Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Эндэ

В молочной свежее масло. Небольшая очередь. Но неприятная болтовня рядом:

– Пойман тот, кто убил кладовщика?

– На днях отловят!

Такие данные – минимум от милиции! И вдруг дополнение:

– Мой-то участковый…

А другая опять:

– Говорят, банда, ребёнку руки-ноги обрывают, женщин насилуют!

– Братья… Брат с братом…

Какая неграмотная болтовня! Пытаясь не слушать, наблюдает: продавец заводит нитку с двух сторон куба, на вид обворожительного, тянет, отделяя брусок шириной в пачку, и – на порции. Эндэ намеривалась триста граммов, но у прилавка меняет решение. Куплена норма.

Идёт домой, думая о снах накануне убийств. И недавно. С двадцать девятого на тридцатое января. Дом парит над улицей. Комья земли падают с «корней». Как на отвратительных картинах Босха. Фамилия художника вернулась в память благодаря Бейлису и Блоху. Они имеют отношение к «еврейским делам». Видение это к гибели какого-то еврея Хамкина и его родных. Накануне у внуков драка с инородцами. Да, нет, они помогли милиции унять дерущихся! «Пришли в крови» (гипербола Жанны).

Дома эта тема и с Варей. Её аргументы: летом в Грязновке, откуда то и дело траурные вести (деревня немалая, много знакомых), никто не умер. Там-то нет, а в городе убит милиционер. Молодая вдова, ребёнок. О нём добрая память. И у власти бывают гуманные люди. Например, в отделении милиции, где так ценят Пьера, лейтенант Зернов. В августе было тоже нападение инородцев на внуков. Детали того дежурного видения: окна в доме Ипатьева выбиты. Дверь парадная отворена. На деле не войти. Как убили Николая второго с чадами и домочадцами, – там никого, хозяин не вернулся.

У ребёнка температура. Но у детей бывает. Удивительно не это, а детская вера внука Петра. Ребёнок температурит, а он не к докторам, а к богу. Эта Фёка… Её предка нанимают для ремонта Демидовского дворца. Облицовывает он с другими рабочими тайные ходы. И в одном зарывают облицовщиков. А Колупаева «выколупывают», не убив.

Мишель телефонирует в «скорую». Едет не только Варя, но и внуки. Вернулись, дифтерита нет.

«Новочеркасск. Чума».

– Да, какая-то «чума» и Новочеркасск… Гость Иван Захарович оттуда. И не нужен, как чума.

«Кавказская мафия. Неизвестные туземцы похищают доктора под предлогом к больному…»

Вот такие, как эти, и убили на улице Нагорной!

4 февраля, вторник

Кромкин

Троллейбуса долго нет (какая-то авария на линии). И вот пришёл, народ – в атаку. Кромкин не воюет не только с молодыми наглыми парнями, которые могут оттолкнуть всех, кроме Кромкина, но, тем более, с мамами и детьми, инвалидами и школьниками. Ладно, не уехать, идёт. Солнце яркое, будто ненатуральное, обещает обогреть город, вопреки крепкому холоду.

Звонок в КГБ. Фарбер?…Он будет к концу дня.

– Степан Евграфович, – когда не доволен, обращается полным именем. – Время идёт, а у нас конь не валялся. Эту непонятную поговорку употребляет Кромкин. – …хоть кто-нибудь без алиби? Центровые?

– Думаешь, эти?..

– Не факт…

– Есть голубчики! Я их в подвальчик до твоего распоряжения! Трое! Уголовники!

«Уголовники» – жаргон правоохранителей. «Мотали срока» – арго преступников или феня. Не бранное, однокоренное с Афинами. Древние купцы, ходившие караванами в Грецию и обратно, дабы не выдать цены на товары, говорили на тайном языке. Оттуда и однокоренное с аргонавтами «арго», грамотное название, а никак не «жаргон», который не тайный, а профессиональный. Например, у горняков: «выдать на-гора». У моряков: не компас, а компас. Но они при этом не таят от других информацию. Кромкин – эрудит…

В милиции Шуйков приказывает:

– Давайте из камер!

– Есть, товарищ майор!

Бомж Богачёв небогатый. Но до первого дела фамилия нормальная для зав складом вторсырья (ныне в него и одет). Двадцать девятого января на чердаке дома… Вряд ли, его там кто-нибудь видит.

