Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Филя

Дома отдых от трудового дня. Но не полный. Генка-Рубильник как пахан: «Жди».

Видок у Генки деловой:

– Нам ехать далековато.

Прутся на резине[102]102
  – резина – автобус, троллейбус (арго преступников).


[Закрыть]. Микрорайон между линиями: для поездов и для трамваев. Бараки, как на дальней и глухой окраине, где Марго. Быть бы ему на той окраине, а не на этой. Уведут во тьму, да пырнут.

Харакири. Бекас[103]103
  – клоун;


[Закрыть]! Хиляет[104]104
  – хилять – ходить, прогуливаться – молодёжный сленг 50-60-тых годов прошлого века.


[Закрыть] впереди к дому. А там главный гость Капитан. А хозяин какой-то фраерок непонятный, и он участник пьянки с Вампиром… Вдруг и Вампир тут?

– У нас новенький, – «радует» Крылов старший.

Но Арик явно мешает. Не используют ли втёмную и его, и его хату? Недомолвками болтает и Харакири. Тройлят[105]105
  – тройлить – убеждать в неправдоподобном (арго преступников).


[Закрыть], явно работая на этого жорика.

Выходят и, как думал, к откосу. Нахрена малины, да и нёхрен делать в дэка Дэзэ! В ответ Крыловы толкают к рельсам. Локомотив вот-вот… Как деранёт вверх! Вдогон гогот. Братанов нет, Генка:

– Парни шутят. И велят нам с тобой выходить на рандеву в кафе «Москва», в кафетерии. И удобней, и к моему дому ближе, и к твоему…

Наконец, нормальный отдых. Водка, стакан… И тут лай Муму… Не пришпандорить ли дополнительную задвижку?..

Ольга Леонидовна:

– Кто? Здравствуйте, товарищ!

– Ты Филякин?

По прессе, мать её! На харю – умильную улыбу:

– Миль пардон! В легавке, в райотделе был я, гражданин начальник.

– В прокуратуру.

Квартальный отваливает.

– Чё за хрень, парлекуа перде!

Митрича расспрашивает мент: «Где Филякин двадцать девятого января?» Тот ему яркую картинку: как у ларька Филины монеты падают, Муму носиком тыкает, но не поднять лохматому! А Митрич – до копейки… Не менее рубля… Марья Дементьевна: «Милиционер о тебе… Я говорю: двадцать девятого он такой пьяный – убить кого-то никак не мог!»

– Прокуратура ведёт дела с убийствами, – ухмылка курьера нарсуда.

– Нёхрен, бля…, мне там делать, мать перемать……!

– Мама, и в милиции к нему с добром!

Тонька знает про хохот ментов: «Имя дворняги Муму? Не утопишь?..»

– У меня друг в органах. А пацанами в автолавке тырили леденцы, да чёртиков. Их надуваешь, они пищат: «Уйди-уйди». Кто на телик добавил? На «Енисей»? На эту «Угрюм-реку»?

– Да, мама. Деньги немалые…

– Он мне, как брат…

…На берегу реки – Злоказовка, будто не центровой район, а деревня… В бараке (комнаты рядом) дядя Гера, еврей. А мама Сеньки тётя Раня. Мама Фили Мирра. Как-то эти две тётки (с непонятными именами) покупают цыплят, многие сдыхают, но некоторые превратились в кур. Ништяг щи варят их матери…

Марго, красавица необыкновенная! Папа хвалит: «Умная, как Столыпин». С Кромкиным младшим, который её младше на год, был бы диплом… Но нацелился он в юристы. Она – домой. А дома друган отца, опытный вор, влюблённый в неё. В лагере оборвалась его житуха ударом заточки прямо в сердце, полное любви к Марго. И опять у неё браток. Автондил. И он мотает.

Говорит, глядя куда-то в даль времени. Взгляд на бабку:

– Ты чего, мать?

– Я тебе не мать.

– У меня алиби!

