Текст книги "Право на жизнь. История смертной казни"

Вот список, совершенно ясно показывающий приоритеты новой власти, – статей, предусматривающих якобы только временно сохраненную смертную казнь, так много, что поневоле вспоминаешь Соборное уложение. Их 23,6 % – почти четверть. Да и набор преступлений, карающихся высшей мерой, вдруг отсылает нас к законодательству XVII века – разве что преступления против церкви сменились антисоветской пропагандой и агитацией. А в остальном – нанесение ущерба государству, измена, различные варианты злоупотребления властью. Такое ощущение, что законодательства Елизаветы Петровны или законов XIX века просто не было. Они стерты из памяти. И, конечно, ясно, на какой огромный, высочайший постамент возводят эти законы Государство. Заметим еще раз: это мягкое для нашей страны уголовное законодательство, принятое в 1922 году, когда многим и советским гражданам, и эмигрантам казалось, что все не так плохо, что происходит «смена вех», режим смягчается… А дальше-то будет куда хуже.

Уже в 1926 году смертная казнь «предусматривалась в 37 санкциях УК РСФСР 1926 года за совершение практически всех видов преступлений: контрреволюционных (13 составов), против порядка управления (6), должностных (5), хозяйственных (1), имущественных (1), воинских (11), но, парадокс, не предусматривалась за квалифицированные виды убийства (ст. 136)»[129]129
  Там же.


[Закрыть].

Хочется поспорить с автором приведенной цитаты – не вижу в таком распределении наказаний ничего парадоксального: убийство, даже при отягчающих обстоятельствах, – это преступление против отдельной личности. Разве может оно сравниться с расхищением государственного имущества?

Что касается печально знаменитой 58-й статьи Уголовного кодекса 1926 года, то лучше Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» никто еще о ней не написал. В 58-й статье было 14 пунктов, целых 14, и все перечисленные в них преступления считались не политическими – таковых в СССР, конечно же, не было, – а уголовными, но обозначались как «контрреволюционная деятельность»:

Из первого пункта мы узнаем, что контрреволюционным признается всякое действие, направленное… на ослабление власти… И влечет за собой – расстрел… С 1934 года, когда нам возвращен был термин Родина, были и сюда вставлены подпункты измены Родине. ‹…› когда нашим солдатам за сдачу в плен (ущерб военной мощи!) давалось всего лишь десять лет, это было гуманно до противозаконности. Согласно сталинскому кодексу, они по мере возврата на родину должны были быть все расстреливаемы. ‹…›

Еще важным расширением пункта об измене было применение его «через статью 19-ю УК» – «через намерение». То есть никакой измены не было, но следователь усматривал намерение изменить – и этого было достаточно, чтобы дать полный срок, как и за фактическую измену.

Пункт 2 назначал наказание вплоть до расстрела за вооруженное восстание и попытку отторгнуть какую-либо часть советской страны.

Третий пункт – «способствование каким бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны». Этот пункт давал возможность осудить ЛЮБОГО гражданина, бывшего под оккупацией, прибил ли он каблук немецкому военнослужащему, продал ли пучок редиски, или гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что танцевала с ним и провела ночь. Не всякий БЫЛ осужден по этому пункту (из-за обилия оккупированных), но МОГ быть осужден всякий.

Четвертый пункт говорил о (фантастической) помощи, оказываемой международной буржуазии. ‹…›

Пятый пункт: склонение иностранного государства к объявлению войны СССР. Упущенный случай: распространить этот пункт на Сталина и его дипломатическое и военное окружение в 1940–41 годах. Их слепота и безумие к тому и вели. ‹…›

Шестой пункт – шпионаж, был прочтен настолько широко, что если бы подсчитать всех осужденных по нему, то можно было бы заключить, что ни земледелием, ни промышленностью, ни чем-либо другим не поддерживал жизнь наш народ в сталинское время, а только иностранным шпионажем и жил на деньги разведок. Шпионаж – это было нечто очень удобное по своей простоте, понятное и неразвитому преступнику, и ученому юристу, и газетчику, и общественному мнению. ‹…›

Седьмой пункт: подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кооперации. В 30-е годы этот пункт сильно пошел в ход и захватил массы под упрощенной и всем понятной кличкой вредительство. Действительно, все перечисленное в пункте Седьмом с каждым днем наглядно и явно подрывалось – и должны же были быть тому виновники?.. ‹…›

Но никакой пункт 58-й статьи не толковался так расширительно и с таким горением революционной совести, как Десятый. Звучание его было: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти… а равно и распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания». И оговаривал этот пункт в МИРНОЕ время только нижний предел наказания (не ниже! не слишком мягко!), верхний же НЕ ОГРАНИЧИВАЛСЯ! Таково было бесстрашие великой Державы перед СЛОВОМ подданного.