Братья Ивановы… Павел дома один. Артур ремонтирует в туалете. Но нет наблюдателей этого ремонта. Быть рядом с унитазом во время налёта на дом Хамкиных для любого тут неплохой вариант… В делах: «…Нанесение ранений предметом типа “финка”». «Нанесение ран кухонным ножом». «Колотое ранение»… Логика, вроде: деяние, когда-то приведшее «к утрате здоровья», двадцать девятого января привело к полной утрате жизни. И не одной. Убиений нет. В документах.

Милиционеры «ботают по фене»[81]81
  – ботать по фене – говорить на тайном языке преступников.


[Закрыть], а ведь «мусора[82]82
  – мусор – милиционер (арго преступников).


[Закрыть]»… Уголовники в ответ – литературно. Но в их объяснительных полно ошибок. Хотя «жи» нормально. От материалов давних дел мало толку: те бумаги могли быть надиктованы.

– Подписки о невыезде…

– Да ты чё! Хотя бы наружку!

– Нет…но собрать данные.

– Тут, товарищ майор, не рецидивист, – лейтенант, будто медлит: надо ли допрашивать, такой улов – братья Ивановы… Да и бомж… И он когда-то махал… топором.

– Как фамилия?

– Крылов.

У Шуйкова на лице: на кой он нам?

А Кромкин:

– Давай.

– Тебе на когда велено?! – орёт майор.

Тот выкладывает документ. Человек приличный. И у него больничный. Майор переходит на «вы», лейтенант берёт с него пример. Фамилия Крылов не редкая. Баснописец…

Отпущен с миром.

– В том доме, где Смирнов жил до Нагорной (ну, этот: фанеру с гвоздями к воротам, – шины проколоть) два брата сидевшие. Крыловы. Центровые бандиты. Но этот с ними не контактировал…

– …в одном доме?

– Маленьким он на интернате! А когда он в ПТУ, они на зоне.

– Точно – не мог навести? Для братьев-бандитов.

– Участковый их так… Они не рецидивисты. Один эпизод с кражей двух винтовок в клубе ДОСААФ. И ребятам (бедным) дают пять лет! Этот один из них, болел, когда эта бойня…

У главного в кабинете вновь главный гаишник с такой миной, будто и тут он главный:

– Найдены угонщики «Волги». Той, которая (наверняка!) на улице Нагорной во время убийства. Трое жителей деревни Дроздовка. Не первый автомобиль угнан ими. Один бандит около двух метров. А дама с ним, наверное, парень, так как у него белый полушубок! Вот вам и меховая доха…

Не центровые! Залётные! Прилетели. Как дрозды! Мечта сбылась!

– Набедокурят и – дёру! – ликование парторга Сухненко Сергея Сергеевича.

– Угон – не пришей кобыле хвост… – И эту непонятную поговорку о лошадях иногда употребляет Кромкин.

Хихиканье майора.

– Только круглые дураки угоняют автомобиль для налёта. Эти не та публика. О чём говорят данные дактилоскопии?

О том, что данных нет. В доме обливают керосином и бензином (именно: и тем, и другим). Огонь не для доведения до тла. А для борцов с огнём: уничтожение улик. Могли иметь в виду погоду. Как в песне: «Заметёт-запорошит твой след…» И – не единого. Не только в доме, но и вокруг. И, главное: нетронуты шкафы, набитые новыми вещами (ярлыки, будто в универмаге).

– …но, Семён Григорьевич, что делать им? Они издалека! Вот и берут деньги. – О «деньгах» – не уверенно (мало, а трупов много).

«Что делать» будут, когда версия об угонщиках (под контролем его зама и евойного друга, работника ГАИ) будет на грани провала?

– Какие-такие погромы! Уголовники! – возражает Сухненко.

Что делать, если, не дай бог, умрёт парторг на работе, и кто будет виноват?..

Слово «погромы» не употреблялось с далёких времён. Болтовня «Голоса Америки» и других врагов в головах у всех, кроме головы Кромкина.

– А Журавликов?

– Автомашина, на которой он двадцать девятого января катался, в девятнадцать на парковке НИИ Метрологии.

И тут ноль. Не трясти им Журавкова (с его недругом Утрясковым). И журавль в небе, а у них и синицы нет. Но работает Сидорова Коза. Трудится Казанцев…

А вдруг, правда: на обратном пути в автозаке именно громилы (туда гнали недавно в комфортном авто).

