Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Мельде

Только бы дие Орднунг… Будет порядок – будет и жизнь. Сегодня, как вчера, завтра, как сегодня, – правильно работающий конвейер. Отгрёб от окон, ломиком обобьёт дорожку… Гантелями укрепляет грудную клетку для игры на трубе. «Водные процедуры» – говорит радио. Ведро воды, нагретой кипятильником. Как всегда омлет на беконе… А бутерброд с икрой…

В первую дверь некрепкую колотят, прямо, как во сне:

– Откройте, милиция!

Какой он необыкновенный и телом, и головой! Экстрасенс!

Эльза, будто деревянный циркуль, отворять.

Бухает внутренняя дверь, укреплённая умелыми руками Мельде.

Вваливаются:

– …подозрение в совершении преступления…

Не подправить на бутерброде икру. Легла не ровно. Мелкий фрагмент не такого, как всегда, фрюштука[151]151
  – фрюштук – завтрак (нем.)


[Закрыть].

– Граждане начальники! Не убивал я на Нагорной!

«Граждане начальники» надевают браслеты:

– Там будет видно.

Во дворе мотор автомобиля… Икра, как говорится, в глотку не лезет… Ищут бумаги! Они, культурные немецкие брат и сестра, и менты с ними обходительно. Ему разрешают на работу.

В кабинет входит тихонько, в телефон вежливо:

– Доброе утро!

Абонент недоволен.

– Пётр Сергеевич? – когда на рабочий номер, именно так положено (а никак не «Петя» и не «Пьер»).

Пьер говорит, – прослушивают. Думка у него о работе в КГБ, а в НИИ бакланит с агентом (тот главный инженер).

– Утром Андрея увезла милиция. Преступление на Нагорной. – Говоря, видит испуганные лица тёток (троица на «е»).

«Да, Андрей для них кадр… Но уточню в милиции. В конце дня набери домой».

– … он, наверное, не один? – открывает рот партийка Ежова.

– У него коллеги недавно из колонии. Он и на меня иногда с финкой…

– По таким тюрьма плачет! – Вопль Ерыкаловой.

– То-то и оно.

– Как только терпит его твоя кроткая сестра! – Ерушина и Эльза в клубе оказались рядом, а он трубит на сцене: «Новый год к нам идёт!» «…Брат? Талантливый!»

Пьер дал верный образец: они с Артуром переглянутся в кафетерии, и доклад готов, мол, тихо. Купит булочек к чаю. Уехать им с сестрой в Энгельс! Не Нидерланды, но тоже ничего. Андрея, как говорят на фене, закроют[152]152
  – арестуют (арго преступников).


[Закрыть], а ему откроют путь: рельсы гладкие, как лёд! А то введёт в грех. У гамадрила на шее какая-то крупная жила. Сонная артерия? Удар, – и объект в мёртвом сне. Двадцать минут… Тридцать… Где Артур? Булочки стынут в кульке. А вдруг и этого, как Андрея? Его дом в двух кварталах, но булки вообще остынут!

Жена Артура, моргая, говорит: «пропал». Накануне какой-то его друг лагерный… Куда-то вдвоём.

…Они у лунки на пруду… «Утопишь?..» Ответ: мы не какие-то урки. Но таковые имеются у Артура.

Торопливо, ледяной дорожкой обратно к телефону… Mein Gott!

– Алло! Пьер? Артура нет. Будто в воду…

Информация для абонента неприятная. Не говорит «искать не надо», другие указания.

Эльза – об утреннем:

– Где-то минут тридцать шарят, но так и не находят. Куда опять? – в лице тревога.

– Вогулкову помочь.

Как-то неделю в оркестре ресторана. Выгодная «халтура». Хорошо и неделю в пригороде, в клубах. «Турне» как отдых. На гонорары куплена кое-какая мебель, диван в том числе; пальто, зимние ботинки, не в «зимнем» цехе, а импортные. Откладывает на ресторан, там он в полной мере барон. В кино белые офицеры в таких же кабаках: лепной потолок, колонны…

Явился рано.

