Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Мишель

Дворец Молодёжи, конференц-зал. Транспарант: «Химию – в жизнь!» Осветители подключают фонари к щитку. У звукооператора наготове магнитофон и микрофоны… Камера вынута из кофра, а Голубя нет! Химики, один академик.

Трудоярская в гневе:

– Найдите оператора!

В буфете говорят – опрокинул пива. Этот, довольно культурный дяденька («Пойду, выпью кофейку», эх, пил бы он только кофеёк!) в новых брюках на полу туалета! Не Голубь – полумёртвая ворона.

– Он чем-то отравился. Но, Валентина Александровна, я попробую…

В кадре должен быть и плакат, и Трудоярская, и академик. Великолепный кадр! Один план, другой…

Голубя буквально грузят в «Рафик». Доводят до квартиры, отдают домочадцам.

На студии нетерпеливо – в монтажную. От Трудоярской – «нормально». Но добавляет: «Не хуже Голубя».

Где увидеть? Дома нет телевизора. Грандмаман давно про «аппарат». Ответ внуков: вот будет «халтура» на Хладокомбинате… Пётр контактирует на работе с кладовщиком, который иногда даёт нелёгкую работу (разгрузка вагонов).

У Дома Культуры на афише самурай. У Жанны необыкновенное пальто. На работе отдано (сама демонстрировала, сама и донашивай). В декабре, чтоб и в холода быть приодетой, – подгонка ватина. У Мельде вид пленного немца. Пора внутрь.

Когда-то этот дом троюродной тётки. Мраморная парадная лестница, перила на чугунном литье. Амуры владелице обошлись даром: альфрейщики[165]165
  – Альфрейщик – специалист по альфрейной росписи водяными красками по сырой штукатурке.


[Закрыть] были рабами. Функционируют и библиотека, и биллиардная (ныне для пролетариев). Будуар – ныне буфет. Бальный зал – кинозал.

Фильм великолепен!

– …там японка, самурай, разбойник-убийца…

– Убийца один?

– Один, свидетелей многовато.

– Давай о главном, самурай… – Петру не до шедевров мирового кино.

Ох, и надоело это «главное»!

Мадам дуется… То, что в ресторан без неё? Да, нет, на дефиле «неприятный момент»…

– Каблук отлетел на подиуме?

– Ко мне подходит парень…

– С комплементами? – фальшивит, ибо у неё недовольная мина.

– «Вы такая-то?» Да. «Вы жена такого-то? Эти братья – форменные бандиты». Фамилия Сыромятников…

– A-а! Привод в милицию в юное время! И этот Сыромятников, в то время юный, помогает милиции обворовывать пьяных, делясь украденным с ментами…

– Неправда! Такого в милиции не бывает!

– Ты готова верить хоть кому… Кто такие бандиты?

– Преступники.

– Правильно. Это люди неблагородные. А мы из тех, чьи предки невинно убиенные! На дне шахты прадед!

– «Папа», – ирония, ведь это тема грандмаман. – Но он сам залез в шахту, а когда его оттуда поднимают, умирает от инфаркта.

Да, это более правдивый вариант! Он сам в штольню, боясь, что его (эксплуататора) убьют горные работяги, которых, он правильно считал огребьем! Неполная правда и об их «революционной организации», которой нет, и далеко до возгласа: «Есть такая партия!» Но имя гордое «Наследники» даёт энергию для терпения. Нетерпеливые, уходящие… Долговременный план борьбы. Утверждён на руднике. Пётр верит: там полно драгметалла, а принадлежит им. Вернуть рудник прадедов! «Ваш рудник, граф?» – Умничает Мельде. Неподалёку и другие шахты. Одна, говорят – могила царской семьи. «В ней-то я и упокою обком», – клятва Петра. Борцы с подлой формацией кивают.

– Лирический этюд. Я вырос на подоконнике этого дома… Летними днями его мраморная плита – аэродром бумажных голубей, летят на дуги троллейбусов. Мыльные пузыри плывут к дворцу… Неподалёку вокзал. Иногородние на ими предпринятой экскурсии… И официальные одно время: вот кровь, вот дырки от пуль… Но кто-то в обморок шарахнулся…

– Ты говорил об этом…

– Прохожие оглядывают дворец и наш дом: «ВЭТОМДОМЕЦАРЯРАССТРЕЛЯЛИ?» – Как одно слово… «Я выйду к вам!» – Вопль Мишки-шалунишки.