На улице Нагорной не тротуар, дорожка ледяная. Кромкин идёт, как по канату, страховки нет. «Кто идёт, тот найдёт» (его вирши). Вот и телефон в будке на бульваре. Проверка слуха… Ответ отрицательный: «Шум улицы… Трамвай… Нет, мама оттуда не могла…» Ещё телефонная будка. Трубка вырвана…

Двое ребят, сидя на фанерке (отпрыгнул, а то бы сбили), летят мимо него до трамвайной линии. Откуда они? А на улице Нагорной гора! И школа. Та, в которой Инна, Лиля Хабибулина… Телефона-автомата тут нет. Для обратного пути два варианта: пологая дорога с тротуаром или дорожка ледяная. Катание на ногах любимый вид ходьбы Кромкина. Недолго думая, – вниз. Ребята наблюдают. Когда, не упав, выкатывается к трамвайным путям, одобрительно свистят. Двадцать девятого января в двадцать часов тридцать минут (время прибытия воров или вора к дому Пинхасиков) уроков нет. Холод. Младшие ученики дома, но эти, средние, вряд ли… Могли видеть, например, автомобиль с работающим двигателем.

Далее никаких горок. И – никаких телефонов. Но в пяти минутах от Хамкиных дом типа гостиницы, откуда братья Хабибулины звонили о пожаре.

В холле культурная будка, как на переговорных пунктах.

– Добрый день, Матрёна Филипповна, я Кромкин Семён Григорьевич…

– Самый умный прокурор! Когда эта расчленёнка… – (родной жаргон) —…я на выходном. Майор милиции орёт: «Ты дура, недаром такая фамилия!» Да, не удачная…

– …но неплохая для работы на контрасте.

Довольна комплементом.

– Милиционерам я подробно: два татарина, один пьяный: «Злая ты тётка!» Будешь «злой»: кавалеры…

В ноги – холод, дверь на улицу хлопает.

– Куда? Не двигаться! Гляну в список. Дюков? Иди!

На фотографиях уголовников ею узнан сын Мишка Дураков, в родне один дурак. Отбывает. Опять угон. Первым был велик, вторым – мотороллер, ныне – мотоцикл. Вот-вот на волю, и объектом будет автомобиль. Так предполагает его мама.

– А в дневное время телефон-автомат и для тех, кто с улицы?

– Не для пьяных. И не с моего, – пухлая длань – на аппарат. – А когда два татарина…

Опять с улицы:

– Здравствуйте!

– Кого тебе?

– Стеллу… Никак не выговорю фамилию.

– Будь тут. – В коридор криком: – Альгегард!..А ты кто такой? Документы! Нет? Ты не жилец!

Анонимный убегает. Не выучивший фамилию ожидает Альгегард. Вот и она в накинутом пальто и ярком платке, с бутербродом в руке. Дверной хлопок…

– Двадцать девятого кто-нибудь звонил?

У майора Шуйкова нет такого вопроса в протоколе. Его мнение: «Чё знает какая-то уборщица».

Ответ-доклад:

– До татар! В двадцать ноль-ноль – милицию Мясникову. Будет фельдшером, а водку пьёт, как сантехник. Милиция его уводит. Кто-то с улицы. Дама здоровается и – в будку; набирает номер, говорит, а парни – в дверях. Один длинный (пальто короткое), второй – нормальный, но в длинном плаще…

– Холод.

– Наверное, с подстёжкой.

– О чём говорят?

– Мне тут, как видите, некогда… Но, вроде, о гулянке.

– Обувь?

– Эх! Тёмного цвета… Это на парнях. А вот дама в валенках. На голове – платок плохонький и пальто не новое, воротник побит молью.

– …точно… молью?..

– Точнее не бывает! – Глядит так, будто удивлена и «самым умным прокурором» теперь не назовёт. Да и он о себе готов думать хуже, чем обычно.

В одном из реестров перечислены вещи в доме убитых: «№ 5. Шубка меховая, с виду дорогая, новая…» Не тронута огнём. Облита не горючими материалами, а духами… Но и Пинхасик не только опознаёт труп как «любимую жену Аню», уходя говорит: «Её доха!» (дополнение майора милиции). Владелица такого одеяния не могла выйти в еденной молью лисе и неприглядном платке. В «Галантерее», где она купила Тане Коваленко капроновые чулки и духи, работницы торговли удивлены сапогами редкого кремового цвета. В огне уцелели.

А держал ИХ за полы одеяний! За короткую короткого пальто и за длинную – плаща…

– Добрый день, Матрёна Филипповна! – три юных грации.

