Текст книги "13 лет с тобой и вечность без тебя. РПП"

Я: Анорексию всё же, наверное, намного легче отличить от булимии по чисто физическому фактору: обычно люди с нервной анорексией чересчур худы?

У.: Чересчур худой – это оценка. Ну, допустим, у человека ИМТ 17,9 – отличу ли я его на глаз от человека с ИМТ 18,9? Скорее всего, нет. Разница вроде бы небольшая, но второй с достаточной лёгкостью будет проходить по критерию границы нормы, а первый нет.

Я: А всё же пациенты с анорексией и булимией воспринимают всё действительно более чувствительно или же их эмоциональное состояние ничем не отличается от состояния здоровых людей, без РПП, но, быть может, тоже очень чувствительных? Для лучшего понимания не могли бы Вы привести пару примеров.

У.: Коморбидность, которую я упомянула, обозначает частоту совместной встречаемости двух заболеваний, которые не находятся в прямой причинно-следственной связи друг с другом. Например, при нервной анорексии достаточно высокая коморбидность с депрессией. Это значит, что у людей с нервной анорексией будет статистически чаще обнаруживаться депрессия, чем у людей вне этой группы, однако это совсем не значит, что нервная анорексия вызывает депрессию или депрессия вызывает нервную анорексию. Здесь нет причинно-следственной связи между двумя заболеваниями. То же самое, например, касается пограничного личностного расстройства и булимии. Здесь наблюдается достаточно высокая коморбидность, но не потому, что пограничное личностное расстройство приводит к булимии или булимия приводит к пограничному личностному расстройству, а потому, что этот сходный структурный профиль внутренних способов реагирования клиентов приводит к повышенному риску. При шизофрении достаточно высокая коморбидность с алкоголизмом. Но нельзя говорить, что одно приводит к другому.

Я: Кстати, очень часто пациентам с расстройством пищевого поведения ставят диагноз «шизофрения». Что Вы думаете по этому поводу?

У.: У меня нет неэмоционального ответа на этот вопрос, потому что для меня это странно. Я считаю это дефицитом диагностики, дефицитом понимания того, что именно представляет собой расстройство пищевого поведения. Да, на самом деле дисморфобическое переживание бывает таким острым, что это похоже на психотический уровень дизорганизации. Например, когда у человека случается истерика, что он прибавил десять граммов.

Всё дело в том, что при шизофрении – из-за чего, как я предполагаю (у меня нет точных данных об этом), происходит путаница – человек может высказывать бредовые сверхценные идеи. Поэтому если пациент приходит к врачу, который не специализируется на РПП, и говорит, что ему всё равно, будет ли он жить или нет, но самое главное – не набрать ещё 20 граммов, то, понятное дело, эта идея будет воспринята как дисфункциональная. Однако природа этой дисфункциональности не такая, как при шизофрении. Все те конструкты, которые управляют поведением человека при нервной анорексии, – настолько сильные дисморфобические переживания, что человек и вправду боится всей еды, и это может быть похоже на психотический уровень дезорганизации личности.

Я: Как Вы считаете, анорексия и булимия в наше время достаточно распространённые заболевания? Если да, почему так? Участились ли случаи этих болезней из-за масс-медиа, которые пропагандируют определённый образ жизни и внешний вид?

У.: Сложно сказать, учитывая уровень диагностики и совсем другую скорость обмена информацией в том же XX веке. Может быть, доля людей, больных РПП, в популяции и не поменялась, однако таких больных стали чаще обнаруживать. К тому же мы стали больше знать, опираясь на опыт других стран.

Я: Я довольно много слышала и читала о том, что изменился возраст заболевших. Он существенно помолодел.

У.: Да, такая статистика существует. Но стоит учитывать, что возраст проявления нервной анорексии обычно более юный, чем возраст нервной булимии. Хотя в моей выборке подобного исследования данная разница была незначительной, я бы даже сказала, нерепрезентативной. Средний возраст группы нервной анорексии составлял 18,5 лет, а группы нервной булимии – 23 года. Но это именно в моей выборке, где я наблюдала больных от 16 лет. Более детский возраст я не учитывала.

