Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Эндэ

Небывалый приём на разных стульях и «тубаретках», как говорит Варя! А еда! Бирючёва (курьер в Доме Контор) для целой деревни – тазик винегрета и селёдок… Главное – ящик водки. И Пётр: винегрета, говорит… Но и другие продукты – в ход! Холодца хватило бы надолго. Но внук – камень, кремень (доведёт до финала, что наметит к выполнению). На семидесятилетие лишь торт!

Но в конце дня итог: день ангела удался. В антикварной лавке кузина и её муж купили «родной» подсвечник. Во время революции много украдено. И вот опять в родном доме. Мишель подарил газеты! Как новенькие. Пётр в том году калейдоскоп, она крутит – картинки меняются. Дарить надо не тривиальное. Но платок (идёт в магазин, в ухо дует). Варе – гривенник… Деньги дают при этом дарении. «К разлуке». Ну, это, вряд ли. «Третий внук», как она иногда называет сына Мани Краснооковой, – дореволюционную литографию. Летящий ангел, а надпись: «Воп anniversaire!» (с днём рождения!)

В Доме Контор говорила на публике. Спич и на дне ангела. «Трудные годы минули. Выросли внуки, растёт правнук. Рада на преклонном году быть в кругу молодых талантливых друзей талантливых внуков… Князь улучшил работу радиоприёмника. Юноша в белом концертном пиджаке великолепно играет на трубе. А этот… умелец, и благодаря его умению, будет в “диванной” канализация». Не добавляет (но хотелось добавить): только бы не употреблял так много алкалоида. Упомянуты все. Золотозубому желает к лету «уладить общие дела» (он торгует Фёкин домик!) Тот недовольно и невнятно бурчит Петру. Молодым дамам (Алекс, и ты молода) благодарность за хлопоты и любовь к ней и к её внукам. «Я рада. Мы бедные, но праведные». Овация…

А вот теперь неприятно. В доме мнение: неблагополучные. В этом определении оттенок позора, оттого и набеги… Во время пения Татьяна. «Это дурман!» Эндэ приглашает её, говоря доброе об её отце…Нелёгкое время… С двумя внуками на руках… Иван Прокопьевич, тогда в обкоме, и протежирует ей в Доме контор. Не в ранге уборщицы (на эту работу и так берут), а в машбюро.

Татьяна нервная (муж на льдине): «Ваши внуки преступники и наркоманы»! Она не права. Но… Какая-то толика неладного, тайного… И на дне ангела публика будто не ради именинницы, а ради Ивана Захаровича. Хотя его никто не ждал. И Петя первый; скривился на телеграмму. У Мишеля театральное одобрение. Немец музыкант с угрюмым лицом. Они с Лорхен хотят в Германию, а тут друг Бандеры. Артур, увидев его, побелел, как его новая рубаха.

Вот Эдуард. Манька Красноокова глуповата, а у ребёнка да marche comme sur des roulettes[62]62
  – всё идёт, как по маслу (фр.)


[Закрыть]. У него, наверняка, нет товарищей, как Иван Захарович. Челюсти Щелкунчика. Непонятно только, какие орехи он ими колет… Эдуард с невестой… из хорошего дома. А тут Артур… Грубо говорит, на пальцах тюремная символика. Татуировками в древние времена клеймили, а он добровольно… Как и от Захаровича, никаких поздравлений. Другие на высоте. Немецкая пара, кроме иконки, торт «наполеон» и вино. Эдуард, кроме упомянутой картинки, килограмма три, наверное, яблок, ею любимых. Его девушка – цветы. Юный князь – коробку дорогих конфет и бутылку кагора. А эти неприятные плебеи – ничего.

Гости уходят. Ребята – в дровяник наколоть необходимую порцию дров. А они, дамы, – за мытьё тарелок…

Наконец, газеты. Благодаря Мишелю чтения прибавилось.

«Некоторые евреи, окончившие гимназии с медалями, подают в сенат жалобы на то, что они не имеют преимуществ на приёме в высшие учебные заведения».

