Текст книги "13 лет с тобой и вечность без тебя. РПП"

Спустя неделю меня перевели в 6-ю детскую психиатрическую больницу. Мне сказали, что лежать там я буду около месяца, и это вызвало у меня истерику. Конечно, я и представить себе не могла, что пролежу там больше трёх месяцев.

В больнице меня взвесили – 35 кг. Затем досмотрели и вынули все средства связи и острые предметы. Помню свой первый ужин в этой больнице: гречка с сосиской. Съела я тогда только пару ложек гречки.

В 6-й больнице анорексия лечится таким образом: сначала постельный режим, то есть больной целый день лежит в кровати, вставая только в туалет и чтобы дойти до стола, который находится в этой же палате.

Палаты огромные, рассчитанные на 20 человек каждая. Здесь лежали не только люди с РПП, а дети и подростки с разными психическими отклонениями. Люди без РПП уходили на весь день, кроме трёхчасового тихого часа, в другое крыло в класс.

Кормили там громадными, без преувеличения, порциями. На завтрак – каша, яйцо или омлет и два куска хлеба; на перекус – творог и банан; на обед – суп, котлета с гарниром и два куска хлеба; на полдник можно было просить гостинцы от родителей (пастила, зефир, банан или яблоки), на ужин – котлета с гарниром и два куска хлеба, а перед сном – кефир.

Для моего сжатого желудка, да и вообще моей психики, такое количество еды было зверством. Сначала я приседала в туалете, качала пресс в кровати, но тогда мне просто давали больше таблеток, чтобы я спала целый день. Со временем я начала съедать всё, хотя чувствовала себя после этого ужасно как морально, так и физически.

Родители навещали меня каждый день, они всячески пытались поддерживать и подбадривать.

Через три месяца я набрала вес до 42 кг, и меня выписали. Как же я была счастлива в день выписки! Я думала, РПП ушло, ведь я начала есть всё.

После выписки хоть я и ела всё, что хотела, однако затем шла в туалет и «отрабатывала» еду приседаниями. Так продолжалось примерно два года. Осенью 2019-го мы с мамой снова пошли к психиатру, потому что вес не двигался с отметки 42 кг. Психиатр прописала мне антидепрессанты. Они дали не лучший эффект: я не могла проснуться с утра и пойти в школу, весь день была сонная, сил у меня хватало только на то, чтобы есть и лежать. Я ела и не насыщалась. Я не позволяла себе есть неполезную еду и заедала всё полезной. Так прошло три месяца. Я пропускала школу, чтобы лежать и есть. За это время я набрала свой максимальный вес – 56 кг. Меня охватила паника, и тогда я впервые попробовала вызвать у себя рвоту. С тех пор я не помню ни одной недели, когда бы я этого ни делала.

На протяжении очень долгого времени мне приходилось врать родителям, прятать пустые упаковки от еды, отменять встречи, чтобы успеть очиститься после еды. Ситуация ухудшалась. Однажды, оставшись на ночь в одиночестве, я пять раз объедалась и вызывала рвоту. Я сидела на полу в душе и плакала от осознания того, что я не в состоянии это контролировать, что болезнь и мысли о еде, фигуре и собственном несовершенстве съедают меня всё больше и больше.

На 60-летие моей тёти мы поехали в дом отдыха. И в то время как остальные гуляли, смотрели салюты, вкусно кушали, я пряталась по туалетам и очищалась по три раза в день.

За две недели до того, как я легла в ЦИРПП, я очищалась каждый день по два раза. Моим главным страхом стала потеря рвотного рефлекса. Меня не останавливало ничего. Мне не было страшно, когда меня тошнило желчью и кровью, мне было страшно, что во мне осталась еда.

Когда стало совсем невыносимо держать все эти мысли в себе, я рассказала обо всём другу, который был обеспокоен моими трудностями в учёбе, хотя оценки у меня всегда были хорошие. Он видел, что что-то не так. Друг посоветовал мне рассказать обо всём маме и обратиться к врачу, что я и сделала. Мама всё поняла. Папа также был готов искать ко мне подход, открыто говорить о моей болезни.

