Текст книги "Канатоходцы. Том I"

Мельде

Нелёгкий денёк: аварийные работы на конвейере. Гайки закручивает, винтики завинчивает (не до срыва резьбы). Да Роша… У неё дума о ребёнке: родит и – на интернат. Но комнату отдельную дадут. А там как молодой специалист технолог въедет и в однокомнатную квартиру.

Опять вдвоём в наладке… На конвейере не тайна: наладил новенькой любовную связь. Он ей откровенно: ему бы играть на фабрике в клубе, халтурить на мероприятиях. Но умер один неплохой гомо сапиенс, на его должности плохой. Однорукий худрук, бывший военный, играющий немецкие мелодии на губной гармонике: «На кой тут кому труба, забирай!» Главная ценность, кроме гитар, барабанов и рояля, Мельде не нужных. А теперь там Корытов. Он ни на чём не играет, и не только не отдал бы трубу, но и халтур нет. С Рошей на одном факультете, но в другой группе. Она выведает, как там в клубе.

С работы отпросился: мол, уголь везут. Уголь для топки куплен ещё в декабре.

…Верхний этаж, лифта нет. Дверь в квартиру отворена и оттуда, не удивляет, – похоронное молчание… Фредди, дёргаясь хроменько, с барабаном… «На танцах играешь, это – ладно. А вот на похоронах…», – у Пьера план: они как революционеры будут иметь деньги, квартиры… Идёт объединение. Не «Пролетарии всех стран», а «Аристократы всех стран и народов…»

На кладбище едут на бортовой; недалеко, но колотун. Играет в перчатках. Невольно фальшь. «Оркестр» – двое. Фредди прыгает: «Бум-бум-бум», Мельде, глядя под ноги: «Ту-ту-ту». Гроб волокут родные и коллеги. Сын рад, отец говорил: «Умереть, так с музыкой». Жаль, не реквием Моцарта; бухают и дудят «Аве Марию» Шуберта. Обед. Им наливают, да и гонорар стоящий.

В тот понедельник, когда Мишель мог угробить себя, прямо в дэка Дэзэ, где они пиво пьют, вырывает из блокнота, и – другу Генриху:

 
От петли уцелел
и твержу я одно:
буду жить всё равно…
Доживу до судьбы:
до своих похорон,
до фальшивой трубы.
 

От Пьера указание: ехать на тайную сходку вдвоём с Артуром, но вначале телефон набрать.

Политиком мог бы не быть, но «халтур» мало! Делать нечего, только идти этим мудрёным путём. «Мы – революционеры», – как-то тихо говорит барабанщику Фредди. «Революционеры до революции…» «И мы до революции, которую готовим». «Да ты что!» «Организация наследников знатных родов. Идёт приём в ряды. Ты кто по рождению?» «Пролетарий», – барабанной дробью.

Парни ненавидят наше радио. Они ловят «Голос Америки» и «Немецкую волну». Эти радио разъясняют людям, на какой отвратительной родине они родились. Братья – передовые индивиды. Думают они, как «Немецкая волна», «Би-би-си» и «Голос Америки». Теперь антенна и на домике Мельде.

Необходимую для головы науку даёт Пьер. Главное – слушать, в ум войдёт. Лекции Пьера поднимают над толпой жалкого народа, делая в голове дырки, в них вползают новые слова. Когда их будет много, пойдут деньги. И – никакого конвейера, никакой уборки во дворе у дома, внутри и вокруг туалета.

Парни – не тупые плебеи, читают наглухо запрещённые книги. В буке берут. Там влюблённая дева. В библиотеке две хранительницы. Одна с горбом, рада любому вниманию к ней обоих. Во невидаль: книги – какая-то ценность! Не ботинки, не медная дорогая труба. Но братья говорят: иные книги меняют в голове, с виду, как у Элвиса, конфигурацию, которая превратится в деньги. Не в сто тридцать рублей да премия за безаварийность (платят на фабрике), и не как на халтурах, а, наверное, в пять раз больше. Уже умеет непонятно говорить. Как Пьер и Мишель.

