Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Эндэ

Раннее утро. «Выгородка». Не комната, так как две стены – стенки шкафов. Руку – на кнопку лампы, но глаз не открывает. А когда открыла… Диваны, диваны… Обиты алым бархатом. Они давно в клубе металлургов… Белый рояль. Но и он реквизирован в одна тысяча девятьсот восемнадцатом и отдан в приют. К чему он приютским детям!

Какой год? Рояля нет! Но клавиатура белеет в полумраке… Уйти бы в то время… Буддисты верят в такое, необыкновенное с точки зрения других, миропонимание. Диваны… Диванная полна диванов. И никаких выгородок. Вдруг и ванные комнаты вернулись? Алые диваны и белый рояль таят в утренней мгле.

Одинокая кушетка-оттоманка… Когда-то две в кабинете папа, где мебель и драпри зеленовато-бежевые, а кресла цвета «шоколад». Ну, а это, обитое гобеленом в драконах, её, Натали, было в будуаре. Будуар на той стороне дома. Его балкон с видом на сад. Теперь вырублен, пущен трамвай. А тогда – аллеями до пруда, который подмигивал между веток деревьев в те великолепные дни.

Да, се n’ est pqs tons les iours fete.[176]176
  – не каждый день праздник (фр.)


[Закрыть] Что ни день, неприятное… Кажется, с тридцатого января. Накануне у ребят опять, вроде, драка. Нет-нет! Инородцы, разбушевавшиеся в «БУШе» (так именуют внуки ресторан). А на третий день, вроде, у дитя какой-то непонятный недуг! Не помог настой из трав, который Варя именует одним словом «настав». Едут гурьбой, и внуки, и Варя в больницу. Этот ребёнок напоминает её сына Сергея Петровича. Тот лицом тоньше, но и этого хвалят на улице, в лавке: «Какой милый ребёнок!» Вот кто-то и сглазил (суеверия Фёки).

Эндэ, не отойдя от видения, неумело чистит картофель. Жанна отнимает у неё нож. Варя на обычной стирке белья (не как тридцатого, когда две куртки Петра и Мишеля).

«Отгородилась» в выгородке. В окне Ворота города: Вознесенская площадь, Демидовский дворец. Их дом напротив. Легенды о дворце. В катакомбах молельни, тайные ходы. Владельцев отправляют в крепость. А, в колодцах, облицованных камнем, находят и находят мертвецов. Родственники не хотят жить в этом дворце. И дом, и сад давно отдан городу.

«А почему?» – вопрошают внуки. Она любит толковать о былом. «Много людей убито. А то бы дворец мог и нам перейти». Это не так, но ребята при плебейской власти не отрываются от благородных корней. И об их отце, отправленном в каторгу не за какие-то неверные деяния как техника (авария, гибель пятерых работяг), а за преклонение пред царём.

Неоднократно говорит о Праздновании трёхсотлетия дома Романовых. На городской набережной, выйдя из кареты, они стоят у перил. Пьер поднимает Сержика. На пруду орудуют пиротехники. Петарды летят в тёмное небо. Натали опускает лицо в мех воротника: ворсинки, будто частокол на фоне фейерверка. Впереди великолепный обед. Далее – бал, маскарад. Новые пьесы… Одна миниатюра «Над пучиной», вторая – «Разбитое зеркало». Пьер шутит: идеально для юбилея. А рядом дом, где и оборвётся династия, в честь которой рвутся в небо петарды.

В юбилейные дни в Комитете попечительства о народной трезвости бесплатное народное чтение с картинами «Жизнь за царя», спектакль «Подвиг Ивана Сусанина» (цены уменьшенные). В кинематографе «Лоранж» юбилейная картина о царствовании Дома Романовых. Никто не думал тогда, в феврале тринадцатого года, как всё превратят в руины. Двадцать третьего февраля хор трезвенников Иоганно-Предтеченского общества пел литургию в архиерейской Крестовой церкви. Этот храм убран одним из первых.

Газеты радуют.