Правительство царя батюшки вело неверную линию. Науки вне наций даются, кому легко, кому труднее. Западное радио об убиении ещё каких-то евреев. Вряд ли, правда. Тут беда с одними, и то в городе только о том и говорят…

«Пётр Емельянович Нуров. Покровский проспект. Сибирские цветные камни. Яшма, малахит и другие. Минералогическая коллекция. Чугунное художественное литьё».

Фамильное золото конфисковано, но немного упрятав, тайно продавала.

«Киев. Город Малина Родомысльского уезда. Отловлена шайка грабителей…» С той поры «малиной» называют любое сборище шайки.

3 февраля, понедельник

Кромкин

«Художественный салон» битком набит художествами.

– Шарф, о котором вы говорите, куплен… Один в ноябре, а второй… В пятницу. Вещь дорогая, и второй какое-то время никак не берут. Давайте обратимся к девочкам.

В отделе «Изделий из тканей» «девочка», тётка немалых лет:

– В ноябре дама…

– Вам знакома?

– Нет. Молодая. В шляпе…

– Блондинка, брюнетка, комплекция?

– Красивая. Как из иностранного кино.

– Из какого?

– Не помню…

Удивительно, как могла какая-то дама «из иностранного кино» делать подарки вору? Хотя, фигурирует не как вор, а как ловелас, пришедший к жене другого.

– Узнать будет не трудно?

– Трудно! А вот дяденька преклонных лет…

Но тот, кто купил шарфик тридцать первого января, не мог в нём двадцать девятого торчать у квартиры Пинхасиков. Тем более, «дяденька преклонных лет».

Опять улица Нагорная. Дом убитых, напротив магазин типа «лавка».

Для работников Алевтины и Гудронова те, кто за товаром – товарищи. Других, хоть и не выгоняют, но оглядывают. Этот являлся в январе в пять, в пять тридцать… Двадцать девятого не был.

– …какой-нибудь шарф эдакий?

Об этом в протоколе (автор Шуйков) ни буквы.

– Не в клетку, – трогает свой. – Винного цвета, вытканы египетские фигурки синие и зелёные. Он то хрипит, то говорит нормально. – Гудронов отряхивает шелуху с телогрейки (луком торгуют).

В «карточной колоде» этого парня нет.

– «Любимую караулю», – вздыхает Алевтина.

– Да мент он, в казённом дубле. Наружка.

На такое бы ответить: «Сам ты мент». Да, он когда-то опер, но наезд на бабку, неправильную на дороге… С бабкой нормально, а у Гудронов а колония, пьянки, торговля луком… Уголовников в его контактах не выявлено. И уверяет: ненавидит их «всеми фибрами». Надо глянуть в словаре, что такое «фибры». Пьёт, а то бы обратно в оперативники…

Модник, у которого не только элегантный плащ, но и милицейский полушубок, мог глядеть в окно, но не факт, – перейдя дорогу, убил… И Кромкин глядит: мёртвый дом, берёзы «тёти Розы», «клёны Соломона»… Никого во дворе, и никто не идёт к воротам…

«Дядя Володя Фарбер (племянник экспроприатора Бориса Фарбера) прикрывает и папу, и маму, но терпение его лопнуло. Мама (глупо) пиво не доливает! В кафе неприятный инцидент. Ведь смотря на кого нападёшь! Папу ОБХСС взял на мушку. На рынке блатники телятину и баранину вагонами прут. Хватило бы одного вагона, так нет, – им целый поезд! О таких и говорят – жиды. Я умоляю их: будьте аккуратней, ведь Кафтанов уходит, и для меня реально место директора ПТУ!»

Надежда не напоминает актрис, а напоминает её родного брата Пинхасика.

– Казаринов видел Фаню с молодым. Идут в обнимку… Мой брат обладает диким терпением! – Вторая преданная сестра. – Овдовел, детей нет. Он читал лекции. Анька Шефнер тогда – его студентка… Я ему говорю: она молода для тебя…

Супруг Надежды Антип Фокич Казаринов. Борода, как у попа:

– Да, на улице с каким-то. Для неё молодой…

– Вы общаетесь с ним?