Пункт 11 касался контрреволюционных организаций, пункт 12 карал за недонесение: «И за тяжкий грех недонесения НАКАЗАНИЕ НЕ ИМЕЛО ВЕРХНЕЙ ГРАНИЦЫ!!»

Пункт 13 карал за службу в царской охранке, а пункт 14 – за саботаж.

Какой огромный простор для издевательств над людьми и над законностью, сколько возможностей расширительно толковать каждую статью и не ограничивать верхний предел наказания – отправлять людей на расстрел. И опять здесь свалены в кучу измена, экономические преступления, пропаганда, недонесение – увы, знакомый набор. Можно только в очередной раз процитировать «Архипелаг ГУЛАГ»: «Сделав этот обзор великой СТАТЬИ, мы дальше уже будем меньше удивляться. Где закон – там и преступление».

От принятого в 1926 году Уголовного кодекса уже совсем недалеко – всего четыре года – до учреждения «Особого совещания при НКВД», которое вообще решало дела во внесудебном порядке – и в 1941 году получило право выносить все в том же внесудебном порядке смертные приговоры. Куда там столыпинским военно-полевым судам до ОСО… «Машина ОСО – две ручки, одно колесо», – записал для нас Шаламов.

А в 1937 году смертные приговоры начали выносить «тройки» – начальник, секретарь и прокурор. Где же защитник? Да там же, где и все прежнее законодательство, вся нормальная юриспруденция, все «бывшие» юристы, – толкает в лагере тачку.

В 1947 году (по иронии судьбы в тот самый год, когда была упразднена смертная казнь в Италии) ее отменили и в СССР. Правда, советский народ остался недоволен этим решением, и в 1950 году Президиум Верховного совета просто не мог не пойти навстречу многочисленным просьбам, поступавшим от «национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры», и постановил «допустить применение к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания».

Это сразу дало возможность расстрелять партийных руководителей, проходивших по «Ленинградскому делу», а через два года – еврейских поэтов, которые до этого несколько лет находились в заключении, ну а еще множество тех, чьи имена не знамениты, но чьи жизни были не менее ценны.

Количество людей, получивших эту «временную», «пока что» еще не отмененную высшую меру, – мужчин и женщин, стариков и инвалидов, а с 1935 года и детей с 12 лет – все еще не подсчитано точно. Но даже если не говорить сейчас о тех, кого сгноили в лагерях, кто умер во время депортации или просто в колхозах от голода, кого забили в подвалах Лубянки или любого другого здания НКВД, – а посмотреть только на тех, кого ПРИГОВОРИЛИ пусть по издевательски карикатурному, но закону к смерти, то, по мнению самых серьезных на сегодняшний день исследователей сталинских репрессий – Никиты Охотина и Арсения Рогинского, к высшей мере наказания были приговорены 1 012 110 человек[130]130
  Охотин Н. Г., Рогинский А. Б. О масштабе политических репрессий в СССР при Сталине. 1921–1953. http://www.demoscope.ru/weekly/2007/0313/analit01.php.


[Закрыть].

И если продолжить начатые выше подсчеты, то в данном случае – при том что, конечно, были годы, когда расстреливали больше, и были, когда расстрелов становилось меньше, – если посчитать среднюю цифру, то получится, что за 32 года, с 1921 по 1953-й, ежегодно в нашей стране на смерть обрекали 31 628 человек, в месяц – 2635, а в день – 88. Такая вот статистика…

В 1960 году Уголовный кодекс 1926 года был наконец изменен. Мрачная 58-я статья из него исчезла, но смертная казнь осталась – за измену родине: «переход на сторону врага, шпионаж, выдачу государственной или военной тайны… оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно – заговор с целью захвата власти». К этим, безусловно, тяжким преступлениям в той же статье приравнивались «бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР» – Нуреев или Барышников, а также многие другие, бежавшие в свободный мир, ходили под расстрельной статьей. И эта статья тоже о многом говорит – из тоталитарного государства, как из мафиозной структуры, уйти нельзя. За уход – смерть.

