Текст книги "Канатоходцы. Том I"

31 января, пятница

Кромкин

Вид на внутренний двор тюрьмы, на «внутрянку» (так говорят те, кого выводят туда гулять). Ряды проволоки, бойницы окошек. «Будь я музыкантом, дорогие мама и папа, не имел бы кабинет с видом на тюрьму».

– Привет, Степан. Давай информацию…

«Горшковы. Пенсионеры. Дочь кондитер, её супруг недавно в армии два года… Никакого криминала. И никто им на глаза не попался. К тебе едут, но никаких новых фактов, уверяю тебя».

– Ты ко мне когда?

«Вот-вот буду…»

… – Вы Горшкова Людмила Ивановна, соседка Хамкиных?

– Да, забор один…

Эразм Хамкин, убитый (горло – одна огромная рана), в дневнике (общая тетрадь, но эта личная): «Домашние идиотизмы. В «Продуктах» мама набирает овощей, яблок, трёхлитровую банку томатного сока… Горшкова, вроде, культурная тётка: «Богатая вы, так много берёте». Мама ей в ответ: “Если б я была богатой, не ходила бы в пальто с еденым молью воротником…” И напротив дома это вылилось в кагал[20]20
  – шумное сборище (еврейское).


[Закрыть]. А во вторник мама и папа не могут въехать во двор. У ворот фанерка с гвоздями (для сдува шину мотоцикла)»

Дом Хамкиных на углу. Рядом Горшковы («один забор»). Напротив: «Продукты» (работает с девяти утра до восемнадцати), левее от него – дом Хабибулиных, детсад, где вечером нет детей, только сторож. Удивительно удобно для налёта на Хамкиных, ведь сторож, наверняка, не сторожит их дом.

– Никто не болтался у номера тридцать три?

– Так наблюдать в окно как-то неловко.

– Нов этот раз…

Переулок Тихий перпендикулярен не тихой улице Репина. А на улице Нагорной, ей параллельной, минимум движения.

– Тарахтение мотора… Легковая…

– Время.

– Двадцать тридцать, наверное…

Новый факт (вопреки майору): кто-то приехал на убийство, как на ужин!

– Марка?

– «Волга».

– Такси?

– Темновато… Выходят двое, стучат…

– Открыли им?

– Не поняла…

Её муж:

– Меня супруга зовёт: «К Хамкиным кто-то…» Автомашина прямо напротив их калитки. Выходят двое, идут тропинкой к дому…

– Какие на вид?

– Парень под два метра…

Горшковы не уверены, такси это или нет. Но и так наблюдение обоих равно наружке[21]21
  – наружка – служба наружного наблюдения (профессиональный жаргон оперативных работников).


[Закрыть].

Степан Шуйков вбегает:

– В коридоре какой-то франт.

Зять Горшковых. В модном пальто, алой кофте… Томная мина. Охотно болтает:

– Я повар, но работаю официантом в кафе «Театральное». Мама моя меня растила одна. У неё комната в центре. Но я на улице Нагорной с женой Ангелиной. Её родители…

– О ссоре давай…

– О… какой… ссоре? Меня… в чём-то обвиняют?

– Именно.

– Я из-за тёщи. Она с Хамкиной ругалась. Алька мне говорит: «Эта гадина орёт на маму». Я ценю Людмилу Ивановну как преподавателя химии…

– …и приткнул к воротам Хамкиных фанеру с гвоздями?

– Согласен!

– С тем, что Хамкина зарезал или, что фанеру?..

– …фанерку!

– Кто это к дому убитых подрулил во время убийства?

– У нас с Ангелиной окно на другую сторону!

Повар-официант уходит алый, как его джемпер.

– А этот фрукт вполне годен для наводки! – меняет мнение о «некриминальных» людях Степан. – А чё за дела: кто там куда «подрулил»?!

– У дома легковой автомобиль.

– Да ты чё?! Так это банда!

– Не уверен.

– Моим орлам такого никто не выдал!