– Да нет.

Покручивает бороду. Наконец:

– Кандидат наук.

– Брюнет? Блондин? Внешность славянская?

– Такой, как вы, блондин. Но не кудрявый.

– Телефон?

– Не знаю.

– А фамилию?

– Строгановский… Павел.

Бывает: человек, вроде, не противный, но намного приятней, когда уйдёт.

Майор, входя, кивает на дверь, скрывшую типа Антипа.

– Ну, имя, не позавидуешь!

Кромкин думает: «Если б ты знал и моё имя, не позавидовал бы тоже».

– Кровельщики «откопаны»?

– Тут мимо! Кроют крышу…

– …кроют Хамкиных…

– Но не убивают! Мои ребята видят: на доме тринадцать новая кровля. Рабочие наняты в артели «Новый быт». Неделя, другая, и у хозяйки этого дома спрашивает Хая Хамкина телефон артели. Кровля-то уцелела в пламени! Им не додано Хаей пять рублей! А это целых два килограмма говядины! Огарковы (отец и сын). «Батя кричит на улице, мол, оплата маленькая. Варят, едой пахнет, а мы голодом клепаем кровлю. И чаю не дают». Двадцать девятого они колотят фанерные ящики для посылок. На виду у многих.

– Когда в руках молотки, финками орудовать некогда.

– Контакты Хамкина. Допрошены директора: ликёроводочного завода, хлебторга, овощебазы и других до хрена… Ни одного абонента, с кем бы этот король мяса конфликтовал. У троих нет алиби, но это руководители предприятий! Птицефабрика и ЦУМ остались.

– …а надежды не осталось…

Оперативники второй день прут домой дефицит. Некоторые меняют духовные ценности на еду и тряпки.

– …от куратора колоний. Трактор Иванович в бегах…

ТраХтор (говор бабки Тутовой) накануне беды на улице Нагорной не на нарах в бараке, не на зоне Зонов, а на «куфне»! Мог и холодильник открыть, ведь скакарь. Брата подговаривает «грабануть нижних». Да, у них на «куфне» и деньги крадёт! Далее укладка трупов в погреб…

– Новые боты «Прощай, молодость» – это, Семён, «Прощай, колония»! Не в тюремных же ботинках ему вольным шагом! А бабка Тутова… Её муж – сварщик на газопроводе, где платят, не как в милиции. Оттуда у неё и новый телевизор, и дорогой холодильник. Умер недавно. Петли он приварил – ты правильно догадался. Очную Зоновым с бабкой Тутовой! Наш кадр! Теперь ты не думаешь: некому пырять?

– Всех? Один?

– Ловить гада!

– Другие отловят.

Майор опять думает: маловато звёзд. Увеличения нет. С одной– на две…

– Доложу-ка я…

Доложить и вложить кирпичик в карьеру. А вдруг бумеранг?..

– Не та кандидатура…

– Других кандидатур нет, мать-перемать! – Доводам из уголовных дел не внемлет.

Диктовка данных на Строгановского.

– А чё? Наверняка, он! – И отбывает руководить.

Усольцев из командировки:

– Окреп идти в этом направлении. Дядька, больной в субботу, говорит в воскресенье: «Я дал в долг тридцать рублей». Я ему цитату: «…легко забрать деньги, но могут пойти в дело…» Это не «в долг», – говорю, – как вы уверяете. Его родня главный врач больницы: «Он инфарктник!» Инфаркт мог быть… Не у него. – Руку – на грудь.

– Сестра Пинхасика: «Я в неведении». А её брат: «У меня плохо с информацией о контактах умершего тестя…»

– Давай предъявим ему тридцать девятое письмо.

– Он в горком нажаловался. Одно правдивое показание… Его жена, выманив родных, открывает какому-то моднику. Приметный шарф. Плащ оригинальный, но данные «Промторга»: ни в одной торговой точке.

– Нет на «точке», берут на толкучке.

– Берёт деньги в квартире. И далее непонятно: её убивает. Но не там, а в доме на Нагорной. И не одну, а в компании…

– Труп на диване?

