Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Филя

Не глянуть ли, как там несчастье[118]118
  – пистолет;


[Закрыть]? На кухне никого, он – в подпол, а Ольга Леонидовна тут как тут. Выволакивая трёхлитровую банку с брусникой, делает кайфовую физию.

– Куда прёшь?

– Я, мать, хотел маленько полакомиться, – улыба, как для вертухая[119]119
  – вертухай – охранник в местах лишения свободы;


[Закрыть].

– Я-те полакомлюсь. Вон банка на подоконнике.

Новую банку – обратно на полку. И – наверх, вёрткий, как папа Феррера (тот в любую форточку).

– Чай будешь? – Это куда нереальней бреда, в котором Ольга Леонидовна с бородой и в форме надзирателя: никогда не пьют вдвоём!

– Лады!

Наливает ему крепкого, себе – байкал[120]120
  – чай;


[Закрыть]…

Пацан с машинкой: плохо крутятся колёсики.

– Тоня, уведи ребёнка, – велит Ольга Леонидовна.

– Иди в комнату; папа потом отремонтирует, – Тонька белая от мандража[121]121
  – страх;


[Закрыть].

– В тайнике у него не деньги, а вот… – выкладывает.

Не дав развернуть, хватает, да в карман; не лапоть, в городе воспитывался на центральных улицах, бякает[122]122
  – бякать – говорить (арго преступников).


[Закрыть] культурно:

– Ольга Леонидовна и Тоня! ЭТО – не моё!

– Отдай им!

Тёща, как немая.

Куда девать?! Только в дрова.

Летом на крыльце прокуратуры с телефона-автомата вызывает он Кромкинда. Вдвоём до бочки, пивко… А когда с Тонькой, прямо у двери и выдал деньги. Не напомнить ли ему былые времена? Но, бля, номер телефона дома, в парадном пиджаке.

Алая табличка, на ней: «Сомов Н.Г». Главный. А на кабинете, в который ему: «Кромкин С.Г. – прокурор-криминалист»!

Выкликают какого-то Артура (имя редкое). Выйдя, не уходит, в холле брата ждёт.

– Артуром тебя?

– Да, Артур Викторович…

– … а мой батя был Ферапонт…

– Так ты Ферапонтыч? Ха-ха-ха!

В бубен дать? А ещё Артур…

Бля, Пруд… Дрехорит, как на ментовском крыльце:

– Хотят притереть к налёту.

– Прудников!

Дрехор с его кресла – на Филино. Он прав. Не какая-то кража. Отец Кромкина хохмач: «Моей национальности много, но не все говорят о ней другим». Да, немало «моей национальности» убито в один день…

Вдруг Дёгтев под шарами[123]123
  – идти под шарами – быть задержанным, идти под конвоем (арго преступников).


[Закрыть]! Дверь кабинета хлоп и – крик! Дёготь орёт! Да, они там лупят! Выводят его, никого (и Филю) не видящего. Вылетает бомбой Пруд и – мимо.

– Филякин!

В кабинете Кромкин один. Вроде, никому тут и не дал на орехи[124]124
  – дать на орехи – избить;


[Закрыть]. В мундире, в белой, как чистый снег, бо́бочке[125]125
  – бо́бочка – рубашка;


[Закрыть]. И у Фили такая, от Тоньки на день рождения шестое октября. И у Кромкина шестого, но августа. В этот день его мама угощала ребятню пирогами. У Ольги Леонидовны неплохие, но эта халда не тётя Раня весёлая, вежливая. Сеня-братец, вроде родни, как в те полгода романа Кромкина и Марго. Зенки[126]126
  – глаза;


[Закрыть] мохнатые, будто крупные мытые смородины, но глядит, пугая. Не братец.

У дома с крутым крыльцом троллейбус.

В холле кафе «Москва» тёплый телефон:

– Кое-какое дерьмо выехало из-за угла.

Этот хренов пахан открывает варежку, но умолкает в миг: пушка засвечена – полбеды. Они на мушке!

На работе только и думает о дровах: вдруг менты? Поленья откинут. Утопить бы в проруби. Когда река лёд, неплохо на коньках, минуя лунки, куда угодить не кайф. Ни единого привода! Как не отбросил и коньки, и боты от такого не лагерного режима! Ему бы в балаган[127]127
  – балаган – ресторан;


[Закрыть], а то и махануть на юга! Мог поразмяться[128]128
  – совершить преступление (арго преступников).


