Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Филя

«Чёрная метка». Как в книге о пиратах. Книг не открывает. Эту кое-как (наводка пацана Кромкинда). Тот озоровал, а на полках – рядами.

Рубику имя Филя, вернее кликуха, спасла жизнь. Ну, и он предостерёг: «Не приходи в лес, уроют. А явятся, – подними хипиш[168]168
  – крик, шум, скандал;


[Закрыть], дверь не открывай, ломиться вряд ли будут». Отваливает кент Геннадий, и ему бы отвалить… Некуда.

То и дело оглядка окон, дверей… Марго – в районную баню. А он не дремлет. Кто-то напротив: замок клацает… И эта квартира теперь людная. Неплохо. Но дрехор. Могут Тоньку, наврав, выманить в тёмный угол и выпытать, где он. Вдолбить бы ей: дверь! Мол, Фили нет, а мы без него не откроем. Там от хипиша мало толку: домик отдельно. Как на Нагорной…

Надо на волю. Но у выхода могут караулить. Рамы у Марго не на шпингалетах, а крепко на болтах. Правда, форточка не заперта. До того маленькая, – только для опытного. У него потеря квалификации. Выкинув ремки[169]169
  – одежда (арго преступников).


[Закрыть] и обувь, долго в окне.

На троллейбусном кольце – в резину. Людки нет: выходной.

Тропа от дороги, не натоптанная, плавно вверх. Полно лыжников. А где кодла? Мать-перемать, парлекуа франсе, шарф Харакири! Кто на тайную стрелку напяливает яркое тряпьё! Друганы калганами вертят. Палки бамбуковые, как у других для катания. У этих – для другого: бамбуком вполне не до пролома головы, но до отключки. А, вроде, Капитан, дурак зоркий, видит его! Драпать! Да так, будто вдогон летит смерть.

Ольга Леонидовна, Тонька, ребёнок… Ждут отбойщика[170]170
  – фотограф;


[Закрыть].

Стук в дверь.

– Тоня, фотограф!

«Тоня, фотограф!» Кто его нанял? У ребёнка отец. Ничего, что на нём нет фрака, парлекуа франсе, мать перемать!

– Мама, мы – у телевизора?

Нет, эти две… доведут до журфикса!

– Товарищ фотограф, на диване у ковра!

– И там, и там, – виляет шестёрка.

– А я говорю: у телевизора! – как рухнул с вагонки[171]171
  – спальное место в местах лишения свободы (арго преступников).


[Закрыть].

Телик – личный. На покупку у Кромкина, у мента заподло башли клянчить! Но ради ребёнка: мультики… Наконец, один край – ковёр, а второй – телик. Вдвоём будут на памятной фотке: отец и сын…

Надо мотать обратно.

– Могут явиться. Не отворяйте! Говорите через дверь.

– Они и, вправду, тебя «на малине» приговорили к смерти?

– Мама, не надо о таком! – умоляет Тонька.

– Он болтал… И много другого. Не только наяву…

У дома, где Марго, вроде, никого, но – опять в форточку… Внутрь пихает верхнее и ботинки, и опять лезет медленно, а на дворе колотун!

Мельде

В теплушке народу тьма, но не видать своих.

Довольно круто. Выбора ноль. Одно направление – вниз. Маневрирует: хоть бы не налететь на дерево, не сломать инвентарь, да и ноги…

– А вот и мальчик Мельде!

– Барон, а где твой друг Артур?..

Вернулся, будто бег на пять километров. И в голове минор.

Мажорная мелодия давно-давно…Дворец культуры Металлургов (при царе дом одной семейки). А теперь любой определяйся в любой кружок или в оркестр. И Генрих как-то входит в парадный зал, а там маленький паренёк хромает. Фредди. Он первый на балалайке в интернате для одарённых, но никому не родных детей. Не знает, кто его нарёк Альфредом. А его друг назван родителями, именем парня из фильма «Гарри-Чёрный Конверт». У Гарри кто-то в обкоме, и у них игра на публике.

