Текст книги "13 лет с тобой и вечность без тебя. РПП"

С родительской стороны я не видела понимания и не находила поддержки. Они лишь всё время твердили мне, что я «тощая как смерть», мне «пора в психушку», «ты нас изводишь».

Общий язык с родителями нам удалось найти только за шесть дней до моей госпитализации благодаря работе и помощи психолога. Все годы до этого, начиная с 2013-го, были годами обвинений и эмоционального насилия.

Изначально родители пытались кормить меня насильно дома энтеральным питанием, жирными бутербродами с маслом, сдобными булками с корицей и сливочной помадкой (наподобие синнабонов) и другими продуктами такого рода. Всё это никак не помогало. Доходило и до выбивания двери в мою комнату отцом.

Но что ещё больше повлияло на развитие моей болезни – это папина измена и внутрисемейный конфликт в 2012 году. Данная ситуация очень сильно отразилась на мне эмоционально. Я словно получила ожог от костра, который болел долго, но всё же залечился. В тот момент эмоционально страдали мама, брат, вся семья. Мне нужно было поддерживать отношения с отцом, следовать желаниям обоих родителей, для того чтобы мама «не оказалась на улице» (слова мамы). А для ребёнка, который знал об измене, сообщил о своей осведомлённости отцу и получил в ответ «Поймёшь позже», это было крайне тяжело. В тот период отца для меня практически не было. Я была очень холодна к нему.

К концу 11-го класса я стала понемногу есть, правда, только с мамой. Для меня и сейчас возможность принимать пищу накладывается на присутствие других авторитетов. Тогда это была мама, а здесь в ЦИРПП – все девочки с аналогичной проблемой. Для меня то, как питалась мама, не представляло угрозы, поэтому я разрешала себе поступать так же. Помимо этого, мы с семьёй стали добавлять напитки Energy Diet взамен энтерального питания, употребление которых впоследствии я стала имитировать.

Моя болезнь сильно травмировала каждого члена семьи: маму, папу, брата. Я стала винить себя во всём, причём ещё задолго до самой болезни. И эта вина для Ксюши-болезни была словно глюкоза для дрожжей: вина питала её, нарастая с каждым часом. Мне хотелось убежать, скрыться, исчезнуть. Всё моё существование потеряло смысл. Моя любовь к биологии, энтузиазм, инициированный в Школе молекулярной и теоретической биологии (ШМТБ), со временем стали угасать.

Тогда же и подключилась булимия, развивавшаяся каждый год всё сильнее и сильнее. Она поглотила способность к учёбе, рисованию и игре на фортепиано, желание читать, смотреть вокруг и просто жить. Я стала куклой. Никому не нужной куклой. И мне хотелось сделать лишь одно – выбросить эту куклу. Куда? Тогда мне было не важно. Мне важно было именно выбросить её, а вместе с ней и себя. На момент ШМТБ я весила 37 кг, в начале первого курса – 40 кг, а после сессии – 50 кг.

И с 50 килограммами мне моё тело не нравилось. Дальше я пошла по кругам ада. Я сбрасывала до 40 кг, в сессию набирала опять и снова сбрасывала потом.

Здесь нет меня. Есть мир еды, теней и веса.

Рисунок Ксюши С.

Единственными перерывами были только моменты присутствия мамы. Но она всё больше и больше начинала меня винить. Для неё я «не могла есть» специально, для неё я была «тощей как смерть». Родители стеснялись моего общества, папа не мог сдерживаться, видя, как я ем. Всё вокруг инвалидировало. Тогда и рождались мысли о конце жизни, но я понимала, что никогда этого не сделаю. Мне хотелось жить только ради своей собаки и родителей, несмотря на сложные отношения между нами в момент моей болезни.

Приступы булимии начались в 2017 году на второй сессии. Во время первой сессии я прибавила и стала весить около 50 кг, тогда уже развивалась у меня дисморфофобия: я повторяла себе, что я «толстая», «жирная» – одна лишь оценочность, и ни капли любви к себе.