[Закрыть]. Хотя бы ларёк…

– Вернул? – Тонька хныкает.

– Да, нет…

Её мать молчит.

Нервы на пределе. В телике кино.

– Папа, у дядьки уши!

– Зайца играет.

Экран рябит… Как вода.

– А волк где?

– Будет тебе и…

Муму гавкает. В окне трое цугом (волки). Как-то видел вдалеке в обеденное время на лесоповале…

Бегут (прямо мультик) людной улицей: Харакири сзади, а эти с двух сторон, локоть к локтю. Конвоируют.

В доме на верхней клетке нет квартир. Люк на чердак. Дверца на замке. Капитан открывает ключом, выпиленным по слепку. Уверенно братки крадутся в темноте. У балки углубление. Велят туда положить. Шнобель направляет фонарик, Харакири накрывает фанеркой.

Капитан отдаёт приказ:

– Уходить будем не так.

Рубильник – на калган парик, другую шапку.

Харакири ему:

– Хромай!

А Крыловы – парадухой[129]129
  – парадуха – парадное;


[Закрыть]. У них ксивы[130]130
  – поддельные документы;


[Закрыть]!

– Тебе – крышей, – небрежно Капитан.

Ни фига! Вышка[131]131
  – исключительная мера наказания, расстрел (арго преступников).


[Закрыть]!

– Братки, я много лет не бегал верхотурами! Мне бы обдумать… – (Уйдут, а он выйдет, как Генка, но без парика и хромоты).

– Думай, – говорит Капитан.

Выходит он в другой мир, где небо, утыканное, как пулями, звёздами. Бля! Наледь, седьмой этаж. Утянет на край… Но обратно нет ходу: у оконца ненормальный Харакири. Когда-то Филя мог бельевой верёвкой. Медленно-медленно ползёт… Наконец, прыгает в сугроб с пожарной лестницы. Никого. Огибает дом. Лады! Обрыдло хранить, да и бабка нашла. Только нафиг бегать улицей, а не дворами. Уход обговорен без него, опытного кента! Ну, дубари! Он убьётся, – их первых в допр. Далее мог думать только матерщиной.

– Живой? Отдал?

– Ага. Будто свалился кирпич…

Да и сам мог… Гибель прямо рядом промелькнула.

Мельде

Полдня они с Панфилычем монтируют новый агрегат для шитья мокасинов. Инженер цеха Евгений Игоревич оценивает наладку как отличную. Руководящие бабы (все три на «е»: Ерушина, Ежова и Ерыкалова) Панфилычу укор: не только халтуру клепать. И сегодня пилит нож для охоты левому клиенту.

С фабрики трамваем в дэка Дэзэ.

Одно пиво, – нет Артура! Второе… Уходя, ругает Пьера с его инструкциями. И…«ушастого» (так фигурирует в уме «князь Ильин»). Он, Генрих, барон, а ушки аккуратные и плотно к голове и никаких операций.

Телефон-автомат в холле кафе:

– Нет индивида.

Что-то вроде ухмылки в ответ. Далее – инструкция. Дореми-фасоль!

Андрей в кухне, на столе поллитра:

– В ментовке велят обувь отдать. На кой ляд? В лабораторию? Какие-то новые правила. Где это видано, чтоб в одних носках! Был бы ты мне как брат…

Отодвинув кильку на газете:

– Каков финал в кабаке двадцать девятого января? Проверка документов. Ни у меня, ни у Михаила. У Петра милицейские корки, и данные с его правдивых слов.

– А чё вы там?..

– Тормознули драку пьяных индивидов. – Глядит Генрих на шею, будто медик, для укола определяя, куда направить иглу. «Вроде, сонная артерия тут, и в неё – ножом…»

– У меня берданку[132]132
  – берданка – сумка с похищенным;


[Закрыть] будут шарить! И вообще вылы[133]133
  – угроза ареста (арго преступников).


[Закрыть]!

– Ладно, Андрей, мне некогда.

Эльза:

– Куда ты опьять?

– Ich bin bald zurück[134]134
  – Я скоро вернусь (нем.)


[Закрыть]! – выпаливает.

– Гут! – сестра рада употреблению родных нот.

В кафетерии бойкая торговля булочками. У прилавков глупые головы в белых косынках. Не Лора, у которой и фигура, и одета…

А вот и парни.

«Операция» не долгая.