В Горном институте аншлаг! Парень конферансье объявляет: «Фредди, Гарри и Генрих – джаз-банд!» Публика фонареет: импортные ребята! Гарри поёт куплет «Чаттанугичу-чу» на английском. Там девушка ожидает поезд («чу-чу»), к ней едет её парень. Но только отгремят овации, – какой-то хмырь: «Чуча – это собака?» И велит предъявить документы. У Гарри диплом техникума культуры, у Фредди – музыкального интерната. А у Генриха и школы нет, только общеобразовательная, да ПТУ. «Найдите другого, кто умеет на трубе».

В лобном отделе – критика. Главный революционер Иван Захарович врёт, будто в Новочеркасске народ не одобряет цены и шагает на митинг! Но еда копейки! Вот он, не директор обувной фабрики. Но в рационе икра, мандарины, мёд. Не говоря о картошке, капусте, яйцах и молоке… Масла (бутер) на хлеб (брод) полно… Правда, колбасу и мясо – в коротких очередях.

Но никто не голодает. И – куда-то выходить!? Но нет, – прутся неразумные гамадрилы! Таких правильно из винтовок…

Пьер иногда тихий: «Нет гордыни». Пальцами кресты кладёт. А его брат ремарку: «Это временно». И опять Пётр глядит стальными глазами: «Хочешь быть фюрером, Генрих? Немец ты или нет? Фюрер на немецком – руководитель, вождь». Его брат листовку кропает, мол, давайте на улицах требовать хлеба и зрелищ. А Пьер: «Не время. Впереди много трудных дел».

На этой неродной родине не дают делать всё, что мелькнёт в твоей голове. Об этом и «Немецкая волна». Минуя глушилки, прямо в главную извилину! Оттого и тайный отряд монтируют, будто новый агрегат для прибивания каблуков. Заграница им поможет. Социализм подпилят, как болт дряхлого конвейера. Они – бойцы невидимого фронта, которым один вред от власти. Пойдут крепкими рядами. Иван Захарович – в ряду. Предан фюреру (фамилия Бандера). Его думка: вернуть эту банду.

Мелодия, непонятно, откуда… Но у него вариации. И в эти минуты он летом… Фредди – ударник, Гарри – гитара, и он – труба. С эстрады видит девушку: танцует с разными, уходит одиноко. В мелодию ныряет и какое-то время плывёт в ней, как рыба. Лёгкие долго держат на глубине:

 
Что ты за девушка? Не уходи.
Танцы закончатся, но ты обожди.
Хочу спросить тебя… Не убегай…
Не уходи. Не исчезай…
 

И не уходит.

– Лора Борунова.

– Генрих фон Мельде.

Удивлена. А он не исправляет.

– Я, Генрих, хожу слушать твою игру. Много дыхания.

Вроде, рядовая работница канцелярии военкомата. Но будто преподаватель в училище имени Чайковского, мимо которого они идут. Его документы, наверное, где-нибудь в дальнем углу. Немецкая фамилия. Но без дворянского «фон».

– Я когда-то в музыкалке играла на аккордеоне… В программе Бах. Но и фамилия меня пугает: бабах! По моей бедной голове!

– Бах – ручей.

– Ну, да… Но я с пятого класса учила французский… Теперь у меня главный немецкий, так как вероятна командировка в Германию… – Платье неяркое, но дорогое; манжеты и воротник белые.

Он врёт, мол, в училище он… Консерватория впереди. А там и – в Америку, где его друг Курасин, знаменитый саксофонист! Едут к ней на улицу имени немецкого борца Блюхера, которого в топку отправили[172]172
  – Мельде путает Блюхера с Лазо, действительно сожжённого в паровозной топке.


[Закрыть] его братки. Такое бывает у революционных мальчуганов!

– Мама на юге. Дома папа.

Доремифасоль! Только не это! Забор, будка контрольно-пропускного пункта.