– Добрый, девоньки…А ты к кому?

– Я брат Мартыненко.

– Вани Мартыненко? Давай…

– Не она! – припечатывает фотки и в шляпках, и без (правда, ни единой в платке).

– Помните лица?

– В холле яркая лампа, но не в телефонном уголке.

– А какая-нибудь деталь? Шарф…

– А! Вот! Длинный в фуражке! А ведь холодно.

– Опознать никак?

– Они входят… Дама впереди и в круге света. А они… Но, если надо, опознаю.

Не впервой ей помогать правоохранительным органам!

– Матрёна Филипповна, никому не говорите об этой беседе.

– Я ж работаю на контрасте…

– Могу с автомата?..

– Вам – с моего!

– Мне с того.

– Инночка, это Семён Григорьевич. Внимание! У вашего дома горка, и с неё катаются. И я. На ногах.

«Откуда вы говорите?! Где это?! Не на улице! Как мама говорила! А вы, правда, на ногах? Там круто», – невидимая, но явная улыбка.

– Ещё наберу. Отбой.

Диспетчерская транспортного кольца.

– Также?

«Опять улица?»

– Нет.

«А троллейбусное вытьё?»

– Я на конечной…

«…рядом дом Хамкиных», – горькое добавление.

Слух в порядке. Только никто не помнит в подходящем предбаннике у подходящего телефона «так одетую мадам» (вахтёр Управления дороги). И опять он: «В меховой шляпе! Новая мода, наверное». Не Фаня, а какая-то другая? Хая? На одной фотографии в белом колпаке буфетчицы. Вид довольный и напоминает сестру. Ответ Матрёны отрицательный: не она. Да и пианистка Инна никак не могла перепутать звонившую в тот роковой час маму с тётей. Да и у этой тёти никакого мотива прикидываться мамой. И вряд ли, Хая Хамкина, одетая в тот день в байковый халат, могла куда-то выходить.

Её труп на диване в двух метрах от казни обоих сыновей, мужа и родной сестры. Видно, и умерла (мнение патологоанатома) от увиденного. Бойня шла рядом с погребом. В него укладывали трупы. Кладовщика Хамкина и мальчика обвернув белой материей (вроде, еврейский ритуал?) Парень и Фаня не обёрнуты (?)

Но где ещё такой второй холл с такой акустикой?

Из дневника Эразма: «…Богатая вы, так много берёте”. Мама ей в ответ: “Если б я была богатой, то не ходила бы в пальто с побитым молью воротником…”» (О конфликте с Горшковой, зять которой Смирнов подкинет к калитке Хамкиных фанерку с гвоздями, чтоб проткнуть шины мотоцикла).

«№ 13. Пальто длительной носки».

– …Чьё пальто?..

«Тёти Хаино. Мама умоляет её не надевать, но тётя Хая: “Для выходов в наш магазин”. Как говорит дядя Моня: “Спички, селёдки, хлеб и сковородки”. Но у неё и нормальное пальто, и не одно»…

– А нет ли фотографии твоей мамы в платке?

«В платке?.. То ли на картошке, то ли на целине…»

«На картошку» ездят (помощь колхозникам в уборке урожая), а целина… Наверное, юность её мамы, у которой старости не будет.

Фаня планирует навестить Хаю… Но, наверное, не планирует надевать её пальто.

Маленьким кипятильником нагрета вода и заварен чай в стакане с мельхиоровым подстаканником, дар женщин коллектива на день Советской Армии. Впереди опять двадцать третье февраля, ныне только четвёртое.

Шуйков унылый с докладом:

– Трактор не найден. Его друг Кудров Модест у меня в камере, но никакой информации о друге Зонове.

– Как там телефонник?

– Абоненты отработаны…

Эта книжка, вроде, невелика. Девять на двенадцать. А номеров! Наиболее крупные торговые предприятия. Руководят на них покупатели дефицитной вырезки, которым нет выгоды «вырезать» дойную корову.

Перед тем как упрятать в сейф, оглядывает. В конце бледные цифры. Так не видно, – лупу! Вроде, проявляющимся от влаги карандашом. Палец – в стакан (там немного чая) – от влаги проявляются! Опять телефоны? Нет. Раз, два, три…девять…

– Чё там под лупой глядеть! Мои ребята каждый номер!

– Номера, но счетов.