– «Орлы» не спросили, глядит ли она в окно. Она знает: пялиться моветон. Но автомобилей в тёмное время на этой улице немного… Давай о товарище, который на пожаре вертелся.

– Так, родня…

Кромкин читает:

– «…Я регулирую воду, а тут товарищ: “Быстрей внутрь!” Я ему: не мешайте. А он – мне: “Я – член обкома партии…” «… какой-то… в папахе говорит: “Входите, там люди”» «Гражданин, одетый в тёмное пальто (на голове – папаха), прорвался в дом, увидел мёртвую: “Наверное, Фая». Увидев другой труп, говорит, что ему плохо…»

– «Это моя любимая жена Аня», – умильно цитирует гражданина в папахе Шуйков.

– Инициалы Ф.И.!

– Да? А он какую-то Аню ищет… Замдиректора «Домноремонта», доктор наук, член не обкома, но горкома партии (регалий полно). У него нет информации о налёте. Умоляет: никаких деталей ребёнку (убита мама), а так, будто в дыму задохнулись… Другое дело, о воровстве у него в квартире. Я его до дома довёз… – Роется в папке. – У него во дворе никаких незнакомцев не было!

– …и автомобилей никаких?

– Говорю – нет! – бумаги даёт неохотно: – Пять тысяч! Пол-«Волги», а «Москвич» целиком!

У майора милиции неновое авто.

– «Деньги я хранил в старом пиджаке…» Где пиджак?

– У меня в кабинете…

– В сейфе?

– Нет!

– …ищет в доме какую-то Аню, но труп (инициалы «Ф.И.») опознаёт как жену.

– Хочешь его допросить? Бедняга: и с родными такое, и квартиру кто-то… Ну, ладно, – телефон, блокнот… – Это Шуйков… На пять минуток… – Как юлит! Другой номер, гаркает: – Запекайло!! Бери ПМГ[22]22
  – постовая машина города (сокращённое).


[Закрыть] и к прокуратуре!

– С пиджаком.

– Прихвати у меня в кабинете…

Родные убитых могут быть убийцами. «Моя любимая жена»! А вдруг убил и её, и Хамкиных, у которых она гостит.

– Куда ехать?

– На ВИЗ-бульвар…

Город на реке Исеть. В верховьях Верх-Исетский завод (ВИЗ) со времён Демидовых. И Визовская шпана с тех давних времён.

Дом на бульваре «немецкий» (возведён руками пленных). До войны они и не думали строить, имея планы ломать. Пахнет брагой… Но не в квартире, где и полы натёрты.

Кромкин глядит вверх: криво надеты очки-оглобли над лошадиным лицом.

«Какого роста тот, кто у дома Хамкиных?» «Не менее двух метров…» – Ответ Горшкова, преподавателя геометрии.

– Пинхасик Натан Аронович… Моя дочь Инна.

Очки не как у отца, не лошадиные, форма лица с ним одинаковая. Лет пятнадцать (не ребёнок), труп её мамы найден рядом с погребом. Удивляет хладнокровием. Хотя и у неё информация, не дай бог: «задохнулись в дыму». Правда хуже: много ранений, юбка как-то так (вероятно изнасилование).

Папа диктует:

– Мы в гостях…

– …время…

– К семи, – взгляд на Инну.

– А вернулись?

– Но я не помню!

Кромкин кивает Инне, мол, ты ответь:

– Мы, – поворот головы к отцу.

– Пол-одиннадцатого!

– Идём от трамвая, – (папин «ребёнок»!), – в окнах ни огонька… А дверь в квартиру открыта, на полу в кухне валяется дедушкин пиджак…

Н-да… «Ни огонька, а дверь-то отворена…»

– Помню, когда мы уходили, ты закрыл и подёргал…

– Как я мог отправить её одну…

Она на высоком подоконнике, как на лавке. И одна бы вполне, такая дылда; девятнадцать – не три утра.

– Фамилия тех, у кого были?

Одинаковая оторопь из-под неодинаковых очков:

– Коваленко.