Лора – охране:

– Он к нам. – И ведёт на оцепленную территорию.

Немало девиц в городе! А эта Лора на какой-то зоне… Военный городок. Кирпичные дома, деревья, трава, тротуары, клумбы. Две девицы и один парень любопытно оглядывают его футляр.

Открывает толстяк в футболке и военных брюках.

– Это – Генрих. – Трубач.

– Где работаешь? – как проверка документов.

Ответы даёт Лора.

Комната первая (и, явно, не одна) богато убрана. На ковре ножи.

– Вы охотник?

– Коллекционирую.

– Я из тех, кто муху не убьёт.

Мух бьёт. А – мыши? Когда были, с мышеловки хвать за хвост! И дохлая летит в направлении улицы Попова, изобретателя радио.

– На вид ты не паинька.

Этот вывод будет иметь неприятные вариации.

Выходной, но революционные будни отрывают от игры на трубе.

– Ты куда, Генрих? – Эльза в тревоге.

– Надо с Петром (от милиции) ловить воров.

В тайном месте минутка для доклада о слежке. Так вплотную никто не трётся у окон.

– За Андреем.

– Не за тобой? – хохоток Мишеля.

Вдруг Пьер добавляет:

– Главное – никому не болтать.

– Я-то не болтаю. Ваш друг, болтливый индивид, наплетёт в КГБ, что не только секта, – подпольная организация.

– Эдька? Ему говорить о таком не выгодно.

– Не будь бараном, барон! – нервное ха-ха его брата.

– Тихо! – Маленькими, но музыкальными ушками улавливает! – Парни, тут кто-то!

– Крысы. Или жандармы, которые могут найти прокламации!

– Да, помолчи ты! – одёргивает брата Пьер.

К домику идёт, глядя на окна. И тут кто-то – льдом в нос… Как шальная пуля. Мало ему облитого кровью гэдээровского пиджака, и пальто немецкое…

– Выследили кого-нибудь?

Ответить бы: «Нас!» Это люди: бу-бу-бу… Крысы не говорят.

Играет из какого-то фильма, Гарри и Фредди научили:

 
«Тяжёлым басом гудит фугас,
ударил фонтан огня.
А Боб Кеннеди пустился в пляс:
“Какое мне дело до всех до вас,
А вам до меня”…»
 

Финальный аккорд:

 
«…но пуля-дура прошла меж глаз
ему на закате дня.
Успел он сказать и на этот раз:
“Какое мне дело до всех до вас,
А вам – до меня”»
 

И дума в глубинах интеллекта: валить! Билет в общий вагон до любой станции. Оттуда – до Энгельса. Как доедет, – в ресторан с трубой. А там ребята-лабухи… Ну, её, революционную мелодию! Фрайхайт!

Вдруг Эльза:

– Кто?

Страх! А это соседка Алла: хлеба нет, а булочная в это время закрыта.

Переговорит о деньгах с Мишелем, минуя «операции». А то будто в тёмном лесу. «Ich habe mich vorlaufen[173]173
  – я заблудился (нем.)


[Закрыть]?»

Мишель

Утро.

– На лыжах идём, – говорит Пётр, как бы мимоходом.

– Великолепная погода! Три мороза… В Верхотурье пятнадцать…

– Бабушка, какое нам дело до Верхотурья…

– И я с вами! – прерывает Жанна.

Пётр – на брата взгляд ледяной, как из Верхотурья.

– Там крутые горы.

– Я умею коньковым.

Не забыты ею и уроки фигурного катания на стадионе Пионеров и школьников. Но эти фигуры не в их планах.

– И Генрих один, и Пётр…

– Я-то, как бурёнка, паду, – довольна Варя семейной идиллией.

У Петра такое лицо, будто задуманная операция не удалась. И в этом виноват, не только брат.

– На минутку! – Приёмник врублен.

– Она будто в курсе!

– Умна. Догадлива.

– Нахрена нам её догадливость!