На ней новая шубка. В кафе «Театральном», когда он с трубой, думают – оркестрант (оперный театр рядом). Пьют кофе, едят пирожные.

Но какие-то думы у Лоры:

– А где ты пропадал на той неделе?

– Нигде. Работа.

– …на могилах?

– Че… че-го?

– Люба едет мимо в трамвае, а ты – с территории кладбища…

– Какая… Люба?

– Моя коллега в канцелярии. Когда ты меня ждёшь у военкомата, она глядит в окно.

– Я напрямик.

– Откуда?

– С улицы Репина.

– ?..

– У друга… репетиция…

Нервный свист:

 
«За всё тебе спасибо, дорогая:
за то, что мир прекрасен и велик,
за муки и за радость рая…
За всё, что было в тот прекрасный миг!»
 

Нет ли параллельного?..

– А на чём играет… друг?

– Не играет. Свистит. Художественно.

В кинотеатрах: «Шайка бритоголовых», «Родная кровь». Ну, и ну! На такое идти не охота.

Лоре домой… Ему домой. Но берёт такси, – и вперёд Лоры…

Холод, а на почте тепло. Дама в богатых мехах отправляет телеграмму и уходит. На бумаге черновик: «Не позволяет здоровье», а рядом новые перчатки, берёт. В окне трамвай, в котором Лора. На улице дамы нет. Как она могла оставить? Как ей не холодно? Но Лора уже на другой стороне трамвайной линии. «У той тётки, наверное, много».

– О, Генрих.

– Дарю, купил с рук.

– С чьих?

Фонарь, и Лора находит на подкладке ярлык и говорит, как выглядит дама; брови выгнутые, тонкий нос…

– Телеграмма родне. Мамина мама умерла, на девять дней она не едет…

Глядят друг на друга весело.

– Давай, Генрих, как-нибудь к нам. Мама перчаткам будет рада. Она, наверняка, хватилась только дома, ведь у неё меховая муфта для рук…

Наедине с трубой. «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». Так думают в КГБ. Верная думка! Он готов! И – нах Америка фарен[135]135
  – уехать в Америку (от нем.)


[Закрыть]! Но денег нет. Братья-то шурупят, хотят добыть тити-мити трудным, но верным путём. Не хухры-мухры: великий Вольф – ихний учитель. Наука Пьера: влиять на массу, а ногой в рыло, – не гуманное дело. Он гипнотизирует. Метроном тикает. Варя дрыхнет. Но перейдёт на других… Хвалит: «Ты сильнее моего брата…» Имеет в виду глаза. Не мигают. Но Мишель, у которого и мигают, и бегают, кого угодно околдует. И Генрих натренируется! Бабы на конвейере по первому зову… Или (бабы и так под рукой) входит в сберкассу… Богатеи берут деньги, но отдают их мальчику Мельде! Генрих правильный и порядочный (от die Ordnung – порядок). Не пьёт, не курит. Гантелями укрепляет грудную клетку для дыхания в трубу.

Троллейбус мимо… Приёмник на «Немецкой волне». Джаз… Вдруг Курасин? Играет, – не глушат. О храбром деле на улице Нагорной не поймать…

Во сне бухают в дверь: «Откройте, милиция!» Пробуждение, тревога, тишина.

Мишель

К телефону. Инфантильный голос:

«Мы в парке». Он и не думал о них!

На матери бедное пальто, валенки…Давным-давно предстала пред ним, вернувшимся (но не к ней) на каблуках, модная. Видно, Зябликов, и вправду, пьёт. На девочке (немаленькая – двенадцать лет) пальтецо из «Детского мира», на голове синтетика, а чёлка, как дорогой мех.

– Это – мой давний друг, мы год в техникуме, – для такой информации торжественно. – Он родня Демидова. А мой прапрадед у них лакеем. Только не надо говорить об этом в школе.

– Мама, это и так понятно.

– Он работает на телевидении… оператором…

В парке имени Павлика Морозова главная аллея. Родители рядом, дочь впереди. Он догоняет:

– Я – твой папа.

– …но как же…?

– Мы не виноваты.

– А кто виноват? – удивление далеко не ребёнка.

– Никто. Судьбина такая.

Довольный лепет мамаши:

– Я давно хотела о Наталье Дионисовне, о портрете (он ведь нам завещан); там грандмаман – копия Натали.