«Наследники» (толкует Пьер) не наследят и не нагадят, не убрав, а отбирают отнятое. Братья отберут карьеры, «где золото роют» в горах, а он нацелен на майн хаус на далёкой реке Волге в деревне Мангейм (наименование Коммунистическая в миг отменят).

Мелодии Эльзы.

«Наш прадед отверг частицу “фон”. Но папа собирался вернуть баронский титул. В Мангейме каменный дом (ты не помнишь, а я помню). Первый этаж отобрали для медпункта (“Вам и второго хватит”). Дед кричит, забыв русский: “Das ist mein Haus!” (мой дом)»

А в войну репатриация. Папу с мамой, Эльзу и маленького Генриха грузят с другими немцами в вагоны и отправляют на марганцевые рудники. «Ты не помнишь, а я помню». Какая-то угрюмая станция. Папа выкрикивает: “Я барон!” И расстреливают. Обоих, с мамой».

Эльзе пятнадцать. «Будет пол мыть», – говорит главная тётенька на почте, пришедшая к другой, которая в этот момент оформляет документы на детей Мельде. Недолго работает сестра уборщицей, далее – почтальоном и живёт в общаге, но уходит на квартиру к одинокой бабульке, которая думает о ней: «Моя племянница» и домик отдаёт, умирая. И сестра бегом на трамвай и в детдом объявить: она родня мальчика Мельде!

Только революционный путь (дер веег[98]98
  – путь (нем.)


[Закрыть]) ведёт для него к возвращению дома, в котором теперь «Дом быта». Она говорила об этом, плача. Братик Генрих прекратит навеки слёзы сестры.

…Тайная маёвка, будто они братья лесные. Иван Захарович, наконец, не в лагере, а на пне, выдаёт мнение. В городе Новочеркасске, куда он вернулся на волю к бандеровской родне, расстреливают пачками, гибнет его братик (кликуха Денатурат). «Берём в руки огнестрельное оружие борьбы», – вывод Пьера. Проводив в дальний путь опытного товарища, они идут домой к братьям, Мишель рыдает: «Тут не жить, а умереть за правое дело на верёвке». А Пьер – Генриху: «Ты посильней моего брата будешь…» Да, им надо много сил на такой заковыристой родине.

Но когда Пьер напоминает, мол, они будут делать переворот, в голове думка: ненавидит Ленина, но идёт его путём унылым. Тот, отработав революцию, отхватил пулю, болел, умер. Граф Пьер Строганов, как он. А у Мельде мечта дать на лапу дирижеру оркестра с крупной оплатой. В Мангейме купить майн хаус…

Вот Лора… Военный отец. Но не проник Генрих в этот гарнизон, и там бы играть на трубе, комната в благоустроенной квартире с её родителями, которые могут умереть. Но нет! Их любовь – тайна двух сердец. Тем летом папаша выведывает о нём данные, наверное, в КГБ. И говорит дочке не приближаться к мальчику Мельде на выстрел из «ТТ»! А то денег не будет у неё на обувь, платья, кофты и юбки. Одной Лоре не купить на маленький оклад канцелярии райвоенкомата. «Деньги», – главная соль. Да имея много денег, он для брака найдёт немку в Поволжье!

Опять Андрей? Кроме блатных, никаких мелодий. Так насвистывать, тем более, не умеет. Но, главное, – нет подполья, откуда выплывают ноты. Майн Готт! Мелодия умолкла.

Автомобильные гудки с интервалом. Трамвай: «трень-трень» тонкими нотками. Колёса железом по железу…

Мишель

На телестудии немалый коллектив, но столовка не битком, выбор, хотя некое правило: питайся один или с киногруппой.

Нарушено:

– Добрый день!

Кивок.

– Позволите?

Второй кивок.

Работая тут менее полгода, её видит, но не знаком, как и со многими другими.

Неловкий момент. Ага! «Ленский». Определение явно пущено в народ.

– Вы – копия Стефания Сандрелли! Вы – Стефания?

– Татьяна Николавна.

– А я Мишель.

Её руки выдают годы, которые не выдаёт лицо. Не такая уж и «копия» той в фильме «Соблазнённая и покинутая». Не соблазнить ли эту? Яблоками торгуют в буфете. Фрукт для отбытия из рая в ад, на землю, ибо нет рая на этой земле.

