Текст книги "Право на жизнь. История смертной казни"

Общеевропейский уровень жестокости

Ценность жизни человека, вернее, представление о том, за что можно жизни лишить, в России, несмотря на расхожее мнение, довольно долго принципиально не отличалась от общего уровня. Согласно Судебнику Ивана III – первому своду законов только что объединившегося Московского государства, а потом и Судебнику Ивана Грозного, казнить можно было примерно за то же, за что казнили в Германии или Англии.

Смертью карались убийство господина, крамола, церковная кража, святотатство, кража, сопровождавшаяся убийством, передача врагу секретных сведений, оговор невинного и поджог города для передачи его врагу, то есть, попросту говоря, преступления с отягчающими обстоятельствами – если убийство, то не любого человека, а господина, если кража, то в святом месте или с кровопролитием, ну и, конечно, разные варианты бунтарских действий. При этом, как всегда, к рецидивисту закон относился строже – «ведомого лихого человека» судебник приказывает казнить за воровство, разбой, убийство, злостную клевету (злую песню?). При этом вор-рецидивист или тот, о ком несколько «добрых людей», поцеловав крест, заявляли, что он как раз и есть этот самый «ведомый лихой человек», не мог даже компенсировать украденное. Его в любом случае приговаривали к смерти, а пострадавший получал компенсацию из имущества казненного – остальное отходило судье.

В 1649 году был принят сборник законов – знаменитое Соборное уложение, действовавшее, пусть с изменениями и дополнениями, два столетия. Оно появилось через год после разразившегося в Москве Соляного бунта и, помимо всего прочего, должно было показать, что теперь все в стране будет по закону. За что же в Московском царстве считали нужным предавать смерти? Снова видим ту же картину: убийство карается смертью далеко не во всех случаях, а вот убийство в церкви – безусловно, так же, как и другие святотатственные дела – среди них, например, попытка помешать провести службу в церкви и еще более страшное и богохульное дело – торговля табаком, куря который люди приобретали дьявольский вид. «Бусурмана» – под этим словом подразумевали прежде всего мусульманина, – который «перевел» православного в свою веру, казнили. Самого вероотступника, что характерно, отправляли к патриарху, то есть предавали церковному суду и покаянию.

Конечно же, кроме разнообразных покушений на святое, смертью карались преступления против царя и государственной власти – всевозможные варианты измены: «умышленье» против государева здоровья, попытка лишить царя власти или сдача врагам города. Сегодня мы назвали бы это государственной изменой или попыткой переворота. Рядом с этим несколько статей, карающих смертью за недонесение – детей, жену, родителей изменника. Логика, увы, вполне понятная: государственные интересы должны быть выше личных связей и привязанностей. До появления законов, которые позволят людям не свидетельствовать против самих себя и своих родственников, еще по меньшей мере полтора века.

Донесение на товарищей вообще приветствовалось и воспринималось как возможность если не избавиться от наказания совсем, то хотя бы отсрочить казнь. Похоже, этим многие пользовались, так как в Соборном уложении отдельно оговаривалось, что разбойник, давший показания на своих «товарыщев», мог находиться в тюрьме полгода. «А будет товарыщев их в полгода не сыщется, и тех воров после полугода казнить смертью. А больши полугода таких воров в тюрьме не держать, чтобы такие воры, сидя в тюрьме многое время, от смертные казни не свобожалися и безвинных бы людей не клепали»[84]84
  http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/1649/21.htm.


[Закрыть].

Смертельным оскорблением государя считалась ситуация, когда в его присутствии человек обнажал меч и кого-то ранил или убивал. Даже просто вынуть при государе оружие было преступлением – очевидно, это воспринималось как символическая угроза правителю, но, если на его глазах проливалась кровь, нападавшего казнили.

Вспомним, как погиб в Орде в XIV веке Дмитрий Михайлович Грозные Очи, зарубивший убийцу собственного отца. Жизни его лишили не за самó убийство, а за то, что вытащил меч в присутствии хана. В Японии суровое наказание за такой проступок тоже считалось чем-то само собой разумеющимся. Когда в 1701 году даймё (правитель провинции) Асано Наганори в резиденции сёгуна (правителя) в Эдо напал на придворного Киру Ёсинаку и дважды ударил его мечом, хотя и не убил, – суд был скорым и безжалостным. Несмотря на то что у Асано явно были причины для нападения, а убийства не произошло, судьи «признали, что Асано виновен в осквернении ритуальной чистоты замка сёгуна, и приговорили его к совершению ритуального самоубийства… Приговор Асано Наганори был быстрым и закономерным – пролитие крови в стенах резиденции сёгуна было тяжелейшим преступлением, наказанием за которое неминуемо была смерть. Тот факт, что оно было совершено в день присутствия в замке посланцев императора (т. е. в день, требовавший не только соблюдения правил безопасности, но и ритуальной чистоты), делал преступление Асано Наганори еще более тяжелым»[85]85
  Жирнов Р. 47 ронинов. Легенда как искусство. – М.: РИП-Холдинг, 2019. С. 10.