Сейчас я лечусь в ЦИРПП. Я чувствую, что это то место, где мне надо быть. Я надеюсь, что смогу вылечиться от РПП и что о болезни мне будут напоминать только шрамы на костяшках рук, которые я сама себе же и сделала, не справляясь с собой и своим эмоциональным состоянием.

Помимо Сони, как оказалось, на лечении в ЦИРПП находилась ещё одна девочка, которая тоже прошла круги ада, лечась в других больницах. Не могу не поделиться историей тринадцатилетней Даши.

История Даши (13 лет)

Всё началось в сентябре 2017 года. На тот момент я весила 48 кг при росте примерно 156—157 см. В школе я была совершенно нормальным, обыкновенным ребёнком.

С четырёх лет я занималась спортивными бальными танцами, и тренер мне всегда говорила, что у меня есть избыток веса и мне нужно похудеть. Но тогда я была очень маленькая и не знала, что такое похудение и диеты.

Два года назад (когда мне исполнилось 11 лет) я стала уже сама переживать по поводу своего веса. В интернете я читала о разных диетах, как правильно худеть, какие методы существуют и т. д. Но к диетам я не прибегала – боялась.

Однажды у меня резко снизилась температура до 35 градусов, появились слабость, тошнота и сильные головные боли. В таком состоянии я пробыла примерно месяц. Потом температура стала постепенно повышаться и в итоге выросла до 39 градусов. Мама отвела меня к педиатру у нас в Краснодаре. Врач положил меня в городскую больницу. Там я пролежала одну неделю. Высокая температура держалась, и мы обратились к неврологу. Меня с мамой опять положили в больницу, где поставили диагноз «психосоматика». Доктор сказал, что у меня выдуманная головная боль с температурой.

Мои родители в этот диагноз не поверили и решили обратиться в частную клинику. Мне сделали МРТ головного мозга и дали заключение: «доброкачественная опухоль шишковидной железы, сужен водопровод мозга». Мы были шокированы. На протяжении восьми месяцев мне ставили ложный диагноз. Через три месяца мы повторили МРТ – опухоль выросла.

Мы решили обратиться в московский НИИ им. Бурденко. Врачи Бурденко говорили о необходимости операции. Родители отказались и положили меня в психоневрологическое отделение НИИ им. Сеченова. Это уже апрель-май 2018 года. За неделю в Институте Сеченова из-за антидепрессантов я похудела примерно на 7 кг. Сильные таблетки отбили аппетит и вызвали анорексию. Я практически ничего не ела, притом что это не было моим желанием. Я не ставила себе такую цель – не есть. Врачи на моё голодание и снижение веса не реагировали, но обращались со мной очень вежливо. Мой вес снизился тогда до 41 кг. Мама, увидев меня такой худой, со слезами на глазах забрала оттуда.

Мои головные боли не прекратились, и плюс ко всему онемела половина тела.

Мы снова поехали в НИИ им. Бурденко, где мне прописали мочегонный препарат от головной боли. В стационар меня не положили. Чувствовала я себя в целом нормально. Единственное, слабость стала более выраженной, так что танцами я заниматься уже совсем не могла. Однако головные боли прошли. Но через три месяца препарат перестал действовать, и я похудела ещё на 2 кг.

Мама очень расстраивалась и постоянно говорила: «Дашенька, надо покушать, надо покушать». А я радовалась тому, что худею. Набирать вес мне не хотелось совсем.

Меня перевели на домашнее обучение, с друзьями я не общалась, поэтому они ничего не знали и ни о чём не догадывались.

В ноябре 2018 года мы опять обратились в НИИ им. Бурденко, где мой лечащий врач настоял на операции. Меня тут же положили в предоперационную палату и на следующее утро провели операцию. Она длилась 5 часов. Потом началась долгая реабилитация.

