Текст книги "Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991"

24 февраля, воскресенье

В прошлый раз я, конечно, как всегда, остановилась чуть не на полуслове. Постараюсь продолжить о Перетерской. Итак, внешность невзрачная. С внутренней стороны она, кажется, девочка умная, развитая, прилично учится, хороший общественный работник, хороший товарищ, притом художница, поэтесса, писательница. Она сирота, живет у дяди с теткой, причем ее жизнь не из хороших, часто бывают семейные неприятности. Дядя ее – профессор советского права, кажется. Я была у них в квартире. Квартира у них просторная, аристократическая, много книг. Но бывать у них я не люблю, неудобно как-то себя чувствуешь у них, не знаешь, как себя держать.

Сошлась я с ней таким образом. Она председатель редколлегии и предложила как-то работать с ней вместе. Я согласилась, тем более что мне очень хотелось работать. Мы горячо взялись за дело. Всю прошедшую неделю мы собирали материал, писали сами, причем я написала в газету три стихотворения. Мне пришлось много переписывать. Заголовок рисовал нам один малый с I курса, а красили мы его с Наташей вместе. В общем, всю работу сделали мы с Наташей вместе. Газету мы решили выпустить в субботу, и это нам удалось, хотя и с некоторыми трудностями. В субботу с утра мы собрались в школу и приступили к склейке газеты. Предварительно нам пришлось переписать еще несколько статей, заново написать статьи о ликбезе и сборе бумажного хлама. Мы думали, что успеем выпустить газету до начала занятий. Но не успели к этому времени даже начать склейку газеты. Перетерская пошла к Ивану Демьяновичу просить разрешения сняться с уроков и работать в кабинете с газетой. Но И.Д. и слышать об этом не захотел. Однако, несмотря на это, мы решили все-таки не пойти на первый урок и кончить газету. Но и за этот урок мы не кончили и просидели все три урока. К четвертому она была готова, и мы торжественно повесили ее в зале, а сами ушли опять наверх, в кабинет, и просидели там четвертый урок, химию. После этого было общее курсовое собрание, посвященное Дню Красной армии. На собрании мы с Наташей просидели не до конца. Иван Васильевич, преподаватель из семилетки, предложил нам пойти с анкетами и обследовать неграмотных в районе школы. Нужно было выявить, кто из неграмотных хочет учиться. Нам это показалось интересным, и мы, забрав все 47 анкет, прямо с собрания отправились на Пименов-скую улицу, откуда было большинство анкет. Проходили мы с ней около двух часов. Заходили в разные квартиры, спрашивали, кто был записан в анкете, и записывали, желают они учиться или нет. Неграмотными оказывались большей частью женщины, домашние хозяйки, прислуги. Большинство желало учиться, и почти все ругались на то, что только ходят да записывают, а учить не учат. Выслушивать эти упреки было не особенно приятно, и нам приходилось молчать. Вчера мы отнесли больше половины анкет, сегодня отнесли остальные, которые были все из одного дома, находящегося рядом с нашей школой. Вначале эта работа кажется интересной, но потом надоедает. Кроме того, нам пришлось порядочно померзнуть, особенно сегодня.

26 февраля, вторник

Сегодня в Москве была демонстрация в честь перевыборов в Советы. Наряду со своими организациями участвовали в демонстрации и учащиеся спецкурсов. Вследствие этого у нас было только три урока, после чего мы отправились к 32-й школе, откуда должна была двинуться демонстрация. Идти надо было к дому Моссовета. Пошли мы не сразу. Вначале еще кружили вокруг школы, долго стояли, так что все замерзли страшно, потому что погода сегодня отчаянная, мороз и ветер ледяной. После мы стояли на Самотечной площади, у меня страшно замерзли ноги, так что впору хоть домой идти. Нюрка тоже замерзла. Я предложила пойти к ней и погреться. С нами пошла Наташа. Пока мы отогревались, демонстрация успела уйти к Малой Дмитровке, так что нам пришлось догонять бегом. Скоро мы нашли нашу школу и присоединились. Но через некоторое время решили уйти домой, так как погода была невыносимая. Так как шествие началось с вечера, то поэтому шли с факелами. Со стороны зрелище было красивое – факелы, ракеты, оркестр. Жаль только, погода подгуляла, много демонстрантов ушло домой. Давно я хотела написать, да все не приходилось, что я была на конференции курскомов. Конференция эта началась 16 февраля, а кончилась 17-го, в воскресенье. В субботу,

16-го, неожиданно во время занятий узнаем, что все члены курскома должны отправиться на объединенный пленум курскомов в 43-ю школу, находящуюся на 5-й Тверской-Ямской. Одновременно в роно открывался пленум учкомов семилетки. Дело это было после четвертого урока, у нас оставались еще уроки промышленной статистики, и я была очень рада, что нужно было уходить. Вместе со мной пошла Перетерская как председатель редколлегии. Конференция прошла оживленно и интересно. Разбирались вопросы, касающиеся самоуправления. Выявились недостатки работы, и наметились мероприятия на будущее. В субботу конференция вместе с художественной частью затянулись до первого часа ночи, так что дома у меня было страшное беспокойство. В субботу конференция не была закончена, и ее перенесли на воскресенье. В воскресенье я не досидела до конца, скучно было, и в 9 часов вечера ушла домой. В общем, мне конференция понравилась. Сейчас страшно хочу спать. Вчера не выспалась.