Я: А какая в Вашей практике самая молодая и самая взрослая пациентка?

У.: В индивидуальной практике 10 лет – самый младший возраст, с которым я работала; самый взрослый, думаю, лет 50.

Я: Сколько, по Вашему мнению, необходимо времени, чтобы вылечиться от анорексии и булимии? Или же это болезнь, которая затаится и будет сопровождать человека всю его жизнь?

У.: Это классический вопрос: возможно ли выздоровление или только ремиссия? Здесь мнения разных специалистов расходятся. Я считаю, что выздоровление возможно! Но зачастую дело до полного восстановления не доходит. Когда человек оказывается в ремиссии, встаёт вопрос о том, как именно сложатся его жизненные обстоятельства. Это может быть устойчивая ремиссия длиною в жизнь, при которой какие-то субклинические формы переживаний всё же могут оставаться.

Я: Если взять, допустим, сто пациентов, хотя бы один из них может вылечиться?

У.: Да, я считаю, что да.

Я: А если точнее? Какая доля может излечиться совершенно?

У.: Тут вопрос статистики очень сложный, потому что с РПП очень высок процент дропаута (выпадения из психотерапии). Мы ведём человека стационарно, или же он приходит амбулаторно. Чаще всего пациент настроен на то, чтобы победить какие-то конкретные поведенческие сложности, а иногда, кстати, вообще не очень хочет что-то там победить, даже если сам приходит. Бывает по-разному. И, выходя из стационара, далеко не все продолжают лечение амбулаторно. Если же и продолжают, то далеко не все делают это, как положено, в течение года. А некоторые и вовсе приходят несколько раз, и всё.

Год-полтора – это минимальный срок эффективных регулярных наблюдений после стационара, так как именно в первые полтора-два года наиболее высоки риски рецидива. Соответственно, если человек, выйдя из Центра, походил на терапию какое-то непродолжительное время: несколько недель или несколько месяцев, и потом прекратил регулярное наблюдение и терапию, то дальше мы просто не знаем, что с ним происходит. Конечно, я надеюсь, что в тех случаях, когда так происходит, у клиента складывается всё хорошо, и он просто-напросто забывает о своей болезни. Но поскольку мы сталкиваемся периодически с повторными госпитализациями, то явно не всегда эти надежды оправдываются.

Я: Я как раз хотела спросить, много ли повторных госпитализаций?

У.: У меня нет такой статистики. Могу лишь сказать, что они есть. По моему опыту, чаще всего повторные госпитализации возникают именно в тех случаях, когда человек бросил терапию.

Я: Проводите ли Вы психотерапию для родителей? Охотно ли они соглашаются на неё и участвуют в психотерапевтических классах? Принимают ли они болезнь своих детей? Мне кажется, родителям чрезвычайно сложно даётся принятие.

У.: По историям моих пациентов я могу сказать, что это действительно так. Я сама не работаю с родственниками людей, страдающих РПП, никогда не вела мультисемейные группы нашего Центра, поэтому могу руководствоваться только историями моих клиентов. Существует много примеров, когда близкие действительно не верят в существование данной болезни и тем самым инвалидируют человека.

Помимо этого, существует много мифов, отрицающих РПП как болезнь: например, что у человека просто характер дурной, или переходный возраст, или нет силы воли, или просто надо взять и начать есть или взять и перестать есть. В общем, со стороны всегда всё очень просто. Но если семейное окружение не верит в существование нервной анорексии, то оно точно так же может не верить в существование депрессии, или панкреатита, или любой другой «непонятной» болезни. Здесь проблема не в больном РПП, конечно, а в окружении.