«В семь вечера 21 февраля городской управой устраивается на городском пруду фейерверк. Все общественные здания будут иллюминированы». Только думала об этом. «О беспорядках в Кыштымском заводе. На торговой площади возле лавок и каруселей в толпе конный стражник-ингуш указывает кнутом посторониться крестьянину. Тот посторонился и спросил, довольно ли. Стражник решает: брань и в ход идёт нагайка. Крестьянин хватает кнут… Полицейских чинов осыпают камнями». «Петергоф. Утром Государь Император прибыл из Шхер на императорской яхте “Царевна”. Он встречен Великим князем Николаем Николаевичем, морским министром и лицами свиты и проследовал на его Величества дачу Александрию. Оттуда в 11 утра на площадке Большого дворца был построен к параду лейб-гренадёрский Эриванский полк. Государь Император обходит фронт под звуки гимна. После молебствия и возглашения Царского многолетия, Государь Император прикладывается ко кресту и обходит полк в предшествии протопресвитера со святой водою, после этого полк прошёл церемониальным маршем, удостаиваясь похвалы Государя Императора».

«Совет Екатеринбургского Вольно-пожарного общества покорнейше просит быть членов почётных и действительных двадцать первого февраля в два часа дня во второй городской пожарной части на молебствие по случаю трёхсотлетия царствования Дома Романовых. Председатель совета П. Бергман». На улице Нагорной тушило несколько автомобилей… «На собрании Екатеринбургской Думы были вопросы: 1. Об устройстве в г. Екатеринбурге в 1923 году областной выставки в ознаменование 200-летнего юбилея города. 2. О ремонте старого ночлежного дома и т. д.»

Вот так они предполагают, а Всевышний… В двадцать третьем году другая власть. Не надобен теперь дом для бродяг, бедные на полезных работах, в коммунальных квартирах и довольны. Но не так довольны господа, у которых эти квартиры отобраны.

Объявление: «Кухарка молодая, трезвая с рекомендацией, ищет места. Вознесенский проспект дом 29». Эту кухарку она и наняла. Имя её было Павлина.

«Для учениц женской гимназии Румянцевой состоялся танцовальный вечер в помещении Промышленной академии. Гости танцуют до двух с половиной часов ночи. Угощают чаем, бутербродами, фруктами и конфектами[177]177
  – конфекты – архаизм слова конфеты.


[Закрыть]».

Это не забываемо! Она, ученица гимназии, познакомилась там с молодым доктором Петром Сергеевичем!

 
«Страсть
Безмолвно у окна я каждый раз стою,
и трепетом неведомым объятый,
Шустова коньяку пью свежую струю,
любуюся огнём прощального заката».
 

На картинке бутылка коньяка. Тихо смеётся Эндэ. И вдруг ещё один смех! Не надменный внука Петра, а милый её мужа Пьера. Его так веселит эта реклама! О, Пьер…

10 февраля, понедельник

Кромкин

На пороге Шуйков, деловой, довольный:

– Я меры принял…

– Какие? – Кромкин с опаской глядит в бумагу: «Для внутреннего пользования в райотделах и горотделах милиции города и области, на пунктах выезда… Возможные преступники тридцати-тридцати пяти лет… Рост… Одеты…» Ещё бы шарфик…

– Чё, зря?

– А ты думал?

– Да, жив циркач-фортач… «9-ое февраля, воскресенье. В калитку дома номер 12 на улице Вайнера входит Филякин, свистнув: “Ко мне, Муму!”» И за дворнягой следим!

Объект жив, объект будет жить? Никто на нём не отработал плохие знания анатомии?

– А вот от Слободина.

«…стучу в дверь. Дома одна Марго. Её законный Автондил Сорокин в колонии. Я купил бутылку водки, мол, отметим моё новоселье. И тут кто-то отворяет форточку, пропихивает шубу, ботинки, и – Филякин в комнате. Втроём едим, Филя хмелеет, говорит: “кодла не отлипнет никак”. “Один друг” предупредил: на стрелку не ходи, убьют. Повязан убийством, не меньше».

О том, жив иль мертв, ответа нет нормального…

– Остальные объекты дома?

– Нет.

– Я не о катании с гор.