Мельде

Они с Панфилычем вкалывают до обеда, и – в душ. Ерыкалова, главная в цехе, ключ даёт. Кабинки разделены фанерными перегородками. Вода хлещет, а он свистит.

– Ты прямо, актёр, – с доброй ремаркой Панфилыч. – У моего друга Паши-мента пластинка: Ефим Нейд. Свистит мелодии… Что ни музыкант, еврей… А Пашка чё говорит: убийцы евреев – на севера с уворованным, а их – хоп и в тюрьму…

– Гут!

– Гут!

Надька Палаткина на правах бывшей берёт ему сметаны гранёный стакан, борщ, биточки с макаронами, оладьи с вареньем… Роша отпросилась для каких-то учебных дел. «Как тебе новая любовь?» Не хватает во время такой еды глупые вариации! И работа, и фабрика неплохие, да и в целом жизнь. Отобедает – на боковую! Думы в мажоре. От Панфилыча верная нота: найдены грабители. Уехать на родину. Там родные люди. Как в опере Верди (детей детдома возят в театры): «Покинем край мы, где так страдали». Дрёма…

Вдруг (не Верди) свистит, но не один! Выходит дуэт:

 
За всё тебе спасибо, дорогая:
за то, что мир прекрасен и велик…
 

Надо об этом явлении братьям! Необыкновенный мозг мальчика Мельде! Но удивлён: откуда? В грохоте цеха? Панфилыч пилит…

– Ты свистел?

– Я, чё, Ефим Нейд?

Не впервые этот параллельный свист.

Труба, клавиры на диване, пюпитр треногой в маленькой, но уютной комнатке музыканта. Майн готт! Доклад Петру!

«А совещание, Генрих?» Пьер диктует, где оно.

Их революционный кружок у Ильина. Уши обкорнал, и они теперь, как у Мельде! Пьер объявляет: об их делах вынюхало КГБ. Попика Аристарха пытают!

– Будьте внимательны. Крайний вариант: тут подполье для нас, подпольщиков…

Ильин убирает крышку: да там яма на две комнаты!

– В городе, как вы знаете, недавно убиты люди. Радиостанции мира говорят об этом громоподобном деле. Как вы думаете, на кого будут валить?

– На тихих политиков, которые никого не думают убивать! – ответ Мишеля. – Князь, мы с вами предельно откровенны!

– Будьте бдительны, господа!

– Да, граф Строганов, я готов! Укрытие ваше! – клятва Ильина.

– А что думает барон Мельде?

– В деловой конфигурации…

Мишель – в хохот, но от взгляда брата…

– Неплохой ответ, – доволен Пьер.

Парни – наследники правильного режима, когда такие, как они, били народных плебеев, не получая от них и в морду.

– Будем крепить наш союз!

Они на горе, а другие люди страны – у их ног. Ну, как Андрей…

Он у бутылки.

– Блин! Какая-то тварь меня углядела… Алиби нет. Ларёк-то: деньги, с продавщицы – кольца, да жратва. В масках из капроновых чулок! – нервный гогот.

– Ты на работе, – напоминает Эльза.

– В двадцать ноль-ноль (местное время) глохнет шпалоукладчик, и каторге – копец… А уплатят копейки!

– И где ты шпацирен геен[106]106
  – от немецкого schpazieren gehen (прогуливаться).


[Закрыть]?

– В пельменной не наливают! Мы с друганом – к нему. Там – его баба, дети. Кемарю, – ночь…

– Они тебе алиби дадут.

– Кто?

– С кем пил: баба, дети…

– Мальцы не пьют, и она не свидетель!

– А друг твой? – Генрих напоминает в правильной конфигурации закона.

– И он мотал в лагерях!

– О, майн готт! На работе говорят: «голоса» передали, будто наци…

– Эти «голоса» будут кое у кого на хребте, – хлопок по своей шее. – И меня упекут, а то и чпокнут. Твой брательник не мог алиби…

– От тебя у Генриха зеер шлехьт[107]107
  – от немецкого «очень плохо».


[Закрыть]. Один в лагере – у других в фамилии[108]108
  – от немецкого Familie – семья.