[Закрыть].

Как видим, российские законодатели в данном случае действовали вполне в духе существовавшей тогда, по крайней мере на Востоке, практики.

Вернемся к Соборному уложению. Подделка царской грамоты, то есть государственных документов, на которых стояла государева печать, как и недонесение об этом преступлении, тоже карались казнью. По примеру многих других стран фальшивомонетчикам предлагалось «залити горло», то есть казнить, залив в горло расплавленный металл.

Характерная для закрытой страны статья – казнить того, кто ездил в другие страны без разрешения «для измени или для иного какова дурна». Здесь интересно было бы понять, воспринималось ли такое бегство за границу только как нанесение вреда государству, или же это преступление носило дополнительно «святотатственный характер» – ведь человек из православного Московского царства отправлялся к страшным лютеранам или того хуже – к католикам.

Впрочем, мы знаем историю Воина Нащокина, сына выдающегося государственного деятеля XVII века Афанасия Ордин-Нащокина, известного своими «прозападническими» взглядами. Воин, как и его отец, находился на дипломатической службе, много раз ездил с отцом за границу и в конце концов настолько привык к западной жизни, что, вернувшись в Москву, не выдержал здешних порядков и сбежал. «В описываемое время он ездил в Москву, где стошнило ему окончательно, и вот, получив от государя поручения к отцу, вместо Ливонии он поехал за границу, в Данциг, к польскому королю, который отправил его сначала к императору, а потом во Францию. Сын царского любимца изменил государю-благодетелю!»[86]86
  Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 11–12. – М.: Голос, 1995.


[Закрыть] Через несколько лет Воин не выдержал тоски по родине и вернулся. Неудачливого эмигранта не казнили – царь Алексей Михайлович слишком высоко ценил старшего Нащокина и даже утешал его, пока сын пропадал на чужбине. Несмотря на то что Воин Нащокин бежал с секретными документами и деньгами и за границей говорил «многие поносные слова» про Московское царство, его на несколько лет заточили в Кирилло-Белозерский монастырь, а потом, благодаря заступничеству отца, и вовсе отпустили на свободу и даже приняли обратно на государственную службу, хоть и на мелкую должность.

Воину Нащокину, безусловно, повезло, но сам факт его отправки в монастырь говорит о том, что бегство за границу «для какова дурна» – это явно не только государственное преступление, но и богохульство, за которое другого человека могли покарать так же, как за торговлю табаком.

Возвращаясь к Соборному уложению, мы видим, что считалось возможным казнить человека, совершившего преступление против собственности, – если это вор-рецидивист или если была ограблена церковь, и уж тем более если кража была сопряжена с убийством.

А как насчет убийства и изнасилования – преступлений, которые сегодня во многих законодательствах, да и в глазах общественного мнения, считаются настолько тяжкими, что за них можно лишить жизни? Тогда за них казнили далеко не всегда. Например, состояние опьянения у убийцы сегодня восприняли бы как отягчающее обстоятельство, а в XVII веке это было обстоятельством смягчающим и позволяло избежать казни. Отягчающими были другие факторы, прежде всего связанные с нарушением государственных установлений, например, если убийство и изнасилование произошли, когда «ратные люди» отправлялись «на государеву службу», или если совершалось нападение на судью либо на другого «ратного человека». Отдельно оговаривалась и подробно прописывалась ситуация, когда человек угрожал убийством, после чего его потенциальной жертве выдавалась «опасная грамота», которая, как предполагалось, должна была его защитить. В таком случае убийство, во-первых, явно было преднамеренным, но, кроме того, решающим фактором при вынесении приговора оказывалось именно то, что убийца не обратил внимания на выданный государством документ или же нарушил взятое с него письменное обязательство, «что ему над тем, на кого он похвалялся, впредь никакова дурна не учинити».

Еще один отягчающий фактор – убийство своего господина. Ясно, что это тоже покушение на священные основы всей жизни общества. Конфуций, безусловно, одобрил бы такое решение.