– Великолепно: ты рано! Пантелеймоновна в угловом (уток дают). Так не хотелось туда брать Сержика. Не выйдете на променад?

– Мишель-вермишель! Идём на променад! – прыгает племянник.

На пруду родная лунка. Вокруг много битого льда. Кидают, как в кольцо (недолёт, перелёт)! Отдых на снегу. И накатило: жизнь, ты была, прощай…

– А бабуля Натали говорит: дяденьки не плачут!

На бегу к дому ребёнок играет в догонялки. Но нет ответной реакции.

– Вот и вы! Две утки! Вбегаю, а Пантелеймоновна напротив прилавка!

Бьёт-колотит… В зеркале над умывальником больное, мокрое лицо. Грандмаман капает валерьянку.

Но и, выпив капель, рыдает в комнате. Авторучка в пальцах дрожит:

 
Я не могу… Я лягу в снег.
И пусть меня укроет вьюга.
Я просто – зверь. Не человек.
Зима мне лютая подруга.
Упав, затем и умереть.
Снегов не растопить лучами.
Весны не будет, будет смерть.
В неё, наверное, отчалю.
И не успею отмолить
свои безумные ошибки.
И слёзы зря не стоит лить:
не воскресить твоей улыбки.
 

Дремлет. Она. Дама в меховой шляпе… Незнакомая мимика знакомого лица. «Так вот какое у тебя лицо в радости». Видимо, намёк на бессмертие не только её, но и его души.

С кухни долетает:

… – Грандмаман, более брату моему не доверять ребёнка!

«Не страж я брату моему».

– Он не опомнился от попытки наложить руки.

– …но «наложил» в штаны…

– Пьер, ну, прекрати, ей богу! Он играет какую-то роль.

Не выбор «быть или не быть», а перевод стрелки, чтобы направить вагоны во главе с паровозом на другой путь.

На кухню, как на сцену:

– Я не намеревался уйти! Я для того… И я прав!

Пётр вталкивает брата в комнату, не думая о воспитании ребёнка, о чём недавно так радел. Грохот, тумаки, оба на полу. Но младший надавливает на глаз старшего, руки которого обмякают. Грандмаман холодной воды – им на головы.

Мог бы ты убить брата своего?..

 
Привет, дружок мой Каин!
С тобою веселей.
Ты так себя прославил:
завидую, е-ей!
Я думаю-мечтаю:
удел мой будет тож.
Но только Пётр не Авель,
нисколько не похож.
 

Да, прав! – не в бровь, а в глаз! С «глазами» не впервые. Летний день. В руках стального мальчика рыба (из её рта хлещет). Ребята «на конях», на бордюре фонтана, на огромных лягушках. Своей Мишка-шалунишка зажимает рот. Тонкая струя выгибает дугу и – брату в глаз! И тот не мог ответить!

…«Это мой секрет», – Петьке говорит он, маленький. «Какой?» «Под паркетом» «Не „секрет”, а тайник» «Не говори Бабанате» «Могила» «Чья?» «Ничья. Мол, об этом не узнает никто и никогда».

От двери долетает диалог.

Бабушка:

– Какой такой сифон?

Пётр:

– Деталь для канализации.

– A-а, краденая, – уверенный вывод.

Нервное бряканье в дверь.

В пойманном авто молчат. На улице обговаривают. «Будни революционеров»: нет ли филеров на хвосте… Нервный Пётр:

– Артур… – демон? – Внедрённый агент на фене, оба брата могут «ботать», но редко.

Они не какие-то уголовники! Благородные борцы с режимом, культурные. Артур (некультурный), но, наверняка, никакой не «демон». И ангелом не назвать.

– Этот парень – могила. – Ответ детский. Как-то глупо…

Да, Пётр неправ в «кадровых» делах! У Ильина тайники, «секреты», как говорил Мишутка… Но вывод руководителя: «Надо обдумать».

– Артур, кто с тобой в одно время? – Пётр ведёт руководящий допрос.

– A-а… Бомж, да какой-то парень датый…

– А фамилия следователя?

– На дверях: «Кромкин».

– Пьер, фамилия мне напоминает…

– На руднике у предка управляющий.

 
Артур – боец прокуратуры.
Он посетил сей дом с крыльцом.
И не найти такой фигуры
с таким значительным лицом.
 

– Тсс, – шипит Пётр.

До чего негибок!