Я: Какое максимальное количество пациентов Вы приняли за один день? Сколько пациентов вообще может принять психолог, чтобы самому оставаться, так скажем, в адеквате и не пойти на приём к другому психологу?

У.: На самом деле ни один профессиональный психолог не может не посещать другого психолога, а точнее, психотерапевта. Личная терапия и супервизии, интервизии, профессиональные группы поддержки – это обязательная часть работы любого квалифицированного специалиста в части психологии. Психолог, который рассуждает таким образом: «Я веду частную практику и ни к какому сообществу не отношусь, зачем мне терапия, ведь я сам психолог, и зачем мне консультации сообщества, ведь я сам эксперт», скорее всего, очень некомпетентный специалист.

В диалектической поведенческой терапии, например, обязательной формой для всех психологов являются еженедельные встречи команды. Внутри команды (DBT Team) все знают про сложности друг друга и при необходимости могут запросить супервизионную поддержку. Например, я могу сказать коллегам, что мы с одним из клиентов работаем с такой-то темой, зашли в тупик, и попросить совместной генерации идей, спросить, что я упускаю, какие ещё упражнения можно предложить клиенту и т. д.

Но я могу и просто пожаловаться: «Ребята, я так устала». У меня был опыт, когда я столкнулась с жёсткой инвалидацией одного из клиентов и на встрече со своей командой просто рыдала. Это была новая клиентка, которая сказала, что не верит в диалектическую поведенческую терапию, так как человек, который выглядит, как я, вообще ничему полезному научить её не может. Услышать такое было ужасно больно и обидно, поскольку я убеждена, что форма моего тела и количество килограмм никак не влияют на мои знания ни как психолога, ни как DBT-тренера.

Я: Спасибо за это откровение. Мы, конечно, часто упускаем, что психологи самые обычные люди и не вся их жизнь должна состоять из принятия чужой боли и врачевания чужих ран. И всё же, возвращаясь к первой части моего вопроса, какое максимальное количество пациентов было у Вас за один день?

У.: Лимиты у каждого свои. У меня, например, на ближайшее воскресенье запланировано восемь пациентов и двухчасовая группа, всего десять часов терапевтической работы. Это много, и здесь важна профилактика профессионального выгорания. Обязательно нужно устраивать перерывы при большой нагрузке, над этим я активно работаю сейчас. И это не только забота о себе, но и о клиенте.

Также всё зависит от того, насколько ресурсно специалист справляется с групповой работой, если это комбинация индивидуальной работы и групповой. Мне, например, достаточно сложно было бы вести подряд десять консультаций, это за пределами моих психотерапевтических возможностей. А восемь консультаций и группа мне по силам, так как мои структурные особенности и натура таковы, что я ощущаю себя достаточно комфортно в групповой работе. Есть специалисты, которым групповая работа даётся тяжелее, и тогда наличие группы, наоборот, снижает количество часов индивидуальной нагрузки. Здесь важно, чтобы специалист никогда ничего не делал в ущерб себе, поскольку в конечном итоге ущерб наносится и клиенту.

3 октября

Сегодня у меня самая любимая группа – Streching. И как назло, я опять в конце списка на консилиум докторов. Ну пожалуйста, думаю я, спрашивайте всех подольше, чтобы я успела позаниматься. Мои молитвы помогли – меня забирают за десять минут до конца занятия.

Захожу в знакомый до боли кабинет на первом этаже. Мне кажется, что я провела здесь целую вечность, хотя идёт лишь шестая неделя. Многие лежат здесь и по десять, и по двенадцать, и по двадцать, а то и тридцать недель. Мой срок, в общем-то, небольшой:)

Заведующий отделением, как обычно, в центре стола и ближе всего к пациенту, который усаживается напротив. Заведующий пристально смотрит на меня с полуулыбкой, говорит:

– Ну всё, с капельницей ты закончила, сегодня вечером будет зеркало и завтра можно идти на прогулку.

Я в недоумении, не понимаю, что происходит.