– У подполья.

– A-а, миленькая мадам… А этот – любовник.

– Драгоценности перепроверили. Но не доктор наук помог, а девочка.

– Давай его к концу дня… Мне в Пермь… Там двое. Другие куда дальше. «Контакты тестя» охватывают территорию «из варяг во греки»…

Набран домашний телефон:

– Натан Аронович? Это Кромкин. Не могли бы вы…

«Минутку. Мне надо посоветоваться».

Микрофон прикрыт рукой:

– Ему надо посоветоваться. Не с домработницей?…Да-да!

«Мы будем».

– С дочкой…

– Из этого два вывода. Первый – у папы Альцгеймер; второй: школьница запала на Кромкина.

Бывает. В коллективе то одна, то другая «западают», кликают Сеней. Но информации нет, откликнулся ли он на это имя и, тем более, на «западание». Другая информация не тайная: Людмила Кромкина работает в городской прокуратуре.

– Один фигурант определяет Инну как «девицу будущего». У меня, вряд ли, в будущем какая-то девица неприглядная.

– …но красавицу, как видно, не исключаешь.

– Ну, как дела по делу, Семён Григорьевич?

Два-три дня, – ерунда. Но общее мнение: дело раскрывается в первые два-три дня. Время тикает минами у служебных кресел. Но кое-кто не улавливает тиканье. Например, Кромкин… Кроме работы, нет для него других объектов. «Наверное, я дурак, но дело захватывает, и плевать на карьеру».

– Опрашиваем уголовников. Опера – в кафе, где работала Хамкина. С телефонной книжкой много дел. Районы отрабатываем. И центр, и ВИЗ…

– А кровельщики с националистическими выкриками?

– У них алиби.

– Как Аскольд Витальевич? Дельное подметил?

– Работает…

– Что делать…

– О Пинхасике. Его благоверная, но не очень верная, из квартиры их выманивает, открывая вору путь… Видимо, у неё любовник.

– Найти.

– Оба дела: об убийстве и о хищении денег объединяю в одно.

– Что делать…

– У Бровермана тайна, выдавать не намерен, – докладывает Усольцев. – Напомню. В тридцати девяти письмах, отправленных Шефнеру, намёки на какое-то «дело». А в тридцать девятом и о деньгах: «легко забрать деньги, но могут пойти в дело».

– Говорю – деньги, – Николай Гаврилович о своей догадке.

– В Перми двое. Но вдруг хоть какая-то информация… – Взгляд на Кромкина.

– …от Пинхасика.

Сухненко в роли адвоката:

– У него горе!

– Пенхауз утаивает факты, а жена подельница вора.

– А как с таксопарками?

– Работаем, – ответ Кромкина.

– Думаю, не эффективно. Вот Дмитрий Сидорович…

Командир ГАИ опять тут, а ведь утечка информации… Дед и бабка этого пухляка Казанцевы, но ребёнка нарекают Сидором! Такое передаётся.

В пятнадцати минутах от дома убитых накануне налёта угнана «Волга». Ну, а двадцать девятого её и видят в окно Горшковы! Вполне реально. И готов принять Кромкин: длинный тип с дамой в короткой шубе многоборцы. Убитые – нехилые мужики. Молодой – самбист. Но нет милей «залётных» для руководящих товарищей. «Мечта прекрасная», увы, неясная: фигуранты не «ВИЗовские» или «центровые» в пяти минутах от прокуратуры, а иногородние гады… В авто катят на север, куда их и в вагонах для контингента отправят на казённые деньги.

У Сидоровой Козы доклад трубкой, как жезл, махание многолетней отработки:

– «Волга» (взмах) найдена у деревни Дроздовка… – (команда «к ноге»)… – Брошены силы в данном направлении для ловли убийц.

Он твёрд: надо топать именно в «данном направлении». Дамокловым орудием над кудрявой головой Кромкина немая хвала Сидоровой Козе (кликуха не идёт руководителю ГАИ).

Наконец, главный «следователь» уходит.

