Текст книги "Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991"

Между тем деревенские девчата стали перебивать комсомольцев своими песнями. Пели «Ворона», потом еще какие– то песни, но я слушала их уже без всякого удовольствия.

Через некоторое время комсомольцы, вероятно замерзши, сидя на улице, пошли в школу и пригласили всех желающих. Желающими оказались, конечно, все. Школа представляет из себя очень тесное помещение, всего в один небольшой класс, и маленькую переднюю, так что когда все желающие влезли туда, то не было возможности пошевелиться. О том, чтобы устроить там что-нибудь, не могло быть и речи. Приходилось эту публику опять выпроваживать на улицу. Кое-как удалось очистить место. Но тут случилось другое несчастье. Погасла лампа, потому что в ней не было керосина. Стали просить, чтобы кто-нибудь, кто близко живет, принес керосину. Но никто не нес. Наконец какой-то мужчина раздобыл керосину, зажег ее и повесил на стену. Организован был струнный оркестр в четыре балалайки, одну гитару, одну мандолину. Танцевали общие танцы, потом были отдельные выступления, конечно цыганского. Затем из комсомольцев выступали декламаторы, певцы, читали рассказы Зощенко. В общем, комсомольцы всеми силами старались как-нибудь да занять молодежь, и это им отчасти удалось, потому что все с интересом слушали и смотрели все, что бы они ни устраивали. Конечно, для городской молодежи это было совсем неинтересно, но для деревенской публики, не видевшей ничего хорошего, и это нравилось. Пробыли мы там почти до часу, и когда мы ушли, то там еще продолжали играть.

В этот вечер нас ходило в Вопрево больше. Девчат со мной вместе было четверо, ходила еще Настя. Ребята тоже были все.

В этот вечер мне не удалось побузить с Колей. Из Вопрева мы вышли не вместе, мы с Маней отстали и шли одни. Потом мы догнали Пашу, Настя ушла домой, она очень спешила, потому что ей надо было вставать молотить. Ребята ушли вперед. Мы с Маней всю дорогу пели песни. Мане очень понравились комсомольские выступления, и она очень жалела, что живет не в городе и не может этого видеть чаще.

Когда мы пришли в деревню, то ребята еще не расходились по домам и сидели около Осипушкиных на бревнах. Мы с Маней тоже пришли, но сидели недолго и пошли домой. Коле было неудобно идти за нами, и он остался с ребятами.

Следующий день было воскресенье. Вечером я была, конечно, на улице. С участка приходила гармонь и участковые ребята. Конечно, были танцы. Мы с Ольгой, как нетанцующие, шатались по улице, а потом уселись как раз против круга на бревне. Вначале мы сидели одни, но потом к нам стали подходить ребята, Коля Осипушкин уселся было с нами, но потом ушел. Потом подошел Коля Антоновский и сел рядом со мной на земле. Потом он ушел, потом опять пришел и сел рядом с Ольгой. Я посидела немного и ушла, да так быстро, что и самой показалось смешно. За мной следом побежала Ольга и спросила, не ревную ли я. Я отвечала, что нет, что я ушла оттого, что мне надоело сидеть. Это было так на самом деле. Походив немного по улице, мы стали около круга. Коля предложил мне пойти домой, но я не пошла, сказав, что еще рано. Потом я, Ольга и Коля Осипушкин прошли по улице. Только прошли мы раз, гляжу, идут за нами Коля Антоновский и Вася Фабрика. «Так за тобой следом и ходит», – сказал мне Коля Осипушкин про Колю. Я промолчала, что было отвечать? Через некоторое время Коля Антоновский предложил нам с Ольгой пойти в сад к нему за яблоками. Мы пошли. В саду Коля натряс нам яблок, мы уселись на какой-то жердочке и принялись есть яблоки. В это время в сад приходили ребята за яблоками, мы с Ольгой спрятались, и они нас не видели. Потом пришла Зоя за яблоками и, слышу, спрашивает у Коли: «А где Таня?» Не знаю, что ответил ей Коля, не слышала. Как мы с Ольгой тихо ни сидели, но она нас все-таки увидела. Когда она ушла, Коля сел с нами и спросил, скоро ли я пойду домой, я ответила, что не знаю. Потом мы с Ольгой стали собираться уходить. Коля проводил нас до калитки и стал прощаться, говоря, что идет домой. Это меня удивило, я стала просить его, чтобы он погулял еще немного, и потащила его из сада. Но он и сам не пошел, и меня не пустил. Между тем Ольга ждала меня за садом, но потом, увидев, что меня нет, ушла. Мы же с Колей так и простояли до двенадцати часов у садовой калитки.