Отягчающим обстоятельством было и убийство родственников – опять налицо нарушение священных уз, – правда, не во всех случаях. Безусловно, казнили за убийство отца и матери, сестры или брата. А вот если отец или мать убивали своего ребенка, то их сажали в тюрьму на год, после чего постоянно напоминали прихожанам о совершенном преступлении в церкви. Ясно, что эта статья не касалась несчастных женщин, убивавших своих незаконнорожденных детей, – им была уготована смерть. Жену, убившую мужа, закапывали в землю по шею и оставляли так в ожидании мучительной смерти. Отдельной статьи, предписывавшей, что делать с мужем, убившим жену, в Соборном уложении нет вовсе, но существует документ, сообщающий, что мужа, убившего изменявшую ему жену, приговорили к битью кнутом. В принципе, такое наказание тоже часто заканчивалось смертью, но все же в данном случае у человека оставался шанс выжить. Здесь многое зависело от палача. Казнили и тех, кто был в доме (очевидно, слуг), где произошло изнасилование, которому они не помешали, и человека, избившего беременную женщину, если у нее произошел выкидыш и после этого она умерла. За гибель же нерожденного ребенка (если его мать выжила) приговаривали к битью кнутом.

Все эти законы сегодня поражают – и своей жестокостью, и совершенно непривычной для современного мира системой ценностей, где жизнь ребенка ценится на порядок ниже, чем жизнь взрослого, жизнь мужчины – больше, чем жизнь женщины, а торговля табаком приравнивается к государственной измене или святотатству.

Но времена, слава богу, меняются – иногда даже к лучшему. И заметим еще вот что: Соборное уложение предписывало наказание в виде смертной казни в 60 статьях – звучит страшно. Но стоит вспомнить, что в это же время в Англии казнили за 50 видов преступлений – сопоставимое число. Еще интереснее другая деталь: к концу XVIII века оно возросло в Англии более чем до 200. Ужесточились наказания и в других странах. А что в России?

Казнь – способ защиты государства

В начале XVIII века Россия тоже переживала ужесточение наказаний. Петр I «Россию вздернул на дыбы» – как в переносном, так и в самом прямом смысле слова. Царь-реформатор прокладывал кровавую дорогу для своих преобразований, не щадя никого – ни староверов, считавших его Антихристом; ни ненавидимых с детства стрельцов, мучения которых не ограничились «утром стрелецкой казни»: сначала были долгие недели и даже месяцы допросов и ужасающих пыток – в них, кстати, часто принимал участие и сам царь; ни даже собственного сына, которого пытали ничуть не мягче, чем других государевых врагов и приговорили к смерти – умер ли он сам от пыток, или же его тайно убили в тюрьме, чтобы не демонстрировать народу казнь царского сына, историки спорят до сих пор.

Петровская эпоха – время резкого усиления деспотической государственной власти, поэтому и наказания ужесточаются прежде всего для тех, кто наносит ущерб государству. «Время Петра I – переломная эпоха во многих смыслах, в том числе и для сыска: тогда произошло резкое расширение рамок преступлений, называемых государственными. Еще в 1713 году царь провозгласил на всю страну: "Сказать во всем государстве (дабы неведением нихто не отговаривался), что все преступники и повредители интересов государственных… таких без всякие пощады казнить смертию…"»[87]87
  Анисимов Е. Русская пытка: политический сыск в России XVIII века. – М.: Норинт, 2004. С. 5.


[Закрыть].

Деятельность Петра вызывала недовольство самых разных слоев общества – и это недовольство, а уж тем более выступления недовольных должны были беспощадно подавляться. Основание для наказания стрельцов в 1698 году Петр сформулировал очень просто: «А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали…»

В 1722 году из Тобольска в город Тару доставили текст новой присяги государю – после убийства царевича Алексея Петр никак не мог решить, кому передать трон, поэтому присягать было приказано безымянному наследнику. Многочисленные старообрядцы, жившие в Таре, рассудили, что их заставляют присягать Антихристу, и отказались это делать.