[Закрыть]нет хорошей судьбы.

– Ну, и укатайте меня в Тотьму, в Верхотурье…

– Кто тебя «укатает»!?

– Ищут тех, кто владеет пером[109]109
  – перо – нож (арго преступников).


[Закрыть]. А я на зоне пырнул…

– Ты не убивайт!

– А кольцо? – напоминает Генрих. – Из кармана его пиджака? С мёртвой?

– О, майн готт!

– В ювелирном! С премии!

– Ворованное.

– Немецкая баронесса!

Года два назад Мишель, внук великого графа, ведёт в Строгановский дом, а там Пьер: «Мы не убийцы, и никогда таковыми не будем, наше дело гуманное, и мы победим». А его не грамотная Варя: «Ты, Петя, как Ленин». «Дура, этот Ленин против меня пигмей» (ответ не гуманной конфигурации).

В интернате на уроках пения гимны о вожде. А от братьев суть и соль: этот индивид чё в стране натворил: у плебеев и деньги, и любимая работа. А благородные – в детдомах… Братья – дворяне, но не одни они!

…У Эльзы две бумаги упрятаны в почтальонский ватник. Летом – в подкладке мундира. В одном документе крупными буквами: «Вильгельм Карлович Мельде барон». Во втором: «Иоганн Вильгельмович Мельде, его сын, купил дом на улице Гёте (великого немецкого писателя), где живёт его внук Иоганн Иоганнович Мельде». Это их фатер. Не только Эльза – Иоганновна. Оба не «овичи», а Эльза Иоганн фон Мельде и Генрих Иоганн фон Мельде. Да, он – барон, она – баронесса. Бывает плохо, но в уме крутанёт тумблер: Генрих Иоганн фон Мельде, и нормалёк! Когда пришло время, и ей готовят в милиции паспорт, её благодетельница, главная тётенька на почте, уговаривает на Елизавету Ивановну. Но не меняет сестра родное немецкое имя!

Теперь он хранит обе ценные бумаги. Как-то берёт их в Строгановский дом. Гербовые печати! Мишель открывает книгу (литературы у них, как в детдомовской библиотеке) – портрет. Немец, умный индивид и тоже барон. «Похож», – так и сестра определила в детдоме, увидев братика, который копия их родной дед Иоганн, Ганс! В комнатке – два зеркала так, чтоб видеть профиль. «Вылитый…»

Мишель

…Дико-высокий забор! Бетонный! А над ним – ультрамариновое небо. На картинах такой цвет бывает, в натуре – никогда. Она говорит: «Укрой меня» «Но как? Забор вырос!» Она хохочет. Но он не имеет понятия, какой смех у этой мадам. Улыбка, да.

Великолепная. Они карабкаются. Она падает, он падает… Как два пьяных канатоходца хотят одолеть трапецию и пройти канатом под ультрамариновым небом. Но нет края той ограды… Дровяники вытянутой формы, будто из какого-то недетского «Конструктора». Да, это гробы… Два огромных ритуальных ящика.

Серое-серое утро…

 
Я так устал жить нынешней зимой!
(рыданья прерывают речь).
Два гроба вдруг передо мной.
В один придётся лечь.
 

Муки мучительнее, горе горше, зло злее, и нет пистолета…

 
Я дожил до утра. Ничего не стряслось.
И вагоном судьбу не спустить под откос.
Не добился того, что решил, но не смог.
Не уйти, не шагнуть за проклятый порог…
 

Едут брать материал о том, как молодым ребятам удаётся и труд на благо родине, и учёба на своё благо… Явно врут в микрофон, как им это «удаётся».

– …И тут на эту тему, – Ильин открывает книгу, обёрнутую непроницаемой бумагой: – «Студенты вечерних колледжей, как правило, выходцы из несостоятельных семей, они существуют только физическим трудом. Днём работают, и наниматели обвиняют их в небрежном отношении к обязанностям… А в конце дня науки не идут в утомлённую голову». «Философия свободы». Автор японец. Удивительно: куплена в ларьке, цена тридцать пять копеек!