– Ого! – удивлённый Вогулков оглядывает концертный наряд, футляр…

– Я с работы. Свадьба глухонемых! У них цвето-свето-музыка!

– И у нас «глухие», – Вогулков имеет в виду пьяных, – были бы и немыми ещё! Не поиграешь? Отгоню механику «Москвич»: барахлит карбюратор…

Ужин даром! Игра на публике! Недавно дома репетировал «Застыли слёзы в глазах». Овация! Хоть бы не та мелодия… На дне ангела трубит… Лора: «Белый, как пиджак». А ноты из голбца, которого нет? Тут обошлось. Под «Кота» танцуют, не улавливая вариаций. Вогулков вернулся… А он, Генрих фон Мельде – к столику у колонны.

Мишель в кремовом джемпере, подходящим для цивильного города, где нет дымных труб, а только аккуратные домики, и он на балконе одного: «Привет, барон!» Мельде выходит из кабриолета: «День добрый, граф Строганов!» Он, как Генрих, любит рестораны. Работать бы тут, но нет блата. Диплом, э-эх… Иногда думка: графы врут ему. В училище нет ходу не оттого, что отец напал на проводника в вагоне: «Я барон, а ты дерьмо!» В итоге расстрел. Дело в нотах. Одолеет их в полном объёме и примут.

Не отдых, как бывало. Мишель, вроде, и не друг, и Пьер не Пьер, а каменный Пётр. Настроение – под гору, а то и судьба. С облака – на мёртвое дно.

– Как быть с Артуром? – во время горячего – к горячей теме Пётр. – Явно в беде. – И – в такой интерпретации: – Генрих, он – твой друг… Но мы будем готовы к худшему, не было бы и самого худшего.

«Худшее», «самое худшее»… Братья – по-французски. «Петька, надо работать на опережение». Непонятно. Будто и это на иностранном.

Платок в кармане: кровь… Далее рандеву с откинутой головой.

Вогулков – на саксе: «Застыли слёзы в глазах…» Эта мелодия, благодаря Мельде, опять в моде. Но в целом бочка дёгтя… Непонятно, как обернётся с Артуром.

И дома играет. Композиция, у которой такие слова:

 
«Шестнадцать тонн, умри, но дай,
всю жизнь работай, всю жизнь страдай,
но даже в день твоих похорон
тебе заведуя шестнадцать тонн…
Шестнадцать тонн, опасный груз,
Опять летим мы бомбить Союз:
И крики, и стоны со всех сторон… (где слов не знает, вариация):
Шестнадцать тонн…»
 

Мишель как-то говорит: «Будет нашим гимном!»

Играет, а у окна тень! В тапках – на крыльцо… Какой-то тип берёт забор, как барьер, и – тротуаром… Рык автомобиля. Но уходит не в пролёт домов, а во дворы, и нет его.

– Вас ист дас?

– Один тут у окон, когда я играю на трубе…

…Сон. Новая мелодия, он в тревоге: вдруг хлынет носом кровь. Но куда неприятней, – пальцы теряют клапаны. Труба гладкая. Винтовка! Дует в дуло, мелодии нет. А курок-то взведён!

Мишель

Намёрзлись каменщики. В тёплом тепляке рады поболтать о выполнении плана, но как бы не смёрзся цемент, на который кладут кирпичи. Сюжет для новостей снят.

Отдых в курилке. Это тупик коридора с креслами и журнальным столиком, который видал виды, но не – журналов. Правда, «Правда» валяется. Комментарии:

– «Один день с Ильичем» (и много-много дней!) «Ленин – знамя борьбы за коммунизм», которого не будет. «Родное имя» (надоевшее). «За ленинский вариант руководства экономикой» (еды нет, вещей нет!) «Слесарь штурмует поэзию». Итог штурма:

 
«Я вижу Ленина
«Его, как солнце, атомными тентами
Нельзя закрыть от взора человечества!
И смотрят чернокожие невольники:
“Какое зданье подойдёт для Смольного?”»
 

– Этот вигвам подойдёт! – вопль дикаря. – Ха-ха-ха!