После операции у меня опять пропал аппетит, и я похудела ещё на 3 кг. В итоге летом 2019 года я весила 41 кг. При этом желания худеть ещё у меня не было, впрочем, как и желания немного поднабрать вес и вернуться в мою прежнюю форму. Худела я из-за препаратов.

Весов я не боялась – меня каждый раз взвешивали в больнице. Хотя если вспомнить, то с самого раннего детства перед весами я испытывала определённый страх: у меня ведь всегда был лишний вес, из-за которого мама и отдала меня на танцы.

В августе 2019 года мой вес уже 37 кг. Аппетита у меня не было, я, можно так сказать, насильно запихивала в себя еду и даже несмотря на это продолжала худеть, чему на самом деле чрезвычайно радовалась и испытывала даже какую-то гордость.

Меня опять положили в краснодарскую больницу, теперь уже, правда, частную. Вес мне там поднять не смогли, поэтому довольно скоро выписали.

Мама также пыталась всячески помочь мне в наборе веса, покупала нутридринки, «Клинутрен», различные смеси – всё это не помогало совсем.

В октябре 2019 года рано утром я упала в обморок, и меня на скорой увезли в городскую больницу Краснодара. Маме сообщили, что моё состояние тяжёлое, надо ложиться в реанимацию. Я пробыла там 10 дней. Мой вес врачам поднять не удалось.

Из реанимации меня перевели в краснодарскую психиатрическую клинику. Там пациентов очень сильно избивают. Условия просто ужасающие. Обращение с пациентами тоже. Меня пытались откормить: в течение нескольких недель давали лишь нутридринки, и всё. Потом начали давать нормальную еду, от которой мой организм уже совсем отвык, поэтому есть я её не могла. Тогда мне поставили зонд и привязали на четыре вязки, чтобы я не двигалась и никаким образом ни активничала. Такой варварский метод тоже не сработал, даже наоборот – я ещё потеряла в весе. Из-за этого меня продолжали избивать, держали в лежачем положении на протяжении всех оставшихся дней. «Ты скоро сдохнешь!» – говорили мне всё время и как только ни обзывали. Так аморально относились ко всем пациентам. В этой психиатрической клинике я пролежала 40 дней. Родителей ко мне не впускали. И я не могла пожаловаться родителям, позвать на помощь – телефоны у нас отобрали в первый же день.

Однажды мама всё-таки смогла ко мне прорваться. Она была в шоке, увидев, в каких условиях я нахожусь и какой я стала. Я весила теперь 32 кг. Мне заказали машину реанимации, так как самостоятельно ходить я уже не могла совсем.

Из Краснодара меня привезли (ехали мы 15 часов) в московский ЦИРПП, где я находилась в течение пяти недель в палате наблюдения.

Сейчас уже третий месяц я здесь, за что безумно благодарна своим родителям. Если бы не они, их помощь, наверное, меня бы уже и не было.

Вот как я чувствовала себя после инъекции. Ночью место укола увеличилось, наверное, раз в двадцать. Несмотря на все удобства, полночи я просто проворочалась, просыпаясь каждые полчаса и мучаясь от неприятных ощущений и боли. Наутро меня можно было сравнивать с Ким Кардашьян по известному признаку. Мой зад был огромен, в добавление к этому такие простые упражнения, как наклон вперёд и приседание, стали для меня невыполнимыми. Обычная ходьба тоже давалась с трудом. Но самым мучительным было принять положение лежа из положения сидя – сущий ад!

После обеда, как обычно, арт-терапия. Сегодня основная тема: «Мои эмоции при пробуждении и в начале нового дня». То есть говорим о тех эмоциях, с которыми встаём с постели и готовы вступить в новый день.

Я хотела изобразить начало новой, чистой и лёгкой жизни: умиротворение и готовность к чему-то нежному и воздушному, – но в то же время не отделена от этой новой прежняя жизнь, более тёмной окраски, более густая.

Мой рисунок во время арт-терапии

«Мои эмоции при пробуждении и в начале нового дня».