Смертную казнь могли также присудить за организацию теракта, под которым понималось «убийство государственного или общественного деятеля или представителя власти, совершенное в связи с его государственной или общественной деятельностью, с целью подрыва или ослабления Советской власти». Кроме того, предусматривалась казнь за «убийство представителя иностранного государства с целью провокации войны или международных осложнений» – составители кодекса явно помнили историю с нападением Якова Блюмкина в 1918 году на немецкого посла Мирбаха. Что характерно, Блюмкин после убийства Мирбаха некоторое время жил на полулегальном положении, хотя всем было известно, в каких ресторанах он ужинает, а потом еще служил в ВЧК – и, конечно, в конце концов был расстрелян, но не за «убийство представителя иностранного государства», а как человек, слишком много знавший и близкий к Троцкому.

Казнить могли за «диверсию» – «разрушение или повреждение взрывом, поджогом или иным способом предприятий, сооружений, путей и средств сообщения, средств связи либо другого государственного или общественного имущества, совершение массовых отравлений или распространение эпидемий и эпизоотий с целью ослабления Советского государства». Вряд ли авторы кодекса ориентировались на Кодекс Рокко, но, похоже, эпидемии и эпизоотии представлялись им столь опасными также не потому, что могли унести много жизней людей или животных, а потому, что ослабляли государство.

Зато печально знаменитая 70-я статья, по которой отправились в лагеря многие правозащитники, смертной казни не предусматривала – смягчение было налицо. Точно так же теперь не казнили за разглашение гостайны при отсутствии признаков измены родине, за утерю секретных документов, за контрабанду и даже за организацию массовых беспорядков. Смягчены были наказания за подделку денег и ценных бумаг, за разрушение железнодорожных путей, а также за должностные преступления, вынесение неправосудных приговоров и получение взятки – приближалась эпоха продажных старых правителей. Правда, отдельной статьей предусматривалось наказание за дачу взятки, но «всего лишь» на срок до трех или пяти лет. Однако когда в 1984 году решено было казнить Юрия Соколова, директора Елисеевского гастронома в Москве, то его обвинили именно в получении взятки в особо крупных размерах – при отягчающих обстоятельствах – и приговорили к расстрелу. А в 1961 году – всего через год после принятия кодекса – была ужесточена 88-я статья за незаконную торговлю валютой: добавилась возможность применения смертной казни. Три знаменитых валютчика – Рокотов, Файбишенко и Яковлев – были приговорены по этой статье к расстрелу, хотя свои «преступления» они совершили до того, как был издан указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций». Новый закон получил обратную силу.

За недонесение по-прежнему карали, но тоже «только» тюремным заключением.

Преступлениями, за которые можно было поплатиться жизнью, считались бандитизм, а также уклонение от призыва во время войны. Казнили за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах (в отличие от 1922 года!). По-прежнему казнили за неповиновение командиру или его умышленное убийство либо даже просто за нанесение телесных повреждений в военной обстановке, так же как и за дезертирство во время войны, уклонение от службы, умышленное уничтожение военного имущества, нарушение правил караульной службы, за сдачу противнику военных сил, укреплений и техники и оставление погибающего военного корабля, бегство с поля сражения, мародерство. По-прежнему считалось, что смертью надо карать за добровольную сдачу в плен и за разбой в районе военных действий. За злоупотребление властью командира во время военных действий также можно было получить расстрел.

В 1990-е годы смертных приговоров стали сначала выносить все меньше, потом выносить, но не приводить в исполнение, потому что президент Ельцин в последние годы своего правления не рассматривал и, следовательно, не утверждал их. А с 1999 года начал действовать мораторий на смертную казнь. Значит ли это, что в нашей стране выросла цена человеческой жизни? Хотелось бы верить…

Цена жизни в нацистской Германии

Германия тоже подошла к тоталитарной эпохе с довольно мягким законодательством. В германском мире, как уже отмечалось выше, еще с конца XVIII – начала XIX века шло движение в сторону полной отмены смертной казни – это изменение в законодательстве пытались провести в жизнь правители Священной Римской империи, а в 1849 году Франкфуртский парламент, совершивший неудачную попытку объединения Германии, разрабатывал конституцию, где смертная казнь должна была быть ограничена сферой деятельности военных судов.