– Думает: мы… революционеры… Наверное, может участвовать в подпольной работе.

– Внуши: не её ума дело!

– Пьер, я попытаюсь…

Первая попытка:

– Мы намедни были вместе в кино!

– Ты был не со мной, а с Генрихом.

– У тебя лыж нет.

– На базе выдают, с ботинками.

– Там будет один друг не comme il faut[174]174
  – не комильфо, не приличный (фр.)


[Закрыть]. С информацией от Артура…

Улыбка. Мол, ври-ври… Чертёж какой-то выкройки…

Катались, будто давно, – двадцать шестого января. Пётр с трамплина прыгает. А кое-кто прыгает в небытие. Манёвр с целью отделиться от брата. Увы, не эффективный.

Баллада о пуле, мимо пролетевшей

 
Ах, кусочек свинца,
предназначенный мне,
мы с тобою на «ты»,
мы одни при луне.
Презираю тебя я, кусочек свинца,
ведь судьбину мою не довёл до конца.
 

В овраге уединённость. Не в дровянике, где её нет. Там публика – за дровами, Брюханиха – в хлев. Вот и Генрих. Катит, не видя никого.

– Давай наедем! – В их тандеме Мишель генератор идей.

Не опрокидывают, но напуган. Нагло напоминает: Артур не его друг, а мужа сестры.

– Нам только твоего Андрея не хватает для полного комплекта!

Не надо парня отталкивать! У мальчика Мельде тоска. Как он говорит, – вселенская. И он, как они, нетерпеливый… Уходящий в дебри, откуда нет обратного пути.

Обед.

– Пьер, ты опять с трамплина?

– Нет, бабушка, нет…

– И правильно!

Другие едят тихо.

В их комнате мадам у швейного агрегата, который имеет функцию стола. Ныне не туалетный с зеркалом и духами, а для дела. В альбоме рисунок какой-то оригинальной кофты. Ткань интересная, и на лице интерес.

– …Я не доволен не оттого, что в театральное не принимают…

– Доволен тот, у кого увлекательное дело. Любимая профессия. У тебя ни того, ни другого. – Иголка воткнута в материю, и одновременно – в сердце недовольного. – Одумайся. Какие революции! Выходит, на день рождения Натальи Дионисовны некие соратники и этот тип, преданный Бандере! Умоляю: выйди из игры.

Учительница. Её профессия, но нелюбимая, вот и работает по другой.

– Это не игра! И выйти никак! Мы с Петром имеем огромный пласт информации! В Екатеринбурге кипела жизнь…

– A-а… Любимая тема Натальи Дионисовны.

– Не только промтовары и еда. Зрелища! Негритянский джаз-банд! Вот так! Капитализм!

– … хотите вернуть?

– Непременно, батенька мой!

– Мы имеем великую литературу, великое кино. Много современной музыки. Классика на выбор: хоры, оркестры, опера и музкомедия! И еды, и одежды хватает. Нет ни голодных, ни оборванных. А тогда ели и одевались только богатые.

Не убедить! Но нормально накануне развода. В столице надо одному, окрутив какую-нибудь влиятельную матрону.

– А «пласт информации» о каких-то дворянах – ваше горе. От этого вы с Петром и нетерпеливые…

Многоталантливая Жанна жена. Многое умеет: и рисовать, и кроить… И коньковым, но не на коньках… Хотя и на льду фигуры…

…В театральном была уйма великолепных абитуриенток. Эта великолепней. Жанна Жукова. Её родной отец Григорий Иванович, фамилию которого носила до брака, отдал богу душу в геопартии, но спас других геологов. Дорогая Жанна, ты моя нирвана – вирши первых дней… С тех пор буква «ж» в виде мотылька, а не три вертикальные палки, одна поперёк (фрагмент забора).

– Мне иногда думается: вы с Петром больны.

– И давно тебе так думается? – вопрос не конкретный.