– Разрешите доложить! – глава оперов.

– Докладывайте, что делать.

И – о Тракторе… Как гостит он у родного брата Ивана…

– Мы найдём его друга! – закрывает папку, да и дело готов закрыть.

– Семён Григорьевич, вы думаете, как товарищ майор?.. – удивление шефа.

– Трактор – мелкий домушник. Отбывал за золото. Не за такое, как у Хамкиных. – В левом углу кабинета на стуле бумаги: – «У Борщуковой Н.Н. Зонов Т.И. и Кудров М.М. украли два кольца, один кулон…» И Кудров Модест Матвеевич вор. Для таких дом убитых – рай. Они бы выгребли всё, до последних серёжек «тёти Хаи»…

– Кто такая… тётя Хая?

– Так зовёт Хамкину её племянница. Отличает фианиты от бриллиантов.

– Ребёнок не свидетель! – опять недоволен Сухненко.

Ещё какие свидетели! Школьники, например. Как-то патрульному дают наводку: «В Домике Белоснежки дяденька», куда и уволок ребёнка, но не надругался, благодаря другим детям.

– Бульдозера и так найдут.

– Трактора, – Шуйков невольно.

– Что делать! Работаем!

– Твой с юмором! С моим нелегко… Тягунов готов меня заменить Бросковатым…

Полковник Тягунов – не глупый. А с Бросковатым не хуже работать, с ним хуже выпивать: он не пьёт.

В столовой следственного изолятора тюремщики плотным фронтом вдоль витрины с тарелками. Прокуратура в конце. Готовка еды открытая. Народа в белом, как на кухне ресторана. Уголовники. Аккуратные, опрятные и так преданно глядят в глаза пришедшим на обед… Наконец – еда…

– …ну, и дурак он с этим Трактором… Я ему говорю: в дело глянь…

– Одна бригада, а ведёт свою игру.

– Он так, когда дело в начале. К концу обратно, – уверяет Кромкин.

– Никаких «Крокодилов»[63]63
  – название сатирического журнала.


[Закрыть] не надо. Беглый Бульдозер! Модест Кудров!

Выходят на улицу.

Усольцев оглянулся – никого:

– Как тебе новость?

– Какая?

– Вражеская. «Голос Америки» о деле, которое ты ведёшь… Будто погром. И убито не пятеро, а ноль добавлен.

– Этого не хватало! Но они воруют премию Натана на пару с его бабой! В девичестве – Анька Шефнер! Это жид-бандит, который на двойку знает «жи» и «ши»!

Смех Усольцева…

– Ну, гады!

– Кто?

– Владельцы радиоболтунов. – Кромкин улыбнулся. – Но это нам добавит хлопот.

– Добрый день, Семён Григорьевич! Вы хотели в морг…

– Иду.

Хорошо глядеть из тепла автомобиля. Мороз. Люди, как автоматы. Толи дело быть мягким ребёнком, а не трупом в состоянии трупного окоченения.

– Бари ож[64]64
  – Добрый день! (армянское).


[Закрыть], Левон…

– Бари ож, Семён…

…В углу – два кресла, столик. Бутерброды на тарелке. Куплены, наверное, в пути на эту окраину. Тут никаких объектов, кроме чащи и крематория. Дал обет не обедать в морге. Как-то оторопь: бутерброд рядом с трупом.

– Я не голоден.

– У меня чай, – умоляет Акопян.

– Ну, давай…

– Работы было много… Готовы выводы, но понимаю, тебе надо увидеть. Мои родители тут давно. Я и в мединституте, и много лет в морге. Эти убийцы какие-то… двойные…

И Кромкину так думается.

– Ну, давай, к нашим баранам, вернее, к бедным овечкам.

«Кто правдивее убитого говорит об убийце до того, как тот заговорит?» (Пётр Вылегжанинов, преподаватель криминалистики). Да, мертвец иногда… Но «наши бедные овечки» блеют вразнобой. Например, вполне реально: шли убивать этого атлета. Мог он иметь каких-то криминальных недругов? Эразм Семёнович, как его звали в ПТУ, а в документах – Соломонович.