– Имена…

– Танин папа… Тарас Иванович… А мама Клавдия Андреевна, – на отца глядит недовольно.

Игра, в которую он играет, её не радует. У них тайна.

– Адрес.

– Ой, я не знаю… Во дворе Управления дороги. Танин папа там начальник.

– Крупный, – урок для Инны: вот, как надо говорить с этими мелкими работниками милиции и прокуратуры.

– А её мама работает в НИИ.

– Из квартиры вы прямо на Нагорную?

– Я – да! Где ещё быть моей второй половине? Только у родной сестры. Рядом с домом много народа, машины, дым, огонь…

Говорит, – шёл. «Там Аня!», а в момент опознания трупа Пинхасик Ф.И.: «…моя любимая жена…» А только что: «моя вторая половина». Видимо, информации вагон, – вопреки мнению майора. Темнит. Так и «ребёнок» темнилы.

Пиджак на одном плече разрезан.

– Натан Аронович?..

– Тут хранили деньги! – Рад: прекращена тема хронологии.

– Эксперимент. Резанём?

Два перочинных, один деревянный – для бумаг. Другие – кухонные. Крепкая материя!

– Как вы хлеб режете? – добренький майор.

– А вот так, – ухмылка Инны.

– Бруска нет? – в тон майору лейтенант.

– Какого? – удивление хозяина.

Итак, тот нож не тупой. А так как он, наверняка, принесён (и унесён), то, видимо, охотничий (в чехле). Или уголовный (вылетает от нажатия кнопки). Открытым такой не сунешь в карман. На улице Нагорной люди зарезаны. И орудие, наверное, на дне реки или выгребной ямы, не выгребаемой никогда…

– Где прятали пиджак?

Оба глядят на антресоли.

– А как туда?

– Я со стула.

Может, и вор «со стула»? А вдруг вора не было, а вот этот длинный и обворовал себя?

– Стремянки нет?

– Мне она не нужна.

В кухне, немаленькой, сервант, на его полке стекло в трещинах.

– Давно лопнуло?

– Этим вечером! – дуэтом.

Лупу! Ба! След. И рулетка у Кромкина в кармане, как у других кошелёк, который иногда дома. Сорок второй. Перерывают обувь. Ни одной пары этого размера. У отца – сорок шесть, у девицы – тридцать девять, у её матери был тридцать седьмой. Кромкин (дурной пример Никиты в ООН) ударяет ботинком. Рядом с еле видным нормальный отпечаток. Не ступала нога в общественном транспорте. На индивидуальном гоняет? А протектор знакомый, но не такой, как у его ботинок. Обул ногу. Кто-то пытался с полки дотянуться до антресолей, но не вышло? А как вышло? Видимо, с раковины.

На стул, на края раковины… В Кромкине сто кг. Не рухнет? Выдержала. Но не дотянулся.

– Давай, – велит майор.

Лейтенант Запекайло и дверцы открывает, и ванночку с барахлом на край выволакивает, в ней и хранили деньги.

Вывод: лиходей немного выше Кромкина, но не такой, как хозяин денег.

– Увлекательная работа, – хвалит Инна.

– Так сколько? – не ожидая нового ответа.

– Пятьсот рублей.

Кромкин – из папки бумагу:

– «Пять тысяч. Моя премия…»

– Да таких премий нет! Я от волнения…

«Время мошенников… Вместо одних денег могут дать другие…» Вроде подсказки. Как анекдот про филармонию, где «одни евреи». Они и убиты. Или песня: «Два клёна, любимцы дяди Соломона…» Имя в документах окажется немного погодя. Деревья дальше растут, а «дядя» с этим именем в морге. Тёща Кромкина так и говорит не «два» рубля, а «двадцать». Но майор милиции не тёща! Пол-«Волги», «Москвич» целиком! Оговорка – и нет версии (если была), и опять при разбитом корыте, которое не так шикарно, как автомобиль.

Да, об автомобиле…

– Натан Аронович, вы в двадцать тридцать к Хамкиным на такси?

– Я пешком! И не в двадцать тридцать!