– В одной дореволюционной газете (грандмаман их любит) о том, что в конце девятнадцатого века в академиях вводят новый предмет: «Обличение социализма». Но, наверное, преподают плохо, да и много тех, кто не терпит тот великолепный общественный порядок: «Сдавленный жалкою… действительностью, я жажду дышать чистым воздухом». Отгадай, кто это? Будто брат Петька брату Мишке. Философское письмо Чаадаева. Недоволен! «Чистым воздухом» он не дышит! Его бы к нам, «где так вольно дышит человек»! Свободы ему мало… Мы, трое, хотим элементарного…

– Трое?

– Я имею в виду и Мельде. Петьке вернуть бы карьер. Мельде – дом, как в журнале «Америка»…

– …а тебе бы театр. Где вы берёте этот журнал?

– Петру иногда даёт на время его друг. Грандмаман там нравятся «весёлые картинки». Неплохо бы листовку в народ. Люди! Коммунизма не будет! Обман, угнетение! Не верьте партийным негодяям. Объединяйтесь на борьбу с ними!

– Буквы из газеты вырезать!

– …«Правды»! Ха-ха-ха!

– И ночью расклеить.

– У Петра аргумент: рано, Ленин в Цюрихе и с деньгами, и то двадцать лет готовит революцию! У Петра идея найти выход на Белое Движение. Необходим радиопередатчик…

– Это давно пора! – хмурит брови Ильин. Аккуратная голова, плотно – уши, недавно оперированные.

В тот понедельник роковой (двадцать седьмого января) впервые откровения: «Ты будешь начальником радиостанции». На ходу выдумывает, но не на ровном месте: он вывел антенну к трубам Строгановского дома, и в «диванной» имеет фамилию Кулибин.

 
Не хмурься, не морщи бровей:
Тебя ждёт удел долголетья.
А мне, уходящему завтра в бессмертье,
Неплохо бы мавзолей.
С такой чередою слов:
«Здесь упокоился навек
Мишель граф Строганофф»…
 

– А как твоя идея набрать радиодеталей на свалке?

– Они у меня в подполье.

– Великолепно!

В роли выгнанного из рая ангела, пока – не дьявола, в чём сомневается:

– Не могу я набрать от вас домашний номер?

Реакция в редакции литературно-драматического вещания:

– Да, да! – (Редко у кого дома телефон).

– Salut! Je plaide coupabie[110]110
  – Прошу прощения;


[Закрыть], грандмаман, Пьер на работе?

«А где ему быть!»

– Мерси. – Набор другого номера: – Пётр, мы с другом будем у автогаража… А се soir[111]111
  – До вечера (фр.)


[Закрыть]!

В кабинете, как французские духи, беглый прононс.

– Школа с иностранным языком? – Немолодая, но интересная дама!

– Нет, бабушка… – Ответ домашнего ребёнка.

Милые улыбки.

– Татьяна Николаевна говорит: вы мечтаете о ВГИКе? – оглядывая, оценивает. – На актёрский?

– На любой! – с рвением выхода из тюрьмы.

– Александра Евгеньевна! Актёры тут…

– Я репетирую в третьем павильоне… Буду рада видеть на генеральной. – И улетает.

– Это Снегирёва, талантливый режиссёр. – Комментарий обеих Татьян.

На генеральную! За рекомендацией. Дамы к нему благоволят. Энергия – до неба. Не ультрамаринового.

«Рафик» «Телевидение» катит на ещё одно тупое интервью. Но шутки нашего Мишутки валят киногруппу наповал. Его ждёт ВГИК! И дождётся!

Двое борцов с полит-формацией выходят на улицу имени одного из столпов этой формации Луначарского. В трамвае не говорят (революционные тайны).

На остановке Пётр… И намерен уйти к Ильину. Нет, брат Петя…

Глядя в лицо, передаёт идею пьесы, которую варганит на ходу:

– Пьер, князь делает шаги в направлении главной цели – радиопередатчика, – говорит тихо, но подпольщики внемлют.