– Как это с капельницей всё? У меня же ещё завтра полпакета… – И через пару секунд добавляю: – Ой, как круто, спасибо большое за прогулку! Муж будет в восторге.

Максим Борисович говорит, что я не до конца его поняла, и уточняет:

– Сегодня была последняя капельница, завтра никакой половинки не будет, сегодня снимем катетер.

Моему ликованию нет предела! Я дождалась этого и – не верю.

С каким трудом я, перешагивая через себя морально и физически, шла к этому моменту. Как тяжело и страшно мне было оставаться в ЦИРПП. Как сложно мне, в мои тридцать, находиться в этом маловозрастном, детском коллективе, где остальные пациентки ко мне обращаются на «вы». И вот наконец-то я вижу свет маяка – скорая выписка домой. Впереди ещё много препятствий и сложных моментов, но я справлюсь. Я сильная!

Вечер подкрался незаметно. Это отмечают все девочки. Сначала дни тянутся как жевательная резинка, а потом проносятся со скоростью света. Неделя проходит за неделей, и опять наступает вечерний праздничный ужин, на который я третий раз подряд заказываю стейк из лосося с перловкой. Все надо мной подшучивают, но в то же время понимают, что во Вьетнаме я вряд ли поем чисто российских круп.

На вечерней прогулке мы с мужем прохаживались по специальной «тюремной» площадке. Мой папа как-то сказал, что, глядя на этот «пятачок», ему вспоминается мультик про Буратино, а точнее, кадр, где все ходили по кругу, наказанные.

После прогулки меня забирает мой психолог Ульяна. У нас сегодня «Зеркало». Это специальное упражнение-задание в конце терапии, когда перед тобой наконец-то открывают твоё отражение, и ты описываешь безоценочно свои ощущения и эмоции. Я волнуюсь, ведь я, пока была на капельнице (чуть больше пяти недель), не смотрелась в зеркало. Да, конечно, я видела свои руки, ноги, живот и другие части тела, но это не то же самое, что увидеть своё отражение, своё тело целиком.

Прежде, чем мне откроют меня же, я должна описать все эмоции и мысли, связанные со всеми частями своего тела, до болезни и во время болезни. И я вспоминаю, что некоторые из них мне очень нравились до болезни, например, форма лица и щёки. Во время болезни они деформировались и распухли из-за слюнных желёз, не справлявшихся с моими рвотными порывами. Своими ягодицами я также восхищалась до болезни: правильной формы и выпуклые, они делали мою фигуру по-настоящему женственной. Болезнь всё это поглотила. Руки смотрелись намного здоровее, чем сейчас, и были пропорциональными.

Почетная наклейка – достижение, получаемая при прохождении финального задания терапии «Зеркало».

Однако некоторые другие части моего тела казались мне более привлекательными именно во время болезни. Например, грудь. Я вообще сторонница маленькой груди. С маленькой грудью ощущаешь себя более комфортно: её намного удобнее носить, с ней обалденно бегать и заниматься физическими упражнениями, она никогда не мешает, и в магазинах всегда есть бюстгальтеры нужного размера.

Но мои икры не нравились мне ни до болезни, ни сейчас не нравятся. Мне они кажутся перекаченными, совершенно не изящными и слишком огромными для моего тела.

Зеркало начинает потихоньку открываться, и мне становятся видны пальчики ног, стопы, щиколотки, икры, на которые мне неприятно смотреть.

Ульяна говорит, что их просто надо принять и сказать себе: «Они такие, какие есть. Нет правильных или неправильных икр. Нет больших или маленьких. Всё это оценочно. Они просто такие, какие есть. Они прекрасно функционируют. Они меня держат и помогают мне в очень многих процессах жизнедеятельности. Они мои, и их надо принять».

Небольшой затык и с верхней частью ноги. Она мне кажется великоватой. Но я с этим мирюсь и говорю себе, как учит Ульяна: она такая, как есть, и она моя.

