Текст книги "Право на жизнь. История смертной казни"

Доводы Беккариа

К XVII–XVIII векам, когда, как мы уже знаем, в некоторых европейских странах произошло ужесточение наказаний и расширение состава преступлений, каравшихся смертью, начинает набирать силу движение против казни. Сначала, впрочем, это было движение против мучительства, жестоких казней, смертных приговоров за кражу – как мы сказали бы сегодня, стремление к гуманизации наказаний, но не более того. Взгляды философов-просветителей на казнь можно коротко выразить фразой Монтескье: «Смертная казнь является как бы лекарством для больного общества». Конечно, особенно жестоко действовать нельзя, но в каких-то случаях можно… На этом фоне постоянно цитируемая фраза Паскаля: «Надо ли убивать людей, чтобы не было злодеев? Это значит создавать двух против одного» – и приводимая им сразу за этими словами цитата из блаженного Августина: «Vince in bono malum» («Победить зло добром») – кажутся «прекраснодушными», как любят говорить в нашей стране, то есть нереалистичными, оторванными от жизни рассуждениями. Хотя, конечно, мучить, пытать – это ужасно, и философы последовательно доказывали необходимость соразмерности наказания и преступления, что уже было революционно для того времени, когда могли казнить в течение нескольких часов самыми разнообразными и изощренными способами. Наиболее прогрессивные государи, «философы на троне», отменяли пытки, призывали казнить меньше, делать это мягче – но все равно казнить.

Жак Деррида, анализируя взгляды философов (в том числе Гегеля, Канта и многих других), считавших казнь пусть неприятной, но необходимой мерой, лекарством, может быть горьким, но спасительным, формулирует основу их мыслей следующим образом: без смертной казни «не было бы закона. Сама идея закона предполагает, что существует нечто, обладающее большей ценностью, чем жизнь, а значит, жизнь как таковая не обязательно должна быть священной, она может быть принесена в жертву ради сохранения закона»[182]182
  Деррида Ж. Семинар о смертной казни. Занятие 4. Derrida J. Séminaire. La peine de mort (1999–2000, 2000–2001) / éd. G. Bennington, M. Crépon, T. Dutoit. Paris: Éditions Galilée, 2012–2015, 2 vol.


[Закрыть].

В общем-то, перед нами все те же римские добродетели, очень высоко ценившиеся в эпоху Просвещения. Но тем не менее споры, трактаты, размышления о необходимости смягчения наказаний – это тот воздух, которым дышал Чезаре Беккариа, человек, совершивший прорыв в вопросе отношения к смертной казни.

В 1764 году Беккариа, итальянский аристократ, выпустил книгу «О преступлениях и наказаниях» – кстати, исследователи уже давно заметили перекличку этого названия с другой книгой, написанной столетием позже, – Достоевский явно хотел напомнить о труде итальянца.

Беккариа подробно анализирует различные виды наказаний и прежде всего, вполне в духе своего времени, выступает против излишней жестокости по отношению к преступникам:

Если бы даже удалось доказать, что жестокость наказаний не противоречит непосредственно общественному благу и самой цели предупреждения преступлений, что она лишь бесполезна, то и в этом случае жестокость не только явилась бы отрицанием завоеваний в области морали просвещенного разума, предпочитающего царить среди свободных людей, а не скопища рабов, жестокосердие которых увековечено постоянным страхом, но и справедливости, и самой сути общественного договора[183]183
  Здесь и далее: Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях.


[Закрыть].

Он призывал к отмене пыток, которые в те времена считались само собой разумеющимися:

Никто не может быть назван преступником до вынесения приговора суда. Общество также не может лишить его своей защиты до тех пор, пока не принято решение о том, что он нарушил условия, которые ему эту защиту гарантировали. Таким образом, какое другое право, кроме права силы, наделяет судью властью наказывать гражданина до того, как установлен факт его виновности или невиновности? Не нова следующая дилемма: доказано преступление или нет. Если доказано, то оно подлежит наказанию исключительно в соответствии с законом, и пытки излишни, так как признание обвиняемого уже не требуется. В случае, если нет твердой уверенности в том, что преступление совершено, нельзя подвергать пытке невиновного, ибо, согласно закону, таковым считается человек, преступления которого не доказаны.