– Благодарю, князь, – брат в роли, жмёт руку лопоухому (таков и после операции). – Я как белый генерал одобряю.

Ильин и Пётр уходят к баракам. А ему встречать других революционеров. Мельде и Артур вовремя.

Огонь в топке гудит, как в локомотиве, на котором они далеко уедут. В светлое будущее капитализма.

– Господа! Мы на трудном этапе борьбы. Нашего доброго друга и дядю, главу церкви мирных приверженцев бога пытают в КГБ!

Ильин:

– …Аристарха Владиславовича? За какие грехи?

– Ни за какие. – Отрубает Пётр. – Мы на пороге гонений. Будем крепить ряды…

Надоело! Но он уедет! ВГИК!

Пётр

Крыльцо, как балкон на уровне высокого первого этажа. Площадка с каменной оградой. Над улицей, над транспортом, над людьми, идущими тротуарами. Объект игр: трибуна для главных, где Петя главарь. Капитанский мостик, где Петя капитан…

– Правда, банда грузин убила кладовщика? – догоняет Варя.

Беда! Он капитан. А корабль плохо управляемый. И, наверняка, пробоина!

– Варя, как буду на патрулировании в милиции, узнаю. Если тебя волнует. Но рекомендую думать о нашей с тобой семье…

Радио на столбе: «На крылечке вдвоём…»

– …а парень медик, мол, много крови, православные так не могли…

Ну, неграмотная! «Банда грузин» – не иноверцы, а тоже православные. И такое творили ради веры! Вне наций! Пример – хозяева дворца, напротив которого они болтают.

– Молчи, дура.

Грубо, но эффективно. Ему – налево, ей – направо. «Ох, легко ли было нам…», – поёт радио.

Внутренний телефон. Начальник отдела аппаратуры: «Пётр Сергеевич, ты как – на контейнерную?» Оригинальная форма обращения: полным именем, но на «ты». Самого коробит «тыканье». Но Пётр и не думает перейти на «вы» в его пользу. «Опять ремонт… Экспедитор не умеет. Прихвати молоток. Да ты плотник».

Да, плотник. Краснооков Эдька, например, аспирант. Окончил техникум, который не смог Мишель. На заводе инженер. В армии – лейтенант, теперь в МГУ. А невеста – не деревня, как Варя, а будущая пианистка, дочь богатых родителей. Эдька думает, Пётр – пенёк верующий. Не ведает, с каким двойным дном давний, но не верный друг Петя!

На «Волге» директора он редко, но в том году дают на полдня от автовокзала до дома: из деревни Варя, грандмаман, ребёнок, банки с вареньями, грибами, огурцами… Он чаще в кабине бортовой, но и эта в ремонте. На отвратную окраину (ангары, градирни) едет на одном, далее на другом автобусе.

Зал, как вокзал.

Дама в оконце:

– У контейнера вагонка с дырой. Плотник будет. Где-то в три дня.

– Я могу отремонтировать… Мерси, мадам.

Улыбка в ответ на вежливую «шутку». Незнакомые люди его всегда на «вы» (культурный, интеллигент).

– Гришка! – с другой интонацией.

Откуда-то мятый тип.

– Проводи, – «мадам» выкрикивает номер линии, на которой контейнер.

«Проводник» не трезв.

– Вот так встреча! Дай пять! – тянет татуированную клешню. Мелкий, но бойкий.

Пётр аккуратно пихает его к выходу.

– А ну-ка! – охранник не к их алкоголику-работнику, а к Петру. – Милиция рядом!

Удивление «мадам».

– Я не пойму, кто этот товарищ, работаю в НИИ зам директора!

– Какой он директор! Мы были в одной колонии усиленного режима!

Публика любопытно оглядывает. Цирк для экспедиторов, – ждут отгрузки.

– «Коллеги», – хихикает дедок с портфелем.

– И, правда, – открывает удостоверение охранник. Крупно: «Заместитель директора» и мелко: «по хозяйственной части». Самоделка, но для олухов нормально.