Пётр

Автомобили бегут в окна, но тормозят, огибая. А когда-то кареты. Вряд ли, предок планировал вторжение в дом города. Хотя… В то время ещё не такие яркие фонари…

Тетрадная обложка цвета крови… На титульном листе (как в книге) дата. Май. Так чем он маялся в том мае? Родные крупные прямые буквы: …«’’стучите и отворится”… У двери гость. Ему не отворяют. Но он барзает в дверь. Нарушитель порядка! И плевать на твоих спящих детей…»

У Брюхановых петух кукарекает. Куры в квартире! Неприятно кольнуло.

«Не было у Иосифовича ни мотоцикла, ни “Волги”, ни иного транспорта. Один живёт на отшибе, но имеется осёл. Ученики криминальные отвязывают: “Надобен господу”, и учитель едет в город на краденом осле».

Второй петух…

«На раздумья “быть или не быть” (с Богом или без него) времени мало. Успевайте! Ворота маленькие, захлопну их к чёртовой матери. На мольбу отворить: “Не знаю вас, откуда вы”. Тут правило “стучите и отворится” не работает. Не играет роли и напоминание о том, что пили-ели на его деньги. Исаак, Авраам, Иаков там. Рыдайте! Не отопрут. Или вот: “Если б ведал хозяин дома, в который час будет ВОР, то бодрствовал бы”. Это о внезапности второго пришествия, к которому надо быть готовыми каждый день и каждую минуту. Но наиболее тёмная байка о светлом воскресении. Верные ученики удирают с Голгофы! Какой-то “Иосиф, член совета, добрый и праведный” выхлопотал вердикт убрать тело с креста. Обвернул плащом и – в гроб. Видимо, ребят могли крутануть. И они наутро отправляют к гробу женщин, которые никак не могут быть учениками “царя Иудейского”? Бабы явились: камень отвален, тела нет. Легковат камень, коли тётки думали войти в гробницу без подъёмного крана. Пред ними два каких-то амбала в “одеждах блистающих”. От этих, крикливо одетых, и враньё: воскрес! Уголовное дело… Могли умыкнуть тело апостолы Матфей, Лука, Иоанн и Марк. Далее нанимают кого-то на роль Иисуса, дырявят ему гвоздями руки и ноги. Убедится Фома: этот парень – сын божий. Роль отыграна, и актёр убит. Путаное дело излагают Матфей и Ко!» «Антихрист». Прямо, как у Ницше.

Петух кукарекает в третий раз.

На работе гоняет дворника, электрика, уборщиц… Он выведет на уровень Европы этот хлев с названием «Институт метрологии»! Наконец, отдых в кабинете от беготни по этажам, от нотаций ленивым работникам.

Телефон…

– Через Мельде! Ко мне в экстраординарной ситуации!

«Эта экстро-фигестро: я был в доме с крутым крыльцом…»

– Какой дом, с каким таким крыльцом!

«На таких крыльцах карябают рыльце…

Работа удобна: придёт не рано, а уйдёт раньше.

– Мишель на променаде заплакал, а бабуля Натали говорит: дяденьки не плачут.

Инцидент двадцать шестого января имеет продолжение. «Я прав!» Тридцатого января хлопок по плечу. Как быть с таким братом? Вырубить. Мог накостылять, обходя рожицу (немала её роль для ролей лицедея). Под рёбра кулаком, а тот в ответ готов глаз выдавить! Грандмаман с холодной водой. Рубаху – на верёвку.

Тайная операция… Конспиративные меры. Но неприятно: был тайник, – нет тайника. В новом уверен. Но не в людях, о нём информированных.

Нет другого пути! Ленин! Пётр как антиленинец не пойдёт его путём. Он обхитрит обком, а, главное, КГБ. Он будет влиять на людей, принимая их в антисоветскую команду, которой дано гордое имя «Наследники». В коллективе будут не только нетерпеливые, недовольные убогой долей, но и те, кто нормально отреагирует на гипноз. Он намерен общаться рапортами[136]136
  – рапорт – вид общения гипнотизёра с пациентом, когда тот выполняет команды, не задумываясь, автоматически.


[Закрыть]. Учредят взносы. Купят рацию, выйдут на контакт с «белым движением». Ильин (Кулибин) отладит: не запеленгуют.