Отражение моих ягодиц мне очень даже нравится. Выпуклые и подкаченные, как когда-то давно. Их созерцание вызывает у меня полный восторг.

Вот я вижу свою грудь… У меня такое чувство, что мне сделали пластическую операцию и поставили импланты, пускай первого размера, но всё же…

Ключицы, плечи, шея… Лицо. Моей радости нет предела. Наконец-то пропали раздувшиеся лягушачьи щёки. Теперь моё лицо выглядит совершенно нормальным.

И вот всё моё тело полностью. Я смотрю на него, и мне уже не кажутся ноги слишком большими. Напротив, всё довольно пропорционально и выглядит очень даже ничего, за исключением верхней части рук – они почти совсем иссохли и, боюсь, не подлежат восстановлению.

Печально осознавать, но каждый, заболевший РПП, платит разную, порой очень высокую цену. У кого-то почки на грани отказа, у кого-то сердце начинает барахлить, у кого-то выпадают зубы. Самое грустное во всём этом, что болезнь настигает часто очень юных, а мучиться и мириться с последствиями приходится всю оставшуюся жизнь.

Упражнение «Зеркало» закончено. Я очень довольна, ведь я получила новое upgrade тело, которое теперь выглядит красивым и подтянутым, а самое главное – здоровым. Я его приняла. Оно такое, какое есть, а не такое, какое должно быть.

4 октября

Сегодня четверг, и мне разрешён первый самостоятельный выход за территорию ЦИРППа за полтора месяца моего пребывания здесь. Меня переполняют чувства радости и ужасной гордости за себя – я всё-таки смогла дойти до этого момента, ведь не многим девочкам это удаётся. И это действительно непросто, можно сломаться в любую секунду. Но я сжимала зубы и шла до конца, как бы тяжело ни было. Я хотела победить.

После второго перекуса за мной приедет муж, и мы, скорее всего, пойдём погулять в парк, расположенный по соседству. Погода сегодня шепчет. По радио с утра объявили, что это последний погожий, солнечный осенний день. Я безумно рада.

Я давно не рассказывала о своём меню. Вот что сегодня.

На завтрак были блинчики с печёным яблоком, толчёным грецким орехом и мёдом.

До лечения, кстати, я просто ненавидела фрукты, запеченные в духовке. И из-за своего маниакального похудения отказывалась от многих продуктов, в частности блинов, чтобы не прибавить лишних граммов. Однако, о боже, это такая вкусная вещь, особенно если покрошить яблоко в центр блина, посыпать туда орехов и подлить немного мёда. Получается просто божественно! Теперь сладкие блинчики одно из моих наилюбимейших блюд на завтрак.

На первый перекус, или, как я его называю, второй завтрак – обыкновенный творог со сметаной и киви. Моя соседка по столу очень попросила махнуться с ней на мягкий творог, что я сделала без всяких проблем, так как мне без разницы, какой творог есть.

На обед, по традиции, маленькие котлетки из кролика с зелёной фасолью и булгуром.

На второй перекус – одно из моих любимейших блюд – кусочек чёрного хлеба с авокадо и мягким сыром типа «Филадельфии».

На ужин – рагу из говядины с морковкой и гречкой. Это одно из тех блюд здесь, которые я терпеть не могу! Говядина совершенно резиновая, нет никакого удовольствия её пережёвывать.

Целый день сегодня меня мучила мысль о том, надо ли всё-таки вкалывать инъекцию от алкогольной зависимости или нет. С одной стороны, это полностью обезопасит меня от нежелательных соблазнов – сделает употребление алкоголя просто невозможным; с другой стороны, это лишит меня чего-то, с чем я жила последние года два точно и к чему я привыкла. Алкоголь давал мне расслабление, позволял уйти от повседневности и отвлечься от грустных мыслей, но в то же время он создал мне много проблем: нескончаемые ссоры с мужем, непонимание между мной и родителями, утрату многих друзей, невозможность наладить контакты (из-за быстрого опьянения), плохую работоспособность, колоссальную потерю времени и многое другое. Две эти стороны – ЗА и ПРОТИВ – не перестают во мне бороться сегодня.