Тёплая улыбка. Будто он ребёнок, которого она любит. У неё, наверняка, никогда не будет детей.

– Пацан гидовским жестом откидывает руку: «Владелец этого дома (бывший) Николай Николаевич Ипатьев»… Обход… «Внимание, товарищи! Именно в эту дырку в заборе подглядывала кухарка: “Царь колет дрова”». «Товарищи» деревенеют. «И моя родная бабушка глядит в щель: царь колет дрова накануне гибели»… Как-то дяденька интеллигент: «Милый мальчик, откуда ты знаешь имя этого Ипатьева?» «Бабаната говорила». У дядьки нервный тик. «Мальчик (без «милого»), никому не говори об этом». И даёт на мороженое. Ребята (с подоконника Строгановского дома) могут быть только революционерами! Бандиты – неверная оценка!

– Если бы тебя приняли в театральное, никаких революционных идей не возникло бы.

– О, да, я с младых ногтей актёр! «У нас кукольный театр. Готовый спектакль будем играть в детдоме номер один», – объявляет Ангелина Витальевна (между прочим, в то время там отбывает сынок убитых немцев маленький Генрих). Малявки пищат за козлят. Их маму играет учительница. Я – волк. На эту роль претендует другой. Накануне в буфете дают кулёк фиников. Ел, думая… Бабаната отмахнётся: «Съешь»; Петька: «Не дотерпев до дома, уплёл треть, могли бы по-братски!» Нянька Фёка: «Хлебушек да вода – вот еда». Уничтожив, липкие руки облизал. «Какой ты добрый, Пётр, награди тебя бог», – хвала Фёки Петру: яблоко делит…

Опять улыбка.

– «Тук-тук, отворите-отоприте, молока принесла и… фиников». Другим актёрам нравилась импровизация волка, а претендент на эту роль не доволен: «Про финики не надо!» И его мама – учительница. Не такая, как Ангелина Витальевна, с виду – Василиса Прекрасная. Та – летящее и разящее ядро. Её ребёнок копия она. Ангелина Витальевна ему даёт роль милиционера! И глупый малыш надувается важно. Милиционер ловит бандита-волка. На другой год нет театра кукол. Бабаната – Фёке: «У неё муж военный, его переводят в другой гарнизон». Отменена гастроль, как и та далёкая встреча с Мельде.

Улыбка вновь. Эта молоденькая модель, будто добрая мама.

– Куклами управляют кукловоды… Мы с Петром обладаем главной истиной. Люди делятся на тех, кто дёргают за нитки, и на марионеток. Об этом намеренно нет правдивых толкований. Мы с Петром прозрели. И ты прозреешь!

Огромные очи огромней, будто и так прозрела.

– Например, толкование, выгодное манипулятору: «Свобода – это возможность развивать талант». Тебе будут вдалбливать: у тебя нет. Или: твой талант не ценен. Но, будь твоя воля, твой талант оценили бы миллионы людей. Гипноз. Им владеют руководители на верху, а другим врут: лечебный сон, и только. Но это охмурение!

 
Восторженность, сон и болезни.
Для ваших врагов нет полезней
трёх признаков этих у вас,
чтоб начали с вами сеанс.
Вы стали уже не собою,
а чьей-то удобной игрою.
Вы – кукла, которой играют,
А куклы не выбирают.
За них кукловоды решают.
 

– Накропал давно. Но актуально.

Никаких улыбок. Она не поддалась гипнозу:

– Любое государство – необходимое зло.

– Аристократы – добрые. Мы с Петром их ведём на борьбу. Намечен переворот в будущем.

– В далёком?

– Угу.

– Капитализм хотите?

– Угу.

– Этот строй не добрый. В нём главное деньги.

«Враги в одной квартире нам не нужны», – говорит Пётр.

– Но ваш бандеровец на аристократа никак не тянет. Да и Артур…

– Необходимы и такие люди.

– Боевики?

– Угу.

– До добра такое не доведёт. Наверное, я уеду к родителям.