– И я. Вечером опять, как… тараканы. В кафетерии пьют кофе. Идут в дом номер двадцать один на улице Голышева, куда они уже наведывались, но без Филякина. Оттуда – в переулок Шнайдера, номер четыре. Открывают цоколь и ходят, мигая фонариком. Минут двадцать. Выныривают и более никуда…

– Цоколь огромный?

– Нет. В подъезде шестнадцать кладовок: в правом отсеке восемь. Именно там было мигание.

– Который час? – дома не только кошелёк, но и часы. Но не лупа и рулетка, которые не пригодились. – Пригодится шланг. Операция «Сантехники».

– А где их возьмём?

– Ими будем мы.

– А шланг – в каком-нибудь ЖЭКе?

– Не рядом, дабы не было утечки (не воды).

Краткий доклад Усольцеву. У него идея съездить.

Вот и дом на углу. А вот колодец. Его открыть, шланг туда, а другой конец – в подвал.

Майор – в горотдел, прокуроры в прокуратуру.

– Что делать! Семён Григорьевич?

Неохота докладывать, утечка (как вода)!

– Работа идёт, Николай Гаврилович…

– Но, кроме этих Крыльниковых и Рубильниковых никого нет?

– Да и их нет, – ухмылка Долгикова.

Воскресным утром Чамаев Василий Иванович катался с гор. А вот второй куратор Долгиков не владеет зимними видами отдыха. Мог бы. Как уралец.

– Катание с горок не дало эффекта. Кроме какой-то… могилы! – взгляд на коллегу.

– Я ведь говорил, – поддакивает Сухненко.

– У обоих хлипкое алиби. У их друга и вообще нет. Факты не отработаны. – Напоминает Кромкин.

– А надо! – рекомендует Долгиков. – У них на работе!

– Можно напугать. Старший Крылов в тайгу удерёт. Харакири бабкой переоденется и привет.

Некоторых не увлекают другие уголовные дела… Прогремели «погромами». И в темя тюкнуло: делать карьеру только на этом деле!

– Откуда такие выводы! – Визг Долгикова.

– Тихие мирные люди! – пионерский горн Сухненко.

Нетерпеливые, но не уходящие, как из этой, так и из Генеральной прокуратур.

Аргументы Чамаева:

– Они, не говоря о том, в штормовке, готовы на многое.

– Что делать… Святоний Кондратьевич…

– Найден не только след Шефнера, но и следы тех, кто узнавал о нём. «Деньги огромные городу предлагал», – говорит канцелярская девица «пареньку в красном шарфе» (красная верёвка в деле)… Более этого паренька там никто не видит.

– Девица не приглянулась! – Вольгин болтлив ныне.

В воздухе идея: работа идёт медленно, плохо руководит руководитель. И он кандидат на замену.

– Кромкин на верном пути! – опять Чамаев.

– Но путь этот «далёк и долог», как в песне о геологах! – парирует Долгиков.

Командированные товарищи не товарищи. И путь их к тому, что будут врагами, ближе, чем у геологов.

– Для парня в шляпе дело в шляпе, если Филю бить… Входит он в класс, где я «отл». И – вновь на второй год… Его отец Феррера, виртуоз криминального мира, нигде не работает, а Мирра Ивановна и ребята одеты. Едят деликатесы… Автомобиль, на юге отдыхают… И вдруг суд. Украл вагон брёвен. Мой папа – ненормальный завхоз. Мыло из бани не крадёт! С «почтового ящика» (протекция фронтового друга, вдвоём на войне горели в танке) ни винтика, ни гайки… Кто-то автомат под полой, правда, угодив в колонию. «Гера, и ты бы мог. У ребёнка нет пианино», – шутит мама. У неё маленький оклад в библиотеке, а её юморески в газетах дают юморной гонорар. Псевдоним Р. Строчкина. Её девичья фамилия Строкман. Дед, рудный инженер, из Норвегии, и тут женился на еврейке. Строкман не еврейская фамилия. Первый слог от немецкого «строх» – солома. Именно такого цвета волосы и у мамы, и у её брата Якова…

– Да и у тебя!

Впервые так разговорились на такие темы.