Я похудела до 42 кг, ограничивая себя в еде и часто занимаясь 3D-шпагатом и танцами в фитнес-клубе, но мне было мало. А интеллектуальные, нервные, да и физические затраты во время сессии требовали стабильного и обильного питания. Так и началась моя булимия, когда я могла съедать по несколько больших плиток шоколада в день, прибегая при этом к компенсаторному поведению. На время летней практики, длившейся два месяца, эти приступы прекращались, но под конец второй её части даже там мне не мешало ничего поддаваться приступам булимии.

С каждым месяцем число циклов нарастало: сначала раз в неделю, потом пару раз, потом каждый день. Когда уже каждый день был хотя бы один приступ, то за ним шли второй, третий, и так до четырёх приступов за вечер. Срывы стали сопровождать любое действие: хобби, учёбу, чтение, просмотр сериала – я рыдала внутренне и в реальности, но психика… Этот голос внутри затуманивал взгляд и говорил: «Нужно сорваться в последний раз, а завтра уже не буду». Я говорила себе, что завтра не сорвусь, но уже было поздно. Уже я себя не контролировала. Уже у меня не было сил стереть эту вторую личность. И тогда я написала психологу из филиала центра Intueat в Питере. С неё начинается моя дорога в ЦИРПП.

Любое моё увлечение, любая деятельность обязаны были сопровождаться срывами. Это убивало абсолютно всё изнутри: личность, желания, стремления, мотивацию, навыки, умственные способности. Я боялась всего этого. Именно это состояние спровоцировало меня задуматься и протянуть первую руку к лестнице, ведущей вверх, на свободу и простор мыслей. Я обратилась к психологу, которая донесла до моих родителей то, что у меня не получалось на протяжении шести лет. И началась история выздоровления.

История Ксюши П. (18 лет)

Мне было 17 лет. И летом я просто захотела похудеть. Мы собирались с родителями на море, поэтому я решила перед отпуском сбросить один-два килограмма. На тот момент я весила 58 кг при росте 173 см, то есть у меня был абсолютно нормальный вес, здорового человека. Мне не нравились мои ноги и живот. Поэтому я сначала занималась спортом: делала дома всякие упражнения, зарядку, крутила примерно по часу велосипед. Так я занималась всё лето 2018 года. Я также узнала про калории и стала тщательно их считать, но вес не уходил. Моё тело приобрело лишь более упругую спортивную форму.

Далее начался учебный год, и я стала больше себя ограничивать в еде. Я перестала есть мучное и сладости. На завтрак, например, грамм сто мягкого творога, на обед немножко куриной грудки и рис, и это всё за день. В качестве перекуса, может быть, я позволяла себе съесть яблоко.

Вес стал падать. В конце сентября я весила 56 кг, и мной овладела мания. Я вставала на весы и замирала: вес должен был либо уменьшаться, либо оставаться прежним. Я вставала на весы каждый день.

По понедельникам и вторникам, вечером, у меня были репетиторы, то есть я приходила домой уже около восьми вечера. Я боялась есть. Я ничего не ела, ни даже самого маленького яблока.

У меня нарушился менструальный цикл, точнее сказать, месячные пропали совсем. Мы пошли с мамой к гинекологу. Врач сказала – набирать вес. После этого у меня начались срывы. За один вечер я могла съесть кучу шоколада, вообще ела всё подряд.

В декабре 2018 года, после похода к гинекологу, присоединилось компенсаторное поведение – рвота. Однажды я очень сильно наелась, мне было плохо, и я решила прибегнуть к тактике «два пальца в рот». Сказать честно, на тот момент я даже и не знала про булимию. Но иногда я испытывала непреодолимое желание полного насыщения. Это чувство, когда кажется, что твой желудок пустой, а так хочется, чтобы его раздуло. Всё это продолжалось до апреля 2019 года. Больше полугода. Вес мой достаточно стремительно падал. Я стала весить 46 кг. В общем итоге ушло 10 кг.