– Папа, на «валидол»! Сиди тихо, – укоризненная мимика гостям.

– Вам мало этого горя, – с таблеткой во рту, не вняв рекомендации «сидеть тихо». – Хватит с меня! Я – руководитель коллектива, член горкома партии!

– Вот повестка.

Тянет руку с видом умирающего. А Кромкин хвать руку, и, не дав «пациенту» опомниться, глядя на часы:

– Пульс нормальный. Завтра жду…

Инна хлопает дверью недовольно.

Ехидный вопрос:

– Он убийца?

– О времени врёт.

– Врёт, – (нехотя).

Степан Евграфович старше на девять лет. Хлипковат, но речь, как правило, на крикливых тонах. Кромкин, наоборот, крепкий, говорит низко, но мирно.

В кабинете Сомова Николая Гавриловича два стола. Один – для него, второй – ножка буквы «т», – для коллектива.

В левом углу у двери, кроме Кромкина, никого. Рядом на стулья кладёт бумаги. Ему одному видно. Шеф, уловив это, не приглашает к столу. Усольцев по левую руку от главного, откуда переглядывается с Кромкиным. Справа – зам Сухненко с верным учеником Вольгиным. Шуйков, когда работает по делу, ближе к торцу. И с ним иногда обмен взглядами.

– Святоний Кондратьевич, что делать…

– У Хамкиных мало родни. Но отец убитых (до его смерти – хозяин дома на Нагорной) вёл непонятную работу. От одного тридцать девять писем (в конвертах). И там одни недомолвки: «Проблемы, опять проблемы…» «О делах – тет а тет». «О деле никому», «Наше дело волынят»… Нет ли тут мотива? Думаю ехать.

– «О деле»? Наверное, о деньгах? – предполагает главный.

– Жильцы дома тридцать один заметили «Волгу» около двадцати тридцати (вероятное время убийств). Гости колотят в дверь. А далее непонятно. Автомобиль уходит, но с ними или нет? Будем отрабатывать таксопарки.

– Огонёк на лобовом стекле? – Сухненко неравнодушен к делу, которое не ведёт.

– Вроде, нет.

– Угнанная! Подключить Казанцева? – Руководитель ГАИ его друг.

– Что делать. Подключи.

В кабинете Кромкина майор делает вывод:

– А я думаю, прав он: автомобиль угнан. И пригнали…

– …на убийство, как на ужин… Но я не верю в такую романтику. Давай таксистов.

– Ты руководитель бригады, тебе видней… Информация: двадцать девятого января драка в ресторане с кавказцами. Крови!

И смешалась кровь народов… И в деле Хамкиных: племя на племя, дом на дом?

Авто Шуйка – техника боевая, помогает в работе. Но и до дома иногда. Территориально – соседи. Добрая тема во время выпивок: жители одного района. Детьми бегали на одних улицах и переулках. С одного «склона» (оба так называют берег) нырки в воду, по льду – на коньках. Хотя временной интервал («Когда ты был пацаном, я в Школе Милиции!»)

– Где мои «Прощай, молодость»? – в них иногда ездит на труп.

– В кладовке. В глубине.

Опять «в глубине»… Легче новое купить… Найдены. Отпечаток ноги в ограбленной квартире, видимо, от таких бот.

«Директор Кафтанов Илья Алексеевич говорит: “Вы внук видных: революционеров!” Это да. Их боевая работа была необходима для Великой революции! Добыча денег, нападения на денежные мешки! Один брат Фарбер Эразм. И меня так нарекли. Второй брат Борис. Борька назван в память о нём. Не вина революционеров в том, что не вся «сказка стала былью». Беда в том, что у некоторых иные помыслы. У Борьки одни пятёрки».

Борька был бы музыкантом. «Вот гады…» «Фашисты», – говорят молодые милиционеры, глядя на его труп.

Догадки, люди, трупы… А улики? Их нет. Вряд ли таковой является оттиск обуви на раздавленном стекле. Но главное: ни единой улики там, где убивали. Дом на улице Нагорной необитаем. И никто не идёт к воротам.