Лирические этюды, да и другие откровения мимо…

Вуаля! Ему пора в столицу, а ей – к родителям… Да, да, да! Но неприятно. Будто это она первая отринула его, великолепного!

…Тридцатое ноября, его пятый день рождения. Из кухни падает свет в зеркало на дверцу шкафа. На стене квадрат – экран. Тянет к нему руку. Бабаната у его кровати, её рука – зверёк, идёт к его руке: «Бонжур, Мишель!» «Бонжур, Бабаната! Ты куда?» «Хлеба купить», – не она говорит тоненько, а будто её рука. Его ручонка: «А бубликов и леденцов?» «Спи» «Нет, давай опять, будто они встретились…» Одному «делать кино» трудно: голова закрывает пол-экрана. А Пётр дрыхнет у другого бока шифоньера.

Полон зал. Он, кривляясь: «Ныть или не ныть?» Урка Бляха-Муха (недавно «летал» в дэка Дэзэ) выкрикивает, как в цирке: «Опля! Ещё пива!» Буфетчица Хая. Не в буфете, на диване. И мертва. Но подмигивает! Как бывало, не доливая пиво. «Фирменный подмиг». А лицо: не живое полненькое, а мёртвое! Хотя не похудевшее…

На кухне валерьянка… Выпить и уснуть. Навеки. «Три карты!» Роль Германна в клубе… Бедный дилетант! Мирное тиканье ходиков… Не зря говорят: мирное. Мерное. Что в меру, – мирное. Шаги! «Старуха!» Дверь отворяется… Кто, какой дьявол отворяет эту дверь?! Она! Но входит не эта тётка, а брат. На сахарный кубик – капель тридцать корвалола, рука вибрирует:

– «Не спится, няня»?

– Мне такой кошмар…

– И мне… – интонация терпеливая, как у нормального верующего.

Момент для откровений.

– Стихи идут, как никогда. Легко выдумать любую сценку… Будто кто-то даёт готовые фрагменты: бери. Бурлит огромная энергия! Выматывает…

Обмен идеями, как в пору книг. Давно миновала эта пора.

– Но реальна и болезнь. Психическая. В нашем роду ненормальные.

Вперёд признает “психическую болезнь”, а не талант брата!

И вновь сон… Люди превращаются в баранов… Да и на нём…шерсть. Но люди-бараны от него пятятся, блея. Он им не родня. Догадался: он – волк.

 
Не гоните серого волка,
дайте мне на воле погулять…
 

Откидывает занавес, а там – стена. Не виртуальная, а каменная.

В окно падает луч от фонаря на коврик, будто в ротонде лампа.

 
Безвыходная сцена снилась:
Кулисы есть, а зала нет.
 

Пётр

– Пётр Изварин в психушке (его друг говорит). Не удивительно. Много конфликтует. Вот и с кладовщиком… В больнице в буйном отделении: «Орден тому, кто Хамкина убил!» Отчего сходят с ума, – в этом какая-то тайна.

– Бывает и от удара по голове… А бывает от преступления кровавого. Сильного укрепит, слабого доведёт до безумия.

Брат того… Про Хаю Хамкину – с хохотом. Как подмигивает с мёртвого лица…

– У него алиби, – глядит Шелестин удивлённо.

– Я о брате! – с обидой.

Так бывало. Этот, ровесник, имеет диплом. Иногда больно уязвляет. Мол, плод дум твоих мы прошли на первом курсе института, в который ты («Пётр – философ») не попал.

– А что с ним? Какое… преступление? Да… кровавое? – глядит недоумённо.

Звуконепроницаемый подвал! И только метрономы: тик-тик, тик-так… Пётр – в дальний угол, но, явно, ищет пятый.

Напротив ненужного собеседника говорит с интонацией плохого актёра:

– Театр! Брат иногда бредит, будто он Гамлет. А тот кто? Убийца! А Хамкин, он… надменный. Я не одобряю Изварина…

– О мёртвых не надо плохого.

Пример из Шекспира неубедителен. И у этого друга компроматы: в церкви венчался, детей крестил, тёщу отпевал. Крест! Например, увидят в тюрьме (ха-хи-и-ха!) на шее коммуниста…

Вроде, равные в информации друг о друге? Пётр, будто катит с горы, не управляя движением. Один литературный герой: «Я убил!» Вот что творит с индивидом крен в религию!