…Кромкин – у люка, а на картошке голова… Глаза глядят, не мигая. Так «глядит» только мёртвый. Но не каждый. Этот умирал нелегко. В черепе дыра. Три раны в груди и не менее трёх, – в горле. Оттого и голова, как отрезана. В дневнике упоминает о распятье, которого не удалось ему миновать. С виду не Христос хиловатый. Хотя, нет приёма самбо против лома, который, вполне вероятно, фигурировал тут как орудие.

Соломон Маркович, кладовщик. Гладкий, объёмный. Выглядит спящим. Вечным сном. Убит одним ударом клинка. Мальчик (пять ран) был с кляпом, голова обмотана белым полотенцем, будто игра в жмурки, тут в жмуриков. Глаза открыты, но никаких таких «взглядов». Его мама. Не для любителей пива в дэка Дэзэ такой облик королевы буфета: веки тёмные, язык вывалился. Как удавлена. Но Акопян говорит: умерла «от какого-то кошмара». Аня (Фаня). И в морге хороша. Милые руки с ярким маникюром… Пять ран: одна на груди. Глубина не одинаковая.

Итак, уход в мир иной четверых от глубоко вогнанного острого предмета. А тупым – по головам всех, кроме Хаи. Фаню и Борю – невнятно, мужиков наотмашь, у Эразма – дыра в темени. И выходит, только кладовщик убит как-то процедурно. «Наши овечки», это – он. Его – первого? Его труп на дне подполья. В банде любителей – патентованный убийца?

– Звери – не люди, так убивать!

– А как?

Левон берёт скальпель, трогает им рану на трупе Фани:

– Этого удара хватило бы. Он летальный!

Вряд ли в академии[65]65
  – академия – места лишения свободы (арго преступников).


[Закрыть] отличники… Да и анатомию не знают. Но главное, нет хладнокровия. Убивать не думали? Об этом говорят трупы Бори и Фани. Много непонятного. Глаза завязывают. Ребёнка и его отца обёртывают. Не глянуть ли недавние дела? Например, в августе убит милиционер. Убийцы не найдены. Вроде, общего нет. Но и в том, и в этом деле (Левон прав) некая двойственность.

Отпустив машину, едет в труповозке, будто родня невидимого мертвеца.

Пинхасик вовремя. Письмо, где о деньгах…

– Впервые вижу!

– Вы, прямо, партизан, – Усольцеву нечего упомянуть в будущей командировке.

Кромкин меняет тему. Моментальный перегляд с коллегой, мол, идея.

– Откуда был звонок Фани?

– Из Управления дороги.

– Это не так.

– «Я у дома Коваленок»… Наверное, там какой-то другой телефон? Давайте у Инночки. Она в коридоре…

– Инна, проходи!

Усольцев прав: школьница «запала».

Папа открывает рот.

– Погодите, Натан Аронович. Инна, ну-ка о делах Иосифа Израилевича Шефнера…

Отец приподнимает руку, пытаясь упредить ответ, себя выдав.

– Он деньги собрал. Другу на дом.

– Много?

– Наверное, немало.

– И где этот дом?

– Нет его, не хватает какого-то документа. Мама говорила не ходить в конторы, а деньги отдать.

У папы на лице одобрение. Видимо, у Инны не та информация, какая у него.

– Деньги лежали у Хамкиных?

Натан от волнения сдёргивает очки, решив, что Инна знает много. Но много знает не она, а этот врун! На нары падлу!

– Наверное, в подвале.

И у папы вздох.

Там нет. Кромкиным найден тайник, но с бумагами дореволюционной давности.

– А где этот… друг?

– Как-то междугородний телефон, и дед кричит: «Не унывай, я тебе отправлю письмо».

– А какие «конторы»?

– …где выдают такие бумаги.

– Инна, ты нам помогла в розыске… – Кромкин чуть не добавляет: убийц.

Её отец: «задохнулись в дыму». Ещё не мог правду, тем более, – редко её говорит.

– Вы ловите убийц… – ухмылка.