Филя

Утром Муму – на волю…

А он на кухню к столу. Авторучка, тетради. Любой документ в красках, в арифметике… Выбран арифметический стиль, как-никак, убиты люди. Ни фени, ни мата (это трудно, но для алиби…):

«12.00. Меня вырвало желчью. 14.30. Иду в медпункт. Медик отпускает с работы. 15.30. Еду домой. 16.30. Беру бутылку водки. 16.50. Дома опрокидываю стакан. Второй. Третий. 18.00. Иду на улицу. У киоска Митрич. Бакланим о хоккее. На обратном пути Марья Дементьевна у её дома. Говорим о моей тёще, как мне трудно, ведь она ведьма. 19.00. Дома в коридоре на лавке. 20.00. Соседка за хлебом. Видит меня на отдыхе».

Бумагу – в карман.

На ментовском крыльце Пруд! Активно трясут друг другу руки.

– Плету им: в балагане[23]23
  – балаган – ресторан;


[Закрыть], с кентами[24]24
  – кент – друг;


[Закрыть]; ни одной фамилии, кликухи, мать-перемать…, – улыба, полная фикс.

Падок: баки[25]25
  – часы;


[Закрыть] золотые как-то его выдали. Дрехорит[26]26
  – трусит, боится


[Закрыть].

– Мочиловка?..

– Ага. Барыги, мать-перемать… Жиды! Видимо, на ихнее рыжьё[27]27
  – золото;


[Закрыть] наводка. Наверняка, – до хренища! – нервно мигают маленькие буркалики[28]28
  – от слова буркалы – глаза (арго преступников).


[Закрыть] на крупной харе.

– И я наплету.

В кабинке уборной учит написанное дома. Вроде бы, готов по памяти.

Допрос ведут два ментика: один в годах, как Филя, второй – голец[29]29
  – молодой преступник;


[Закрыть]. Где кантовался двадцать девятого, когда обнулили эту семейку? «Дружную» – выдумка Ольги Леонидовны.

«Отдыхаю я с верным псом Мумою в коридоре…»

– Утопить не думаешь? – хихикает немолодой. – Автограф давай, юморист…

– Миль-пардон, гражданин начальник, – подпись отработана в безделье тюрем.

На работу едет вкалывать. Он водитель автокары. Металлические отходы вывозит из цеха в отвал. Ради ребёнка терпел каторгу. Терпение лопнуло. И вот в деле, а статья, не дай бог!

Еда в столовке, отдых, в «Красном уголке». Рамка: «Кодекс моральный». Мол, человек человеку не какая-то падла, а друг и брат. Некоторые тут, как в допре[30]30
  – допр – следственный изолятор;


[Закрыть], уроют и друга, и брата, строители коммунизма, бля! Дай им в клешни бодягу[31]31
  – бодяга – пистолет (арго преступников).


[Закрыть], рядом с кодексом прилепят и нажмут курки. Хреновей, чем в лагере, – недальновидный вывод.

– Братву гоняют. И меня… – Вовка Боков с одной ходкой, но его дом в пятнадцати метрах от убитых.

– Никогда такого не было! – говорит дедок партиец.

– Толпы народа у дома! – болтает Вовка.

– А чего они там? – удивляется токарь.

– Иду мимо, – глядят…

– Перестреляли! – вопит строгальщик.

– Харрэ заливать! – вырвалось у Филякина.

В натренированном тюрьмами воображении «кино». Харакири и Шнобель гнут умных: «Нормально Сын Ферреры хранит дуру[32]32
  – дура – пистолет;


[Закрыть]?» «Кент опытный, но в доме не один. Надо бы другой тайник». А рядом в кабаке мент кропает для доклада.

Дню копец. Людки[33]33
  – людка – люди, народ (арго преступников).


[Закрыть] на остановке!

ДК (дом культуры) имени Дзержинского (Дэзэ – говорят не очень культурные ребята). Трудную фамилию не выговорить с бодуна. Кафе тут. В окне буфета полки: конфеты, банки с вареньем, банки с рыбой: язь, камбала, килька, шпроты… Пиво в бутылках. Но, главное, бочковое.