– Заходи, мы тут с Петром Сергеевичем, говорим о Хамкине с Центрального рынка…

Двоюродный брат Шелестина. В КГБ, но свой.

– Изварин «боялся убить»… Но у него алиби (маму в этот день хоронил).

– У меня кое-какие данные об этом деле, – Боря в такой конторе, что его «данным» можно доверять! – Их вычислили. Но не берут. На длинном поводке.

У Петра нога дёрнулась.

Фамилия Бори – Штунде. Немец. В органах не первый день.

– На поводке, да на… длинном?

– Оступятся, тут-то их и возьмут…

– Но не оступились? – Опять нога…

– Дело времени. Ну, ладно, бывайте… Мне к Фролову (директор).

– Ты, Петя, бледный. Домой иди, – велит Шелестин как начальник.

Говорить-то с ним не о чем. Твердит: не реален диалог с богом. Реален. «Антихрист» Петра, анафема Евангелиям, хохот над Лукой. Он, обруганный Петром в том мае, воздаёт в этом январе. Маленький впервые в больнице! Но метил в отца, играя здоровьем ребёнка. С одобрения бога. Даром, что тот и сам отец! Такие «диалоги». В одни ворота. Коли индивид тряпка! Вывод: волю надо укреплять. А то верёвка на шею, пуля в лоб… Трудна дорога! Но тот, кто твёрд, идёт над пропастью. И вот уж он – на канате, и вот уж он – сверхчеловек! «Ха-хи-и-ха! Петрушка!» – опять в голове фантом. К дьяволу метания! Будет камнем, и не взять его никаким динамитом…

Крики: «Еду! Дорогу!» Ребята на дощечках или на ногах катят с тротуара до каменного забора дома Ипатьева. Так и они с братом, с Эдькой Краснооковым. «Дворовый мальчик». Их квартира не с парадного входа. Но во времена прадеда там и обитает дворня: кухарки, кучера… Повар и оба лакея наверху, хоть и в галерее, которая соединяет дом с башенкой, где паровой котёл, при царе обогрев дома. У новых хозяев не работает, в ванных комнатах беднота. А в конюшне дровяники. Дрова прут в гору. Но некоторые никуда не хотят переезжать, ни в какие дальние районы города: тут центр, до улицы Ленина пятнадцать минут.

…Они готовы катить на ногах. Вдруг Петя говорит, мол, ты, Эдик, дворовый мальчик. «А ты какой?» «Я – граф Сан-Донато». Вроде, не выдумщик, не брат (титул – легенда). «И Мишка – граф?» «Мы оба наследники. И дворца, и этого дома», – гнусавит Петя. «Дворца пионеров?» «Да!» «…и дом, где царя расстреляли?..» «Нет, это дом Николая Николаевича, великолепный человек». Непонятно, откуда такое мнение. Дед его и не знал. «Капиталист?» «Инженёр» (произносит, как бабушка). Эдик удивлён: Петьке нравится быть каким-то графом! Вот его одноклассник Мишель автор агитки:

 
Всё верно делали чекисты,
они громили страшного врага.
И победили коммунисты,
им жЫзнь народа очень дорога.
 

Двойку «поэту» за правописание «жи» и «ши»!

Вдруг подсечка, – и Пётр на льду… Окровавленная губа заживёт. И Эдька будет первым другом… Грандмаман к нему благоволит, мол, неглупый, он зовёт её кратко «Эндэ». Фёка говорит братьям «вы». А они её на «ты». Но Эдика одёрнула: «Не тыкай, ты мне не барчук». Он – моментально на «вы» и «Фёкла Павловна». Гибок. Иногда Петру и тогда думалось, и теперь: он Петю наблюдает. Как любопытный экспонат. Не напомнит про графство, будто неловко напоминать, как о глупой оговорке. Только Эдька употребляет имя Петыпа (не Петрушка, нет!) «Петрушка, ха-хи-и-ха!» – нагло выкрикивает некий фантом в мундире работника КГБ.

Мишель бурно о фильме, который «главнее» их дел.

– Преступление…

– И сколько преступников?

– Один. Свидетелей много.

Разобрались, кто преступник, кто свидетель… Мельде молодец, но то, что Артур найден, не обрадовало.