Но конкретный ответ:

– Не менее полугода. Летом в синяках, недавно в крови. Вы, взрослые люди, – и дерётесь! Я не верю, будто двадцать девятого разнимали пьяных. Драка. И вы в ней главные.

Иголка вынута из ткани. Нет, она никогда не будет его женой декабриста!

– А твоя молчит…

– Пьер, это не Варя… Это непростая дама…

– Не усложняла бы нам и так непростой момент…

– Не будет.

Ха-ха-ха! Впереди более сложный момент!

Никуда от этой твердыни, именуемой братом Петей! Под полом уверяет подпольщиков:

– Вряд ли кого-либо прицепят к Нагорной. Дело к закрытию.

– «…банда кавказцев» (болтал парень-врач)?

– Вот именно: болтовня! А один информированный субъект говорит: они на длинном поводке. Чтоб прокололись! Но никаких проколов нет! Ха-хи-ха! Тонкая работа милиции. Другое непонятно. У того, кто дело ведёт, фамилия Кромкин. Но грандмаман на днях от «вдовы офицера», как именует себя эта вдова, узнаёт, будто её племянник, а его фамилия Кромкинд. Но я верю Артуру. Буквы «д» нет на дверях.

– Вряд ли, один – Кромкин, и он допрашивает воров, какого-то бомжа… А второй (и фамилия у него Кромкинд, а тётка Евгения Эммануиловна) ведёт не мелкое дело и в кабинете у него не мелкие парни…

– Алиби на двадцать девятое января берут у многих…

– Опять тонкая работа! И не только милиции, но и прокуратуры! Ха-ха-ха! – Нервный хохот на грани рыданий.

– У дома кто-то подглядывает. Наверное, за Андреем. – Шёпот Мельде.

– Не за тобой?

В цоколе цокнуло… И тут они? Ха-ха-ха! Лелька Зайцева не ведает: он в доме, где наверху её квартира. Вот и притащенная ими этажерка, будто скелет в полутьме кладовой. Крыса на них как прыгнет, а Лелька как взвизгнет! Ха-ха-ха! То тревога, то нервная радость.

Жанна, как рыба… Когда-то о книгах, театре… Она – о нарядах: неплохо бы на подиум, и в лично сотворённом. «Любимое дело».

На работу! Там одинокая «Стефания» готова лелеять талант «Данилы», делая из оного мастера; Снегирёва крепкой рукой пишет рекомендацию…

А «главное», как именует Пётр, катится не так!

Глядит на коврик. Уйти бы туда, в другое время. Вокруг ротонды темно. А ворота парка захлопнуты, и никто не идёт к воротам…

Пётр

Публика тут более умелая. Не парк культуры и отдыха, где ежегодный кросс в день Советской армии. В том году у Петра второй результат в городе. Первый у какого-то кандидата наук. Блатник, наверняка! И доволен, будто они до революции либо в Америке. Долбануть бы… «По голове не надо!» Двадцать третье февраля будет опять. Опять увидит этого довольного.

А в январе двадцать шестого Артур в овраге в огромных валенках, они трое на лыжах. Рекордно много народу. Приличных девиц на приличных «карелках» клеят типы на прокатных, именуемых тут «обломками». На обратном пути толпа, девицы без «карелок». Милиция. «Эти?» Одна – к Мишелю: «Вы вон там стояли, когда воры возле нас крутились». И брат помог с фотороботом.

Парень крепкий катит и катит. Пётр делает вид, будто отдых у него. И у того отдых. Будут вилять. Брат болтает: как Сусанин, и убьют, и обагрит снег алая кровь. Влетают в овраг в мыле. И нет охотника за чужим инвентарём!

– Главное: оторваться. – Говорит этим двоим, брату и Мельде: – Так и в других делах: время ушло, – оторвались!

Хотел в ельник, в келью под елью на коленях плакать и молить бога… Но не тут. Отвратительная акция! Уговор на вечер.

