитали проводить основную часть своего времени в Конопиште, который они считали своим настоящим домом. Частные репетиторы продолжали их учить: Макс и Эрнст готовились к экзаменам в венском Schöttengymnasium. Опровергая ходившие слухи о том, что Франц Фердинанд и София были тяжелыми работодателями, большинство их бывших работников и членов их семей остались и посвятили свою службу их детям, несмотря на некоторые финансовые затруднения. Безжалостный Монтенуово сообщил верному Яначеку, что его хозяин мертв и теперь он не мог считаться сотрудником императорской семьи. Он не только не мог больше рассчитывать на зарплату из Вены, но ему не стоило надеяться и на пенсию. Но Яначек не был сломлен этим бездушным решением и последовал за Максом, Эрнстом и Софией в Конопишт.

Конопишт оставался оплотом спокойствия во все более беспокойном мире. Европа сотрясалась в конвульсиях, множество молодых людей умирали в окопах и под градом артиллерийских снарядов. Но на расстоянии миллионов миль от этого, в удаленном лесистом уголке Богемии все так же благоухал розарий. Первые сироты войны, санитарные поезда, переполненные транспорты, увозящие солдат на верную смерть, появление продуктовых карточек… Европа менялась в результате хаоса, развязанного в Сараево.

Эрцгерцогиня Мария Тереза предвидела, к чему все это могло привести. Беспокоясь о судьбе своих пасынков, она решила, что пришло время обратиться к кайзеру. В июне 1914 г. кайзер и Франц Фердинанд провели два дня в Конопиште, любуясь розами и обсуждая стратегические альянсы, а также размышляли о будущем Макса. Война всегда приносила передел границ, и теперь идея Вильгельма II о том, что Макс может однажды стать правящим великим князем независимой Лотарингии, уже не казалась пустой болтовней за чашечкой чая. В 1916 г. Мария Тереза написала кайзеру письмо, мягко напомнив ему о той его идее, надеясь таким образом обеспечить детям безопасное будущее. Те историки, которые утверждают, что Вильгельм даже не потрудился дать на него ответа, не правы. Ему по-прежнему нравилась эта идея, но обстоятельства текущего момента сделали невозможным осуществить ее единоличным решением. Такой документ должен был подписать ряд официальных лиц, и вряд ли было возможно что-то решить до окончания войны. Мечта о новом великом княжестве пала жертвой политической целесообразности.