Время прогулки с мужем. Он, как обычно, прекрасно выглядит. Радостный, но и немного уставший, нервный после работы. Последние два года со мной ему дались очень тяжело, поэтому он стал похож на такого колючего свёрнутого ёжика, который внутри очень мягкий, нежный и добрый.

Дороги назад больше нет, и, взвесив всё в последний раз, я говорю ему:

– Я решила сделать ещё один очень важный шаг для нашей семьи. Перед самым отъездом я вколю эту злосчастную инъекцию против алкогольной зависимости.

Я прошу его не говорить родителям, так как вечером хочу обрадовать их сама.

Родители искренне радуются моим изменениям, физическим и психологическим. Они стараются поддерживать меня. Хотя папа всё ещё очень скептически относится к моей болезни и по-прежнему не до конца считает её настоящей болезнью, но после семинаров для родителей, которые даются ему с большим трудом, он немного смягчился.

На вечернее посещение, как обычно, ровно к 20:30 приходят родители и муж, и мы идём гулять в наш маленький «тюремный» дворик. Папа с мамой расспрашивают меня, как прошло «Зеркало», что мне понравилось, а чем я осталась недовольна. Я рассказываю, что мои руки кажутся мне слишком худыми, а икры полными и похожими на перевёрнутые кегли. Родители говорят, всё это поправимо, главное, что я поправилась. На мгновение у меня закрадывается мысль: а поправилась ли я действительно психологически? Или это лишь напускное, а настоящие мои чувства и желания заперты глубоко внутри? Надеюсь, что родители правы – время покажет.

Мы смеёмся, что-то обсуждаем, решаем, куда отправимся после моей выписки. Папа слышал про замечательный спектакль и с удовольствием сходил бы на него. Мама предлагает поехать на рыбалку или просто на природу в какие-нибудь выходные. Муж хочет на мюзикл, но или на английском, или вовсе без слов – русский ему достаточно тяжело понимать. Мы опять смеёмся, у всех очень хорошее настроение, и все безумно рады видеть меня, улыбающуюся и возвращающуюся к жизни.

Это самый подходящий момент, чтобы сказать о своём решении, об антиалкогольной инъекции, родителям. Папа немедленно даёт мне пять и говорит, он всегда знал, что я приму верное, мудрое решение. Мамуля обнимает меня. Мы продолжаем смеяться и улыбаться.

Этот вечер вернул меня в прошлое, где царит хорошее, лёгкое настроение, где мои отношения с родителями очень тёплые и доверительные, где рядом заботливый, оберегающий и любящий муж. Возможно, внутри меня затаились печаль и подавленность, но пока главное, что я ощущаю, – лёгкость, воздушность.

Время спать…

5 октября

Сегодня самый обыкновенный день. Завтрак, утренняя группа, перекус, обед и тому подобное. Вечером у взрослых группа поддержки, на которой мне открываются очень интересные факты.

Обычно эту группу ведёт моя психолог Ульяна, но сегодня она заболела, и её замещает другой психолог, Вера. Смысл этой группы в том, что каждый участник может поделиться своими переживаниями, а остальные поддерживают его, рассказывают о своём подобном опыте, как они справлялись с похожей ситуацией и вышли из неё. Можно делиться всем, что накипело, задавать вопросы, вести монолог и т. д.

Мы обсуждаем, как тяжело людям с расстройством пищевого поведения приводить себя в состояние покоя и ничего не делать. Я прекрасно это знаю и поэтому рассказываю девчонкам, как мне было тяжело на одной из наших групп просто спокойно лежать на коврике. Меня это вгоняло в какую-то апатию и беспомощность. Однако со временем я научилась. Недели через три-четыре я уже могла спокойно лежать, получать кайф и расслабляться без особого труда.