И, наконец, Беккариа подробно доказывает ненужность смертной казни:

Что это за право, присвоенное людьми, зверски убивать себе подобных? …как в таком случае примирить этот принцип с другим, запрещающим человеку лишать себя жизни? …смертная казнь не является правом и не может быть таковым. Это – война государства с гражданином в тех случаях, когда оно считает полезным и необходимым лишить его жизни.

Беккариа совершенно четко и ясно сформулировал то, что интуитивно чувствовали еще жители Афин, почему-то не решавшиеся казнить во время совершения священных обрядов или воевать во время Олимпийских игр. Убийство в любом случае остается убийством. Но философ идет куда дальше, чем античный оратор, и ставит своей целью доказать, что смертная казнь «не полезна и не необходима», то есть государство, применяющее ее, ничего не выигрывает, а отказавшееся от нее – не проигрывает. «Смертная казнь бесполезна и потому, что дает людям пример жестокости, – пишет он. – ‹…› Мне кажется абсурдом, когда законы, представляющие собой выражение воли всего общества, законы, которые порицают убийства и карают за него, сами совершают то же самое. И для того, чтобы удержать граждан от убийства, предписывают властям убивать».

Беккариа нападает на смертную казнь с двух сторон – и «со стороны сердца», и «со стороны разума». Он пишет и о чувствах, и о логичных рассуждениях и в обоих случаях приходит к одному и тому же выводу – смертная казнь дурна:

Какие чувства возбуждает в каждом смертная казнь? Мы узнаем эти чувства в негодовании и презрении, с которым каждый смотрит на палача, хотя тот лишь невинный исполнитель воли общества. Он – добрый гражданин, служащий общественному благу, необходимое орудие внутренней безопасности государства. Такой же, как доблестные воины, охраняющие его внешние рубежи. Отчего же происходит это противоречие? И почему это чувство, к стыду разума, неискоренимо? Потому что люди в глубине души, которая более чем что-либо продолжает оставаться сколком первозданной природы, всегда верили, что их жизнь не подвластна никому, кроме необходимости, которая твердой рукой правит миром.

Что скажут люди о мудрых властях и чопорных жрецах правосудия, посылающих с невозмутимым спокойствием преступника на смерть, обрамленную торжественными формальностями, о судье, который с бесчувственной холодностью, а может быть, и с затаенным самодовольством от осознания собственного всесилия отправляется наслаждаться радостями жизни, в то время как обреченный судорожно вздрагивает в предсмертной тоске, ожидая рокового удара? А, – скажут они, – эти законы – не что иное, как ширма, скрывающая насилие и продуманные и жестокие формальности правосудия; они не что иное, как условный язык, применяемый для большей безопасности при уничтожении нас, как жертв, приносимых на заклание ненасытному Молоху деспотизма.

Беккариа обрушивается на предположение, будто казнь одного преступника может предотвратить будущие преступления. Люди начинают сочувствовать казнимому, за что бы его ни приговорили, горячие головы, всегда готовые рисковать своей жизнью, не остановит угроза будущей казни, «но ни фанатизм, ни тщеславие не выдержат кандалов или цепей, ударов палкой, ярма, тюремной решетки.

Мысль об отмене смертной казни была в тот момент настолько непривычна, что Беккариа постоянно задавали вопрос: а что же делать с преступниками, если их не казнить?

На титульном листе третьего издания, вышедшего в Ливорно в 1765 году, была помещена подсказывающая ответ гравюра, модель которой он сам представил издателю. Богиня Правосудия, изображенная в виде Минервы, в шлеме, но без оружия в руках, взирала с ужасом и отвращением на палача, перед которым лежали отрубленные головы. Благосклонный же и удовлетворенный взгляд ее был направлен на орудия труда: мотыги, пилы, молотки, лежавшие рядом с цепями и кандалами. Богиня отвергала смертную казнь и предлагала заменить ее принудительным трудом.

Беккариа подробно остановился на этой проблеме в своей книге:

Не суровость наказания, а продолжительность его морального воздействия – вот что производит наибольшее влияние на душу человека, потому что наши чувства легче и надолго воспринимают слабое, но повторяющееся впечатление, чем сильное, но быстро проходящее потрясение.