– С кем-то путает… – Недовольный Пётр.

Во дворе бордовые «кубики» контейнеров; один лениво тянет на платформу автомашины подъёмный кран. Никого. Хватает за шиворот «друга». Встряхивает. Тот доводит и убегает. Нервный замдиректора, прибивая вагонку («Пётр у нас философ»), чуть не прибивает палец. Ладно, не до обморока.

Обратно – в кабине бортовой. В контейнере метрономы. Метрон-номос, метрон-номос… Мера и закон, так, вроде, говорят греки. Метроном. Определяет темп музыки. Внутри пружина с маятником и передвижным грузиком. Но у них в тайной лаборатории для каких-то надобностей КГБ. Вот бы где работать!

– Шеф, работяга будет?

Доехали, и Пётр к удивлению водителя выполняет роль работяги. И плотнику, и «работяге» будет добавка к маленькому окладу.

Читает Библию…

– Пьер, ты занят?

– Думаю… О христианстве…

– Опять?

Горда: некоторые в её летах глохнут, а у неё беруши, оттого и не имеет понятия о его молитвах. Да и бог, будто с берушами в обоих ушах.

– «Птицы божьи» – это бомжи. Не ткут, но одеты моднее лилий.

У неё (удивительно) – никакой улыбки в ответ:

– Ты, как твой прадед. Папа о религии говаривал такие вещи, каких не одобряла мама. И я не учила полному отрицанию.

Да, не «полное отрицание», но в Доме Контор ей вменяют корректировать документы и платят больше на треть. И она легко забывает место культа. В храм ни ногой. Но в доме Фёка, которая ругает официальную церковь, хотя вера её крепка. «Фёка раскольница. Они, не грамотные, не могли читать правку Никона в канонах». «И ты отдала меня этой Фёке?» «Ты был набожным ребёнком». И Мишеля Фёка тянет в религию, но тут бабушка отговаривает: с ним не выйдет, а вот Петя, вроде, не такой баловник… «Итак, моё религиозное воспитание – плата Фёкле Павловне как домработнице?»

На пути к школе отбирают выданные дома деньги. Но он молит бога, и бог благоволит: ни единого дылды! Маленький Вовка Бутылкин выглядывает кого-то, но не Петю. Петя ударом по голове выбивает у Бутылкина, как пробку из бутылки, двадцать копеек. И вот уж полтинник в кармане: в буфете купит не одну, а две булки. Дома долбит: «Не убий, не кради…»

«Католичество гуманней» (Эдьку цитирует). Верно, ибо люди у католиков мелкие, карлики прямо. Адепт делает ошибки (непоправимые), но прощение гарантировано. А православным жить, надо святым быть. Малый крен не туда, – и ты грешен. Харю набил, свою, увы, не пододвинув для ответного удара, вали с территории! «Петька в католичество думает». О, легкодумный брат!

…В тот тёмный летний вечер они вдвоём на кухне. И Пётр об этой вере, которая любого бандита оправдает. А Мишель: «В бандитской стране Америке много католиков». Нашёл страну по себе!

У Ильина… Парень наивный, но исполнительный. Удалось кое-кого упредить и кое-какие дела разъяснить.

 
Господи, не отринь мя, яви милость твою.
Будь великодушен ко мне, яви волю свою.
Научи, как далее жить.
И разреши молиться тебе
и надеяться на помощь твою.
 

Молитва прямо, как у царя Давида («Почто ты отвернул своё лицо от меня…») Бог, будто твой добрый отец или дед. Молитва Петра не хуже псалма Ветхого завета!

– Петя, и мне бы колена преклонить, да боялась: тебя собью.

«Ну, тупая!»

Эндэ

Телефонирует кузина. Намёки: о таком тет а тет! Да и Пётр говорит: аппарат прослушивают. «Как это ты понял?» «Дополнительное треньканье…» Видимо, прав.

Аристарх только из энкавэдэ, кагэбэ, чуть ли, не от Дзержинского.