Одна из работ произвела на меня неизгладимое впечатление. Это была картина Амины, довольно странного подростка с всегда накрашенными под глазами ресницами. Эта «боевая» раскраска создаёт образ вечно зарёванной юной девушки.

И картина её такая же депрессивная: в чёрных тонах. Совершенно непонятная мне картина.

Рисунок Амины Р. на тему

«Мои эмоции в начале нового дня».

Свою историю Амина вызвалась написать мне сама, когда узнала, что я работаю над книгой, посвящённой расстройствам пищевого поведения – анорексии и булимии.

История Амины Р. (18 лет)

История моей болезни началась в седьмом классе, когда мне было 13 лет. Причинами стали некоторые жизненные обстоятельства, такие как насмешки одноклассников по поводу моего лишнего веса, моих прыщей на лице, моего носа картошкой, больших щёк. На самом деле это были не совсем насмешки, а шутливые замечания – чтобы развеселить компанию, а не обидеть меня. И я смеялась вместе со всеми, а в душе что-то обрывалось. Позже я приходила домой и подолгу разглядывала своё отражение в зеркале. В нём я видела вовсе не себя, а человекообразное чудовище, огромное, жирное, покрытое салом и волдырями. Масла в огонь подливал отец, который во время наших частых скандалов мог обронить такие фразы: «Корова ты», «Посмотри на себя, в кого ты превратилась», а ещё: «Такими темпами мы с мамой запишем тебя на фитнес».

В то время мама была беременна моей младшей сестрёнкой, поэтому в основном сидела дома, а почти вся её деятельность заключалась в готовке еды. К моему возвращению из школы стол ломился от блюд (к несчастью для меня, мама большой любитель готовить). И я ела. Ела так много, как едят мужчины с диагнозом «ожирение».

Причиной моих регулярных перееданий стал стресс, вызванный смешками одноклассников, трудностями в учёбе и бесконечными ссорами с родителями. Как следствие, мой вес начал стремительно увеличиваться, а комплексы усугублялись. Итог – жёсткие диеты, чудовищные ограничения в пище, доходящие до голодания на протяжении двух-трёх дней.

Я была изнеможена, не могла сконцентрироваться ни на чём из-за постоянной слабости, но мою радость, когда я видела меньшее число на весах, нельзя передать словами. А когда я теряла по одному килограмму в день, я была на седьмом небе от счастья. Конечно же, долго продолжаться это не могло. Еда на столе, приготовленная мамой, манила меня, не евшую на протяжении двух-трёх дней, слишком сильно. В какой-то момент я не выдержала, и у меня случилось компульсивное переедание. Я так наелась, что было трудно дышать и меня тошнило. Казалось, пища из желудка возвращается к пищеводу. Я заперлась в туалете, склонилась над унитазом и засунула два пальца в рот. Это был первый случай компенсаторного поведения у меня. Потом оно станет моим образом жизни.

Первое время я была страшно довольна тем, что нашла удобный способ есть сколько захочешь и не толстеть. Я гордилась своим остроумием. Тогда я ещё не знала и слова «булимия». Узнала через год, когда стали проявляться последствия болезни: выпадение волос, нарушения зубной эмали, проблемы с кожей, отслоение ногтей.

Я никому не рассказывала о своих проделках, но вскоре правда вскрылась: отец услышал подозрительные звуки из туалета, а когда я вышла, учуял характерный запах желудочного сока. То был роковой для меня день. Родители не просто отказались понять меня, они устроили грандиозный скандал, нашли информацию о булимии и обвинили меня в том, что я слишком много провожу времени в интернете за чтением всяких гадостей, вот и напридумывала себе ерунды. На некоторое время мне пришлось отказаться от того, чтобы вызывать рвоту, но переедать я не прекратила, поэтому набрала слишком большой вес для моего возраста и роста.