Такого Петр не спускал никому, тем более ненавистным старообрядцам, у которых уже отнимали детей, облагали их двойной податью и подвергали многим другим унижениям и преследованиям. В Тару был отправлен большой отряд. Полковник Немчинов – один из тех, кто отказывался присягать, заперся с казаками в своем доме. Когда стало ясно, что солдаты сейчас ворвутся в дом, осажденные подожгли бочки с порохом. Но удовлетвориться такой их гибелью власти не могли – мятежников следовало наказать. «Солдаты стали вытаскивать казаков из огня. Наиболее пострадавшие, включая самого Немчинова, были немедленно допрошены и вскоре скончались от ожогов. Остальных вылечили для мучительных пыток и казней. Тело погибшего полковника было четвертовано»[88]88
  Урушев Д. Русское старообрядчество. Традиции, история, культура. – М.: Эксмо, 2016. С. 140.


[Закрыть]. Жуткая деталь – казак Петр Байгачев, который одним из первых стал убеждать жителей Тары не присягать безымянному наследнику, был пойман солдатами и дал им огромную взятку. Но платил он не за право бежать – об этом речи не было: ясно, что случилось бы с теми, кто его отпустил. Солдаты позволили ему зарезаться, чтобы избежать ужасных мучений. Заметим, что такая практика была распространена в Руанде во время геноцида тутси, которые часто платили за то, чтобы их убили быстро, а не растягивали мучения на много часов.

Руководителей восстания четвертовали, колесовали, обезглавливали, сажали на кол, вешали. Простых мужиков пытали на дыбе, а потом пороли – давали сотню ударов кнутом. Женщинам давали вдвое меньше – пятьдесят ударов. Затем приводили к присяге и отправляли на вечную каторгу.

Всего в ходе следствия было казнено около 1000 христиан. Многие были сосланы на каторгу. Округа Тары обезлюдела на много лет[89]89
  Там же.


[Закрыть].

Что характерно, все это происходило во время правления Петра – государя, еще в молодости создавшего Всешутейший и всепьянейший собор и в течение многих лет наслаждавшегося кощунственными и непристойными шутками и пародией на церковную службу, а под конец жизни упразднившего патриаршество.

Это вполне объяснимо: Петра волновала не столько чистота веры, сколько твердость государственной власти. Не случайно он совершил в отношении православной церкви несколько действий, обеспечивших контроль над ней, – начиная с приказа священникам нарушать тайну исповеди, если они узнают о готовящемся бунте, и заканчивая созданием Святейшего Синода, полностью подчинившего церковь государству. Так что староверы страдали не как отступники от официальной веры, а как бунтовщики против власти.

Впрочем, в разряд бунтовщиков попадали далеко не только сторонники старой веры. «Петр I разделил все преступления на "партикулярные" (частные) и государственные, к которым отнесли "все то, что вред и убыток государству приключить может", в том числе и все служебные проступки чиновников. Царь был убежден в том, что чиновник-преступник наносит государству ущерб даже больший, чем воин, изменивший государю на поле боя ("Сие преступление вяще измены, ибо, о измене уведав, остерегутца, а от сей не всякой остережется…"), поэтому такой чиновник подлежал смертной казни "яко нарушитель государственных праф и своей должности". В петровское время государственным преступлением стало считаться все, что совершалось вопреки законам. В законодательстве возник обобщенный тип "врага царя и Отечества" – "преслушник указов и положенных законов"»[90]90
  Анисимов Е. Указ. соч. С. 5.


[Закрыть].

Соборное уложение, естественно, продолжало действовать, но при Петре появился еще и «Воинский артикул», отдельно оговаривающий наказания за нарушения в столь любимой им армии. Это уже не несколько статей, определяющих наказания для «ратных людей», а подробная, как любил Петр, регламентация мельчайших деталей поведения. Количество статей, предполагающих смертную казнь, в «Воинском артикуле» ужасает. Можно долго рассуждать о том, что написан он был в начале XVIII века, что военные во все времена подчинялись более строгой дисциплине, и все же…

Здесь тоже начинают с борьбы с богохульством и святотатством (Всешутейший собор под эти статьи, естественно, не подпадает): «И ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть»[91]91
  http://militera.lib.ru/regulations/russr/1715_artikul/01.html.


[Закрыть]. Петр, правда, со свойственным ему рационализмом оговаривает, что сжигать надо только тех, кто «своим чародейством вред кому учинил, или действительно с диаволом обязательство имеет». Определялось, насколько «действительны» отношения с дьяволом, очевидно, с помощью пытки.

Кроме того, казнить надо было тех, кто хулил имя Бога или Богородицы, а заодно и тех, кто эту хулу слышал, но не донес.