– Завтра покатаемся, – а конкретно не говорит: в комнате мелькают Варя и бабушка.

Наконец, обе – в кухню.

– У барона вид «бараний», будто готов на плаху. Вот такой «Расёмон».

Чепуха: какой-то «бараний вид».

Варька, на ночь глядя:

– Я люблю тебя даже больше…Серёжи.

– Да ты что, дура! – И тихо даёт ей инструкцию.

Ответ нормальный:

– Я всё сделаю, как ты мне велишь.

Он кто? «Дворянский революционер»… Дворяне благородны, преданы Христу. Вот и он, добрый белый генерал будущей революционной армии. И… религиозный. С этим нет твёрдого пути, но выйдет на верную дорогу. Опять молитва и прилив энергии. Наконец-то! И тут на тёмной равнине потолка, в том углу, где у них протечка от дождей, и днём видна то одна, то другая харя, некий лик. Образ отвратительный! Глумливый! Знакомый. Артур пьяный. И никакого сомнения в том, что это не бог.

 
«К тебе, Господи, возношу душу мою….
Боже мой! На Тебя уповаю…
Да не восторжествуют
надо мною враги мои…
Укажи мне, Господи, пути твои…
На тебя надеюсь всякий день…
Грехов юности моей
и преступлений моих не вспоминай…»
 

Двадцать четвёртый псалом.

Тёмная комната, решётки на оконце, но, вроде, не тюремная камера, а некий загон для каких-то карликов. Петра вводят туда и дверь накрепко. Карлики у ног. Они убивают целой толпой одного. И он на правах великана некоторых кидает в канализацию, других опутывает верёвкой. Но трудней и трудней ему с ними. Да, они увеличиваются! Ещё чуть – и он меньше их! Эта публика глядит на него с ухмылками. Они переглядываются. Близка уготованная ему месть. Они налетают на него… И тут кто-то открывает дверь (огромная!) и вталкивают другого… великана.

Эндэ

При царе были неурядицы быта: лакей пьян, кухарка больна… Это не те «душные мелочи», которые теперь. Благородный не должен мыть бельё на пруду, таскать помои и разгружать вагоны. Внуки мало отдыхают. Иногда берут компенсации и работают. Они любят красную и чёрную икру, дорогую одежду. Так куплено Петру тёплое короткое пальто, а Мишелю импортный утеплённый плащ. Иногда отменяют отдых в Крыму. Правда, там: да ne tient pas debout[166]166
  – это не выдерживает никакой критики! (фр.)


[Закрыть]! Вот до революции в Крыму было великолепно! Они с Пьером…

Как конкретно началась революция? В апреле семнадцатого года в журнале «Аполлон» статья, и в ней впервые. Многие рады. И монархия, и церковь надоели…

«От фабричных инспекторов губернии обращение ко всем владельцам фабрик и заводов ввиду празднования трёхсотлетия юбилея царствования Д.Р. 21 февраля остановить работы с непременным однако условием не лишать заработной платы». «Сумасшествие авиатора Уточкина. Он бедствовал, не ел, спал на скамьях в общественных садиках. Он ломился во Дворец к царю. С его слов он был “туда зван”. Дежурный швейцар ему ответил: его Величество в Петербурге. Авиатора задержали и отправили в больницу в буйное отделение». «Книга: “Ключ к развитию внутренних сил”. Доктор Мак Интайра, гипнотизёр, предлагает всем свою систему гипнотизма. “Власть человека над человеком вполне реальна”» «Торги на прииски. 557 платиновых и золотых, из которых продано 332. Господином Штунде куплен один за девять тысяч, другой за пять. Всего на сумму около шестидесяти тысяч рублей».

9 февраля, воскресенье

Кромкин

Утром телефон:

– Сень, это Плотнихин…

– Привет, Юрок!

– Тут такое дело. Отменяем матч…

Их хоккей не такой, как на Центральном. Но и стадион пионеров и школьников (когда арена не занята ребятами) полон болельщиками на их игре. Билеты публике не нужны. Юрок, друг по спортивной школе, – тренер ребячьей команды и капитан аутсайдеров. Кромкин центрфорвард.

Немного обидно. И не только из-за отмены матча, который даёт отдых.