Тогда я ещё не догадывалась о других изощрениях заядлых булимичек: слабительные и мочегонные. Подобные способы дошли до меня лишь в девятом классе. В то же время я впервые посетила психотерапевта, правда, втайне от родителей, так как ко всему, что связано с психикой, родители относились в крайней степени негативно. Меня отвела бабушка. Приём прошёл отвратительно, я была слишком замкнутой, потому что не привыкла рассказывать кому-либо о своих проблемах. Несмотря на то, что в то время я вызывала рвоту по два-три раза в день, на приёме я сказала, что мне иногда хочется вызвать рвоту. Мне выписали таблеточки флуоксетина, но психотерапии как таковой не было. Впрочем, я даже курс лекарства не пропила. Неудивительно, что ремиссия длилась всего один месяц.

Следующие три года булимия преследовала меня. Обострения происходили во время наиболее стрессовых моментов моей жизни: ЕГЭ, поиск университетов, поступление и привыкание к новому коллективу.

Также стоит отметить, что по большей части из-за булимии я занималась самоповреждением. Это были не маленькие царапины, какие бывают после игры с котиком, это были глубокие рубцы по всей длине левого запястья. Я наказывала себя за мысли о переедании, наказывала за неизменные переедания, наказывала себя за то, что снова вызвала рвоту, за то, что снова приняла слабительные. Булимия оставила глубокие порезы и сигаретные ожоги на моих руках, плечах, бёдрах.

По прошествии шести лет я научилась виртуозно скрывать свои действия по очищению желудка, поэтому родители были не в курсе того, что происходило со мной. И только когда я, закончив школу, начала посещать психиатров и психотерапевтов на постоянной основе, боясь, что когда-нибудь мой пищевод просто-напросто не выдержит и разорвётся или очередной порез станет последним в моей жизни, мама наконец начала воспринимать происходящее всерьёз. Меня положили в стационар ЦИРПП, чему я невероятно рада. Я думаю, это мой последний шанс навсегда попрощаться с расстройством пищевого поведения, которое вот уже шестой год преследует меня, практически вросло в меня и слилось с моим существом. Но я верю в то, что я сильная и справлюсь.

На вечер мне поставили консультацию с нелюбимым мной вторым психологом, где мы разбирали вопрос алкоголя в моей жизни, а точнее сказать, в какой именно момент он появляется. Фотографию начерченной и созданной нами схемы я привожу ниже.

8 февраля

Сегодня у меня состоялась последняя консультация с моим лечащим врачом Екатериной Олеговной. Мы долго хохотали с ней по поводу нашей палаты, в которой собрались все по одному и тому же интересу – алкоголю. Получился своеобразный клуб анонимных алкоголиков. К нам сегодня утром перевели девочку Юлю с такой же проблемой, как и у меня, и у Оли, и с таким же большим желанием избавиться от неё.

Юля оказалась очень разговорчивой и общительной девушкой лет 27—28. Она сразу с удовольствием решила поделиться со мной своей историей в надежде, что этот рассказ принесёт кому-то большее понимание и, возможно, в чём-то даже сможет непосредственно помочь.

История Юли Г. (28 лет)

Я родилась в Москве и прожила там до восьми лет, а потом вместе с мамой переехала жить в Швейцарию, в Женеву, где мне нужно было не только адаптироваться, но и выучить совершенно новый для меня язык.

В детстве я ходила на балет, где, наверное, и получила свою первую моральную травму из-за того, что многие называли меня пышечкой. Уже тогда всё моё внимание, все мысли были направлены на тело, хотя сама я это не очень-то и понимала.

Моя мама очень красивая женщина. Она всегда следила за своей фигурой и внешностью. А я, наверное, всегда её идеализировала. Тем более что росла я больше с бабушкой, маму видела редко и мало – она бегала по работам.

Мама развелась с папой и снова вышла замуж, когда мне было 8 лет. Мой родной отец оказался педофилом. Это, наверное, ещё одна из тех причин, которые сильно отразились на моей психике.