– А Филя… Идти «по стопам отца» – его неверный выбор. Я был недалёк от такой «карьеры»… Из «лекции» Ферреры: «Пройдёт голова, – пройдёт и тело».

«Уйди-уйди» – ноют чёртики, прыгая на резинках. Но Сеня не идёт домой, отправляя их в маленькое оконце автофургона, в которое умело влез (прошла голова)…

– Имя Сол от «солнца»…

– Так и зовёт меня мама. Дома. – Кивает кудрявой головой Соломон.

– А моя и на улице: «Свят, иди обедать!» Моё имя не древнеримское. Отец, монтажник, назвал так от «света» (дочь Электра от электричества), но едет в командировку на ЛЭП, регистрировать ребёнка идёт мама. Волнуется, и в метриках буква «я».

Имена, наверное, влияют. Двойные как бы дают варианты. Мог идти одним путём, идёт другим. Мог быть вором как Сеня. Но избежал как Сол (от солнца). И У-сол-ьцев от солнца. Окончив театральное, в ТЮЗе Карабас Барабас… Но когда убивают бандиты друга, поступает в юридический… И тут талантлив. Но нелегко ему: многовато горя, да и Карабасов Барабасов не театральных. Актёрские данные иногда применяет в работе.

Наконец, Шуйков:

– Двинем?

– Шланг?

– В багажнике. Из моего подвала… Там у нас отдельная клеть…

Фрагмент оперативного донесения лейтенанта Запекайло: «Мой объект выходит из дома. В цоколе темно. Он до калитки не дошёл, как явилась группа оперов…» Только фигуранты во двор, – толпой бойцы невидимого фронта. Менее аккуратные (вроде бы нормальней – наоборот) во главе с капитаном Мазуриным (сокращение коллег – Мазурик). Врублена иллюминация: пять лампочек. Ладно, объекты не видят, а то бы сделали и вывод, и ноги.

В автомобиль втолкнулись ещё двое, те же понятые от Усольцева («Это мой сосед, а это его друг…») Кратко обговаривают, и все, кроме майора, выходят из его авто, которое не отъедет: нет гарантии, что какой-нибудь въедливый жилец, увидев открытый колодец, не кинется в домоуправление: «Воду не отрубят?» Но, наверное, до этого не дойдёт.

Ломик. Крышка колодца откинута. Шланг тянется к дому. Кромкин открывает дверь. Наука Ферреры, который не давал ключ сынку Филе – мало ли, выронит, но дал навыки для открывания любой двери.

Как у Шуйкова, – «клети». С номерами. «№ 1». Замок в пыли и паутине. Не надо входить, коли никто давно не входит. «№ 2» отворена. Луч фонарика – в глаза обитателю. Крыса – мимо ног. Кроме неё, ворох коробок. Клеть № 3. Обломки утвари, мебели… Цинковый ларь. Картошка. Немало. Но хватит ли до весны? А вот им с Усольцевым не хватит тридцати минут для переборки.

«№ 4». Новый замок открывает (наука Ферреры). Тут давних времён этажерка… Когда-то на такой любимые книги: «Дети капитана Гранта», «Двадцать тысяч лье под водой»… Но у мамы в библиотеке культурней. Дома от Филякиных непрерывный мат. В читальном зале, понятно, никто не матерится. Кухонный шкаф. До того как отворить, оглядывает. На торце оконная замазка цвета охры. Нитка влеплена в неё одним концом, а другой был явно натянут для охраны тайника. Но не охраняет, повиснув другим концом. Наверное, оборвана владельцами? Или Мазуриком и его командой? Если ими, не сознаются. Или – крысами? Ну, эти, тем более… Внутри лёгкая трубка, с виду – калейдоскоп. Бумага, лоскут материи… И внутри бумаги. Ценные. Облигации на имя Хамкиных!

В уголке деревянный ящичек с крышкой. Внутри ватин – ткань для утепления пальто.

– Рево́львер, – ухмыльнулся Кромкин.

– Пистолет, – исправляет один из понятых.

– Не «Вальтер», – дополняет Святоний.

Протокол. И вперёд, в лабораторию, прихватив в кабинете пулю и гильзу, добытые под полом у Хамкиных. Усольцев организует автомобиль. Вроде, такси, а вроде, и нет. Ехать центром города.