15 сентября, суббота

Я сказала Коле, что это, вероятно, последнее воскресенье, потому что на следующей неделе мы, наверное, уедем. Коля сказал, что это последний вечер проводим мы вместе и что он больше на улицу не выйдет. Я спросила почему, и он ответил, что боится, как бы не было очень большого разговора. На это я ему ответила, что если он боится разговора, то об этом нужно было думать раньше, а не теперь, когда уже стали говорить. Потом я прибавила, что хотя я и собираюсь зимой приехать сюда, но, наверное, не придется, потому что, наверное, пойдет обо мне по деревне худая молва и стыдно будет показаться в деревню. Но Коля сказал, что до того времени забудут обо всем. Потом я спросила его, не напишет ли он мне письмо обо всем, что будут обо мне говорить. Вначале он сказал, что писать как будто неудобно, но потом согласился и попросил, чтобы я как-нибудь написала ему адрес. Я обещала написать и в свою очередь попросила его написать мне одну песню, которую я не знала. Он обещал.

Ночь была очень светлая, и хотя мы стояли в тени, но я все боялась, что нас кто-нибудь увидит. Было очень холодно, и мы, чтобы согреться, тесней прижимались друг к другу. Было до того хорошо нам двоим, что не хотелось уходить домой. Между тем я чувствовала, что Коля опять стал приходить в какое-то неспокойное состояние. Между нами поднялась возня, я старалась уйти домой, он не пускал. Он все время старался найти мои губы и прижаться к ним своими, но не целовал. Несколько раз я порывалась уйти домой, но он все не пускал. Все было тихо, как вдруг мы услышали какой-то грохот. Это, оказывается, от ветра развалилась поленница дров. Я боялась, что на шум кто-нибудь выйдет, но никого не было. Наконец я пошла домой. Коля проводил меня до давыдовского двора. Против двора лежала поленница соломы. Вероятно, он хотел посадить меня на эту поленницу, но не посадил, а я, не удержавшись, упала на землю. Коля поднял меня, и мы, простившись, разошлись по домам.

На другой день Коля на улицу не выходил. На улице были только Маня, я да Шура. Маня скоро ушла домой, я же с Шурой еще немного погуляла. Разговор наш опять был насчет меня и Коли, о том, что я долго по ночам гуляю. Да, забыла совсем. Все последующие дни после праздника Шура как будто сердился на меня и раз, пройдя мимо, даже не поздоровался. Об этом я ему и сказала, когда осталась с ним вдвоем. Но он стал уверять меня, что это неправда, что он и не думал сердиться на меня. Но я ему плохо верила.

На следующий день я, как обычно, вышла на улицу и пошла к Мане. Она еще не собралась, и я стала ее ждать на крыльце. Ко мне подошли ребята, Шура, Коля, Петя и Коля Осипушкин. Уселись все на крыльце. Мне было не очень удобно, потому что Коля Осипушкин очень распустил свой язык, потому что был выпивши. Вышла Маня. Посидели немного на крыльце, но потом нам пришлось с ней уйти, потому что слушать дальше россказни Коли Осипушкина и Пети стало невозможно. Мы пошли на артемовское крыльцо. Сидим, смотрим, идет Коля Антоновский и проходит мимо, мы сидим внизу, и нас не было видно. Мы с Маней свистнули и засмеялись. Он вернулся и сел с нами. Маня скоро ушла, и мы остались с ним вдвоем. Он принес мне обещанную песню. В ней, кроме песни, было еще написано: «Ах, да пускай свет осуждает, ах, да пускай клянет молва, но кто любит, тот все знает, не осудит никогда!» – и подписано «от вашего уважаемого человека» и подпись: «Антонов».

В этот вечер мы были с ним около соломы, против давыдовского двора.