– У Плотнихина Ирина в роддоме. Второй ребёнок будет у Юрка.

– Хватит на эту тему! Или я делаю карьеру, или – пелёнки.

Никакой карьеры ей не видать. Нет таланта. Ей и дальше быть рядовым работником городской прокуратуры. А не районной только оттого, что её муж в областной. Не у Кромкина блаты для карьеры (таковых у него нет), а он блат для Людмилы Кромкиной. О детях вспоминает, когда берёт направление в больницу для избавления от оных.

Как отдохнуть?

– А давай – на каток!

– И как я там буду кататься?

– Я буду тебя учить.

– Правда? Ах, Сенька, какой ты, Сенька… – Мигом у него на коленях.

– Где мои беговые коньки?

– А ты не можешь на хоккейных? Они рядом с дверью. А эти там… Но не вздумай сам подходить к кладовке!

Памятны ей недавние боты «Прощай, молодость», в которых он ездит в пригород на трупы. Он тогда в какие-то двадцать минут перевернул вверх ногами, укладывали два часа. Беговые в глубине. В этой кладовке всё как-то «в глубине», а не у порога.

На пруду каток. Гремит музыка. В центре пара фигуристов. Она с такими ногами… И на отдыхе у сыщика меткий глаз. Детвора и родители водят хоровод. Не прытких девиц догоняют прыткие парни. Одни юные хулиганы налетают на других Су этих цель: либо сшибить с ног, либо – рубль на буфет).

Милке берут прокатные. Увы, форменная корова. У него любимый вид катания – обходить полыньи на реке, где нет преград. Но риск напугать любящую жену, да и снегу многовато, не начало зимы, пик…

– Кроме тебя, Кромкин, никто так не умеет бегать кругами.

Кругами не только на катке. Иногда и работа напоминает это же.

Обед. Сон обрывает «будильник», который не заводил, и который телефон. У него отдых от дел, и от дела номер 6429, но именно оно на проводе:

«Ты велел…О зелёной конференции…»

В ПМГ[167]167
  – постовая машина города.


[Закрыть] и – в горотдел.

Шуйков (деятельный):

– Наружна – цирк! Я тебя уверяю: трата времени.

– Давай…

– Нет, давай я. От Наболдина… «Мой объект, доехав от работы до дома, входит в калитку и – в дровяник. Выждав минут пять, я огибаю дровяники. С тылу раздвигаются доски и появляется тётка в юбке и шубейке. Несмотря на такую декорацию, сомнений нет: Харакири. Убегает сугробами».

– Огородами, к Котовскому… – Улыбка Кромкина.

– «На улице его теряю. В щель дровяника видны на дровах: одежда, шарф… В 20.00 – объект в очках, платке… Опять в дровянике…» Нет, какой театр! – эмоции майора. – Одно тебе не показывал.

– И где оно?

– Да, ерунда какая-то…

– А ещё «ерунда»?

– Ну, чё ты так зыришь?! Тебе кто-нибудь говорил: у тебя жуткий взгляд!

… «ядовитой кобры» (автор – маньяк Паук).

– Выкладываю! На!

Оперативное донесение: «С работы объект вышел в 17.00. В трамвае едет до Дома Культуры имени Дзержинского, где кратко говорит с Филякиным. Взяв в холле пальто, Харакири выходит не на улицу, а в конференц-зал и – нет его. Но я у другого входа. И тут он: на голове не кролик, а берет».

– Интересно?

– Да.

В ответ передёргивание плечами, где по одной звёзде, две не светят.

– На Филю, «…объект утром на работе. Из проходной в 17 часов с минутами. От транспортного кольца за ним идёт парень (рост 185) в очках, с бородой; телогрейка, в какие одеты обитатели колоний. В сумке поллитровка, обёрнутая бумагой. Войдя в барак, – вплотную к Филякину, напугав. Но впущен в квартиру, где не более трёх минут. Далее, кроме как в туалет, никуда не выходит». Напротив никого: им дали квартиру в новом доме. Слободин предлагает его туда «вселить».

– Можно.