Мы снова поехали с родителями на море. Я прилетела оттуда и – помню как сейчас, – когда я встала на весы, увидела число 45.

В начале лета 2019 года я сдала анализы крови, которые показали отклонения по гормонам. Мы с мамой пошли на приём к эндокринологу. Ходили к диетологу. Все в один голос твердили, что надо набирать вес. Мне было очень страшно. Я зависела от калорий. Иногда по ночам я испытывала ужаснейшие угрызения совести: я ела, а значит, поправлюсь. Я вроде бы съедала совсем немного, перед тем как идти спать. Например, летом – ягоды. А потом такая паника наступала, до слёз доходило. Вроде бы, казалось, всего какие-то ягоды, а такая истерика.

Никто из докторов не знал о моей болезни и её проблематике. Вся правда открылась позже. Я несколько раз посетила психолога. Начала проходить терапию. Мне прописали таблетки. Страх еды стал пропадать, изменилось отношение к еде. По настоянию психолога я попробовала создать свой блог, куда выкладывала приёмы своей пищи (потом я блог удалила).

В августе этого года мы с родителями съездили на море, где я уже ела практически всё и в больших количествах. Я видела, что ем и не толстею. Так как у нас не было весов, то точный вес я сказать не могу, но думаю, что он был примерно 43 кг.

Родители поначалу говорили, что мне надо больше есть. Они стали покупать торты и разные сладости, чтобы я больше ела. Мама, конечно же, меня подбадривала, говорила: «Ты же хочешь жить, поэтому кушаешь». Она меня поддерживала как могла и даже пару раз ночевала со мной в комнате, чтобы я чувствовала себя немного лучше.

А потом начался институт. Я переехала в общежитие. На этом этапе я весила примерно 42 кг. Каждый раз при взвешивании я чувствовала панический страх, желание есть сразу пропадало.

Компенсаторное поведение в виде физических упражнений у меня также сохранялось на протяжении всего периода развития болезни. Каждое утро я делала зарядку, потом приходила со школы в 3 часа дня – делала упражнения, далее в 4 дня, в 5 и т. д., потребляя при этом не более 800 ккал. В день у меня уходило примерно 3 часа на физические упражнения и плюс ещё каждый день я проходила не менее 10 тыс. шагов. Всё это было как будто запрограммированно у меня в голове: «Я должна это сделать!»

После первой недели учёбы в институте я приехала в гости к родителям. Взвесились, и мама сказала: «Поехали на консультацию в ЦИРПП». Родители не сказали мне, что меня сюда положат. Для меня это было полной неожиданностью. Врачи сказали, что мне однозначно нужно ложиться в стационар. Сама я не в состоянии набрать необходимый вес.

Сейчас, по прошествии двух недель здесь, я себя чувствую намного лучше. У меня полностью пропал страх еды, и я начинаю потихонечку принимать своё тело. Оставляет меня потихоньку и необходимость подсчитывать калории (не более 1000 ккал в день!), что я делала постоянно.

Почему со мной так произошло? Когда-то я начиталась в интернете, что если резко повышать калорийность, то начинаешь набирать, а у меня был просто безумный страх потолстеть.

23 сентября

Сегодня у меня было взвешивание. По секрету лечащий врач сказал мне, что сейчас мой вес составляет 49 кг 400 г. А мне нужно набрать 50 кг 300 г, то есть ещё 900 г. Это совсем немного, но у меня очень много переживаний по этому поводу, так как я просто не хочу ещё дополнительно получить эти злосчастные граммы. В нынешнем весе я чувствую себя очень комфортно. Мне стали подходить все мои старые вещи.

У меня есть ужасные опасения, что если я наберу, то после выхода из Центра опять начну худеть и голодать, доводя свой вес до заветных 49,5 кг. И всё начнется по новой.

24 сентября

Эту ночь я практически не спала. Мысли о наборе дополнительных граммов не покидали меня. Я не могу, не хочу и просто не справлюсь. Я знаю, что, набрав ещё, выйду из Центра и начну худеть снова, все круги ада вернутся опять.