Мама – очень контролирующая женщина с непредсказуемым характером. Она либо общалась со мной очень-очень мило, словно пыталась нагнать то время, которое упустила, либо срывалась на меня без какого-либо повода и очень плохо контролировала свою злость. Она позволяла себе в отношении меня довольно агрессивные выпады, конечно, не в кровь, но бывало разное.

При этом она постоянно сидела на диетах, и я, видя всё это, лет где-то в 12 (вес 56—57 кг при росте 171—172 см) решила попробовать сесть на диету вместе с мамой. В то время она придумала себе так называемый Juice plan, то есть пить два раза в неделю только сок, в остальные дни есть нормально, что означало очень здоровое питание. Присоединившись к маминому плану, я решила, что более эффективно сделать побольше соковых дней – четыре. В этом самом моменте меня как будто переклинило, я начала постоянно взвешиваться. Я прекрасно знала мамин вес – 53 кг, я весила 57 кг, хотя и была немножко выше мамы, но мне это было совершенно не важно, я хотела быть точь-в-точь как мама. Я начала доскональнейшим образом следить за своей едой и питанием: перечитала множество литературы в интернете, пересчитала все калории, завела специальную книжечку с графиками, учётом и распределением калорий, начала делать специальные физические упражнения, бег, пресс и многое другое.

Мама особенно ничего не замечала, мой отчим тоже. Однако за год моя болезнь развилась, и дома мне необходимо было показывать и доказывать, что я всё-таки что-то ем. В школе у меня получалось это намного проще, так как я изолировалась и ничего не ела. Дома же мной был разработан собственный уникальный приёмчик: я всегда брала с собой салфетку, клала её на коленки и, когда мама уходила на кухню (папа у нас не очень внимательный), скидывала всю еду вниз под стол на коленки в салфетку и просто заворачивала её. У меня в комнате была возвышенная кровать с полкой для хранения всякой всячины внизу, куда я благополучно всё складывала после импровизированных приёмов пищи. Потом на неделе я находила какой-нибудь день для того, чтобы незаметно избавиться от всех остатков еды.

Однажды мама, учуяв запах, с лёгкостью нашла все мои продовольственные запасы. Она была в непомерном шоке. Естественно, тут же начались разговоры о том, зачем это, откуда это, для чего это… С того момента маме стала всё понятно. К тому же было хорошо заметно, что я потеряла достаточно много веса.

На этом фоне состоялся мой первый поход к психологу, который, если честно, как и все последующие швейцарские психологи (в общей сложности я посетила около шести психологов), не помог мне практически ничем. Было много пустых разговоров и в принципе больше ничего. Вся терапия больше напоминала мне какое-то расплывчатое повествование.

Мой вес продолжал падать. Дважды я падала в обморок: один раз в городе, другой – в ветеринарной клинике. И когда это случилось, мама точно поняла, что, скорее всего, самостоятельно с этой моей проблемой мы не справимся. При этом её реакции на болезнь были очень агрессивными. Возможно, ей было страшно принимать тот факт, что она имела отношение к причинам моего заболевания. Она делала мне огромные бутерброды с огромным количеством масла и мёда и давала их со словами: «Жри!» И если я копошилась с какой-то едой, то тут же получала ей по голове, вследствие чего мы даже ездили как-то на скорой в больницу. И если вдруг я что-то не доедала, то мама бегала за мной по всему дому с мокрым полотенцем, которое должно было заменить ремень.

Когда мне исполнилось 14 лет, меня сдали в частную клинику, в которой я пролежала год, никуда не выходя. На тот момент вес у меня был примерно 38 кг. Поначалу я совсем ничего не ела, только раз в день разрешала себе одно-два яблочка или что-то типа того. Так продолжалось, пока меня не поставили перед фактом: если я не начну есть, меня придётся отвезти в государственный госпиталь. Этого мне совсем не хотелось, и я начала потихоньку есть, только бы от меня отстали. За три последующих месяца я даже немного прибавила в весе. Потом новый ультиматум: если я не начну есть нормально, то пропущу год школы. Мне стало страшно, что я упущу время. Я начала есть, причём абсолютно всё, что давали, без разбора, благодаря чему к концу года набрала необходимый мне нормальный вес в 56—57 кг при росте 173 см.