Не страшное, но мимолетное зрелище смертной казни злостных рецидивистов представляется наиболее действенным средством удержания людей от преступлений, а постоянный и исполненный тяжких страданий пример, когда человек, лишенный свободы и превращенный в подобие рабочего скота, возмещает своим каторжным трудом ущерб, нанесенный им обществу. Воздействие этого постоянно повторяющегося, а потому и наиболее эффективного напоминания самим себе: «Я буду низведен до такого же жалкого состояния, если совершу аналогичное преступление», гораздо сильнее, чем мысль о смерти, которую люди всегда представляют себе в туманной дали.

Сегодня странно себе представить, что во времена Беккариа идея приговаривать к принудительным работам казалась неожиданной. Посадить политического преступника в Бастилию – да, это возможно, а остальных – казнить, а если преступление не такое тяжкое, то клеймить, пороть розгами, рвать ноздри, отрубать руки и ноги – и выбрасывать на улицу, туда, где были совершены преступления. Не случайно законы так часто и так жестоко карали рецидивистов, осуждая их на смерть за те же нарушения, за которые в первый раз оставляли жизнь. Человек был наказан и отправлен на свободу, он снова сделал то же, что и в первый или второй раз, – значит, недостоин жить. Беккариа одному из первых пришло в голову, что преступника можно отправить на каторгу. Вряд ли сегодня каторжные работы покажутся нам таким уж гуманным видом наказания, но по сравнению со смертной казнью они сразу начинают выглядеть лучше.

Если окажется, что идея – это призыв, если его эхо разносится широко и мгновенно, а отклик, который будет услышан, несет в себе что-то близкое каждому и оригинальное, если с его помощью можно обнаружить происходящие изменения, возникновение новых проблем и чаяний; если свет, рассеиваясь при отражении, вновь собирается в фокусе, что позволяет лучше увидеть его источник, – тогда перед нами одна из тех проблем развития мысли, которые передают непосредственное ощущение жизни в пульсации самого процесса эволюции человеческого сознания[184]184
  Вентури Ф. Вступление // Беккариа Ч. Преступление и наказание.


[Закрыть].

Призыв разнесся по всему миру с невероятной силой. Книгу Беккариа сразу же перевели на многие европейские языки, ее читали, ею восхищались.

Вольтер говорил Филиппе Мадзукелли, одному из своих итальянских визитеров: «Скажите маркизу де Беккариа, что я несчастный семидесятисемилетний старик, что я стою одной ногой в могиле, что я хотел бы быть в Милане с единственной целью как можно скорее увидеть, узнать и восхититься тем, кем постоянно восхищаюсь здесь»[185]185
  Там же.


[Закрыть].

Если сначала книгу Беккариа пытались запрещать в Венеции и Риме, то потом даже оттуда послышались восхищенные отклики. Что уж говорить о других местах – во Франции философы-энциклопедисты с жаром обсуждали прочитанное и спорили о реальности и гуманности замены казни принудительными работами. Беккариа читали в Скандинавии и Швейцарии, Екатерина II штудировала его во время работы над своим «Наказом» и даже предлагала ему в 1767 году переехать в Россию. Отцы-основатели американского государства испытали влияние его книги, а сам он в последующие десятилетия сыграл значительную роль в реформировании законодательства в итальянских государствах.

Австрийский эрцгерцог Леопольд, который с 1765 по 1790 год был правителем Великого герцогства Тосканского, конечно, тоже читал Беккариа. Леопольду было 18 лет, когда он унаследовал один из титулов отца и стал правителем Тосканы. Первые пять лет он был фактически всего лишь представителем своей матери – великой австрийской императрицы Марии-Терезии, но затем решительно взял управление в свои руки. Леопольд не был слишком популярен в Тоскане – этот холодный и надменный человек воспринимался многими итальянцами как воплощение угнетения их страны австрийскими Габсбургами. Но при этом управлял он своим государством крайне эффективно. При нем резко улучшилось финансовое положение герцогства, он пытался ослабить влияние церкви, что через полвека сделают деятели Рисорджименто, боровшиеся против потомков Леопольда за объединение Италии. А главное, молодой правитель уже с 1769 года не подписал ни одного смертного приговора. Мало того, 30 ноября 1786 года был принят новый уголовный кодекс, по которому смертная казнь и пытки отменялись в принципе. Леопольд приказал уничтожить все орудия казни и пыток. Как резонно замечает историк Франко Вентури, «в каждой его [кодекса] статье, в каждой юридической формулировке слышатся отголоски идей Беккариа»[186]186
  Там же.