Несмотря на то что либерального объединения страны во время революции 1848–1849 годов не произошло, Германская империя, созданная, по словам Бисмарка, «железом и кровью», тоже судила по достаточно мягким для того времени законам. Еще в Пруссии – до объединения – к смерти приговаривали в 16 раз меньше людей, чем в либеральных Англии и Уэльсе, вместе взятых. В Великобритании, как мы помним, в XIX веке могли казнить за мелкую кражу – а в Пруссии только за убийство при отягчающих обстоятельствах, поджог и еще несколько тяжких преступлений. Такой подход унаследовала и авторитарная, милитаристская Германская империя – странными путями идут история и юриспруденция. Даже во время Первой мировой войны германские военные суды – по определению более суровые, чем гражданские, – были милосерднее британских. В Германии они вынесли 150 смертных приговоров, из которых в исполнение привели только 48, в отличие от 3000 вынесенных и 346 исполненных в британской армии[131]131
  Соколов А. Н., Котковский Л. Э. Извращение права в фашистской Германии – «законная» основа для уничтожения инакомыслия // Юристъ-правоведъ. 2011. № 4. С. 49–53.


[Закрыть]. Можно, конечно, предположить, что британские солдаты были менее дисциплинированными, чем приученные выполнять приказы немцы, но количество братаний с противником в немецких войсках явно говорит о другом.

Законодательство Веймарской республики хоть и предусматривало смертную казнь, но оставалось довольно мягким. Естественно, все изменилось после прихода к власти национал-социалистов, сделавших смертную казнь чем-то абсолютно обыденным и «естественным». И речь в данном случае даже не о газовых камерах, сожженных белорусских деревнях или массовых расстрелах на оккупированных территориях. Прежде чем начались ужасы холокоста и другие нацистские зверства, была проведена менее заметная, но все равно ужасающая идеологическая и юридическая работа, направленная на достижение той же цели, которую мы уже видели в итальянском и советском вариантах: ценность человеческой личности должна была быть превращена в ничто по сравнению с великим значением государства.

И здесь размывание значения человека ярко проявилось после Первой мировой войны – не случайно Гитлер и его приспешники опирались на бурно развивавшиеся в 1920-е годы националистические ветеранские организации. В данном случае их агрессивность, по сравнению с итальянскими братьями по духу, усиливалась из-за тяжелого положения и ощущения униженности Германии после войны.

Но одной пропаганды людоедской идеологии было недостаточно – и, едва придя к власти, нацисты начали последовательный демонтаж всех демократических институтов.

На следующий же день после поджога Рейхстага – 28 февраля 1933 года – был принят закон, отменявший все гражданские права, которые гарантировала Веймарская конституция. Что характерно, закон назывался «О защите народа и государства». Так произошло символическое смещение правовых акцентов – с защиты каждого отдельного человека на защиту коллектива, группы, власти.

Блистательные и прекрасно подготовленные немецкие юристы тут же услужливо подвели под новую тенденцию необходимые основания. Главная идея формулировалась как принципиальный отход от достижений 1789 года, то есть идей Французской революции, провозгласившей в «Декларации прав человека и гражданина» совершенно новое для того времени отношение к отдельному – каждому! – человеку и его правам.

Теперь пошло движение в обратную сторону. Ясно формулировались задачи нового неправосудного правосудия – «защитить единый германский народ от преступника», говорилось о том, что «в уголовном праве речь должна идти не о защите прав индивида от государства, а о защите государства от индивида»[132]132
  Там же.


[Закрыть]. Один из германских юристов того времени писал:

Правительства, эпохи, системы не справлялись с антиобщественными элементами. Они не делали достижения учения о наследственности и криминальной биологии основой здоровой криминальной политики. Вследствие либерального образа мыслей они всегда обращали внимание только на «права» отдельного человека и больше думали об их защите от проявлений государственной власти, чем о благе общества. Для национал-социализма отдельный человек ничего не значит, если речь идет о сообществе[133]133
  Цит. по: Барышева К. А. Исторический анализ уголовной политики Германии (1871–1945 гг.) // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2015. № 4. С. 186–196.


[Закрыть].