Ни единой сберегательной книжки в доме тридцать три не найдено. А вот телефонную хитрого торговца не прихватили… И тот их надул, находясь там, «откуда ни один не возвращался» с целью навредить другому.

– А ведь, правда… Мотив! А Святоний Кондратьевич в других городах…, – ухмылка.

– Работаем! – И добавляет за Усольцева: – Не так, а внимательно. Где молодой кандидат наук?

– А, хахаль… Дома нет. Повестка в почтовом ящике.

– Надо не в почтовый ящик, а в руки.

– Ладно, велю.

– Как на рынке?

– Уверяю тебя, ни один не мог. Король мяса и рыбы, царь блата! А вдруг кому-то «не отрубил», так за это никто не зарубит!

– Ты «уверял» и о вахтёре Дураковой. А у неё факт. Некая троица в девять тридцать в холле у телефона. Наверное, жена Пинхасика в компании убийц.

– Вот это мать!! Рынок бросить?

– Перейдите на другой уровень.

– На другом были… Ну, ладно, велю…

– Что по таксистам?

– Двое болеют, у других маршруты мимо Нагорной.

– …давно болеют?

– Вееров с двадцать седьмого января. Он в больнице. И никуда ни ногой, одна отнялась. А Малой… – Из папки бумагу: – У этого бюллетень с тридцатого… Он в деревне.

– И он.

– А кто, кроме него?

– Парень сторожихи детсада проведает мать.

– Вот это мать, так мать! Жена Малого говорит: в деревне будет недели две… Она в курсе о Нагорной, работает в милиции секретарём в Кировском райотделе у Довыкина. Галина Антоновна Малая. Ему рекомендован идеальный воздух (бронхит), вот и уехал дышать.

– Адрес…

– У меня нет… Она к нему едет в выходной.

– Нет, мы отправим официальную телеграмму с уведомлением. Не явится, – имеем право в розыск.

– Ну, и как я буду работать с Довыкиным? Гляди: характеристика! Малой Венедикт Константинович много лет водителем. Не пьёт, вкалывает, подменяя пьяниц. Трое детей. Старшая в юридическом. Угонщиков пригонят автозаком!

Бывает, и праведный, как Малой Венедикт, иногда вляпается в дело об убийстве…

– Ладно, велю вынюхать, где он… дышит.

Аккуратный стук в дверь…

– Я Малой…

«Я, Малой Венедикт Константинович… двадцать девятого января на маршруте. По рации вызов: доставить клиентов на железнодорожный вокзал к двадцати часам…»

– …И там беру других. Парень высокий в тёмном, девушка в светлом меховом полупальто. Двадцать минут – и мы на улице Нагорной у дома тридцать три…

«…Им никто не отворяет, хотя с дороги виден свет в окне. Идут обратно, – я ещё не уехал: провод к не горевшему фонарю заматывал изолентой. Они удивлены: Эразм (друг в доме тридцать три) их ждёт. Я им говорю: парень, наверное, пьяный. “Он не пьёт”. У обоих прибалтийский акцент. На мой вопрос, откуда они, ответили: из Риги…»

Фрагмент дневника: «…В Риге в баре танцуем… Но не это главное: решены кое-какие дела семьи (подчёркнуто Кромкиным). Лолита и Владис Гомарилкас будут у меня в январе или феврале».

– Рядом с домом в тот момент, когда там людей убивают…

– Давайте правду.

Малой бледнеет…

– …Включаю мотор, а девица – к окнам. Обратно нервная. Тараторит на их языке. Одно выкрикивает понятное – мартен! И ещё: «Где тут милиция?» Парень, будто для меня: «Никого там нет. Едем обратно!»

Найдены те, кто на «Волге»… Никакая она не угнанная, нормальное такси.

– Вот повестка… А это подписка о невыезде…

Входит Фарбер… Будто оживший Соломон Хамкин! Не родной брат, а с виду – близнец. И характер, наверняка, копия. Один ответ – трусливое «нет». И тот был, видимо, гладким. И мог войти в конфликт с шероховатым, кто уязвлён, недооценён в обществе (к внутреннему облику вероятного разбойника). Например, с тем приличным, у которого больничный. Гордый. Быть «гордым» неплохо, но вредно контактировать с Фарбером, мелким работником КГБ, или с его двойником мелким комбинатором Центрального рынка. Такие у гордого могут вызвать нетерпение.