[Закрыть]. Великое герцогство Тосканское оказалось первым государством, где смертная казнь была отменена полностью, – недаром именно 30 ноября сегодня считается праздником в более чем полутора тысячах городов по всему миру. Праздник называется «Города за жизнь».

Квакеры и другие филантропы

Беккариа как будто пробил брешь в мощной стене, окружавшей проблему смертной казни. В XIX веке то, что почти никому раньше не приходило в голову обсуждать, стало одной из важнейших проблем общественной мысли. Наверное, это не случайно. Как бы ни воспевали пылкие романтики начала XIX века мрачных и одиноких злодеев, возносящихся духом в заоблачные выси и с презрением смотрящих на мещанскую толпу, как бы ни описывали загадочных разбойников, вампиров, Каинов и Манфредов, они принесли в культуру огромный интерес к человеческой личности во всех ее проявлениях, тот интерес, который потом будет развиваться на протяжении столетия в психологических романах, портретах, лирической поэзии, философских сочинениях. Мир открыл для себя человека в многочисленных и многогранных, пусть противоречивых и трагических, но все равно прекрасных проявлениях, и независимо от того, что думали творцы о смертной казни (а думали они очень по-разному), с каждым годом становилось все труднее верить в то, что есть некие высшие ценности, ради которых можно лишать жизни.

Конечно, тот же XIX век воспевал революционеров, которые всегда готовы пролить кровь ради спасения отечества, будь то итальянские карбонарии или русские народники, писал об ученых, путешественниках, художниках и музыкантах, отдававших жизнь ради идеи, творчества, научных достижений, – и представление о том, что есть нечто «высшее», ради чего можно пожертвовать собой, никуда не делось. Но, во-первых, все-таки в большинстве случаев воспевали тех, кто отдавал свою жизнь, а не забирал чужую, а во-вторых, наряду с этим все большую и большую силу набирало гуманистическое уважение к жизни человека, к любой жизни – богатых и бедных, мужчин и женщин любого возраста, вероисповедания, цвета кожи. Развитие этих представлений было непростым и небыстрым, но все же они укреплялись, и не случайно XIX век знал так много юридических, политических, философских, художественных высказываний, направленных против смертной казни – уже не за смягчение ее, не за использование более гуманных методов, а просто против.

«Религиозное общество друзей», возникшее в Англии еще в XVII веке под влиянием проповедей Джорджа Фокса, объединяло (и объединяет) различные организации, выступавшие за евангельскую простоту жизни и отрицавшие большую часть церковных обрядов. Свое прозвище «квакеры» – трепещущие – они получили из-за того, что считали любого члена общины, включая женщин и детей, способным проповедовать, если на него снизошел дух святой. Предполагалось, что в таком случае человек «трепещет» и обращается к друзьям с проникновенными словами. История квакерского движения – обширная тема, которая выходит далеко за пределы вопроса о смертной казни. Но вот что существенно: «основу духовного учения квакеров составляет "доктрина внутреннего света" – вера в то, что частица Бога существует внутри каждого человека независимо от возраста, пола, социального положения, расовой или национальной принадлежности, а также (что имело определяющее значение) от нравственного облика»[187]187
  Васильева С. А. К вопросу о формировании гуманистических основ пенитенциарной педагогики // Прикладная юридическая психология. 2015. № 3. С. 106–111.