На другой день Коли опять не было на улице. В четверг он вышел, но мне нельзя было гулять, Маня заболела и на улицу не вышла. Другие девчата не гуляли, и мне одной с ребятами гулять было неудобно. Но я все-таки вышла на улицу, постояла немного с Шурой и Егором, потом они пошли к Осипушкиным на бревна, мне идти вместе с ними было неудобно, и я хотела идти домой. Гляжу, идет Коля, подошел ко мне. Мы встали с ним около дерева, как раз против нашего дома. Мы жалели о том, что нет никого на улице из девчат, но придумать ничего не смогли. Оглянувшись на свое крыльцо, я увидела, что там кто-то стоит с папиросой, вероятно папа. Я испугалась, подумав, что он видит или слышит нас. Мы ушли от дерева и пошли к ребятам. Положение мое было самое неудобное, ребята разговаривали, я же стояла около березы и молчала. Наконец я решила уйти, но не домой, а просто пройти по улице. Прошла раз, слышу, ребята еще сидят, я вернулась и прошла еще раз. Идя обратно, я уже думала незаметным образом уйти домой, но гляжу, идет Коля, он ушел от ребят и пошел отыскивать меня. Мы сели с ним на бревнах, но сидеть долго нельзя было, мне было опасно гулять без Мани. Я отдала Коле адрес и, кроме того, написала ему еще на память стихотворение. Посидев немного, мы пошли и чуть было не наткнулись на какую-то тетку, Таисину мать, кажется. Она нас не узнала и кликнула какого-то Михаила, за которого она приняла Колю. Не доходя до моего дома, мы разошлись и пошли по домам.

На другой день мы ходили брать лен на последнюю поляну. Рядом с нами была поляна Антоновских. Коля с матерью брали лен. Льну у нас оставалось немного, и мы кончили его брать еще до обеда. После обеда ходили в баню. Вечером я вышла на улицу, но гулять не собиралась, потому что не надеялась на Маню, что она выйдет. Постояла против дома, смотрю, идут Шура и Коля Антоновский. Подошли ко мне, остановились, поговорили. Смотрю, идет Маня. Это меня очень обрадовало. Значит, можно вечер погулять. Мы пошли все на артемовское крыльцо и сели там. Вскоре вышла Ольга, потом пришел Коля Осипушкин. Было очень весело. Я пропела им сочиненную мной песню о Колоске на мотив «Кирпичики», они попросили написать эту песню. Да, совсем забыла, Ольга в этот вечер не выходила гулять, и мы были с Маней вдвоем. Посидев на крыльце, Маня стала собираться домой. Я и Коля пошли ее провожать. Проводив ее, мы пошли по улице под гору и уселись против Лавреновых на жердях. Сидели мы там недолго, потому что видим вдруг, идет к нам Шура. Подошел, спросил, не видали ли мы Колю Осипушкина, мы ответили, что нет. Потом он ушел, но мы уже не стали больше здесь сидеть и ушли в сад к Коле. Там мы опять встали у садовой калитки. Провожая меня домой, Коля остановил меня около соломы, и мы постояли еще там немного.

В следующий вечер Коли на улице не было. Он еще днем уехал с отцом в Вязьму. Но я все равно гуляла. На улице были Маня и Ольга. Из ребят были Шура и Коля Осипушкин. Коля был выпивши и молол всякую чепуху. Меня он то и дело подковыривал Колей. Домой он ушел раньше всех. Мы же, посидев немного на крыльце, разошлись по домам. Шура хотел, вероятно, немного погулять со мной, но я не стала и быстро ушла домой.

Наступило наконец воскресенье, последний день моего пребывания в деревне. С утра я ходила как помешанная, как только вспоминала, что это последний день, так сердце ныло. Мама укладывалась, бабушка была расстроенная, жаль было с нами расставаться.

До обеда я писала дневник, а после обеда слонялась из угла в угол да поглядывала на улицу. Я все смотрела, приехали Антоновские из города или нет. Но их еще не было. Я стала беспокоиться, что они вообще в этот день не приедут и таким образом мне не придется проститься с Колей. К вечеру мое беспокойство стало возрастать, мне стало не по себе. На улице же в этот вечер началось больше гулянье, потому что у кузнеца Сергея в этот день назначена была свадьба. К вечеру жених привез невесту, потом привезли приданое, а затем жених пошел по деревне приглашать гостей. Молодежь приготовлялась к веселому гулянью на свадьбе. В деревне ведь как свадьба, так все идут, для всех открыты двери, приглашенные за столом, неприглашенные просто смотрят. Молодежь же допускается на танцы. Того же самого ожидали и тогда. Но ожидания были напрасны. Дом, где пировали молодые, закрыли и даже от окон отгоняли, не давали смотреть. Так и не удалось молодежи погулять на этой свадьбе.