Вдруг радио:

 
«На тебе сошёлся клином белый свет.
– «Но пропал за поворотом всякий след».
 

– Там «санный»! – довольна игрой актёра киногруппа. – Заметает следы, удирая от бабы!

– Или «банный». Это, – когда некто идёт в баню, но уходит в другом направлении… – шутки нашего Мишутки…

– Опять «Голос Америки»… – громко говорит новенький.

– Тсс, – умоляет Голубь, кроткий, как голубь.

На телевидении работают только те, кто по блату. Так и Мишель. Клеит он в трамвае Лельку, она уговаривает папу прокурора Зайцева уговорить кадровика. Полгода минуло. И она полгода бегает к нему из редакции на смех коллегам. У неё в отдельной квартире великолепно… Но кошки! Прыгают. И на диван… Как-то этажерку тащат вдвоём в подвал, а там крысы! Ха-ха-ха!

Звукооператор (звучок) неплохо одет. Стукачок? Главная работа не тут, а в КГБ? Переодетый? В модное тряпьё.

– О погромах! Это когда бандиты нападают на дом, где евреи.

Совместительство! Вытягивает на болтовню.

– A-а, эта беда на Нагорной… Выпью кофейку… – Оператор Голубь отваливает.

И другим бы набрать в рот не только кофе, но и воды.

В курилке никого. Маленькая ценная книга умещается в кармане. Мишель Монтень (тёзка) на русском и французском. Читает на обоих, он над коллективом не только «суперов», а дикторов, редакторов, режиссёров и председателя комитета, какого-то неуловимого Бернштейна. Открывает наобум: «Надо закалять тело, дабы приучить его выносить боль». Не вернуть ли пробежки в парке дворца пионеров? Он – пионер новых ролей. Весной во ВГИК! «Весны не будет, будет смерть…»

Пётр руководит под орущее радио:

– Давай-ка втроём в ресторан…

– Великолепно!

Объявляют, – и реакция.

Теперь и Варя:

– Где вы лазите: тенёты на брюках!

– Помогаем милиции.

– Милиция не выдаёт вам одёжу.

– А милицейское дубло мне кто выдал? – напоминает Пётр.

Эта «одёжа» у них котируется. Оба брата, Варя… Только не Жанна, одетая на уровне Дома Моды, где ныне демонстрация. Он, как правило, в первом ряду, но вдруг в ресторан, и без неё!

У них в комнате торопливое:

– Деловой выход! Это касается метронома… Артур, «профессор канализационных наук», пытаясь обменять его на сифон, привлёк внимание милиции. Оборудование это у Петра в НИИ, в тайной лаборатории. Цель напоить одного милицейского чина и как-то уладить, а то грозит Петру увольнение.

– Не верю! Ни единому слову!

– Твоё право, дорогая!

Итак, не видать любимую модель в моделях для весны, которая, наверняка, придёт… «Весны не будет, будет смерть…»

Официантка Лида… «Эти трое, – думает она, – неплохо одеты, а пьют мало. Необычные». Тут бывают тунеядцы. Одного регулярно выволакивает водитель отца. Уголовники между ходками в лагеря. Юбилеи: «Выпьем, товарищи, за нашу лабораторию…» «Выпьем за нашего руководителя отдела…» Командированные.

А эти… «Трое суперменов». Неверное определение. Такой только брюнет с каменным лицом. Брюнета два. Но о втором, о Мишеле, она твердит: «Копия Есенин». У её любимого поэта глаза, «как васильки во ржи…», а у него, как сладкий шоколад. Блондин – музыкант, друг Вогулкова, руководителя оркестра. Глупая официантка Лида! С юных лет и в зале, и в номерах. Нет, он гений! Мог бы роль… В древнем театре и роли тёток играли парни.

Тем временем Мельде:

– …мальчики, а не отдохнуть ли нам?

– Мы отдыхаем, – реакция Петра руководителя.

Барон упрям, объят вселенской тоской. Как-то удивил этим глубоким эпитетом. Переглядка с братом, и братья – одна каменная стена. Так бывает: превращаются в монолит.