[Закрыть]. Именно поэтому квакеры далеко не только молились – в XIX веке члены «Религиозного общества друзей» и близкие к ним люди развернули широчайшую общественную работу и принимали участие в продвижении многочисленных реформ. Многие из них знамениты своей борьбой с работорговлей – она могла проявляться в отказе от употребления сахара, как это сделал один из крупнейших квакерских реформаторов начала XIX века Уильям Аллен, или в создании общественных организаций, противостоявших торговле рабами. Квакеры разворачивали разнообразные проекты поддержки бедняков, оказывали содействие ланкастерским школам, которые давали возможность обучить грамоте большое количество учеников, создавали школы для девочек, выступали с антивоенными предложениями, боролись с жестокостью по отношению к животным.

В такой разнообразной гуманистической деятельности, конечно, нашлось место и борьбе за реформу уголовных наказаний в целом и отмену смертной казни в частности. «Именно "внутренний свет" дает возможность даже самому закоренелому преступнику, как бы глубоко он ни погряз в грехах и преступлениях, покаяться, обратиться и исправиться. Смертная казнь, по стойкому убеждению квакеров, лишает человека такой возможности»[188]188
  Там же.


[Закрыть].

В 1808 году Уильям Аллен основал «Общество распространения информации о смертной казни и улучшения тюремной дисциплины». Так началась борьба против печально знаменитого британского «Кровавого кодекса». Как пишет Артур Кестлер, «на заре этой Тридцатилетней войны на юридическом поприще число законодательных постановлений, предусматривающих применение смертной казни, достигало двухсот двадцати; в конце их осталось лишь пятнадцать»[189]189
  Кестлер А. Размышления о виселице // Кестлер А., Камю А. Размышления о смертной казни. – М.: Праксис, 2003.


[Закрыть].

Сэмюэл Ромилли – один из самых знаменитых в то время борцов против смертной казни, последовательно, хотя и не всегда успешно, проводил через парламент отмену одного ужасающего закона за другим. Благодаря ему в Великобритании перестали казнить карманных воришек и просивших милостыню солдат, а в 1814 году отменили казнь через повешение, потрошение и четвертование. Все это давалось реформатору с огромным трудом, ему приходилось преодолевать невероятное сопротивление не только со стороны палаты лордов, но и со стороны общественного мнения, которое в викторианской Англии всегда было безжалостно к слабым и оступившимся. Впрочем, нет, не всегда. Если бы стремление к отмене смертной казни было делом одних только квакеров, то оно осталось бы экзотическим устремлением маргинальных религиозных групп. Но, так же как и с отменой работорговли или с распространением женского образования, постепенно новые идеи захватывали все более широкие слои общества.

Ромилли мучительно ощущал недостаточно быстрый ход преобразований, а когда в 1818 году умерла его любимая жена, что-то в нем надломилось – и он покончил с собой, перерезав себе горло.

Но ко времени смерти Ромилли будущий триумф реформаторского движения был уже обеспечен. Предложенный им закон об отмене смертной казни за «кражу тканей на месте их отбеливания» был принят без сопротивления. Сто пятьдесят владельцев предприятий по отбеливанию тканей и набивке на хлопке обратились в Палату общин с двумя знаменательными петициями, требуя, чтобы ущерб, нанесенный воровством их предприятиям, не наказывался смертной казнью, потому что присяжные предпочитают признавать воров невиновными, нежели обрекать их на смерть. Эти петиции были написаны в 1811 году. С них начинается удивительный процесс. Оказалось, что за ними последовали в великом множестве петиции в том же духе, исходившие из недр Лондонской корпорации, от банкиров двухсот четырнадцати городов и местечек, от присяжных Лондона. Все утверждали одно и то же и высказывались против суровости закона, делающей невозможным его применение и тем самым как раз лишающей его всякого устрашающего воздействия. Эти петиции просили, чтобы в интересах общественного порядка были предусмотрены более мягкие наказания[190]190
  Там же.


[Закрыть].

Очевидно, многие предприниматели и банкиры подписывали петиции не из-за принципиального неприятия смертной казни – по религиозным или гуманистическим соображениям, – а просто потому, что считали мягкие наказания более эффективными. Что же – вот один из доводов, сохранивших актуальность до сегодняшнего дня. После того как карманников и мелких воров в Великобритании перестали казнить, количество обвинительных приговоров по таким делам выросло – куда меньше преступников стали уходить из зала суда безнаказанными. Оказалось, что человечность совершенно не противоречит справедливому возмездию.