Уже перед самым вечером вышла я на улицу посмотреть на дорогу да на маленьких девчонок, что бегали по лугу.

У Мани на крыльце сидели ребята. Было уже довольно темно, и я не видела, кто там сидит, узнавала лишь только по голосу. Вдруг слышу, как будто Колин голос, прислушалась, действительно он. Значит, как я ни следила, а все-таки прозевала, когда они приехали.

То, что Коля был дома, прямо развеселило меня. Сразу стала живее, пошла домой и уже с более легким сердцем стала пить чай, в последний раз. Пока я еще пила чай, пришла ко мне Маня и стала ждать, пока я попью чаю. Вдруг прибегает, кажется, Валька и сообщает, что на улице драка. Мы побежали скорее к месту происшествия. Дрались два мужика, оба бывшие на свадебном пиру. Перед домом кузнеца стоял народ и ругал кузнеца за то, что он не пускает никого посмотреть свадьбу. Даже в окна не давали смотреть, отгоняли. Но девчата все-таки пошли к окнам, я же пошла допивать чай. Допила чай, вышла на улицу, и так как вся молодежь стояла под окнами, то и я отправилась туда. Но под окнами не было ничего интересного, и мы, постояв там немного, пошли по улице. Девчата, узнав, что я гуляю последний вечер и ночью уезжаю, очень жалели об этом отъезде, говоря, что привыкли ко мне, как к своей. Я была в каком-то нервном состоянии, бегала, суетилась – в общем, старалась как-нибудь отметить последний вечер.

Между тем с хутора пришел гармонист, но почему-то не играл. Потом пришли вопревские ребята с гармонью, и начались танцы. Народу на улице было очень много, и гулянье напоминало Успение, до того оно было многолюдное, праздничное и веселое.

Мы с Ольгой ушли от круга и стали ходить по улице. Вначале к нам привязался Шура и стал ходить с нами. Мы все старались уйти от него, но он не пускал нас. Несколько раз подходили мы к кругу, но как только уходили от круга, так он шел с нами.

Потом мы устроили возню с Колей Осипушкиным, в это время подошел к нам Коля Антоновский. Он предложил нам с Ольгой яблок и сказал, чтобы мы за это пошли с ним. Мы согласились и пошли гулять по улице. Сколько времени мы ходили, не знаю. Потом привязался к нам какой-то парень.

Это оказался тот самый Егор, бывший Ольгин ухажер, о котором я уже писала. Стали мы по улице ходить четверо. Маленькие мальчишки не давали нам покою безобразными словами. Наконец надоело ходить по улице, и мы решили посидеть. Уселись на жердях против Лавреновых. Сидеть нам было очень хорошо и удобно. Мы с Ольгой сели в середине, ребята по краям. В этот конец улицы гуляющие никогда не ходили, мы были спокойны за то, что нас никто не увидит. Вдруг, откуда ни возьмись, подходит Шура и садится с нами. Он, оказывается, караулил лавреновский сад, потому что хозяева были на свадьбе, и видел, как мы пришли сюда. У него с собой было много яблок, и он угостил нас хорошими яблоками. Присутствие его нам было не очень приятно, особенно для нас с Ольгой, потому что если бы нас кто увидел, то, наверное, хорошего не подумал бы: две девчонки и три парня. Посидев немного, мы все пошли опять по улице. Но до того места, где находился круг, мы не пошли, а стали гулять лишь в одном конце улицы: я с Колей, Ольга с Егором. Ходили мы довольно долго, потом я вздумала пойти к девчатам, но не пошла, неудобно было почему-то идти вместе с Колей. Мы вернулись обратно и уселись около какого-то дома под кустами сирени на дровах. Мимо по дорожке гуляли Егор и Ольга.

Мы сидели молча, тепло прижавшись друг к другу. Скорое расставание волновало нас, и Коля сказал, что у него сердце что-то не на месте. Еще раз уговорились насчет письма, Коля сказал, что пришлет его мне после праздника Рождества Богородицы, то есть после 21 сентября. Я спросила, как мне писать ему, но он сказал, что об этом напишет в письме.

Несмотря на то что мы сидели в темном месте, Ольга с Егором видели нас, потому что вдруг Ольга подошла ко мне и позвала меня на минуточку за сарай. Придя, я опять села с Колей, а она пошла с Егором.