– Откуда? Это вы? Она ребёнок!

– Папа, я одна не знала. У нас с Нагорной Лиля… Её отец вызвал пожарных.

Кромкин:

– Как фамилия?

Инна в музыкальной, но такой, где и другие науки преподают.

– Хабибулина.

– А школа?..

– Рядом с домом. Я в двух.

Выходит, эта Лиля – дочка Файзуллы и Зульфии Хабибулиных.

– Она говорит: ножами, а ещё из винтовки…

– А откуда… эта информация?

– О ножах давно говорят. Но кто-то и о выстрелах…

На какое-то мгновение Кромкин как бы улетает в дом тридцать три. Видит под лупой маленькую дырку в полу (седьмой калибр!)

– Такая цель: определить, откуда звонок твоей мамы.

– Из Управления дороги… Там внутри телефон. Я и сама иногда Тане, когда лень идти к ним в квартиру.

– Вот бумага от вахтёра: «Двадцать девятого января я на работе (пост номер один). Вход заперт в соответствии с распорядком. В двадцать один час двадцать минут (местное время) на крыльце двое немалых ростом: мужчина и девушка. Ему лет пятьдесят, ей лет семнадцать. Явно: отец и дочь. Интересуются, звонила ли из охраняемого мною объекта дама… На ней шубка, меховая шляпа, сапоги на каблуках, глаза карие (очков нет). Они оба в очках. Приняв пост, я никому не открываю, и по телефону никто, кроме меня, не звонит. Они направились к трамвайной линии. Золотарёв Аверьян Федотович, машинист локомотива на пенсии».

– Инночка, проверим телефоны-автоматы, с которых могла говорить твоя мама? Я буду звонить, а ты определишь, откуда (шумы, фон и так далее).

– Я готова. Как… комсомолка.

– Тебе некогда! Концерт Рахманинова надо учить!

– Мне, папа, не всё равно, кто такое сотворил… Техничка в музыкалке: «Какие-то ублюдки».

– И не уволят такую уборщицу! С детьми грубые выражения! – комментарий отца.

Инна молодец. Хотя бедняга… Кромкин и молодым, и теперь таких в упор не видит. Юная любовь к сестре уголовника. Но в итоге – Людмила, Милка. Не милая. Летом в трамвае беременная молодуха напомнила Маргариту Филякину: и никогда не будет такой?..

С папой и дочкой прощаются. Не навсегда.

– Ну, Кромкин! Эта комсомолка из-за тебя на пианино не играет.

– Из-за тех гадов, которые убили её мать.

– Ехать мне в командировку или идти туда, где дают разрешения? В горисполкоме конец дня. А дед мог и в райисполком, и в облисполком… В обком мог, в горком… Но в командировку еду. Дельная информация о доме, деньги на который далеко не тридцать рублей.

– «Друг» сердечный (с инфарктным сердцем) Броверман, нам такой же друг, как Натан.

– Он и ответы Шефнера не выдаёт, якобы, сжёг… Его финты говорят о тайне.

– Где куплен такой подарок? – Кромкин выкладывает конвертик с капроновыми чулками и духи «Лесной ландыш»: – В «Подарках»?

– В любой «галантерее».

Вывод: купив не мудрёный презент, Фаня не квалифицирует этот юбилей как важный. Но напирает на то, выманивая родных.

– В дневнике убитого парня упомянут «дядя Володя Фарбер», который пугает: «папу ОБХСС взял на мушку». Не в КГБ ли он?

– Я тебе дам телефон Николаева. Если этот Фарбер у них, да упомянут в дневнике убитого племянника… Нам ведь не надо копать: прикрывал он или нет Хамкина за блаты, а буфетчицу за «недолив».

…Вдвоём – на волю. Плавно падает снег.

– Ты – победитель, – не в ответ, а так…

Дом Усольцева в двух шагах от работы, рядом троллейбус, которым едет Кромкин на улицу Декабристов.

То и дело, будто идёт канатом под крики недоброжелателей. Вот-вот рухнет к их ногам и к их ликованию. Хорошо друг есть хороший.