Оперативное: «…Утром объект на работе. В 15.50 – дома, где до него явно никого нет: врублен свет и в комнате, и в кухне, и на чердаке. А когда погас, вышел мужчина с виду лет на двадцать старше объекта. Валенки, телогрейка… Белые лохмы, ушанка… В сетке бутылка, обёрнутая бумагой. Будто отец (комплекция та же), подволакивает ноги. Однако теряет хромоту на бегу к остановке. Генка-Рубильник! Доехав до завода, ведёт наблюдение. В 17.15 Филякин, его фотографию накануне дали в горотделе, входит в автобус. Рубильник тоже (от объекта поодаль). Выйдя на окраине, идут к дому. В коридоре Филя открывает квартиру, и оба внутри…»

– Там про Бабу Ягу! – нетерпеливо напоминает Степан Евграфович.

«…а у дверей старуха. Платок, очки, длинная юбка. Увидев меня, копается в ридикюле, не сняв варежек. Напоминает Бабу Ягу, когда её в кино играют парни актёры. Говорю ей на манер паренька из деревни: тут квартирует Ваня Спиридонов? Машет рукой, мол, она глухая. Лицо прикрыто платком. Эта удивительная бабка явно кого-то караулит. Тут выходит объект. Говорю: вон кто-то, наверное, знает. На обратном пути она на хвосте у моего объекта, но сошла в центре».

– Молодец, Серёжка Запекайло! – хвалит оперативника его руководитель. – Другие надо? Опять ерунда!

– Надо.

– Тут кратко. «Объект Крылов (кличка Харакири) едет в трамвае до переулка Строителей, дом номер пять. Когда он дома, не ясно. Млад, лейтенант Наболдин».

– Пробей, кто там живёт.

– Угу. Капитан на работе, дома, чё делает, непонятно.

…Операцией руководит.

– А вот и в лесу. На Капитана. «Объект выходит из дома в удлинённой брезентовой куртке («штормовка», в каких грибники). С ним парень. У обоих лыжи. На горной базе в гардеробе мой объект сдаёт только валенки. Идёт медленно и так прям, будто что-то не даёт ему гнуться. Млад, лейтенант Русаков В.П.» Харакири. Оперативник Наболдин: «Мой объект едет кататься на лыжах, видимо, с братом, одетым в штормовку, вроде бы, на телогрейку, и выглядит каким-то негнущимся. Они какое-то время в центре оврага. Скрытно к ним не подойти. Кого-то выглядывают. Харакири – на борт оврага, и мы катим обратно. Братья Крыловы вернулись домой». Переходим к Рубильнику. Опять от Запекайло. – Интонация: это – шедевр. – «Мой объект выходит из дома с лыжами. Со мной в паре работал старший советник юстиции Василий Иванович Чамаев…»

Вот откуда ликование Шуйка карьерного. Думает: этим деньком идёт не только спуск с гор, но и звёзд на погоны.

– Дай, надоела эта читка вслух.

«С горы ведут три трассы. Одна крутая, вторая – с малым наклоном… Объект выбирает среднюю. Мы идём до котлована. Довольно глубокий, для катания малопривлекательный. Объекты на дне, кого-то выглядывают. И тогда Чамаев говорит: «Я к ним». Переговорив с объектами, он обратно так и не вернулся. Рубильник на транспортном кольце с теми же парнями. У них явно неприятный диалог…»

– И где куратор?

– Я волнуюсь в патрульном «бобике». Наконец, идёт. Долго плутал в неведомом направлении… Он говорит им: «Ребята, скольжение прекрасное!» «Ребята» ни гу-гу. Он – в ельник… Миновав «ребят», наткнулся на яму и глубиной, и шириной не менее сорока сантиметров, а длиной полтора метра. Он думает: могила! Там укромно, рядом тайга, но и целая деревня уголовников: выходцы из лагерей. Наверное, другана хотят урыть. Вынутый грунт, рядом лопатка.

…которую легко под курткой, типа «штормовка», продеть в петлю, и выглядеть «негнущимся».

– Где в это время Филякин?

– Непонятно.

– Как это «непонятно»?

– А вот так! Слободин в квартире напротив ведёт открытое наблюдение как «новый жилец».

«…Сестра говорит: брата нет. В дверь не выходил. Видимо, вылез. Фортач, – говорит она. У окон натоптано. Но не им. А теми, кто является, когда коридорная дверь на щеколде».

– Если Филя труп, информация только завтра. – Радует майор.