Между тем время уже прошло много. Я забеспокоилась насчет того, не встали ли наши, да кроме того, хотелось посмотреть, есть ли кто на улице. Мы пошли к кругу. Народу было уже мало, но круг еще был. Все, конечно, заметили долгое наше отсутствие и встретили нас вопросами, где мы были. Мне было очень неудобно, я отошла от Коли и подошла к девчатам, которые сидели на бревнах. Наша Валя была еще на улице. Я спросила у ней, была она дома или нет, она сказала, что была и что наши скоро встанут. Присутствие Вальки на улице мне не нравилось, она могла заметить, что я гуляю с Колей. Стоять с девчатами мне было неинтересно, Коля подошел, и мы с ним опять пошли гулять. Дошли до того места, где сидели, и опять сели. Это были уже последние минуты. Нам было тяжело. Мы молчали и то один, то другой глубоко вздыхали. Крепко обняв меня, Коля нашел мои губы и поцеловал. Я не противилась. После этого он еще несколько раз поцеловал меня. Мимо же прошли Поля и Тонька косая. Они шли домой. Мне тоже нужно было спешить, потому что наши, проснувшись, могут хватиться меня. Как ни велико было желание посидеть еще вместе, но нужно было идти. Пошли прямо к моему дому, у нас уже горел огонь, значит, наши встали. Как раз к нам подошла Маня. Постояли немного втроем, потом Маня пошла домой, мы пошли ее проводить. Посидели немного у ней на крыльце. Потом Маня, простившись со мной, ушла, мы остались вдвоем. Мы не говорили ни слова. Только лишь крепко прижались друг к другу. Коля опять поцеловал меня, а потом мы встали, чтоб разойтись. Сердце разрывалось на куски… Молча поцеловались в последний раз, крепко пожали друг другу руки и разошлись… Не скажу, чтоб мне было очень тяжело в тот момент, но только я тогда как-то отупела, потеряла всякую способность мыслить и чувствовать. Пришла домой, встала и ни с места. Постояла, вышла на крыльцо, напротив около Осипушкиных сидели еще ребята, слышна была балалайка. Вечер был тихий и темный. Последний вечер, думала я, а перед глазами так и стоял Коля, на губах же чувствовался еще его прощальный поцелуй, с которым как будто оторвался кусок сердца…

Между тем дома стали собираться, сели пить чай. Я все делала как во сне. Потом совсем уже собрались, запрягли лошадь, положили на телегу вещи, сели. Лошадь тронулась. Была еще темная ночь. В последний раз глядела я на знакомую улицу, на избы, вспоминала все уголки, с каждым кусочком земли было связано какое-нибудь воспоминание. Перебирала в мыслях все дни, проведенные в деревне, и казалось, что так недавно все это было… И странно казалось, что больше я уже не увижу никого, не увижу деревни, никто уже не пойдет провожать меня, не обнимет крепко, не поцелует. На станции долго ждать не пришлось. Взяли билеты, пришел поезд, сели, простились с бабушкой и с дедушкой и поехали… Я почти тут же забралась на третью полку и заснула. Проснулась, уже когда приехали в Можайск. Было уже светло. Пассажиры просыпались и шли умываться. Я поела и стала от скуки наблюдать пассажиров. На одной скамейке ехали евреи и с ними хорошенькая евреечка, лет пятнадцати. Против меня на скамейке сидел деревенский парень, довольно симпатичный, еще совсем мальчишка, лет семнадцати.

Я не могла дождаться, когда доедем до Москвы, но и Москву мне видеть не хотелось. Наконец приехали. Сразу же как вышли на перрон, почувствовался большой город. Масса народу, все с вещами, спешат, у некоторых радостные, возбужденные лица. Выйдя с вокзала, папа пошел нанимать извозчика. Я с неудовольствием встретила шум и грохот московских улиц. Как-то дико и странно было видеть эти каменные громады, трамваи, автобусы, массу народа, слышать несмолкаемый треск и грохот железа о камень, стук дерева по камню и стук бесчисленного числа ног, которые без конца все идут, и идут, и будут без конца идти… Да, после деревенской тишины все это было непривычно, действовало на нервы, особенно после бессонной ночи.