Но я однозначно не хочу и не готова ещё покидать стационар. Я хочу пробыть здесь до самого конца лечения. Выписка запланирована на 7—8 октября. Но в то же время я чувствую, что лучшим для меня будет прекратить набор веса и начать принимать себя нынешнюю, жить с уже набранными семью килограммами.

Вчера вечером я рассказала о своих переживаниях мужу. Мы долго говорили, и я предполагаю, что он меня немного понял. Он знает мой характер и приблизительно предполагает, чего можно ожидать от меня. К тому же с моей болезнью рука об руку он живёт уже более трёх лет. Несмотря на это, вчера все его слова сводились к фразе: «Поговори с врачами, им лучше знать». А что тут лучше знать, если я себя чувствую очень некомфортно?!

Утром, после завтрака (пшённая каша с тыквой и крекером), я решила позвонить маме и рассказать ей о своих намерениях. Поначалу мамина реакция была точно такой же, как у мужа: «Поговори с врачами, они знают лучше». Но потом она, видно, вспомнив пару занятий на курсах для родителей, решила применить другую стратегию понимания и сочувствия. «Танечка, подожди, не торопись, я всё понимаю», – твердила она в ответ на моё: «Мам, ты ничего не понимаешь! Ты совершенно не понимаешь моей проблемы и болезни!» Раздумывая над этим, я прихожу к тому, что права: ведь мама действительно ничего не понимает, как и многие окружающие.

Час X. Начало консилиума. Иду на него то ли с дрожью, то ли с какой-то неопределённостью, то ли не зная, что буду говорить, то ли…

Заведующий отделением Максим Борисович спрашивает меня, как я себя чувствую. Он говорит, что слышал уже о моём нежелании дальше получать питание в виде капельницы. Об этом рано утром я написала СМС своему лечащему врачу Екатерине Олеговне. Я отвечаю:

– Да, я действительно не хочу больше капаться, так как чувствую себя очень комфортно в том состоянии, в том теле, в котором нахожусь сейчас. Я хотела бы остановиться и прекратить капельницы питания, но остаться в стационаре, как и было запланировано, чтобы до конца понять общий принцип потребления пищи.

После долгой полемики и расспросов, почему я так решила, консилиум категорично заявляет:

– Таня, или ты продолжаешь лечиться по запланированному курсу, или пишешь отказ и уходишь. И почему ты так противишься антиалкогольной инъекции? Почему нет? Что в ней плохого?

Честно сказать, почему нет, я ответить не могу, просто какая-то часть меня решила – нет, и всё. Одна часть меня думает, что бокальчик вина я всё же смогу себе позволить на каком-нибудь мероприятии. Но инъекции это совершенно исключают.

Выходя из кабинета, где проходит консилиум, я мысленно решаю, что, скорее всего, буду уходить под отказ. Слёзы градом катятся из моих глаз. Лёгкая истерика продолжается и в палате, где я, уткнувшись в подушку, слушаю relax-музыку на своём айпаде.

Ксюша, моя соседка по палате, замечает это и подходит меня успокоить. Мы вообще все очень дружные здесь, и любая девочка всегда готова посочувствовать, подбодрить и помочь другой. Беда и болезнь у нас на всех одна.

Мне ужасно страшно набирать вес ещё, ведь я уже достигла тех 49 кг, на которые была готова и настроена. Дополнительные килограммы не входили в мои планы и представления об идеальной фигуре. Меня одолевают паника и страх. Я больше не хочу, не могу оставаться и продолжать лечение. Всё, о чем я могу думать сейчас, – прекратить терапию, эту ужасную, вкачивающую в меня килограммы день ото дня капельницу, всё бросить и уйти.

Я не знаю почему (может быть, кому-то свыше было видно, что эта среда будет очень тяжёлым эмоциональным днём для меня), но в расписании у меня поставлены аж две сессии с двумя разными психологами, чего раньше не случалось.