– Олег, давай отпечатки…

– Это мы недолго…

И вправду, недолго.

– Большой палец! Кого будем?

– Крыловых…

Рытьё в картотеке…

– Не они. И у их друга другие.

– Ладно, давай Филякина…

– Есть!

Будто измена. «Вальтер» (с юного дела Крыловых), видимо, и впрямь, в «набежавшей волне». И на «пальцы» Фили не так надеялся, как на другие.

В прокуратуре обмен информацией.

– От «нового соседа»: объект дома, болеет.

– А давай на «Скорой»… – Святоний за телефон. – Город перекрываем…

Кромкину в горотдел.

– Степан Евграфович, готовь наряд. Едем…

– Я чай пью. Тебе налить?

– Времени нет.

…Шуйков – за руль «Скорой помощи». «Санитары»-милиционеры… Кромкин (доктор) в белом халате рядом с водителем. Катят в отдалённый район.

Войдя в коридор, оглядывает ручку двери: на одном шурупе. Дёрни – и в руке. Внутри вырубают свет. Окна не удобны для фортача, да и для следователя, но длинным ногтем поддевает незапертую форточку.

– Они у окна!

– Ритуля, – так её никто не зовёт, кроме Кромкина, – это я. Открой. Двери ломать?

– Не кодла! Кромкинд!

– Чё за парлекуа, мать! – не так и пьяное.

Отворяет незнакомая баба.

– Он датый, – в мимике юное, милое.

Филя на носилках. Один «санитар», в белом «маскхалате», говорит любопытной бабке:

– Видимо, аппендицит.

Ритуля «для ухода за больным братом».

В окно «кареты» видны три фигуры: из такси выходят, идут в рощу. Минут пять, – оттуда люмпен с бородой в тёмных очках выманивать.

Успели…

Майор предлагает на его авто домой. Но не тут-то было!

– Идёмте, – Усольцев кивает в направлении кабинетов руководства. – Будут допрашивать.

– Да он бухой! – удивлён майор Степан.

– И допрашивать не о чём, – уверяет Кромкин.

– Идея Долгикова – нажать.

Дневной вид коллег, никуда не уходящих.

– Филимонов водворён?

– Он пьян.

– Что у трезвого на уме… – Сухненко любитель поговорок.

Хоть о пуле, а, тем более, о пистолете не докладывал! Да, и Шуйку: «Чё-нибудь найдено в подвале?» «Так, ерунда» «Умолял тебя не лазить!»

Филякин, аура хоть закусывай. И – цирк. Не хватает Муму, диалог с которым был бы эффективней, да и вреда меньше. Ладно, если фигурант до того пьян, – не уловит направление работы.

– Где ты был двадцать девятого января?..

– В ларёк с Мумою! Он гавкает на Ночку. Фу, – говорю, но он – животный…

– Где ты находился в девять, когда киоски не работают? – напирает Долгиков.

– В… коридорчике.

– В коридорчике дома номер тридцать три на улице Нагорной? – выпад Сухненко.

– С Мумою!

– Ты собаку брал на гоп-стоп? – юморит Долгиков.

– Мы дома! На лавке!

– Что делать, пусть отрезвеет. – Верный вывод главного.

Кромкин и майор едут домой, хохоча. Но хорошо смеётся тот, кто не работает в прокуратуре и в милиции.

У двери (ключи от дома лежат дома, правда, выдры[178]178
  – отмычки (арго преступников).


[Закрыть] в кармане, но ими реальней напугать):

– Тётенька, откройте. – Грубый голос умеет менять на тенор.

– Кто там? – Милка глядит в глазок… – Глупая шутка!

Во сне идёт по канату… Хватит ли терпения дойти, не упав на ковёр, до финала, до весны, которая придёт?

Филя

Утро. «А хрен ли я тут, ведь будильник наверняка будил?»

– Марго! Ты дома?

В комнату входит Тонька! Вот те раз!

– Тут такое дело… Вечером твои друганы…

– Кто тебе открыл?

– Марго, уходя на работу…

– И чё?!