– Могу поднять к вам библейские плоды.

– А вы не купили?

– Некому. Я одинок и яблоки не ем, – не будет узнавать в отделе кадров (не про яблоки, про одиночество)?

На третьем этаже крепкие двери, над ними – «Идёт запись». А вот и хлипкая: «Редакция литературно-драматического вещания». За окном парк имени великого ребёнка Павлика Морозова. Иней веток в феврале, будто верба по весне.

Две Татьяны и две Натальи. Одна пара молодых. Татьяна, как отмечено, неплоха для кино, да и Наталья колоритна, как Нонна Мордюкова. Две другие: Кощей женского пола и бегемотиха.

«Трётся в “Литдраме”» – новенькое для курилки техперсонала, где он в низкой категории.

– А кем вы работаете? – Татьяна Григорьевна, одна из уродин.

– Камеру таскаю.

Выглядит он робким, а не каким-то нервным или нетерпеливым. Мишка-шалунишка, как зовут дома.

– Вы оператор? – дознание бегемота.

– Работяга при камере. Вообще-то я режиссёр…

Эти дамы – редакторы и работают с режиссёрами. Не с такими, которые в «Информации», где он помогает делать кино-информацию. Литдрама готовит радио и теледрамы.

– …Давним давно… Огромное предприятие, в клубе Народный театр. Руководит Вышеградский (когда-то в драмтеатре главный) Но… белая горячка. Парень из парткома: «Ребята, кто у вас Гамлет?» Я, – говорю, – Гамлет. «Давай – за худрука…»

Крепкое внимание Татьяны-Стефании, Наталья (двойник Мордюковой) хихикает, тощая Татьяна Григорьевна – в доброй, уродливой улыбке. А вот Наталья Ивановна (дама немолодая) – никакой реакции.

Реприза эта не впервые на публике. Где будет смех, давно знает.

– В кладовку убираем декорации Эльсинора. Голая комната, как у Петрова-Водкина, ржавая рыба на тарелке… Гамлет играет на трубе…

– Вы играете? – Татьяна Григорьевна, видимо, музыкальный редактор: ноты на её столе.

– Друг-трубач…

– А дядя король? – готова к хохоту молодая Наталья.

– Дядя упёк брата в лагерь.

– А кто автор литературной обработки? – Татьяна-Стефания, наверное, и делает эти обработки.

– …в моей интерпретации:

 
Из дальних мест вернулся мой отец. На вид он – призрак…
Встретились мы в сквере…
Его оклеветал доносчик дядя,
Чтобы на маме на моей жениться…
 

– Генеральная. В парткоме паника. Меня выгоняют. Не только из Народного театра. Из мартена. Со времён Демидова откуда никого никогда. Только добровольно или, когда умрут.

Наталья (девка-краса) в хохот. Цирк! Он – клоун. Великолепное амплуа на манеже судьбы. Страшно ему быть канатоходцем…

– А вы имеете данные. – Музредактор довольно милая, не глядя на годы и худобу.

А бегемот Наталья Ивановна, руководитель отдела, отвернулась к окну, у которого её удобное место.

– Благодарю за общение.

«Стефания» – в коридор:

– Мишель! Вы где-нибудь учитесь?

– Нет. Но хотел бы во ВГИКе…

– Я переговорю кое с кем.

Эта «Стефания», вернее Татьяна Николаевна, не молоденькая. Да и не так мила, как та, которую напоминает минимально. Но взор народоволки. Тёмный работяга с её помощью станет Данилой-мастером.

– Премного благодарен! – интонация «паренька из народа», глупая роль…

«Сыграй, у тебя получится…» Будь у неё то имя, звал бы Фаней… Тошнит! Где дверь?! От «Литдрамы» отбывает, как в мелодраме, к пожарному выходу. Прямо в парк, к памятнику Павлику, которому не холодно на морозе. ВГИК! Всесоюзный государственный институт кинематографии! Отворена дверь, но без пожара…

 
Ильин: бинты вокруг головы.
«Голова обвязана, кровь на рукаве.
След кровавый стелется…»
 

Улица Щорса… Там пролита, но не этого командира кровь. Убит в конце того лета милиционер, и след кровавый…

В библиотеке горбунья Алина выдала ему «великий труд»…

– …Наши молчат о тёмном в характерах, но Фрейд… И ты домой?