Я, растерянная и потерянная, бреду на первое занятие. Что делать и к чему всё-таки прийти, я не понимаю совсем. По воле судьбы первая сессия с моей любимой Ульяной. Она была на консилиуме и прекрасно понимает мой настрой. Наверное, поэтому она отказывается в этот раз от преподавания мне каких-либо полезных навыков. Она говорит со мной о сложившейся ситуации. Копаясь в моём подсознании, она достаёт множество обид, ран из детства. Ран, которые, в частности, причинили мне жестокие и непонимающие одноклассники, когда кричали мне: «Жирная, посмотри на себя», «С такими ляжками я бы никогда не надевала коротких юбок» и т. д.

Ульяне я неустанно повторяю, что не хочу больше здесь находиться и продолжать капаться, вытирая потоком бегущие слёзы. Я говорю снова и снова:

– Мне так комфортно, а при наборе дополнительного веса я не буду чувствовать себя полноценно. Это будет неправильное тело.

И вот Ульяна произносит слова, которые как бы возвращают мой разум обратно в настоящую действительность:

– Таня, сейчас не ты говоришь, сейчас в тебе говорит твоя БОЛЕЗНЬ. Это именно ей, а не тебе некомфортно сейчас. Но в твоей власти решить, кто сильней: ты или твоя болезнь.

Что-то щёлкает в моей голове, и я думаю: «А ведь она права». Я начинаю понимать и осознавать необходимость продолжить лечение, но часть меня всё ещё сопротивляется. Однако где-то в самой глубинной глубине решение принято: Я ОСТАЮСЬ и ПРОДОЛЖАЮ ЛЕЧЕНИЕ. Ещё один килограмм не сыграет никакой роли для меня, а возможно, сделает меня более привлекательной.

Родителям я решаю ничего о перемене моего решения не говорить, словно хочу немного их помучить, хотя это и несправедливо, ведь они столько для меня сделали. Однако часть меня всё ещё не согласна с новым решением, и поэтому забота о том, чтобы убедить её, как это ни грустно, должна лечь на плечи моих бедных, измученных родителей, которые, по сути, мало понимают мою болезнь, но безумно хотят моего выздоровления.

После второго перекуса консультация с моим вторым психологом, Альбиной. Я её, честно сказать, не очень люблю. Мне не нравится её манера общения и поведения, но приходится свыкаться, так как психологов нам не разрешают ни выбирать, ни менять. Однако очень часто Альбина транслирует довольно интересные, мудрые мысли, которые заставляют всерьёз меня задуматься. Пищей для моих раздумий в этот раз стало изречение: «Других людей мы видим намного чаще, чем самих себя». Такое никогда не приходило мне в голову, а ведь это правда. Или я ошибаюсь?

8:30 вечера – время посещений. Я встречаюсь с мамой и папой. По глазам их видно, что они настроены решительно, но не знают, как со мной и моей болезнью совладать. Зачастую они просто не понимают, чего хотят от меня, о чём именно меня просят. Это и понятно. Абсолютно нормальный человек реагировал бы более разумно, выдержанно, принимал доводы, приводил свои. Но не я. Я лишь грублю и замыкаюсь в себе, выдавая совершенно неадекватную реакцию на попытки моих родителей убедить меня продолжить лечение, прислушаться к мнению врачей.

Прогулка подходит к концу. Никакого компромисса, увы, не найдено. Тут я слышу, что меня ищет заведующий отделением Максим Борисович. Он бы хотел переговорить со мной и родителями.

В его кабинете присутствует и мой лечащий врач, Екатерина Олеговна. Максим Борисович начинает:

– Таня, если ты сейчас уйдёшь, то вероятность твоего выздоровления откатывается далеко назад. Ты взрослый человек, и ты это прекрасно понимаешь. Или ты – или болезнь.

Наклейка – напоминание о том, что рядом всегда есть люди, готовые тебе помочь, тебя поддержать, подсказать, приободрить и просто побыть с тобой.