Проводив маму на извозчике домой, мы сами, то есть папа, я и Алексей, поехали домой на трамвае. Приехали, перетаскали вещи, открыли комнаты, вошли, начали разбираться… И как защемит мое сердце, как затоскую я по деревне, так что плакать захотелось. Пока были в дороге, как– то не думала о деревне, а как только кончился переезд и началась обычная наша жизнь, так и взяла меня тоска за сердце. Стоит мне только подумать о деревне, как сразу слезы. Ничего меня тогда не интересовало, все мне было все равно, не было никаких желаний.

Теперь я уже несколько успокоилась. Стала входить в обычное расположение духа. Правда, скучаю изредка, но не так. Вообще же мне сейчас невесело. Даже погулять не с кем. Маруська сидит дома, Нюрка Теплякова еще не приехала, а больше у меня и нет никого. Была у меня Савинова, поступила она на стенографические курсы, в школе учиться не будет. Маруська тоже поступила на эти курсы.

Сегодня была первый раз в школе. Как я там провела время, напишу завтра и уже в новой тетрадке, эта тетрадь кончается. Даже жалко как-то с ней и расставаться. Столько в ней дорогого записано для меня. Когда я кончила описывать свои деревенские гулянья, то как будто второй раз прощалась с деревней, даже грустно как-то стало. Все-таки долго я буду тосковать по деревне или, вернее, по веселому времени, потому что в Москве мне живется скучнее, нет подруг, приходится сидеть дома и скучать. В деревне веселее было. Там хоть вечером погуляешь, и хоть с простыми деревенскими парнями, а весело проведешь время. Да и днем, делать нечего – пошла в поле и гуляй, никто тебя не видит, что хочешь, то и делай. Хорошо! А что здесь? Куда ни сунешься, везде народ… Эх, жизнь, и почему это приходится жить не так, как хочешь?..

Тетрадь кончается, а с ней вместе и все мысли о деревне, все дорогие мечты и воспоминания… Впереди учение, работа, забота о будущем, скучные серые дни и усталость…

Чтобы не так сильно скучать, буду думать о рождественских каникулах, когда я поеду в деревню, и кроме того, буду теперь ждать письма от Коли, может быть, и дождусь, а не дождусь, что ж, не надо…

Прощай, тетрадь! Как ты мне дорога, ведь тебе я доверила свои затаенные мысли, свои секреты, которые не доверю ни одному человеку. С завтрашнего дня я начну писать другую тетрадь и в ней главным образом буду описывать школьную жизнь. Постараюсь вести более регулярный дневник, чем был этот.

Итак, кончено, в этой тетради похоронено все, похоронены два веселых месяца, похоронена моя любовь, от которой и теперь ноет сердце, растревоженное живыми воспоминаниями. Если бы я знала, что любовь такая неспокойная, то не любила бы. Я хотела узнать любовь, но не хотела влюбиться, но все-таки влюбилась и теперь тоской расплачиваюсь за свою неосторожность. А как зла тоска, как она сушит сердце, как притупляет и ум и чувство! Уже поздно, ночь, день кончился, кончилась и моя тетрадь, кончились и мои дорогие воспоминания! Прощай, тетрадь! Вернее, не прощай, а до свидания!

17 сентября, понедельник

Итак, я начинаю новую тетрадь. В ней я хочу описывать главным образом школьную жизнь. Постараюсь вести более регулярную запись, чем раньше, чтобы потом, в конце года, представить себе яркую картину всей школьной жизни за зиму. В прошедшую субботу начался учебный год. Как быстро прошло лето. Думается, еще недавно ходила на практику, и вдруг уже опять надо идти в школу. Не скажу, чтобы я шла в субботу с большой охотой в школу. Не тянет меня в эту школу, никого мне там не хочется видеть, ни преподавателей, ни своих соучеников. Как нарочно, пришлось мне в субботу одной идти в школу, потому что Нюра Теплякова еще не приехала. Это мне было очень досадно, потому что других подруг у меня в школе не было. Итак, пошла я в школу. Подхожу к школе, на тротуаре стоят ученики, много новых, незнакомых, но большинство старые. Все веселые, улыбающиеся, все весело болтают. Сразу заметно, что первый день собрались все вместе, много нужно рассказать друг другу, поделиться летними впечатлениями. Подхожу и не вижу никого знакомых, потом гляжу, стоит Ющенко, ученица нашего класса, и тоже одна. Подошла к ней, поздоровались, обменялись фразами насчет того, что быстро прошло лето и что очень не хочется заниматься, и замолчали, не о чем было больше говорить. Дела никакого я с этой Ющенко не имела, и потому разговора с ней вести мы никакого не могли. Потом подошли еще девчата, послышались возгласы: «Ах, как ты поправилась, а ты очень загорела, ты выросла, а ты все такая же…» и т. п. В общем, говорилось все то, что говорится обычно при встрече после долгой разлуки. Но главной темой разговора были предстоящие занятия. Мысль о том, что скоро опять нужно будет учить математику, статистику, обществоведение и другие предметы, была очень неприятна. Никому не хотелось заниматься, слишком коротко казалось лето, и хотелось погулять еще немного.