Из туалета мимо кухни. Кивает другой официантке, Тамаре.

Опять воображение… Лида: «Они – кто?» «Бандиты», – ответ опытной. Лида чуть не падает с лангетами на тарелках: какая не добрая Тамарка, у которой и муж, и автомобиль! Ей, Лиде – на окраину в холодных трамваях. Комната в бараке: мать, больной брат… А у этой Вогулков. Дудит и не пьёт (у других пьяницы). Квартира, пианино. Двое детей. А повкалывала бы на два фронта: и в зале, и в номерах… И дочка, непонятно от кого: то ли от Бляхи-Мухи, то ли от мента, которому тот докладывает.

Двое говорят на другом языке («Мерси, Мишель!»), «труба» внимает с умным видом. Учителя! А Тамара: «бандиты». Бандиты тоже непонятно говорят – по фене ботают…

– Ни с каким другом он никуда не мог уйти, – негодует Пётр.

– Il n‘y a pas licu de s’inguieter[153]153
  – Нет повода для беспокойства;


[Закрыть]. – Работая на официантку.

– Этот финт en dit long[154]154
  – о многом говорит (фр.)


[Закрыть]. – Ответ брата.

– Мальчики, к нам гость, – оповещает Мельде.

– Дашь в зубы, чтоб дым пошёл[155]155
  – дать в зубы, чтоб дым пошёл – дать прикурить;


[Закрыть]?

– Мы не курим…

– А в лагере гашиш[156]156
  – наркотик марихуана;


[Закрыть] зыбал[157]157
  – зыбать – курить (арго преступников).


[Закрыть]…

Долой облик «преподавателя французского»!

– Тебя видим впервые, – далее матом.

Пётр готов его вытурить. Урка вмиг ретируется и прикуривает рядом у девиц. Непонятно.

«Не по нашему говорят», – аргумент Лиды. Тамара: «Ну, не бандиты, – менты: каждый “сектор” держит».

Вогулков на саксе: «Застыли слёзы в глазах»…

Трое суперменов уходят… «Тот, кто первым у двери, глянет влево, вправо, и только тогда выйдет. Третий обернётся». – Предрекает Тамара. Выходят они. Не как люди на отдыхе, а как на службе. Первый: голова – влево, вправо. Мишель оглядывает зал. Рукой Лиде, будто для того и обернулся. Тамара: «Как я говорила?» «Да. Менты?»

Во дворе Пётр врезал барону.

Немного жаль творческие планы. Но не надо их хоронить! Много впереди у того, кто идёт боевито!

 
Они идут вдвоём
тёмными улицами города,
о котором говорят на целый мир
из самой Америки…
Они идут, два брата,
ох, непростые братишки!
Они идут, два супермена…
Им чихать на убогий мир
с высоты!
 

Ха-ха-ха! Тонкая грань: рыдания или хохот.

 
Они идут! Вдвоём!
Они – сила.
Любой прохожий
шарахается от них,
унося ноги любым газоном,
ибо он – добыча.
Любой – добыча
для этих удалых
охотников.
 

– Ладом отдохнули? – Варя довольна.

Но другая недовольна.

 
Шикарная злобная Жанна жена,
не знаешь, какая дорога была
сегодняшним вечером в тёмном лесу…
Я шёл, спотыкаясь, я жаждал свободы,
но, выйдя на ту же тропинку к восходу,
всё проклял и дальше того не снесу.
 

Ладно, снесёшь… На время тревог готов к дипломатии. Взойдёт на Олимп и уйдёт от неё. В Москве надо крутиться одному…

…Её, как и его, не приняли в театральное, но ей дают рекомендацию в Дом Моды. А директор картины с киностудии предлагает: «Массовка, танцплощадка. А там видно будет». Но так и нет в фильме Жанны (отказ в любви директору картины), на Новый год их свадебка.

– У меня одна великолепная идея. Готовую вещь планирую показать на студии…

– …режиссёру? Это от неё рекомендация?

– Разумеется!

– Уехать бы нам в Москву!