Идут домой. К Ильину. Будто скованы одним преступлением, тем, которое впереди.

Под плитой огонь. Рубка длинных картофелин на тонкие бруски («фри»). Владеет ножом… Хотя, декоратор, плотник…

– …Театральное. Парней недобор. А кое-кто поёт, танцует, декламирует. На пятёрки! Хвалят! И… не берут… Из-за анкеты!

– Не до таланта! – Подыгрывает: в училище плотницком, наверняка, никакого конкурса.

– В былые времена работал я спектакль для тех, кто верит в бога. Автор пьесы принц К.Р. (Константин Романов). Премьера до революции в Эрмитажном театре. А тут в утлом домике, отданном верующим. Но куда милее мне светские драмы в Народных театрах. На Металлургическом заводе великолепный театр во Дворце Культуры. Там мебель из Строгановского родного дома. Но упомянутой грандмаман Вольтеровой не выявлено. Выявлен талант в игре трудных ролей…

Второй вариант репризы, обкатанной в Литдраме: впереди ВГИК!

– Руководитель Народного театра Вышеградский… Пьяницы мне на руку. Голубь пьёт, а я тем временем готовый оператор! Парторг: «Кто у вас Гамлет?» Я, – говорю. «Вот и веди кружок». Актёры – работяги тупые. Плохо говорят, не умеют двигаться. Но пара технарей – моя опора. Ваяю великолепный спектакль!

 
«Туманят слёзы, замирает голос…
Чтоб он натворил,
будь у него такой же повод к мести,
каку меня?»
 

– Неловкий перевод Пастернака! А вот моё:

 
Отец, из лагеря вернувшись,
молил его впустить, стоял перед окном.
Худой, замученный в неволе.
Его глаза глядели, вопрошая:
за что мне этот крестный путь?
 

Ильин кидает в топку уголь. Нагреет не только кухоньку, но и комнату, куда выходит тёплый бок этого «мартена». Там кровать, стол с подставкой для книг, где-то хранимых. Тайник! И не один.

– …Ребят-актёров радует мой вариант. Но секретаршу директора как бездарную не беру на роль Офелии. И во время репетиции влетает партийный куратор… Крики, вопли… Меня выгоняют. Не только из Народного театра… Из горячего цеха! Наоборот, для тех, кто в этом пекле, путёвки, доплаты. Нет, не могу, – хохот. – И не поведал я миру о бедном принце де Амле-те, танцующем «Рок-н-ролл»!

– Ты такой талантливый!

Пред этим плотником необыкновенная индивидуальность. Не избран ли он для сострадания? На работе думают о нём: чудак, вегетарианец, не пьёт, на ушах операция… Выложить ему всё? Нет. И так немало тайных фактов у этого… Горацио.

– Другой спектакль на другом заводе. Благо, их в городе много, в клубах-дворцах самодеятельность. Я крупный деятель самодеятельности.

 
«…беда! Как язвой моровой
Душа сгорит, нальётся сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрёк,
И всё тошнит, и голова кружится…
И мальчики кровавые в глазах…»
 

– О, как реагирует публика! Но в момент главного монолога царя Бориса горло удавкой! Не мог говорить… Объявляют антракт, а далее – не та игра! – За горло – рукой, будто и теперь «удавка». – Годунов – убийца! И Гамлет – убийца. Ладно, Лаэрта, но и – Полония, обронив: «Жаль старика…» Тебе не хватит духу! Ты не Петька… Он-то сверхчеловек! А ты, князь без княжества, ты – сверхчеловек?

– Нет. Но буду.

Увы, не отведав «фри», откланялся. Да, для революционных борцов тут вполне укромно.

Какой-то коридор, в нём отдельные отсеки. Идёт и отсекает: Светлана, Ильин, Рива, Жанна, брат Пётр… Кто на новенького?

 
Я за собой захлопываю двери.
Я ухожу.
Оставив за спиной потери,
я не тужу.
Прощайте все, я исчерпал доверье, —
не дорожу.
Любовью, дружбой я не согрею
и не свяжу.
Я за собой захлопываю двери
и ухожу.
 