Еще с весны было сказано, что вместо трех курсов сделают только два, причем всех учеников перетасуют. Теперь все волновались, не зная еще, кто куда попадет, не будет ли разлуки с друзьями. Без четверти два нас пустили в школу. Разделись, вошли в коридор и не знаем, куда идти. А в коридоре толкучка, шум, гам, топот, громкие голоса – в общем, полная неразбериха. Все бегают, носятся, никто не знает, куда идти, где искать свой новый класс. Учителя тут же бегают, стараются навести порядок, рассовать ребят по классам. Но сделать это очень трудно, нельзя перекричать всю массу учеников. Химик повесил около зала записку, на которой написал: «V в зал». Счетовод же ходил по школе и собирал всех второкурсников. Нам показалось очень странно, когда нас назвали второкурсниками. Непривычно как-то было слышать это. В то же время у всех нас было гордое сознание того, что мы теперь старшие, глава всей школы.

Столпились мы все в коридоре наверху и не знаем, куда направить стопы. Мимо снуют преподаватели, суетятся, растолковывают. Наша Барышникова Нинка, очень веселая девчонка, по обычаю, нервничает, злится, досадует, говорит, что терпеть не может Демьяныча (заведующий нашей школой), не переваривает Дьячка. Дьячок – это учитель русского языка, зовут его Петром Николаевичем. Дьячком его зовут потому, что он раньше был в церкви дьячком, и потом он еще очень однотонно читает и одевается обычно очень просто, ходит в сапогах и в черной одежде.

Берхина, Нинкина подруга, еврейка, по обычаю, тоже жеманится, принимает целомудренный монашеский вид и не то с равнодушием, не то с презрением смотрит на окружающих. Но особенного ничего из себя не представляет эта еврейка, она собирается замуж и говорит, что это цель ее жизни. Вторая подруга Нинки – Биткина Нина или Тоня (так ее зовут на самом деле), чрезвычайно умная девица, благовоспитанная и аккуратная до невозможности. Учится хорошо и особенно хорошо занимается по русскому языку. В этом она моя соперница, но не очень опасная. Хотя в прошлом году мы с ней по этому предмету занимались почти одинаково, но первое место признается за мной.

Из коридора Николай Васильевич, счетовод, послал нас в класс, который находится в большой зале. Туда были собраны все три курса. Пришел Петр Николаевич и сказал, что теперь будет только два курса и что сейчас он прочитает, кто куда попал. Все заволновались. I курс «А» и наш I «В» были приняты за основу. I «Б» был разделен по обоим курсам. Кроме того, принятые за основу классы тоже оказались немного перемешанными между собой. Я попала во II «Б», который образовался из нашей старой группы, то есть осталась с прежними соученицами. Кроме них, в группе оказалось много новых. Нюра Теплякова попала в эту же группу, чему я очень рада.

После того как Петр Николаевич прочитал новые списки, мы, то есть II курс «Б», отправились в свой класс, указанный преподавателем, и заняли там свои места. Пришел Николай Васильевич, наш теперешний групповод, и сделал перекличку. После этого мы отправились домой.

На понедельник у нас было назначено три урока. Первый урок должен быть статистика, но Глен, кажется, не пришел, и взамен него у нас был Иван Демьяныч. Как обычно, начал с серьезного, говорил о том, что мы теперь уже довольно взрослые, должны серьезней отнестись к работе, что работы в этом году много, что нужно сразу же взяться за работу. Говорил он весь урок и все одно и то же. Слушали мы его внимательно, как и вообще всегда его слушали, но только лишь внешне, внутренне же едва ли кто его слушал, вероятно, все головы были заняты на этом уроке чем-нибудь еще, но никак не прекрасной речью Демьяныча. После этого урока был у нас урок русского. П.Н. продиктовал нам программу по русскому языку, потом дал вопросы к «Отцам и детям» Тургенева. Этим урок и кончился.