Ей плохо в этом времени. В этом доме… Например, Варя не грезит о другой доли, а «диванную» любит, как они с братом и грандмаман. А эта холодна! И, видимо, холодна именно с ним. Вдруг ей нужен кто-то другой?

Пётр

В печи горит. Будто пожар в тайге. Трещат «ветки», объяты огнём «деревья». До тла! «Тло»? Да, тлен это! До тлена. О, далеко не всё так прогорит, как надо… Какая-нибудь ерунда уцелеет и выплывет не ерундой!

И «мальчики кровавые»… Опять крик в ушах! А Варя думает: молиться будут! Как отмывать бельё. Нелепая баба. Но уверен – не болтлива, не выдаст. Но лучшее их время давно.

Тогда в доме перемены: няня Фёка умерла, а у тёти Алекс муж, глава баптистов Архангельский. Секта вместо сектантки Фёки. Некоторые до этого Евангелий не открывали. Так, от бабок (Варя, например). Пётр не менее эрудирован, чем «брат» Аристарх. Нагорную проповедь глаголет. Читают «Новый завет», поют из «Ветхого» под фисгармонию, маленький орган, будто с картинки, на которой придворные музыканты в париках.

Мишель варганит спектакль. «Царь Иудейский». Премьера до революции, в Императорском Эрмитажном театре, ну, а эта в городе революционеров – в деревянном домике. Петру – роль Петра. Кого ещё ему играть: петухи и первые, и вторые, и третьи… Вступительное слово говорит, цитируя журнал «Аполлон»: «’’Царь Иудейский” – вдохновенная драма К.Р… Она таинственно льёт нам сияние в тишине и темноте обыденщины. В ней так много Неба и небесных огней!» Раболепно глядит на него Варя, комсомолка. Верует тайно с Грязновки. Влюбилась «по портрету», вернее, по фотографии формата другого журнала, «Огонёк». Такой огонёк загорелся-затеплился… Да, «счастливо», как она говорит. Пасхальная ночь на коленях: «Господи, спаси меня и направь… Господи, не отнимай у меня веру, только веру не отнимай». Они с Варей идут домой. И город этот, будто дореволюционный.

 
«Ночь на землю спустилась опять.
Звёзды начали ярко сиять…
Я и счастлив, и весел, и рад.
Под дыханьем весны оживающий сад,
а вдали огни храмов горят.
Ты со мною, родная, как прежде,
ни разлуки, ни зла больше нет…
И объяла меня надежда,
что не меркнет зажжённый нам свет».
 

Пётр опомнился: он на работе, в кабинете, декламирует какие-то вирши из старой газеты, отбивая рукой ритм, будто метроном.

Глупец Мельде! «Пётр Сергеевич?» – нормально при звонке на работу и немного успокаивает. Информация, вроде, неплохая. Андрей – именно тот кадр, который вполне для дела на Нагорной. Коли нет других кандидатур. Ха-хи-и-ха!

Внутренний телефон. Директор, «ПалИваныч», как говорит главный бухгалтер! Петра унижает: «Пётр… (пауза) Сергеевич». Будто правильней не упоминать отчества, будто он работяга какой-то… «Зайди…» Этого хмыря не выйдет ответно на «ты».

– У тебя больничный недавно… Как здоровье?.. Вот тебе рынок, – пододвигает бумагу.

Прямо одарил. Рынок не центральный, не тот, где убит кладовщик недавно…

– Из «Мер и весов»! – в рядах торговцев.

Да, метрономы – это так, никому непонятная музыка… А вот весы на фирме «Мер и весов» играют весомую роль. Идёт, цепко оглядывая прилавки, где намечает «детальную проверку». Яблоки. Для грандмаман. Груши ребёнок обожает. А вот «граната» для родного брата…

Но главное помещение рынка – кладовая. Там – кладовщик, там – мясо… Входит – в морду корочки. С виду документ милицейский. Эту книжицу любит. Иметь бы не одну. Например, ОБХСС (липовая в кармане). Он имеет право проверять весы и этим наводит на обвешивающих трепет.

– Перекосило, были, как в аптеке!