– Наверное, эта дама. На дне ангела её крик… – Предполагает Алекс.

– Горностаева в обкоме работает, где работают некоторые параллельно на КГБ. Но не она. Глупых туда не берут.

– Натали, тебе подходит! (plaisanterie![112]112
  – шутка! (фр.)


[Закрыть])

– Я не против, – такой и ответ.

– …этот Кружимский с одним вопросом: как я отношусь к людям другой веры. И не знаю ли таких, которые «нетерпимы?»

– Вроде, нет гонений, хотя мои внуки думают иначе.

– А «Послание евреям[113]113
  – двойной смысл, ироническое упоминание письма апостола Павла евреям.


[Закрыть]» на калитке дома? В КГБ цель – найти козлов отпущения. Ваш покорный слуга более других годится на эту роль.

– Ребятам в милиции говорят о другом…

– Об органелле?

– Нет, о драке в ресторане, утихомирили хулиганов.

– Какие молодцы! – любит племянников как тётка и как крёстная мать обоих.

– Воздадим молитву! На колени! – сползает на пол Аристарх.

Под коленями дощечки паркета немного выпуклые. Мелькнуло: не тайник ли?

Жанна с работы, удивлена: и ребёнок на коленях. Её недовольный комментарий…

Молельни нет. Она теперь у них в «диванной»… Готовы бывать не только вдвоём, но и с другими. Ну, нет! И без того нелёгкая доля у ребят. Татьяна соседка, хоть и не в КГБ, но в обкоме полно их. Упомянет о пении псалмов… Недавно Эндэ в коридоре хвалит новенькой внуков, а эта даёт комментарий: они бандиты и наркоманы. Гимназистка Леля Тенякова нюхает кокаин. Коллега Пьера доктор Галкин вводит себе морфий. Это – наркоманы! И «бандиты» – бурная фантазия!

О «послании евреям» болтали в какой-то очереди. Её мнение: автор – грубый плебей.

Пётр с работы рано.

Вызов в КГБ Аристарха? Машет рукой, мол, ерунда… А о Горностаевой так, будто важней.

– Она говорит, – мы наркоманы?

– Ты выкрикнул: «Кокаина нет, морфий на исходе!»

Реакция Петра «тупая» (его определение):

– Откуда у неё такие выводы?

Да он напуган!

– Пьер, у нас всё великолепно! – И умолкает…

Лицо внука от гнева превратилось в разбойничье.

…Папа как-то говорит юной Натали: «Мама твоя прощает хозяев Демидовского дворца – “Страдальцы за веру ”. Да на каторге оба умерли! И Пётр, и Михаил… У них там шабаши… Их упекли, а в доме скелеты… И никто тут не мог жить, оттого и городу дворец отдан. И чего они не поделили в вере такого, что людей замуровывали?»

Коммунисты отрицают генетику, и в этом Эндэ с ними. У ребят нет в натурах дурного. Но недавно Пётр: «Я обком кину в ту шахту, в которую они царя и его родных». Второй монархист? Да, не кроткий, как его отец.

О наркомании. Удивительная реакция. Оба недовольны режимом. От слов к делу? И когда они об этом в дровянике…

Чтение не отвлекает от неприятного. Вот о дворце, который давно отдан городу:

«В нынешнем сезоне предполагается выступление опереточной труппы, а также негритянского оркестра». «Цена на пушнину предвидится крепкая в виду заграничного спроса и местного улова. Горностай четыре рубля, заяц около сорока копеек штука, белка – тоже». «Модные мануфактурные товары: шёлковые, шерстяные, полотняные, мебельные, столовое бельё». «Магазин готового платья закройщиков Милославских. Большой выбор готовых шуб на дешёвых и дорогих мехах. Дом Силантьева против гостиного двора». «Юбилейная карамель Афониной, Сыновья». «Д.З. Сараджев. Тифлис. Кавказский натуральный коньяк». «Виноторговля С.В.Атаманова». «Окорока, ветчина, колбасы заводов Моисеева».

– Так много еды и промтоваров нет при этой власти!