Год минул с форума наследников. Пётр на горе. Готов, как у Ницше Заратустра, идти вершинами. Уверенно выкатывается в овраг к народу и говорит о белой революции, не убивающей никого, но убеждающей многих. Рядовые будут отрабатывать ораторские навыки, актёрское мастерство. Не только он, руководитель, но и другие могут гипнотизировать. Кто приобретёт элитарный навык, будет с ним, Петром, на равных. Предполагает: освоит первым. Надо тренировать интеллект. Правда, наряду с духовной ценится и физическая сила. Укреплять тело, в котором будет крепкий дух, правильно питаться (чёрная икра в рационе).

Над Лениным Пётр подтрунивает, над его революцией пролетарской. Да, батенька мой… Он, Пётр, автор идеи аристократической революции. На «маёвке», именно в мае, он говорит перед соратниками (увильнут иные на «другом этапе»): «В евангелиях смеются над богатыми, над “сребролюбивыми фарисеями”. Тот, кто много имеет на земле, на рай не претендует. Богатый в аду, а нищий – в раю. Богач молит у нищего дать ему воды, но ему не дают. Хозяин рая Авраам говорит бывшему богачу: “Не перейти тебе этот ров”. Это идеология советской власти, которая ненавидит богатых, как в Евангелии. Мы вернём стране рай капитализма. Мы не дадим воды беднякам! Они будут умирать, а не богатые, им не будет от нас никакой пощады». Пётр уверен: в капиталистической стране ему не быть бедняком. Но пока – борец, сопротивленец. На ветхом мостике, на канате. Не упадёт! Разрушит «до основанья, а затем…» вернёт родовые дома, усадьбы и графские титулы, дарует министерские портфели, а деньги хлынут им в карманы…

Как-то, открыв книгу:

– «…капитал, который имеет основание отрицать страдания рабочих, подготавливает своё же вымирание». Это, Варя, Карл Маркс. И в этом прав. Социализм не считается со страданиями бывших богачей. И рухнет всё равно.

– Петя, мы-то тихо, а вы с Мишей прямо у дверей глаголите… А напротив – Горностаева, а рядом Брюханы. – Преданная, такой будет в любых обстоятельствах.

Эндэ

Ребят уже нет дома. Телефонирует «Порт-Артур». «Это касается метронома». Когда она об этом говорит Петру, реакция: «Тайник засвечен!»

У неё наверху в тайнике и книги, и газеты тринадцатого года, и документы, и фотографии, и золото никто не тронул, хотя бельё там сушили на верёвках. Во дворе – воровство. Теперь кругом. И бельё в комнатах.

Пьер берёт уроки борьбы «самбо», Мишель боксирует. У обоих грамоты. Но в недавнее время многовато уроков. Антисоветчина хуже религии, гиблый путь. Надо выявить, упредить. Например, дрова… Не колка, а какие-то конференции. И «сифон» – не сифон, и «метроном» – не метроном, а… прокламации! Внуки ведут двойную жизнь!

В церкви Вознесения блик на колоколе, которого там давно нет.

– Бабуля Натали! – тянет ребёнок к фонтану.

Скульптуры лягушек на бордюре. Он – на одну, как на коня. Эндэ – на лавку. Вдруг окликают. Вроде, в зимнем сквере никого, кроме неё и ребёнка…

– Добрый день, Наталья Дионисовна! А это правнук?

– Сын Пьера. Сержик, поздоровайся с Евгенией Эммануиловной.

Метод Эндэ: громко и отчётливо произносит имена, глядя в лицо ребёнка. Немного тренировок, и любое выговорит.

– Здравствуйте, Гения Мануиловна!

– Молодец! – удивлённая реакция. – А у меня внуков нет…

– Какие твои годы!

– У Аси научная работа. И у племянника нет. Оба красивые…

Ну, это вряд ли. Её мамы мнение: Ася великолепна. Напоминает Бабу Ягу. Первая на олимпиадах.

– Племянник с женой Милой шутят: «Какие дети, мы сами дети!»

Её родным некогда думать о примитивной функции. Их работа непонятна ей, Жене (она шляпница), но и Наталье Дионисовне с её необразованными внуками.

– Я в филармонию купить билеты на концерт… Асе (замученной математикой – комментарий Эндэ), племяннику и Людмиле (этим хохотунам)… – Он не только в органах. Играет на скрипке. Когда мимо с работы еду, иногда гляну на окна… Как у ребят? – Интонация – плохо. Не то, что у её родных.