Следующим уроком был урок математики. По математике у нас остался преподавать Арсений Арсеньевич, предобрый старикашка, седенький, с черными глазками, всегда внимательными и осторожными. Характера он премягкого, из-за чего большинство учеников занимаются по математике спустя рукава. Мы все думали, что математику у нас в этом году будет преподавать Григорий Федорович, чрезвычайно строгий, взыскивающий с учеников больше того, что они знают. Мы заранее тряслись и с ужасом думали о будущих уроках математики. Но к великой нашей радости, нам объявили, что у нас остается Арсений Арсеньевич, или Арсюша, как мы его называем между собой.

Когда он вошел в класс, то мы ему дружно зааплодировали, от чего он радостно заулыбался. Начали мы с повторения логарифмов. Для многих, в том числе и для меня, это оказалось китайской грамотой, потому что за лето мы успели все перезабыть. После урока математики мы отправились домой.

19 сентября, среда

Вчера я не была на занятиях, и вот по какому случаю: я вчера, не знаю почему, опоздала в школу на полторы минуты. Несмотря на то что уроки еще не начались, швейцар не пустил меня в школу. Пришлось ждать второго урока. Кроме меня, было еще очень много опоздавших, большинство из семилетки. Когда кончился урок, то пришел Демьяныч и, узнав, что так много опоздавших, велел всем идти домой, сказав, что мы срываем уроки несвоевременным приходом. Это было уж слишком строго, из-за опоздания на 1,5 минуты пропускать целых пять уроков. Но делать было нечего, нужно было уходить. Домой идти я побоялась и отправилась к Марусе.

Теперь о моих личных делах. В понедельник, 17 сентября, я получила от Коли письмо. Это было вечером, слышу звонок, открываю, гляжу – почтальон дает письмо. Взглянула на письмо и увидела, что оно адресовано лично мне. Я сразу узнала, от кого оно. Папа и мама стали спрашивать, от кого письмо. Я очень растерялась и сказала, что из деревни, от одной девчонки. Стали спрашивать, кто эта девчонка. Что было отвечать? Я решила молчать. Не скажу, чтобы я очень обрадовалась письму. Прежде всего, я не ожидала его так скоро, и потом, мне было как-то совестно перед самой собой, что мне какой-то мальчишка прислал письмо. В общем, в этот момент я желала, чтобы он вообще не присылал мне письма. Если бы это письмо я получила в те дни, когда безудержно тосковала по деревне, то тогда я бы обрадовалась ему. Но теперь, когда я стала уже забывать о прошлом, когда уже увидела, что роман с Колей просто глупость, письмо было для меня не нужно. Письмо было самого любовного содержания. Коля пишет, что очень скучает обо мне, хочет меня видеть, потом пишет, что нужно забыть о прошлом. Все это было бы ничего, но он пишет, что после Рождества Богородицы пришлет другое письмо. Это было уже из рук вон плохо, и вот почему. Мама всеми силами старается узнать, от кого письмо, просила его прочитать и сказала, что если еще придет письмо, то она его прочитает прежде меня. Вот почему Колино обещание прислать еще письмо было для меня неприятно. Главное то, что праздник этот скоро, в пятницу, не успеет мое письмо дойти до него (которое я послала ему вчера). Я оказалась между двух огней. Если не писать ему ответа, то он пришлет второе письмо, которое может очень легко попасть к маме. Если же писать ему ответ, то можно опасаться того, что письмо мое попадет в руки его отца, потому что писать ему надо на отца. Попасть в руки отца оно может вот каким образом: в пятницу праздник, и Коля уедет гулять в другую деревню. Хорошо, если мое письмо он получит еще до праздника, но возможно, что письмо придет на праздник, когда его не будет дома, а так как письмо адресовано его отцу, то он свободно может его прочитать, и тогда… пропадай моя голова, хотя я и подписалась в письме только начальными буквами имени и фамилии, но свободно можно догадаться по содержанию письма, от кого оно. Что тогда будет, страшно представить. Из-за этой истории не могу никак взять себя в руки и начать серьезно заниматься. Очень волнуюсь и боюсь, головомойка мне будет хорошая, если наши узнают о письме.