За этим, вполне в духе существовавшей традиции, следовали наказания для тех, кто «войско вооружит или оружие предприимет против его величества, или умышлять будет помянутое величество полонить или убить, или учинит ему какое насилство». Характерная деталь: казнь полагалась не только тем, кто пытался убить государя, но и тем, кто это всего лишь «умышлял». Мало того, поскольку «умышление» могло означать подготовку, то отдельно оговаривалось, что казнить надо и тех, кто ничего не сделал, «но токмо его воля и хотение к тому было», а заодно еще и того, кто «о том сведом был, а не известил».

Если же человек не собирался бунтовать, а только говорил о государе, государыне или наследниках «хулительные слова» и «непристойным образом рассуждал» о царских действиях, его казнили тоже. Единственное послабление: в таком случае его ожидало не четвертование, а «всего лишь» обезглавливание. По тем временам, знавшим ужасающие виды казней, это была большая милость.

Чья жизнь обладает чуть меньшей, но все равно огромной ценностью на иерархической лестнице? Конечно же, командного состава. Поэтому «Воинский артикул» карает смертью не только за нападение на генералов и фельдмаршалов, но даже за произнесение в их адрес «бранных слов», четко поясняя: «Ибо почтение генеральству всеконечно и весьма имеет ненарушимо быть». Петр римскую историю знал и про Тита Манлия, казнившего непослушного сына, чтобы не ронять авторитет консулов, читал. На этом фоне смертная казнь за невыполнение приказа уже не удивляет.

Еще одна смертная казнь «за слова» – для тех, кто «дерзает судей, комиссаров и служителей провиантских, такожде и оных, которые на экзекуции присылаются, бранить и в делах принадлежащих их чину противится, или какое препятствие чинить». Здесь, правда, есть варианты: в зависимости от положения оскорбленного и тяжести оскорбления преступник мог «прощения просить» или попасть в тюрьму, но возможна была и казнь – по понятной и для Петра абсолютно логичной причине. «Понеже таковыя особы все обретаются под его величества особливою протекциею и защитою, и кто в делех принадлежащих их чину противное учинит, оный почитается, якобы он его величества протекцию презрил». Перед нами традиция, идущая из глубины веков: государев слуга представляет личность самого государя, а значит, его жизнь, с точки зрения законодателя, во много раз ценнее жизни простого человека. Но только в данном случае речь идет не об убийстве чиновника, а о нанесении ему оскорбления или о неповиновении.

Много статей подробно разбирают разные варианты нарушений при несении караульной службы, карая их смертью. Кроме того, казнить предписано было тех, кто в общественном месте «свою шпагу обнажит в том намерении, чтоб уязвить», то есть начнет дуэль. При этом, даже если «он никакова вреда не учинит, живота лишен аркебузированием будет» – опять наказание за слова и намерение. Не будем полностью списывать этот закон на российскую жестокость – вспомним кардинала Ришелье, который за сто лет до Петра убедил короля в том, что дуэль заслуживает смертной казни: брат великого кардинала погиб на дуэли, а сам он жаждал усилить государственный контроль над любыми спорщиками. Во Франции, впрочем, дуэлянтов не «аркебузировали», а обезглавливали.

Смерть ожидала и того, кто плохо запомнил пароль, и уж тем более того, кто выдал его противнику или не стал выполнять порученные ему работы.

Отразилась также в «Воинском артикуле» долгая (и безуспешная) борьба Петра с коррупцией: воровавших у солдат офицеров ожидали галеры или расстрел. При этом в случае неуплаты жалованья в срок те, кто публично начинал «о деньгах кричать», считались изменниками, а значит, тоже обрекались на смерть. Любопытное рассуждение: офицеры, ворующие жалованье, – изменники, но те, кто возмущается тем, что ГОСУДАРСТВО недоплачивает, – изменники тоже. Казнить и тех и других.

Смерть ожидала и тех, кто во время передвижения своей части без разрешения отойдет «для добычи, или чего иного ради» – так пресекалось мародерство. Казнили тех, кто не уберег знамя, кто перебежал к противнику, а потом попал в плен к своим.

Кроме того, следовало казнить тех, кто грабил город после штурма и обижал местных жителей, – какая забота! Правда, здесь есть несколько чудесных примечаний: «женский пол, младенцы, священники и старыя люди пощажены быть и отнюдь не убиты ниже обижены» – за это полагалась смертная казнь и объяснялось, что «чрез сие чести получить не можно, оных убить, которые оборонятися не могут». Далее оговаривалось, что всего этого нельзя делать, если не было «от фелтмаршала приказано», то есть приказание вырезать местных жителей могло и поступить. Вспомним город Батурин, поддерживавший Мазепу, жители которого были почти полностью уничтожены по приказанию Меншикова.