– Вроде, да, – Душонка ворюги в его руках. – Акт будем…

– Что вы, Пётр Сергеевич…

Баранина… На весах, которые «перекосило», этот жучило покроет с лихвой. А какой плов будет! Теперь – к овощам, фруктам… И вот уж полные руки. Неловко главным входом, но ему тайный отворяют, и – в авто (для блатников во дворе торчит).

Дремлет на оттоманке. Мигание фар летит в «диванную». Вопли: детвора катается с тротуара в овраг. Так и они когда-то… Кто врежется в забор Ипатьевского дома, а кто увильнёт к воротам Строгановского двора…

– Петька!

Это «Петька» прямо из детского катания. В глазах Мишеля нетерпение. Такое бывает у нетерпеливых и уходящих…

– …«Голос Америки» опять о Нагорной… На телевидении болтают…

Радиоприёмник врублен. Глушилки воют, будто метель. Грядёт ли весна в этой отвратительной стране?

От Мельде нет доклада! Но вот и громкое тарахтение телефона, а доклад, увы, с вариацией: Артур не явился в кафетерий, у него дома не ведают, где он. Да, капитан… Твоя команда… Артур имеет номера! Где он, там нет ни одного телефона? Придётся «культпоход».

– …на трамвайной остановке, – рекомендует работница Дома Моды.

– Мужу перечить, жизню калечить, на мужа серчать – беду накликать, – народным манером преданная Варя.

– Пойдём в комнату, дорогая! – супруг этой пятой колонны.

– Одевайтесь теплей. – Со своей темой грандмаман: – Двадцать пять. В Верхотурье тридцать два. Будьте дома пораньше, хотя тот, кто евреев, уже схвачен милицией (так говорили в рыбном отделе).

– Он – один, из берданки?.. – хихикает Мишель.

– Из автоматического нагана.

– Ого!

Коньяк, мясное ассорти, рыбное заливное… На горячее лангеты с огромным гарниром: картошка «фри», маслины, зелень. Февраль, но зелень должна быть.

У Мельде отдельная оплата: игра на трубе. Но быть ему отдельно – неверная конфигурация. Верно, что они втроём, в шикарной обстановке, ведь он им не брат. Да и не друг. Выглядит немец интеллигентно, головой не вертит. Но нехитрая идея в неподвижной голове питекантропа. У Петра план, а этот дубарь: «Мальчики, выполнение трудное…» Вот где необходим гипноз! Внушить бы и не цацкаться! А тут непонятно: найдёт он Артура или нет?

На диване молитва, не глядя в потолок. Вдруг не бог там, а глумливая харя алкоголика.

…Над грудью молот, готовый ударить в наковальню, где он лёг. Стенокардия. Правда, давно. Но недаром видение цеха. Прессовый станок, огромный агрегат. Управляет им в кабинке тот, кого именуют кузнецом. Правильней именовать оным не того, кто кнопку давит, а подручных. Они в пекле. Вертят щипцами раскалённую заготовку, которую бьёт молот. И Пётр. Цех этот – «кузница». Ад, равный библейскому.

Нелёгкое время… С работы в молельню. Как-то на коленях дремлет у лавки. Варя будит. Она на девятом месяце. Накануне падения в цехе он у Вари в роддоме (Сержик родился). А наутро у наковальни, и метроном в голове, кое-как до раздевалки. Оттуда одного вперёд ногами, похороны за счёт предприятия. А его – в медпункт, да – в «скорую».

Вот-вот Варю с ребёнком выпишут, но кардиолог не отпускает. Хотя инфаркта нет, сердце немного надорвано. Будто краешек… Опять электрокардиограмма. И догадка: молитвы не работают. На пути к богу «депеши» кто-то пеленгует, не доводя до адресата. Как идеально жил! Работа в «кузне» – верх святости. И, на тебе, чуть не умер! Уход с каторги и впервые Ветхий завет.

Открытие: против него Новый – не новый. Одна оригинальность – дитя-полукровка. Но был ли он им?