– Как там бодяга? – тон паханский.

Рубик боком, рубильником (не вертеть калганами велит Капитан). Шпионы, бля… А рядом переодетый пьёт пиво! Будь его воля, выбрал бы любимый ворами балаган «Русская кухня». Или пельменную на улице Пушкина. У него книга (пятилетнему пацану читает бабка), где кот «ходит по цепи кругом», как собака. Правда, и в пельменной менты.

Кодла намерена хоть до куда хранить у него курицу с цыплятами.

Ну, номер: он против дома тридцать три на улице Нагорной! Никаких «толп». Так, пятеро… Милицейский «бобик» неподалёку. И крови нет на снегу. Ручей – выдумка Ольги Леонидовны. Крови много, но не так. Замело-запорошило… В «Продуктах» та же баба у прилавка. В окне двор, дом Хамкиных мёртвый. Наблюдали: кто идёт к воротам? Сегодня – никого.

А ворота тюряги отворены – мимо «бобик». В окнах у зуботык лампы горят. Работают, ищут! Не надорвитесь!

 
Всё в ажуре.
В старом абажуре
я надыбал башли:
будет вечерок.
 
 
Заскочу я к Шуре,
завалюсь я к Муре,
а прокуратуре —
по носу щелчок.
 

Феррера пел, его папаня.

Тонька и наготовит, и с работы натащит, но худой в батю, и он в форточку мог! Отца не забыть, мать родную, тем более.

У телика орёт:

– Бля!

– Ребёнок тут, – пилит Ольга Леонидовна.

А ему кейфово: алиби вспоминает, – радуется.

Мельде

Нет, он не учился в музыкальной школе!

Утро в детдоме. Радио-песенка:

 
«На зарядку, на зарядку,
на зарядку становись!»
 

Реакция с какой-нибудь койки: «Кто не хочет, тот ломись». Но такое, увы, нереально.

Или горн. Фальшивя, играют «подъём». Мальчик Мельде горнит правильно:

 
Ту-ту-ту, ту-ту-ту,
слышно будет за версту!
 

Над обувной фабрикой надрывается динамик:

 
«…мы идём, не свернём,
потому что мы Ленина имя
в сердцах своих несём».
 

Неплохо бы иметь маленькие магнитофоны с музыкой в ушах! У американцев и японцев давно, а тут в будущем. Фройнд Фредди в доме, где много глухих, но ему подходит: он – ударник (пять барабанов и один тамтам). Хотя в доме не только глухие. Какой он маленький – прыг-прыг… Опять (удивительно) – слёзы! У Альфреда Данько ноги больные, а уши здоровые.

Конвейер, наладка. Скрип железа по железу… Интервал:

– Гляну, «Прощай, молодость» дают. А ты?

– Я такое не ношу. Вот бы ботинки внутри с мехом…

– В ноябре тачали, да к руководству упрыгали…

Напарник Панфилыч. Не молод, но ум в конфигурации детдома. Ни молоток, ни напильник не кладёт на полку. Кинет куда-нибудь, – не найти! Два года он тут одиноко создавал дикий бардак. Вернулся Мельде, и давай наводить капитальный die Ordnung! Отмывает верстаки. Вешает грамоты, выданные «передовику-наладчику Мельде», рядом фотографию Луи. Негр, труба в чёрных пальцах, ногти, будто накрашены белым.

У Генриха тут вроде дивана. Рядом дом возводят для работников фабрики. В обмен на бутылку четыре бруска, фанера – и к воротам. Вносит с разрешения под хохот несунов, которые прут с родной фабрики, не имея разрешений, от фурнитуры до готовых туфель, ботинок, тапок, не говоря о ботах «Прощай, молодость». Панфилыч не ворует. Но выпиливает левые дубликаты ключей, ножи «убийцам» (охотникам), правит кухонные.