Через год я наконец-таки вышла из больницы и вернулась в школу. Радость моя была недолгой. В 15 лет у меня начался сложный переходный период: я ужасно злилась на маму за то, что она совершенно не изменила своего подхода к нашим с ней отношениям. Она была такая же раздражительная, как и раньше, и по-прежнему не признавала моей болезни. Она не хотела работать вместе со мной против болезни. Мама считала – это лишь моя вина и моя болезнь, и я должна справляться с этим сама, ну или с помощью врачей. Всё это мне было ужасно неприятно. Я начала пить. То есть начало моей алкогольной зависимости было положено где-то в 15—16 лет. Выходы с друзьями «в свет» стали учащаться, душевных переживаний становилось всё больше, и они ощущались острее. К алкоголю добавлялись наркотики, которые, в отличие от моих друзей, не представляли для меня особого интереса, алкоголь был в моей жизни number one.

В это же самое время я стала наносить себе повреждения на руки, ноги, всё тело. Я всячески скрывала их, конечно, объёмными рукавами, массивными браслетами и длинными штанами. Всё это мама заметила не сразу, и всё опять понеслось по кругу: врачи, психологи, лечение, терапия…

Параллельно ко всему этому у меня развилась булимия, ведь, поправившись, я не вылечилась. Я только лишь начала есть, поскольку хотела вернуться в школу. Теперь же в моей голове звучал прежний голос: «Худеть, худеть, худеть! Контроль, контроль, контроль!». Но я уже не могла контролировать свои приёмы пищи. Срывы становились всё более сильными и частыми.

Мама начала обращать внимание не только на то, что из дома стала пропадать еда, но и на то, что на закупку продуктов тратилась достаточно большая часть семейного бюджета.

Меня не покидало ужасное чувство стыда и вины за постоянное сокрытие приступов рвоты. Так как оставался запах, то, разумеется, тайное становилось явным, моё компенсаторное поведение как-то пресекали, но я находила какие-то новые приёмчики, позволяющие мне делать это в душе, в туалете, в пластиковый мешок или, например, на улице в кусты. Просто хардкор!

Мне стало сложнее справляться с учёбой. Ведь если разбирать, что такое анорексия, то это, прежде всего, чувство неполноценности, это чувство того, что я плохая, недостаточно хорошая, что все вокруг намного лучше меня, что у меня ничего не получается, что я такая никчёмная, глупая и тупая. В общем, ты сравниваешь себя со всеми и не в свою пользу. У меня это, скорее всего, началось с мамы, хотя, может быть, это и не так, и я просто чувствовала себя какой-то не такой, как все, гиперэмоциональной и гиперчувствительной, что ли.

Я вообще была интровертом: если какие-то вещи затрагивали меня слишком сильно, то я просто-напросто замыкалась в себе. Анорексия стала моей своеобразной манерой спрятаться, иметь что-то своё, чтобы никто меня не трогал и никто меня не беспокоил. Эмоции меня не тревожили совсем. При анорексии у нас же всё как будто затухает. При булимии, наоборот, все эмоции обостряются и возвращаются вновь: обида, ненависть, вина, самоповреждения и т. д.

Когда мне было лет 16—17, родители отправили меня ещё в одну клинику, где я виделась с диетологом, который не помог мне совершенно, так как я и так знала всё о продуктах питания, их полезности, вреде и калорийности.

Пролежала я там три недели. На моё самочувствие положительным образом это не повлияло. Я даже ухитрялась тырить с ресепшена разные шоколадки. И всё-таки мне было очень приятно заводить там знакомства и дружить с девчонками, с которыми я чувствовала солидарность. Я начала понимать, что в мире я такая не одна, что огромное количество девочек, которые так же сходят с ума от какой-то своей неправильности, что ли. Это, кстати, то чувство, которое не покидало меня никогда. Возможно, я лишь чувствовала себя менее одинокой там.