Важнейший правовой принцип: «Нет закона – нет наказания» – был заменен на идею: «Ни одного преступления без наказания». Казалось бы, не так уж плохо – разве не говорится всегда и везде о неотвратимости возмездия за преступление? Но если любое действие, которое власти объявляют преступлением, наказывается, даже если оно не запрещено законом, то какие широкие возможности открываются для подавления личности и преследования – не только инакомыслящих, а, в общем-то, кого угодно! Естественно, столь широкое, всеохватывающее применение наказаний объяснялось интересами народа, арийской расы и т. д. Говорилось, что все многообразие преступлений просто невозможно охватить «отдельными нормами закона». Значит, ради всеобщей безопасности нужно просто «показать судье основные направления, согласно которым следует понимать состав уголовно наказуемого деяния». Среди таких направлений назывались – не только в статьях журналистов или выступлениях политиков, но и в уголовном кодексе – «здоровое чувство народа» и «руководящая идея». Не сомневаюсь, кстати, что у многих людей такие изменения вызывали одобрение, как, боюсь, вызвали бы и сейчас во многих странах, включая нашу, – государство же борется за безопасность! Что может быть лучше? Осмелюсь предположить, что безопасность КАЖДОГО принципиально лучше, чем безопасность ВСЕХ, потому что последняя подразумевает прежде всего безопасность коллектива, ради которой, как не раз говорилось самыми разными мыслителями, можно пожертвовать интересами отдельного человека. И в нацистской Германии тех, кем можно было пожертвовать, с каждым месяцем и годом становилось все больше и больше.

Многие считают, что Гитлер обрушил репрессии только на определенные группы населения. Грубо говоря, если ты не был евреем, коммунистом, социал-демократом, цыганом, гомосексуалом, душевнобольным, то мог жить спокойно. Для начала можно возразить, что те, кто не мог жить спокойно, а вернее, те, кому вообще было отказано в праве на жизнь, составляли довольно значительную часть немецкого народа. Но и те, кто, казалось бы, не должен был ничего опасаться и мог просто наслаждаться спокойствием под защитой государства и фюрера, рисковали быть казнены (скорее всего, гильотинированы) «за экономический саботаж (1936), за похищение ребенка (1936), при бегстве с места автокатастрофы (1938), за распространение новостей зарубежных радиопередатчиков (1939), за насильственные преступления (1940), за любые тяжкие преступления несовершеннолетних (1940), за похищение предметов из "собрания металлов немецкого народа" (1940), за производство абортов в качестве промысла (1943), за деяния, совершенные по неосторожности (1944), а именно – за неосторожное противодействие предписаниям по военной мобилизации. Последняя смертная казнь (всего она была предусмотрена за более чем 40 составов преступлений) в Третьем рейхе была учреждена декретом от 26 января 1945 года в отношении тех лиц, которые при так называемых акциях по "прочесыванию местности" в пределах собственной территории Германии дадут военнослужащим фашистского вермахта неправильные сведения»[134]134
  Соколов А. Н., Котковский Л. Э. Указ. соч.


[Закрыть].

Мало того, в гитлеровской Германии было постановлено, что «лица, виновные в совершении преступления, достигшие 16 лет (если их духовное и нравственное развитие соответствует возрасту 18 лет), подлежат уголовной ответственности, и к ним могут применяться все без исключения меры наказания»[135]135
  Барышева К. А. Указ. соч.


[Закрыть]. Определять уровень духовного и нравственного развития, очевидно, тоже надо было в соответствии со «здоровым чувством народа» и «руководящей идеей».

Это были приговоры, выносившиеся гражданскими судами, и ясно, что при том уровне агрессивной милитаризации, какой существовал в Третьем рейхе, военные суды уже не могли быть столь же «милосердными», как во время Первой мировой войны. Всего в нацистской Германии было вынесено около 80 000 смертных приговоров, из них 33 000 – военными судами, а, следовательно, 47 000 – гражданскими. При этом жуткий маховик репрессий работал не останавливаясь – и даже, наоборот, раскручиваясь все сильнее. Чем ближе к поражению, тем больше смертных приговоров выносили военные суды. «Только за один месяц 1945 года число смертных приговоров в вермахте достигло цифры, которая в пять раз превысила число смертных приговоров в Германии за всю Первую мировую войну»[136]136
  Котковский Л. Э. Военные суды фашистской Германии – безжалостная машина по вынесению смертных приговоров.


[Закрыть]. Инерция была столь сильна, что 10 мая 1945 года в немецкой военной группировке в Норвегии, командование которой не желало признавать подписанную капитуляцию, были вынесены и приведены в исполнение четыре смертных приговора за отказ солдат продолжать сражаться. Еще девять человек там же приговорили к смертной казни за дезертирство 18 мая 1945 года!