После комментариев и рассказов девчонок Вера говорит: «Мне поначалу тоже было очень тяжело с этим свыкнуться. Я никак не могла привести себя в чувство покоя. Я совершенно не могла расслабляться, а точнее, позволить себе расслабление».

У меня проскакивает мысль, что наша психолог тоже имела опыт, непосредственно связанный с расстройством пищевого поведения. Как я выяснила позже, Вера действительно проходила здесь лечение. Она страдала анорексией и булимией, от которых избавилась совсем. Более того, оказывается, в Центре работают несколько психологов, которые в своё время страдали тем или иным расстройством пищевого поведения. Я была очень удивлена этим невероятным примерам излечения от мерзкой, ужасно затяжной болезни. Вера сказала, что некоторые проявления компенсаторного поведения у неё какое-то время случались и после выписки, и хотя болезненные мысли до сих пор иногда проскальзывают у неё в голове, но быстро исчезают.

Одна из девочек спрашивает о том, что случилось с фондом «Гиппократ», который был создан инициативной группой Центра для помощи больным из трудных и малоимущих семей. Вера с сожалением отмечает, что его деятельность сейчас приостановлена. Во-первых, очень мало пожертвований, так как люди просто не считают РПП болезнью. Она замечает на основании своей практики, что многие расценивают анорексию и булимию как заболевания детишек состоятельных родителей, которые «просто с жиру бесятся».

Во-вторых… Вера являлась одним из председателей данного фонда, и именно она должна была информировать родителей о том, что необходимая сумма наконец-таки собрана и можно начинать терапию. Вера рассказывает, а потом вдруг запинается, её глаза наполняются грустью, и она с дрожью в голосе произносит:

– Вы даже не представляете себе, сколько раз я с волнением и в то же время с гордостью набирала номер телефона, чтобы принести семье долгожданную весть, а слышала в ответ: «Простите, слишком поздно, её уже нет с нами», или «Вы опоздали, Нади вчера не стало», или «Нам больше ничего не нужно, наша девочка ушла от нас» и т. д. Это меня подорвало, я не могла больше заниматься сбором средств. Я постоянно обвиняла себя в том, что мы, наш фонд, не смогли собрать необходимых денег.

В голосе Веры слышались такие беспомощность и разочарование, что все девочки сразу смолкли, ещё больше съёжились, вдавились в пуфики. На этом моменте часы показали отметку 17:55 – время отправляться на ужин. Все молча поплелись к дверям столовой.

6 октября

Сегодня уже воскресенье, даже не верится. Казалось бы, вот только вчера был праздничный ужин и я ела свой любимый стейк из лосося на гриле с перловкой, как опять подошло время моей обожаемой трапезы.

В общем зале я столкнулась с Мирой. Это одна из наших сиделок, она недавно вышла из отпуска. Она такая забавная. Очень часто именно она присутствует на наших группах для взрослых. По правилам Центра на каждом занятии обязательно должна находиться сиделка.

Так вот, вчера на группе я сказала, что просто ненавижу, когда муж, меня успокаивая, говорит слово relax. Это, казалось бы, нейтральное и даже расслабляющее слово действует на меня, как на быка красная тряпка. Я начинаю ещё больше заводиться и злиться, а всё потому, что в моменты, когда у нас случались ссоры и я была на пике эмоций, муж постоянно повторял мне: «Расслабься!» (Relax!). С тех пор меня и стало выбешивать это слово. Мне почему-то кажется, что такое слово-раздражитель имеется у каждого. Или я ошибаюсь?

Теперь такой раздражитель есть и у Миры, которая, направляясь ко мне, не перестаёт повторять, что моё слово теперь не выходит у неё из головы и всем своим домашним она вчера без устали повторяла: «Relax! Take it easy».