Выписалась я из больницы без каких-либо грандиозных для себя побед: вес 55—56 кг при росте 172 см.

В 2009 году (мне было уже 18 лет) я еле-еле закончила школу. Мои переживания на тот момент были очень сильными. Я пустилась во все тяжкие, загуливалась, что неукоснительно вело к употреблению огромного количества алкоголя. Один раз меня в состоянии лёгкой комы увезли с вечеринки старших ребят. Я не помнила вообще ничего. Проснувшись утром, увидела лишь рядом со своей кроватью огромнейшее ведро для рвоты.

После окончания школы эпизоды анорексии и булимии сменяли друг друга без перерыва: я то теряла 15 кг, то набирала 10; то теряла 3 кг, то набирала 8…

Годом позже родители положили меня ещё в одну клинику, где уже непосредственно занимались зависимостями, такими же, как и РПП. Я не знаю, насколько лечение там было эффективным в целом, но мне оно не помогло совсем. Может быть, это было связано с языковым барьером, а может быть, с более холодным и расчётливым подходом к нашему заболеванию. Сейчас, пролечившись и там, и здесь, я уже наверняка могу сказать о разнице между российским и зарубежным лечением РПП.

В клинике я пролежала три месяца. Выписавшись, решила поступать в университет, но учёба на протяжении двух лет никаким образом не мешала мне пить. У меня было колоссальное чувство тревоги, в голове постоянно крутилось, что я какая-то не такая, я какая-то плохая. Я пила даже в университетском туалете, и некоторые из моих сокурсников знали об этом, но списывали на национальный характер: мол, весёлая русская девчонка, и всё. В то время я никак не задумывалась и не соотносила себя с алкоголизмом. Да и к тому же мы каждый день надеваем своеобразную маску, выходя в свет. Никто и не подозревает, что именно происходит у нас внутри.

На второй год университета у меня начались большие проблемы со сном. Я очень плохо спала ночью, зато днём меня вырубало буквально везде. Однажды одна из моих преподавателей сказала, что не имеет права оставить меня в аудитории, так как я засыпаю буквально на ходу.

Практически все учителя очень любили и поддерживали меня. Я поступила на графический дизайн, который выбрала не зря. Я хорошо рисую, и мне всегда это безумно нравилось. Я видела рисование своим призванием. Но в тот момент, наверное, эмоционально я просто не была готова ни к чему. Тогда я поняла, что больше так не могу. Я сказала маме: «Я ухожу».

Параллельно у меня были не самые простые и радостные отношения с молодым человеком, который яро поддерживал мою идею оставить обучение в вузе, а позже стал заниматься рукоприкладством.

В общем, я ушла из университета и вскоре пережила не самую приятную и сложную историю. Я встретила молодого человека моего возраста, он был наркоманом, сидел на героине. Долгое время мне хотелось умереть, я просто не знала, что мне сделать. Я так устала от этого всего. Сама я никогда не кололась, только курила вместе с ним. Это давало мне то, что я хотела: я просто забывала обо всём, я была нигде. Я как бы исчезала – это была такая маленькая смерть.

На полгода я уехала из дома. Мне тогда был 21 год. Я, кстати, часто уезжала. Мама искала меня у друзей, в других городах, – много тратила на транспорт.

Однажды я поняла, что мне нужно бежать от своего парня, иначе я просто умру здесь. Я умоляла его не принимать очередную дозу, и вдруг мне стало по-настоящему страшно. Я позвонила маме и попросила её мне помочь. Мама послала за мной подружку. Меня включили в программу по излечению от героиновой зависимости. Примерно с год мне давали метадон. Программу я прошла. После неё я чувствовала себя какой-то обновленной, что ли. Наверное, когда ты уже практически прикоснулся к смерти, то так себя и чувствуешь. Но от алкогольной зависимости я не освободилась.