– Мама только слегка дверь, и ворвались в дом!

– Старая курва!

– Да, могла бы не отворять, как ты говорил. Капитан: «Мы хотим долг ему вернуть». «Он, прям, Ленин в Разливе», – смеётся Харакири.

– «Бегун». Клоун по-блатному. Трое? Или с кем-нибудь?

– Нет. Только братья. Без Генки.

«Куда они дели Рубика!?»

– Денег дадут. Много?

– Рублей двести.

– Четыре пары таких сапог! – довольно оглядывает, куплены им в цехе на распродаже.

– Вот только репа гудит… Наподдавался тут с Марго и её соседом. Набери крематорий. Мол, болею… Галька добудет справку на этот день?

Подруга в медпункте, а Тоньке с кухни перепадает…

– Уговорю. Но мяса, которое нам, для неё.

Купила водку, грибы на улице Грибоедова…

Уголь в дровянике. Дадут деньги… Наверное, Рубильник не ту наводку, мол, уроют…

Марго с работы. Он ей говорит: Тонька оправдаловку обещает, завтра он выйдет и уберёт цех. Так бывало, его ценят…

Едят: картошка, консервы. Водка. Пара пирожных, купленных новым соседом.

– Вы с Тоней глупо верите, – Марго глядит мамиными глазами. – Они тебе никаких денег не дадут, а убьют.

– Ну, да. А какая у тебя судьба могла быть! Вышла бы за еврея Кромкинда!

– Ага! Нахрена ему такая родня, как мы! Если б тогда с ним расписались, его бы в юридический не приняли. И я ему вру, мол, не люблю… Хотя люблю… и теперь. Никому не открою. Для них ты в другом городе.

Вдруг тень у окна! Да ведь кто-то! Выключает свет. Опять! Кому надо там? Тук-тук… И кровь в голове: тук-тук-тук-тук. В дверь брякают. Ручку (на одном шурупе) вертят. Менты! Отрезвление полное. Но «прихерился мертвецом». С фени перевод: притворился пьяным. Как царя выносят, впихивают внутрь «кареты».

В оконце «кино»: Рубик в бороде… Хренов «профессор»! Думает выманить из квартиры, в которой никого. А Крыловы ожидают к роще. Там темень, будто и нет рядом парадной улицы с закусочным наименованием. Готовы пырнуть да в яму выгребную, не выгребаемую никогда. На всё минут двадцать. Они могли бы не трогать Марго. Она и не опознает Генку.

Милицейский автомобиль, с виду медицинский, отваливает. А «друганы», наверное, не довольны. Бабка из пятой квартиры, парень с ребёнком видят, как его тащат: аппендицит! Кодла обратно ни с чем. Или такой вариант: «Скорая» отруливает, а подруливает «бобик». И – братву в пинки без носилок! Кромкин, вроде, о «задержании», не об аресте. «Ритуля, ты с нами»!

Ограменный кабинет, прокуроры! Так его не допрашивают. Как правило, два-три обтрёпанных легавых в легавке. Кромкин где-то у дверей. Не он тут пахан[179]179
  – главарь, содержатель притона (арго преступников).


[Закрыть]! Сенька в этой камере явно у параши[180]180
  – параша – отхожее место в камере;


[Закрыть]. А у окон другие. И один, на вид мелкий, главный… Но какой долболоб[181]181
  – слабо соображающий человек (арго преступников).


[Закрыть]! С Мумою, грит, на гоп-стопе ты был! Он чё, бульдог? Об евреях, бля! Ведите кобелька (в наручниках, в налапниках)! Узнайте у него правду!

В торбе на троих (ноги третьего с верхней вагонки) какой-то дядька о татуировках Ферапонта Филякина… Наседка.

Если и они тут, и думают: он с аппендицитом в больнице, то будут валить на него! Такое алиби отфигачат, не придерёшься. Выбить по трубе: «Я в допре. Фил». Где батарея отопления и труба в другую камеру?! Нет трубы! Барабанит в стену, но она вбирает звук, не отдавая обратно. Кирпич нормально проводит, не говоря о дереве. Тут бетон. Глухо. От тюряги отрезан!