Наверное, именно в этот момент вторая половина меня наконец принимает то, что я поправлюсь и тело будет немножечко другим. Стопроцентная договорённость между двумя половинами меня достигнута. Я чувствую облегчение. Я говорю:

– Да, я остаюсь.

Глаза моих родителей наполняются такой радостью, что, наверное, я готова была ещё раз это повторить, только бы увидеть их снова такими счастливыми.

Екатерина Олеговна обнимает меня и шепчет:

– Ты молодец, ты сделала правильный выбор.

Фуххх, этот ужасно тяжёлый как эмоционально, так и физически день закончен.

Пора провожать родителей и ложиться спать.

28 сентября

Утреннюю группу, на которой все сидят в огромном круге и рассказывают, как прошёл вчерашний день и каково его или – в нашем случае почти всегда – её самочувствие, вёл заведующий отделением Максим Борисович.

Я была очень решительно настроена взять у него в ближайшее время интервью. По окончании нашего «заседания» я попросила tell me the couple of words о таком заболевании, как расстройство пищевого поведения. Максим Борисович с воодушевлением согласился и выделил мне немного вечернего времени в своём плотном графике.

Я: Когда и как Вы приняли решение заниматься проблемами пищевого поведения? Этой специализации обучают в мединститутах?

М. Б.: Я окончил Российский университет Дружбы народов, медицинский факультет, и прошёл ординатуру на кафедре психиатрии это же вуза. Эта кафедра на протяжении многих лет занималась расстройствами пищевого поведения, в частности нервной анорексией. В 1986 году впервые в России вышла в свет книга «Нервная анорексия». её авторы – три профессора, которые были моими учителями. Перед тем как прийти учиться на эту кафедру, я долго выбирал направление. У меня был опыт в хирургии, я работал медбратом. Когда-то я закончил училище и некоторое время патрулировал на скорой, но это было не моё.

В мединституте учёба устроена цикловым образом, то есть на 5—6-м курсах студенты проходят обучение на разных кафедрах. В результате они знакомятся с разными специальностями и в это самое время, собственно, делают свой выбор.

Когда мы попали на кафедру психиатрии, мне наконец-то стало безумно интересно. Вёл её, кстати говоря, совершенно потрясающий преподаватель, его лекции были одновременно и занимательны, и информативны. Я решил походить на студенческий кружок, там меня заметила заведующая кафедрой психиатрии и пригласила к себе в ординатуру. Я писал статьи, активно во всем участвовал. Поскольку кафедра занималась конкретно расстройствами пищевого поведения, то, когда я пришёл в ординатуру и меня спросили, куда я непосредственно хочу, то, конечно же, я ответил, что меня интересует анорексия.

В течение трёх лет я работал с пациентками, страдающими расстройством пищевого поведения, в 14-й психиатрической больнице города Москвы: два года в ординатуре и потом ещё один год в аспирантуре. Анорексия, булимия и компульсивное переедание – полный спектр. Пациентки вызывали у меня глубокое сочувствие, и мне ужасно хотелось им помочь. Я всё время пытался найти что-то новое, лучшее, более совершенное, что ли. В 14-й больнице была только одна палата, где лежали люди с РПП, примерно человек десять. Остальные – пациенты с настоящими психическими расстройствами типа шизофрении. Это был 1991 год. С тех пор я и занимаюсь РПП.

В 2003 году умерла заведующая кафедрой психиатрии, на её место пришёл не менее талантливый руководитель, под руководством которого я написал свою диссертацию на тему «Нервная булимия».

В 2004 году я устроился на работу в клинику неврозов, в 6-е отделение. Проработал я там 11 лет. Как только поступал какой-то пациент с РПП, его сразу же направляли ко мне. У меня под наблюдением всегда лежало четыре-пять человек. Параллельно с этим я писал статьи на тему РПП в научные журналы.