…Некто Новокшёнов, преподаватель истории, в аудитории упоминает Михайловского, публициста-народника, его книги о манипуляции одним героем толпой народа. И добавляет: его отрицал Ленин. Итог: пять лет «за Михайловского». А ведь прав народник: народ – это толпы гипнотиков.

Как-то от артели «Новый быт» Пётр ремонтирует полки в церкви. Там «музеум» археологии. В холле динозавры. Вверху библиотека. Читателей нет. Библиотекарь не тётка, а крепыш с лицом кагэбэшника. Книги упрятать не успели до прихода плотников. А вот и автор «Патологической магии», «Героя и толпы»… Делая вид, будто меряет рулеткой полку, книгу за ремень брюк.

Люди делятся на гипнотизёров и гипнотиков. Великая наука! Переход в манипуляторы! Будто кинут канат на другой берег, туда, где и власть, и деньги. И в книге Станиславского (брат купил): актёр ничего не делает, а публика как заворожена.

Те, кто умеют, на учёте в КГБ (информация от Шелестина). Он и ведёт на тайный сеанс Грошева. Хотя и открытые бывают. Дома Пётр возмущается: методики нет! «В плетёном сундуке», – говорит грандмаман. На дне – с виду журнал. Много фотографий. Дед как доктор пытался, но был мягким, не волевым… У внука воля ого-го! Хотя Варя дремлет не так… Но он освоит! Беда: выгородки! Для тренировок надо отдельное помещение. Грошев, с виду тюфяк, отправляет в сон целый коллектив.

Пётр уверен: у него талант…Люди, как звери, а он: «Дайте обратиться к Богу!» Хохот. А главарь: «Поглядаем, як его божечка услышить». Пётр падает на колени: «Великий Бог, дай врагам моим добро ко мне…» «Ну, шо, слышить?» – ехидно главарь-вампир. В какой-то драке артерию прокусил кому-то, хватанув крови. Пётр – в молитву. Температура. Без хитростей, которые ему нужны, когда нужен бюллетень. На очередном «Ну, шо…?» лицо пахана багровеет… Припадок эпилепсии. А Пётр в обморок. Но это – ерунда, спасён. Богом!

И вот в Верхотурье (минус тридцать два) он делает гроб, а тут замполит: «К вам. – И добавляет: – К другим – девушки, к тебе – бабушки». Накануне телеграмма от грандмаман: «… едем вдвоём…» (имени нет). Но, кроме Фёки, она ни с кем и не могла отправиться в нелёгкий вояж. Обрадует он религиозную няньку крепкой верой!

Комната в гостинице, читают Евангелие. Пётр о религии говорит, глядя в окно. Не торопится взглянуть на няню Фёку, предвидя её хвалу. А она такой вывод: «Гордыня, Пётр Сергеевич. Говорите: один вы праведный в этом стаде. Но мы – одно стадо и пастырь один» «Не верую?» «Веруете, но лукавый ведёт тайно разрушение веры. Вы бойтесь лукавого-то». Уехали они, а в марте письмо: «Взяла квартирантку (Варю), некому таскать дрова, Фёкла Павловна умерла». Впервые о ней и впервые – полным именем.

Грандмаман:

– …Пьер, je voulais dire[175]175
  – я хочу сказать (фр.)


[Закрыть]…

– Ну, что? – нетерпеливо. – Мне надо в отряд. Патрулируем…

– Видела Женю Строкман (ей дали квартиру, отдав её комнаты каким-то работягам).

Старики – дебилы! Второй раз об этом!

– Её племянник работает в прокуратуре, фамилия… э-э… ведёт дело Нагорной. Его дед – управляющий на руднике. Фамилия убитых Хамкины. Видимо, от библейского Хама. Мне говорила Женя…

– …о Хаме библейском?..

– Нет, о племяннике. Его дед Соломон Кромкинд.

Да нет, вменяема.

– Фамилию…

– Чью, Хамкиных?

– Следователя!

– Кром-кинд, второй слог от немецкого «ребёнок».