Точно так же и грабить город нельзя до тех пор, «пока все сопротивление престанет, все оружие в крепости взято, и гварнизон оружие свое низположит, и квартиры салдатам розведены, и позволение к грабежу дано будет». Это же касалось и тех, кто поджигал неприятельский город «без приказу». В общем, грабить и убивать местных жителей можно было, только когда разрешат, без разрешения – смертная казнь.

Казнили тех, кто убил пленных, которым была обещана пощада, и тех, кто уговорил коменданта сдать крепость, – офицеров всех без исключения, а солдат «десятого по жеребью» (опять видно облагораживающее душу изучение истории Древнего Рима). Можно было казнить также тех, кто во время осады пытался «словом или делом к обороне робость какую подать» или не хотел идти в бой.

Конечно, недостоин был жить и тот, кто вступил в «тайную и опасную переписку» с неприятелем – при этом вполне логично для человека, убившего собственного сына якобы ради государственных интересов, оговаривалось: «Такожде не позволяется ни сыну с родным своим отцом, которой у неприятеля обретается, тайно корреспондовать». Пленные, которые тайно переписывались со своими, тоже должны были быть казнены как изменники. Казнить следовало и тех военных, которые в письмах родным и близким сообщали о «воинских делах».

Казнили тех, кто не донес о вредителях и шпионах, тех, кто взял «патенты или манифесты» неприятеля – сегодня мы бы сказали «листовки» – и разбросал их, тех, кто распространял «фалшивые и изменнические слухи», «чрез которыя робость салдатам причинена быть может».

Предписывалось казнить и зачинщиков «непристойных подозрительных сходбищ и собраний воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя и не для зла) или для челобитья…» – то есть даже те, кто собирал однополчан для обсуждения совершенно неопасных вопросов, уже создавали столь опасный прецедент, что заслуживали смерти, как и офицеры, позволившие подобное «сходбище».

Казнили бунтовщиков, но еще и тех, кто, увидев «ссору, брань или драку между рядовыми», призывал товарищей на помощь, то есть превращал драку двух человек в массовую, а заодно и тех, кто прибегал помогать. Казнили за поединки, за распространение «пасквилей, или ругательных писем», за причинение смерти в результате побоев (очевидно, наказание шпицрутенами не подпадало под эту статью), за пользование услугами наемного убийцы.

Не остались без внимания законодателя и самые ужасающие убийства, хотя и с поправкой на армейскую жизнь: «Ежели кто отца своего, мать, дитя во младенчестве, офицера наглым образом умертвит, оного колесовать, а тело его на колесо положить, а за протчих мечем наказать. Толкование. Ежели сие убийство учинитца не нарочно, или не в намерении кого умертвить, якобы кто похотел жену свою или дитя наказать, и оную так жестоко побьет, что подлинно от того умрет, то правда, что наказание легчее бывает. А ежели умышленное убивство будет, тогда убийца имеет мечем наказан быть».

На одну доску были поставлены отец, мать, маленький (только маленький?) ребенок и офицер – за них полагалось колесование, за другие убийства – обезглавливание. При этом, если жена или ребенок умирали от побоев, то есть муж и отец не собирался их убивать, а хотел только «наказать», кара была «легчее» – отношение к домашнему насилию достаточно ясно.

Казнили насильников и грабителей, а также и тех, кто за взятку пропускал людей, стоя в карауле.

Самоубийцу хоронили в «безчестном месте», то есть не в освященной земле, а того, кто покушался на самоубийство… ну конечно же, казнили.

Была, конечно, предусмотрена казнь и за экономические преступления – и тут тоже видна существовавшая тогда система ценностей. Самая легкая смерть выпадала тому, кто крал крепостного, – за это отрубали голову, а вот тех, кто ограбил церковь, предавали куда более мучительному колесованию. Того, кто украл государевы или государственные деньги, вешали – не так ужасно, как колесование, но более позорно, чем обезглавливание. Кстати, заодно вешали и тех, кто не донес.

Все это нагромождение наказаний становится еще более страшным из-за старательных разъяснений, которые давались, очевидно, в тех случаях, когда даже Петру было ясно, что статья вызовет недоумение, ужас – или будет попросту непонятна. При этом ясно видно: казнили не только за дела, но и за слова, и за неосуществленные намерения, и за недоносительство. Никакие дружеские или родственные связи не могли считаться смягчающим обстоятельством: интересы государства – ничем не побиваемый козырь.