 
«Мы кузнецы и дух наш молод,
куём мы счастия ключи!»
 

Карлики! «По голове не надо!», – крик в голове.

– А вот этого и, вправду, не надо!

Молитва. И – тихо.

Эндэ

Пётр с бараниной. На кухне они с Варей делят: кости – на варку, мякоть – на плов. Готовить и харчо, и плов будет Жанна. До неё ели не так. Макароны по-флотски, картошка варёная. Варя умеет блины, кашу… А «кулинарка» кулинарит с одобрения Петра. Им с Варей вменено делать для неё примитивную работу.

Они чистят морковь, лук, и так далее в кухне, а в Мишелевую комнату открыта дверь, оттуда грамотная декламация «Дяди Стёпы», ею купленного ребёнку. Вот эту книгу Пётр не одобряет, он в данный момент на оттоманке в другой комнате. «Милиционер» в книге напоминает неприятное: дежурный сон, убиения невинных… Перед тем как уйти на дефиле, Жанна даст подробные указания им с Варей контролировать готовку и вовремя убрать с огня.

Мишель с работы. Говорят внуки под громкое пение радиоприёмника.

Собрались в ресторан. Как правило, туда в воскресенье. Без Вари. Она не умеет управлять вилкой и ножом. Платья домашние. Ходят втроём с Жанной (культура, наряды; некоторые создаёт лично). Они с Мишелем танцуют, публика аплодирует. Оба актёры. Пётр, и тот об этом с улыбкой. Хотя не одобряет танцы. Ребёнку, Варе и ей приносят винограда, яблок, конфет.

Ныне не так, неприятно и непонятно! Хмурые. Хотя давно не говорят о том, что нет воздуха свободы. А года три как Пётр толковал о революции… Будет уговаривать народ. «Нам поможет заграница». Николай Романов надеялся на англичан. Никто ему не помог.

Вроде бы, революционные планы наметились у Петра от неудачи иметь дело. У стоматолога зубной кабинет, и у Петра намерение: делать гробы. Варя будет их обшивать материей. Мишель (это ещё до Жанны) найдёт и клиентов, и клиенток. Эндэ против. Ладно, в тёплое время работать в дровянике, а в холода? И где тогда отдыхать, обедать? Ребёнок тут! Но Пётр не внемлет. Наконец, официальный ответ. Отрицательный. «Эту власть мы уберём к чёртовой матери! Мы народу откроем глаза. Дворянская власть одарит народ акциями». Вряд ли когда-нибудь убедят людей и выйдет эта «революция наоборот». Опыт народников. Папа говаривал: «Пекутся о тех, кто им добром не ответит». Но пока те думают «учить и лечить», большевики трубят о «равенстве и братстве»…

У Брюхановых куры и свиньи. Но «ферму» не ликвидируют. Брюхан – работник тюрьмы. Ребятам запретят. Варя готова таскать корм в дровяник. Но это невыполнимо. Года два нет этой темы. Темы нет, а думы, наверное, есть! А то и на практике!

Вроде, Артура какой-то друг увёл, а то и убил!

Информация в газете, как ответ: «Найденный тринадцатого июня утром на пруду труп молодого человека никем не опознан и выставлен в мертвецкой».

У него мать утопилась! Бальное платье надев, – в реку. Не там ли и её сын?

Вот ещё: «Таинственное утопление. 16 июля произведено судебно-медицинское вскрытие найденного на городском пруду у плотины трупа молодого человека. Установлено: убит, а затем утоплен…» «Придворные известия. Официально. Телеграмма министра Двора. Императорская яхта “Штандарт” с Их Величествами и Августейшими детьми третьего июля вышла из рейда Штандарт для следования на Ревельский рейд». «Немецкий ресторан. Завтраки, обеды, вина русских и заграничных фирм. Бильярды, играет квартет». «Ресторан “Урал” (внуки говорят «Буша», но до революции так никто не говорил) – дамский оркестр. Блестящие дивертисменты». «Петербург. Государь Император обратился к офицерам и юнкерам с высокомилостливой речью: “Веруйте в Бога, будьте верными отечеству”»