Филя

Автокару водит трезвым, в котле[83]83
  – котёл – голова;


[Закрыть] думы. Летом тихо. А в сентябре…

…Винный отдел… Прудников! Откинулся[84]84
  – откинуться – освободиться из мест лишения свободы;


[Закрыть]. Берут полбанки, плавленые сырки «Волна» две штуки. И – к нему. А там Генка-Рубильник, подельник в ограблении промтоварного тупика[85]85
  – тупик – магазин;


[Закрыть], который так и не ограблен. В крытой[86]86
  – крытая – следственный изолятор, тюрьма (арго преступников).


[Закрыть] по трубе: «Фила конвоируют на Воркуту». Генку не туда! Припухает[87]87
  – припухать – содержаться под стражей;


[Закрыть] в «Ивдельлаге». Пруд во время ареста кулаками крутил. Отбывает, а они уж дома. В одном районе города, но не видятся до этого денька. Пруд предлагает взять ларёк. «Не могу, у меня малец!»

Но второй раз идёт Филя перетереть. Вдруг дело выгорит. Прудникова дома нет, только Рубик, брательник его. Говорит, в колонии через шею полотенце тянут: «Где бабки[88]88
  – деньги;


[Закрыть] общака[89]89
  – касса у воров;


[Закрыть], которые у Пруда хранились?» А парень им: «Я голец[90]90
  – несовершеннолетний преступник;


[Закрыть] на атасе[91]91
  – атас – сигнал тревоги;


[Закрыть], дело работали Пруд с Филей». «Харрэ, братва! Он кент Сына Ферреры! Я его батю уважаю», – говорит штопорила[92]92
  – грабитель;


[Закрыть] (кликуха Верный), в авторитете, и от Рубика отлипают.

Рубильник его бухого до дому доводит, во двор… Утренний крик Ольги Леонидовны: «Идти не мог!» «Одно моё имя спасло человеку жизнь. А твоё нихрена никого!»

И вот денег нет на пол-литра. Генка. И выглядит боевым, будто в деле и, видимо, в серьёзном. А тут на телик с протянутой рукой… Намёки: он с парнями обделал дельце, но это только начало. Лады, готов: ни тугриков, ни угла! Но не на любое. На тупик[93]93
  – магазин;


[Закрыть] без балды[94]94
  – балда – сторож (арго преступников).


[Закрыть]! И кто они? Крыловы два брательника. Парни центровые. У одного кликуха Капитан, у второго – Харакири… На этих днях вывод: нёхрен кучковаться с непонятной братвой!

Опять в дэка Дэзэ.

– «Провентилировал»?

– Завтра на стрелку.

– С бадягой[95]95
  – бадяга – пистолет;


[Закрыть]?

– Нет-нет.

Более от Рубильника ничего толкового в Доме Культуры культурным макером, парлекуа франсе!

Оборзел парень за гоп-стоп[96]96
  – разбойное нападение;


[Закрыть] на улице Нагорной. Убийца… А до этого с «телегой» бегает к директорке кафе, мол, Хая не доливает пиво. Некоторые полным именем, ведь не молоденькая. «Налей-ка пивка, красавица», – нормально для бабы любых лет.

«Ведут» её – автобус, давка. Она внутри, а они с Рубиком на подножке, зимний ветер! Легконогая тёмными улицами… Он, опытный: давай оборвём кошёлки (битком набиты), она ещё наворует. «Тебе лишь бы по мелочам». Да, в доме Хамкиных не какая-то мелочь. Они с Рубильником эту хату пасут, выходя, будто на работу. Капитан и Харакири тоже шныряют. «Время прихода людей в дом – главный ориентир». У Капитана наука от лагерного кента (кликуха Грызун). Перегрызёт артерию «сонную», – и ты в гробовом сне.

Оглядка тайника: никто не лапает. Тонька и не тронет, а вот тёща… Из-за неё и выдолблен второй, так как первый ею найден. Как-то – в булочную, куда знает дорогу (кроме винного). Горбушку[97]97
  – хлеб (арго преступников).


[Закрыть] ему свежак. Бабки на еду у бабки. «Мать…» Но маму родную не напоминает эта партийная курва. Мама, первая красотка на Злоказовке. А эта – бочка. Он ей: «…рублик бы…» Ответ: «У тебя в тайнике». Только она отваливает на недельку в дом отдыха, варганит другой.

– Он опять в голбец… Тоня, от его получки января надо отнять рублей двадцать.

Хреновая ты ищейка! Новый тайник тебе не найти!