Пётр

Ответила секретарша директора.

– Добрый день, Валентина, тут такое дело: драка в ресторане…

«А, понятно: вам как дружиннику в милицию…» Милиция в двух кварталах от дома.

В коридоре какой-то приличный:

– У меня больничный.

– Не дрейфь, и они люди, и они болеют, хоть и менты, – успокаивает другой.

Спиной к окну некто. Никаких уголовных тем. Мимику лица в темноватом углу кабинета не разглядеть. Да и само лицо…

– А где вы работаете?

– В НИИ Метрологии рядом с Оперным театром.

И другие в кабинете – на «вы».

Вверх одинокая тропа. Протоптали те, кто в домах рядом. «Трудная дорога, но вера будет. Перед смертью». Ответ! «А на хрена она мне на таких условиях!» – шипит, оглядываясь, кроет матом чёртова боженьку!

Ворота тесные, как в рай. Но отворены. Инфекционная больница номер один.

В холл выбегает ребёнок:

– Папа! А где Мишель?

– В палате окно. Так он брякат: «Тётка в белом, открой мне!» – Варя горда. – Никакой хвори! – Их дитя и должно чудодейственно выздоравливать.

– Я им не даю болеть!

В глазах Вари: «Бог спас». Оно так… Но кто навёл? Видимо, не Петра молитвы поработали, а её… В темпе домой…

Войдя в приёмную, презентует конфету. Одна, но, как шоколадка. «Красная шапочка».

– С твоим портретом, Валя…

– Ну, что вы! – улыбается довольно. – У Павла Ивановича Антимиров…

– A-а, это надолго. Я в кабинете.

Кабинет под лестницей. Входить нырком. Но и этот выбить пришлось. Стол б/у. Отмыл, отлакировал. Телефонный аппарат для внутренней связи, новый – для города. Дни бюллетеня перекидывает в календаре.

«1. Убрать мусор у второго подъезда.

2. Уборщицу направить в цоколь.

3. На чердаке левого крыла убрать бардак.

4. Новую электророзетку – в лабораторию мер!

5. Принять меры в лаборатории весов для ликвидации излишнего нагрева титана для воды…»

Отработанное вычеркивает. Актуальное (идя в кабинет, был на этажах) добавляет. «Боевая» команда, временно потерявшая руководителя Петра: уборщицы, сантехники, электрик, дворник, отвратительно выполняли свою работу. Одна лентяйка не моет лентяйкой пару комнат. В лаборатории мер мышь. Не выкидывают остатки еды в мусорный бак! Не отремонтирована проводка в коридоре. Важное задание, данное Петром электрику накануне ухода двадцать девятого января.

– Там, в темноте, кто-нибудь подвернёт ногу, тебе платить… «Гнида», – добавляет внутренней речью, но тот, как экстрасенс, улавливает идею.

Виноват Метёлкин. О его этой работе будет рапорт директору (Пётр зам.) Ещё один зам, Антимиров. По науке, как тут говорят. Петру кивнёт, будто дворнику.

На дверях кабинета: «ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА» (крупно). «По хозяйственной части» (мелко). Лично набраны буквы по трафарету, воняло краской к ропоту грандмаман. Этот титул никто не сокращает. Такого «завхоза» как-то выдал, оговорившийся не был рад. У Петра не только кабинет, толковая работа: на территории не бродят бродяги, двери отремонтированы. Ни одна не отворена… Нет пожаров. А вот лампы горят.

Из приёмной директора звонит Валя: во-первых, пьёт кофе с «Красной шапочкой», а во-вторых, Павел Иванович в горкоме. Ну, и ладно, пойдёт в лабораторию тайную. Для других – хранилище. Не идти? Но не надо перемен.

Кованая дверь, глухо. Звуконепроницаемо. И только метрономы тикают в углах минами, не взрывая.

Шелестин с робким приветствием:

– А, Петя… Ну, как ты? А то могут на работу выгнать, а болен… Вид у тебя немного бледный…

Пётр, только войдя, – давай сновать между полками с аппаратурой, будто маятник. Этого мелкого индивида надо благодарить прямо по гроб за то, что теперь не делает гробы…

– …Наверное, выйду на контакт с богом, будет диалог… – Замер. Весь: и речь.