Мира спрашивает меня, чем я так рано занимаюсь в общем зале. Я отвечаю, что пишу книгу о болезни, о девочках, о жизни, о том, что меня волнует и тревожит… О том, что я верю в излечение, яркое будущее с родными и близкими, в то, что смогу зарыть куда-то очень глубоко предыдущие годы ада, отчуждённости и безнадёжности. Мира говорит, что очень хочет почитать мою книгу, и интересуется, когда она выйдет.

А я даже и не знаю, выйдет ли она! Конечно да, нужно всегда идти к намеченной цели. Моя книга обязательно выйдет, и её прочитают миллионы девочек и их родителей, ведь её главная задача – помочь таким же больным, как и я. Показать им, что они не одни и все вместе мы справимся.

Время ужина. В коридоре раздаётся: «Де-е-вочки-и-и-и, на ужин!»

7 октября

Сегодня у меня был очень продуктивный день, так как мне поставили консультацию сразу с двумя психологами, и я смогла обговорить волнующий меня уже несколько лет вопрос выбора еды в ресторане.

Дело в том, что очень часто, приходя в какое-либо место общественного питания, я не могу выбрать ничего из предложенного меню. Обычно я начинаю метаться между тремя-четырьмя блюдами, например, поджаренным карасём с печёной картошкой, говяжьими щёчками с булгуром и котлетами из кролика с чечевицей. Я никак не могу определиться, чего я хочу больше, а выбрать нужно только одно, так как два блюда обычно нереально съесть, и к тому же, если заказывать впрок и потом take away, то это получается накладно. Вот в моей голове и начинают скакать мысли: «Хочу это, нет, это, а может быть, всё-таки то или остановиться на первом…» В общем, происходит взрыв мозга, который выматывает как меня, так и тех, с кем я пришла, и в дополнение – весь обслуживающий персонал заведения.

Так вот, мои психологи сначала решили разобрать со мной понятия эмоционального голода и физического голода и только потом дать пару рекомендаций касательно волнующей меня проблемы.

Итак, в чем же различие между двумя этими понятиями?

Наглядная поэтапная таблица, отрисованная психологом Ульяной и характеризующая признаки эмоционального и физического голода.

Что же приводит к эмоциональному голоду? Есть три основные причины:

1) тревога; 2) пищевые ограничения; 3) долгие промежутки между приёмами пищи.

Соответственно, чтобы избежать срывов, нужно просто постараться устранить все эти факторы. Казалось бы, нет ничего проще, но я на собственном опыте знаю, что это не так: желание съесть тонну часто застигает тебя врасплох, и ты не разбираешь, эмоциональный ли это голод, или физический, – ты просто сжираешь всё, что попадётся тебе на глаза.

Чтобы постараться избежать срыва, следует попробовать описанные выше методики «СТОП» и «ТРУД» или попробовать ОТВЛЕЧЕНИЕ. Только отвлекаться нужно на то, что вам действительно нравится и приятно, на то, чем вы действительно любите заниматься. Например, если вы занимаетесь бухгалтерской отчётностью и, испытав всплеск эмоциональной активности, тягу к неконтролируемым приёмам пищи, решили погрузиться с головой в свою работу, вы, скорее всего, ошибаетесь, и результат будет противоположный. А если вы примете ванну, или включите любимый фильм, или начнёте рисовать, то, возможно, желаемый результат будет достигнут – вы не вспомните про еду.

Я до дрожи в теле люблю выбирать еду за мужа. Его, конечно же, это ужасно бесит, поскольку я фактически лишаю его самостоятельного выбора и он не может заказать то, что хочет. Я не знаю, как с этим бороться. Возможно, это просто навязчивая идея, желание тотального контроля, а возможно, это проявление расстройства пищевого поведения: сказалось очень жёсткое ограничение в еде на протяжении долгого времени. Я читаю меню, представляю еду и ощущаю, как готова съесть сразу всё. Я долго думала, как же найти выход из данной ситуации, пробовала те или иные методы, но они или не работали, или очень сильно раздражали меня.