И Эндэ выпаливает:

– Пьер – зам директора в НИИ, Мишель – оператор на телевидении. Он женат на первой манекенщице Дома Моды. Не только с виду идеальна, но таланты: играет на пианино, готовит на уровне ресторана, модели платьев на уровне импорта!

Слышала бы модель! Именно о ней полная правда и полуправда о других.

Мимика от удивления до недоверия:

– Зам директора?!

– Протеже друга, когда-то Пьер помог ему на экзаменах в институт.

– Когда-то да… Они оба, вроде, у мартена?

– Давно не там! Сержик, аллонс! Bonne chance![137]137
  – Всего хорошего! (фр.)


[Закрыть]

Не довольная финалом, тащится за ними, мол, ей на остановку. Охотно они выехали из Строгановского дома, когда дали им квартиру «со всеми удобствами». Эндэ в такую очередь и не думает, так как из этого дома никуда не уедет.

– Тут шумно. У нас балкон прямо на парк…

– Грабители на окраинах.

– На окраинах тихо! А неподалёку от прокуратуры на улице Нагорной! И ведёт дело мой племянник! Раскрывает трудные дела! Но информация не от него. И Сеня, и Мила – юристы! Набираю его домашний телефон: у тебя дело кладовщика Центрального рынка! А он: «Кто наболтал?» Я в ответ его любимый ответ: источник не разглашается. Только вам… Одна дама (её брат в ГАИ главный!) на примерке шляпы говорит: «Дело ведёт такой-то…» Я говорю: это мой племянник Сенька! Он с пяти лет одарённый ребёнок! – Хватило до крыльца.

У советских юристов никакого образования. Вот её кузен, ротмистр. Талантливый юрист! Но к людям, не нарушающим законы, лояльны правоохранительные органы.

Женя Строкман – на окраину, а они – на крыльцо родового дома. Эндэ говорит ребёнку, что дед её племянника Соломон Кромкинд работал управляющим на Строгановском руднике.

Эта дама помнит их горькие времена. Но не первый год у них нормально. Великолепная работа у Петра. Мишель впервые на близком его таланту телевидении. Какая-то видная режиссёр даёт рекомендательное письмо в столицу. Немного неприятны товарищи внуков. Иван Захарович, Артур. Привёл его Генрих, русский немец. Артур на каторге дважды. Первый – драка. Оппонент непочтительно выразился в адрес его ушедшей матери. Не драка, – дуэль. Второй. Он по доброте пустил на квартиру друга, а тот вор. Награбленное выдаёт за общее с Артуром, и он вновь в лагере, и в итоге – влияние Бахуса. Его отец был фокусником в цирке. Она такого не помнит, хотя Иван Поддубный в памяти, как и некоторые другие.

Да, её внуки не математики и не работают юристами, и не учатся в Москве (Мишель там будет!), как Эдуард в Ломоносовском университете. Но её внуки не пьяницы. Не курят! Пётр глубоко верует: у ребёнка температура, и он на коленях!

Артур был у Кромкинда. Влияние арестантской среды. Таких вызывают не только в милицию, когда в городе убивают мирных людей. Оба внука в каких-то нелёгких думах. Наверное, нет «халтуры», как они именуют тяжёлую работу. Правда, Мишель стихами веселит, в которых рифмуется Артур и прокуратура. «Грандмаман, плохого нет!»

С Петром о встречи у лягушек. «Аська-то не замужем?» Прибегала решать уравнения… А он: «Уродина!» «Да, ей будет трудно найти партию» «Найдёт. Такого, как она». А ведь прав, и не вспомнит первую любовь – Петра. Но хвальбы её матери на эту тему нет. Волнение у него. Дело не в Асе. Он думает об этих людях, убитых какими-то лиходеями. Наверное, не надо говорить с ним о Жене и об её племяннике.

Погрузившись в старое кресло, погрузилась и в то время, которое приятней нового.

«Превратите вашу лодку в моторную в слесарно-товарной мастерской Курочкина». «Ножи столовые золингерских фабрик». «Шляпы в небывало громадном выборе от двух до ста двадцати рублей». «Грандиозный выбор апельсинов. Свежие огурцы, помидоры и картофель у Абдуллина». «Сыры: “Швейцарский”, “Финляндский”, “Кавказский”, “Голландский”, “Тильзит” и “Лимбургский”, “Бри”, “Рокфор” и “Комомбер”».

– Чтобы так много было при этой власти! Кроме «Советского», «Костромского», «Голландского», «Швейцарского» и плавленых, никаких!