Совсем истощённых пациентов в этой клинике неврозов не было. Минимальный ИМТ – 16, то есть тяжёлых больных мы не наблюдали. Пациенты сами ходили в столовую, за их приёмами пищи никто не следил. Говоря честно, это была довольно сложная работа. Попробуй уговори, объясни, расскажи, почему и зачем надо есть и правильно питать своё собственное тело. Мне всё время приходилось что-то такое изобретать и придумывать, узнавать, как это делают в других местах и странах, переводить статьи и научные работы, изучать, какая именно психотерапия более эффективна в той или иной ситуации.

В 2013 году я впервые услышал про диалектическую поведенческую терапию (ДПТ). Анна Александровна Коршунова, которая тогда была ординатором кафедры психологии, где мы с ней и познакомились, съездила на международную конференцию, а потом сделала обширный доклад на эту тему. Я воодушевился, самостоятельно нашёл и перевёл пособие самопомощи по ДПТ.

Через какое-то время Анна Александровна пришла работать в ту же клинику неврозов, где работал я. Мы совместно работали в течение нескольких лет и очень подружились.

Кстати говоря, в государственных учреждениях мы встречали небывалое сопротивление администрации. Начальство всё время говорило нам: «Зачем это нужно? Большой риск – пациенты умрут, а нам за это отвечать! Не надо их брать». То есть любая наша инициатива пресекалась на корню, а ведь именно мы впервые в России пытались проводить групповую психотерапию.

В 2013 году я съездил на стажировку в Женевский госпиталь. Там я увидел, что одним из основных элементов лечения является именно групповая психотерапия. По возвращении я стал пытаться применить её у нас, но госструктуры мне всё время вставляли палки в колеса на каком-то бытовом уровне: «У вас там не убрано», «На вас постоянно жалуется охрана» и т. д. В конце концов Анна Александровна выступила с идеей создания частного Центра, и в 2015 году мы вместе с ней открыли Центр изучения расстройств пищевого поведения (ЦИРПП). Мы сделали его таким, как хотели, похожим на Центры РПП во всём мире. Мы наконец-то смогли сделать то, что действительно работает.

Я: Почему Вы занялись этим направлением? Чем оно для Вас так интересно?

М. Б.: Как я уже сказал, на кафедру психиатрии РУДН я попал совершенно случайно, однако там мне стало настолько интересно, что я остался. И кстати, с кем бы из коллег я ни разговаривал, все, кто попал когда-то на эту кафедру, все стали заниматься РПП. Наверное, потому, что пациенты с РПП действительно вызывают много сочувствия. И такие потрясающие ощущения испытываешь, когда тебе и правда удаётся помочь человеку и у него наконец-таки налаживается жизнь, когда он наконец начинает принимать себя. Я сам каждый раз радуюсь, когда человек, который попал ко мне в совершенно отчаянном состоянии, фактически при смерти, уходит из Центра совсем другим – полным жизненной силы и оптимизма, ведь теперь он уверен, что всё получится, что он сможет управлять своей жизнью.

Я: Анорексия и булимия – это два разных заболевания или одно обязательно сопровождает другое?

М. Б.: Сейчас мы работаем по Международной классификации болезней 10-го пересмотра (МКБ-10), которая была введена в России в 1998 году. В ней нет единого заболевания: расстройство пищевого поведения. В 2019 году была учреждена МКБ-11, где заболевание РПП имеет разные формы. Моя кафедра придерживалась именно этого мнения. И сегодня есть доказательства того, что это, действительно, одно и то же заболевание, так как РПП зависит от ряда наследственных факторов, которые должны совпасть в определённых условиях. Форма же, проявления зависят от других генетических факторов: у кого-то легко теряется вес, у кого-то наоборот – набирается; у кого-то выше импульсивность, у кого-то – чрезмерный контроль. Именно от этого и зависит форма заболевания.

Я: Но всё же чаще встречается именно анорексия с булимией? Или же булимия с анорексией?