Наладка перфоратора (дырки делает в союзках[34]34
  – союзка – передняя часть обуви (арго преступников).


[Закрыть] летней обуви), грохота нет, и оператор Надюха болтает с новенькой Рошей. Вроде, не татарка. Этих много: яркая Роза, милая Миля, болтливая Фруза и Фиалка, копия баба-яга.

– …женат?

– На всём конвейере.

– Он… еврей?

– Нет. Немец.

Врубает агрегат, и грохот не даёт дослушать. Не о том, кто на ком женат (об этом то и дело болтают бабы), об евреях. О них, наоборот, не говорят. Натренированным боковым зрением охватывает облик практикантки. Студентка. Могла бы интеллигентно в конторе, но охота ей попробовать рабочий труд. Волосы, как медная гофрированная проволока.

Под монотонный гул расслабляет тело методом из книги «Йога». Братья добывают редкие. Эту, вроде, Пьер где-то. А Мишель науку передаёт другу Генриху.

Аварийный рубильник! Конвейер утих, крик:

– Вот как технику ремонтируют!

От станка гайка в голову работнице. Бабий визг.

– Внимание! – Руку вперёд и вверх, как в «Риторике». Гитлер эту книгу где-то купил, а графы братья Пьер и Мишель отыскали в помойке. Их друг барон Мельде науку применяет. – Деталь неновая! Её монтировал Панфилыч…

– Где он!? – вопит Ерыкалова.

– В цехе зимней обуви.

Полцеха летней обуви там на распродаже.

– …он не виноват, – вновь махание оратора. – Дал добро Евгений Игоревич.

– И он в зимнем? – Ерыкалова не любит цехового инженера. – Я прекращу беготню во время работы!

На его «диване» Надюха Палаткина и новенькая. Косынка в крови у бордовых кудрей. Аптечка открыта. Вот и опробована неинтеллигентная работа…

– Пока до медпункта, а у тебя бинты, йод. А ты с ним не крути! У него девушка, – принцесса! – Надька отваливает.

– Ты не виноват?

– Умею закручивать гайки не до срыва резьбы.

– А у меня нет парня. Я с родителями. Квартирка маленькая. Отец сапожник, но не пьёт… От фабрики дадут только комнату, а это, как у меня дома: по цуцику[35]35
  – цуцик – щенок, собачка (еврейское).


[Закрыть] на один квадратный метр. Квартиру могут, когда, например, ребёнок будет. А ты как?

Откровенно для первого диалога. Будто намёк.

– У меня домик с сестрой… Комната отдельная…

Панфилыч (с двумя парами «Прощай, молодость», оплата за одну):

– Нацарапал я оправдания. А инженера так и нет. В кафе он, где наливают.

Роша. Непонятное имя.

Братья дали книгу американского мудреца Карнеги, который учит врать. Например, партийную Ежову ненавидит, но в обращении добрые ноты:

– Кофта идёт Вам, Людмила Владимировна!

– В цехе куплена, а ты – сестре?

– Ей не так, она немолодая, – канатоходец: Ежиха лет на пять старше Эльзы.

– Мы с ней, вроде, с одного года…

Прошёл канатом. Та довольна: комплемент укрепился в глупой голове.

– Ну, фон-барон, набирай!

– Добрый день!

В ответ – военное:

«Кировский военкомат!»

– Лору Борунову…

Тут и две другие на «е»: Ерыкалова-начальница, Ерушина-технолог.

– Лорчик! Свадьба…

«Твоя?»

– Фре… – Импортные имена! У Фредди фамилия. – Данько, мой друг, барабанщик…

«Мендельсона выучил?»

– Мендельсона могу без нот, – работая на публику.

С фабрики – в дэка Дэзэ. Тайный диалог с Артуром. Немолодой, ловкий индивид. Тут и воры, и убийцы, которых не поймают никогда. Едет к дому, но в холле кафе звонит парням, мол, тихо на невидимом фронте борьбы с режимом Ленина и других угнетателей.

Фрайхайт, свобода! Репетировать! «Марш Мендельсона выучил?»