– Ребёнок?!

– Но… зачем так волноваться, Пьер? Фамилия управляющего…

– Я не о нём, – о следователе!

– …но ведь это его дед! И, наверняка, у нынешнего тоже Кромкинд! Пьер, ты побледнел! Валидолу?

От таблетки – холодок во рту. В голове тикает: метро-номос, метро-номос…

– У меня догадка. Хотя тебя не волнуют эти изыскания.

– Говори.

– Сон-то вещий к гибели именно Хамкиных, хотя и незнакомые. Гибель Николая второго… Не могли Хамкиных убить монархисты? И у этих ребёнок в тех годах, что престолонаследник. Не родня ли убитые тем, кто царя?.. Вдруг воздаяние?

– Какие монархисты, царя полвека нет!

Глядит, как дева Мария, когда Христу в руки гвозди вбивают. А у него кипит патетика: впереди Голгофа, на которую взойдёт!

Варя в доброй заботе:

– Одевайтесь теплей. Это патрулирование, поди, на холоде!

А Жанна… Вот кому глотку заткнуть! Светлана тихая, покорная, как Варя… А эта тварь готова их контролировать, руководить. Была менее нахальной, надеясь на нормальный брак с вертопрахом. Ума у неё никак не хватило на удачный выбор благоверного. Брат ей болтает: «Революционеры мы!» Но вряд ли, она заложит. Кто умней, не пойдёт в КГБ без инициативы этой конторы. Например, Краснооков. Контакты с ними – компромат. И для модели. И она карьеру делает. В Доме Моды комсорг. Виды на работу модельера. Но какова гадина: «Двадцать девятого пришли в крови!»

«Патрулирование» краткое.

…Лето. Они на одном из мраморных подоконников: бабушка, Мишка и он. На мраморе одеяло. Видимо, она боится, что дети без неё могут выпасть на улицу. Первый этаж, но как второй над каменным подвалом, таким, как в том доме, где убита царская семья. Царь убит, царица, дети. Царевич на фотографиях в журнале «Аполлон» в матросском костюме; такие и у них с братом. Их папа на фотографиях напоминает царя. Близки им. Недолго, но жили в доме рядом, да и будто по крови родня…

На тротуаре люди, задирая головы к окнам: «В этом доме царя расстреляли?» «Нет, не в этом» «Мы с вокзала. У нас ориентир: напротив дворца…» «В яме», – грандмаман рукой вправо. И те благодарят и уходят. «ДОМГДЕЦАРЯРАССТРЕЛЯЛИ». Выговаривают легко, с бытовой интонацией, как аббревиатуру (ОБХСС, ДОСААФ…) Зловещий смысл не улавливают ребята, живущие в доме рядом. Когда и в Ипатьевском временно функционирует «музеум» (говорит грандмаман), бегают глядеть на эту стенку.

Как-то Пётр идёт мимо. «Музеум» давно не работает. Но у крыльца молодой историк Коростелёв Владимир Ильич: «Добрый день, извините моё обращение…» Пётр ведёт его вокруг мёртвого дома. На другой день тот входит к ним в дом, а в коридоре Ирка Брюханова моет пол… Наверное, оттого и женился на ней, – так очаровало его лобное место. Увёз в Ленинград, где и родился Витасик (напоминает Мишеля). Передал книгу: «Моему экскурсоводу на долгую память».

Варе, этой неграмотной бабе, говорит, мол, занялся политикой. «Это опять убиения?» «Мы будем не убивать людей, а убеждать». Убедил?

И от бога ни ответа, ни привета. Догадка: «Кто-то препятствует! Какой чёрт… Э-э, да именно он между Всевышним и мною!» Он, лукавый (пророчество Фёки) «ведёт подрывную работу»… Наверное, и рукой водил, когда маялся он в том трудном мае, кропая «Антихрист». В соавторы влез, в диалог… Видать, нет иных путей, а только два. Либо у тебя с одним диалог, либо с другим.