М. Б.: 70% пациентов имеют черты и того и другого заболевания. У них присутствуют как истощения, или низкий вес, так и булимические расстройства – приступы переедания с последующей произвольной рвотой. Периодически эти черты уходят то в сторону анорексии, то в сторону булимии. Именно по этой причине в МКБ-11 расстройство пищевого поведения стало одним заболеванием, статистически это так и есть.

Я: Ведётся ли в нашей стране какая-либо статистика о количестве страдающих этим недугом? Какой процент населения на данный момент болеет РПП?

М. Б.: Сейчас со статистикой очень туго. Например, в 1986 году 3,75% женщин в возрасте от 10 до 25 лет страдали тем или иным РПП. Людей старше 25 лет в расчёт не брали, так как дольше заболевшие практически не выживали.

На данный момент средний возраст пациента, с одной стороны, увеличился, а с другой – наоборот, уменьшился. Сейчас этим болезням подвержены люди примерно от 6—7 до 45 лет. Это случилось, во-первых, потому, что наконец-таки начали оказывать помощь эффективными для больного способами. Пациенты стали выживать и жить дольше. Даже у тех, кто продолжает болеть, качество жизни стало чуть лучше. Раньше с такими же симптомами люди погибали намного быстрее.

Помимо этого, в наши дни об РПП сообщают намного больше информации. И самое главное, что о данном заболевании стало не так страшно говорить. На него стали больше обращать внимание. Однако в этом есть и обратная сторона: осведомлённость, как можно предположить, привела к «омоложению» болезни.

К нам, например, регулярно поступают девочки лет восьми, которые уже активно ведут инстаграм66
  Здесь и далее по тексту организация, запрещенная в РФ.


[Закрыть] или другой блог, в который выкладывают фотографии своей еды, в котором ведут счёт калориям, показывают, как сидят на диете, и тому подобное.

На самом деле старт заболевания сейчас намного раньше, чем 20—30 лет назад. В 1986 году манифестация заболевания приходилась примерно на 16—17 лет; когда же я писал свою диссертацию, это был уже возраст 12—14 лет; сейчас болезнь впервые проявляется у 8—10-летних детей.

Последний раз в нашей стране выходила работа с какими-либо статистическими данными касательно РПП в 2000 году. Её, на основе анкетирования школьников писал доктор из Нижнего Новгорода. На тот момент ему удалось опросить просто гигантское количество учеников и выявить, что в зону риска развития РПП входит примерно 12% школьников, причём как девочек, так и мальчиков. Как сейчас обстоят дела со статистикой, мне действительно очень трудно сказать.

Я: Какова вероятность развития болезни у всех детей в одной семье?

М. Б.: Генетические исследования в области РПП начались с изучения близнецовых пар – однояйцевых близнецов, у которых абсолютно идентичный генетический набор, и разнояйцевых близнецов. Оказалось, вероятность того, что заболеют однояйцевые близнецы, почти 99%, разнояйцевые – около 40%. Это явно доказывает генетическую составляющую болезни.

Далее было проведено биохимическое исследование конкретных генов и локусов, и совершенно чётко найдены в них места, где есть какие-то изменения, которые могут привести к РПП. Если таких изменений нет, никакого РПП не будет. Если говорить о наследственности, то риск передачи болезни составляет примерно 15%, то есть если мама болела РПП, дочь заболеет в 15% случаев.

Одна из историй – соединение маминых и папиных генов, вторая, не менее важная, – внутриутробное развитие, которое испытывает влияние множества факторов, и один из них, например, гипоксия плода, увеличивающая риск развития РПП у ребёнка в будущем.

Я: Если это генетическое заболевание, то как оно передаётся: из поколения в поколение или через поколение? И если я заболела РПП, то какая вероятность заболеть РПП у моей сестры?

М. Б.: Как я сказал, вероятность заболевания составляет примерно 15%, если твоя сестра не твой близнец, и почти 99% в случае, если она таковой всё же является. РПП может передаваться как из поколения в поколение, так и через поколение. Здесь определённой зависимости нет.