– Ницше и вера в бога одновременно.

Пётр удивлён реакцией:

– Температура у ребёнка… Мы с Варей молимся, – и, как рукой! Прямо моментально! Это не диалог?

– Малы мы для такого диалога.

Нервирует этот друг.

– Что нового?

– Кладовщик с Центрального рынка убит. Но об этом я говорил тебе по телефону. Не трудно догадаться, кто.

– И кто?

– Изварин, – ответ собеседника, с которым Пётр, видно, глупо собеседует. – Да вы тёзки… У Петра конфликт с ним: «Не пойду на Центральный рынок, боюсь Хамкина убить». Тот, как другие. Вор. А Изварин нетерпеливый…

Немало их, нетерпеливых и… уходящих, Гости из гостей…

– Наверное, эту догадку – милиции?..

– Не дай бог. Вызывать будут!

– И то верно!

– Он уволился. На другой день. Мама в больнице.

Вернувшись в кабинет, обдумывает. Изварин Пётр уволился. Прямо на другой день! «Ради больной мамы»… Думал бы о себе здоровом. «Убью Хамкина»! Глупец! Выдаёт вредную для него же информацию. Ха-хи-и-ха! И над Шелестиным: проговорился о вере в бога, как о грехе, и – нет пути обратно. Тайно верующий коммунист молит теперь и Петра, не только бога. Вдруг в партком доложит. Ха-хи-и-ха! А «Ницше и вера»… Этому хмырю далеко до Петра, у которого ценные, тайные знания…

Внутренний телефон:

«Пётр… Сергеевич, деньги не берёте?» – бухгалтер Вероника.

– A-а, буду.

«Пётр Сергеевич»… Ради этого и работает тут за копейки. Не Петька, не Петруха, не Петро (и, тем более, не Петрушка!) Но в том, как говорит Вероника – оттенок. Имя-отчество директора, например: «ПалИваныч», а вот «Петра… Сергеевича» – с интервалом, давая понять: не для такого уважение.

– Пятёрка откуда?

– ПалИваныч, – имя-отчество директора именно так, – вам дополнительно за разгрузку с Васькой Агеевым двадцать девятого января.

– Я болел!

– Пётр… Сергеевич, дают – бери, а бьют – беги. Машина в девять…

– Ах, да…

«С Васькой…» Васька с Петькой. Двое работяг, а «ПалИваныч» наблюдает на верху подвальной лестницы.

Довольно холодно, но воробьи чирикают. Бабушка выпрыгивает из трамвая тоже каким-то воробьём. Древнее пальто. Подаренный в день ангела платок под древней меховой шляпкой. В трамвай она входит более аккуратно (внук отругал за прыть). А он обратно в НИИ…

Эту работу Пётр терпит кое-как. Не горячий цех на заводе, не полуподвал ритуального бюро, где гробы. Те, кто там работают, гробовщики. Артель «Новый быт», но нет нового. Времена великого плотника из Назарета: топор, рубанок, пила – не от электротока, от трудовой руки.

Как-то выходит угрюмо из цеха и видит в конторе Шелестина. Оформляет заказ на гроб (тёща в морге). Дома у него они говорят об экзаменах: как Пётр решает билеты за обоих. И обоих выгоняют. Но на другой год один в порядке, а у другого так и не будет диплома, работает плотником. Пётр о религии. Шелестин оглядывается на жену преподавательницу.

Уходя от них, и не думает, что тот вспомнит. Но звонит, предлагает аудиенцию в НИИ Метрологии (не официально: «Мер и весов»).

Он главный инженер! Кабинет огромный. А в цоколе лаборатория, где идут какие-то опыты, о них не говорит. Откровенен в другом: «главное» – не карьера и не партийность, не оклад, и не брак выгодный, а вера в бога. «У Павла (директор НИИ) идея дать тебе должность заместителя директора по хозяйству». Гробы кончились.

День дотянут, домой в горку улицей Тургенева.

Звонок от Мельде вовремя:

– Генрих, напоминаю. Вы с Артуром прибудьте на совещание. Где конкретно, уточнишь…