7 марта, четверг

Сижу, как дура, и ничего не делаю. Уже 10 часов вечера, а у меня физика еще не выучена. А завтра или письменная, или спрос отчаянный. И в школу сегодня не ходила, думала что-нибудь сделать, и ничего. Завтра подавать сочинение по русскому, а оно у меня не готово. Думала сегодня написать, но сделала лишь какие-то наброски. А завтра кошмарный день. Физику надо знать, естествознание, счетоведение. А еще ничего не делала и делать ничего не могу, потому что злость в душе страшная. Проболталась весь день и ничего не сделала. Придется теперь ночь сидеть, и все равно ничего не сделаю. Такая досада и такой страх перед физикой. Не выучу я ее ни за что!

8 апреля, понедельник

Уже целый месяц не писала в дневник. И все некогда было. Даже читать некогда было, вот до чего я дошла. То газету выпускали, что зачеты начались, приходилось вставать в 6 часов утра и готовить уроки. За этот триместр у меня все проработано, чему я, конечно, рада. С 4 апреля нас распустили по 15-е. Дела пропасть. Кое-что делаю, но все же мало. Не хочется ничего делать, а вместе с тем жаль напрасно проведенного времени. И так всегда: днем ничего не делаю, а вечером волосы на себе рву, жалея напрасно прошедшего времени. Сегодня утром была в читальне, потом занялась старыми газетами, а вечером пошла к Наташе Перетерской и только что вернулась домой. Поболтали, решили собраться завтра, чтобы порисовать что-нибудь. Случилась одна неожиданность. В Москву приехала Маня Давыдова, моя лежневская подруга. Для меня это была такая неожиданность, что я вначале не очень-то обрадовалась ее приезду. Я сидела в читальне Герцена. Вдруг приходит Валька и говорит, чтобы я шла домой, потому что приехала Маня. Я страшно поразилась. Я было уже выкинула деревню из головы, забыла про все, и вдруг… живой человек из этой деревни с вестями от тех, о ком я старалась забыть. Пока я шла домой из читальни, во мне бродили самые разнородные чувства и мысли насчет приезда Мани. Мне почему-то вдруг представилось, что вместе с ней приехал и Коля. И странно, у меня совсем не было желания его увидеть, и, если бы мне в этот момент предложили с ним повидаться, я отказалась бы. Но ничего особенного не случилось. Когда я обрадовалась от неожиданности, я обрадовалась Мане, встреча наша была приятной. Было это в пятницу. Зашла она к нам по пути на Покровку. Оказывается, она живет в Москве уже третий месяц и только в пятницу на прошлой неделе отыскала нас. Раньше она не знала нашего адреса и посылала за ним в деревню. Мы с ней, конечно, поговорили, я проводила ее до Покровки и пригласила к себе на воскресенье. Вчера она пришла с обеда и просидела до вечера. Хочет поступить куда-нибудь работать. Жила уже в прислугах и теперь где-то собирается жить. Рассказывала о деревне, говорит, что все очень жалели о моем отъезде, Коля долго скучал, сама Маня плакала даже от скуки. На меня опять нахлынули воспоминания о деревне. Опять неудержимо захотелось в деревню. Только вот одна вещь, сообщенная Маней, смутила меня. Она говорит, что бабушка и дедушка знали о том, что я гуляю с Колей. Вот это фунт изюма! Не ожидала, хотя бабушка и делала мне неясные намеки.

9 апреля, вторник

Уже поздно, нужно ложиться спать. Сегодня опять без толку провела день. До обеда была у Наташи П., после обеда села прорабатывать Гришина, потом пришла Нюша, принесла скроенное мое платье. Потом весь вечер опять просидела за Гришиным.

Возвращаюсь опять к деревне. Итак, бабушка с дедушкой знали о том, что я гуляла с Колей. Ну как после этого я покажусь им на глаза! Стыдно будет, особенно перед дедушкой. Нечего сказать, попала я впросак, хотя не очень-то жалею об этом. Интересно, не знают ли и мои родители чего-нибудь? Может, тоже осведомлены, да молчат. Ну да, в общем, плевать, неважно все это. Знают, не знают, не все ли равно? И в будущем, если попаду в деревню, опять-таки не собираюсь особенно остерегаться. А в деревню хочется безумно. Мечтаю теперь летом поехать вместе с Маней и Паней и гульнуть как следует, чтоб долго помнили о нас. Не знаю, исполнится ли моя мечта, наверное, нет, некогда будет ехать, летом мне предстоит практика, а потом экзамены в вуз, так что некогда.

Была сегодня Нюра Т. Ходила в читальню прорабатывать Гришина. В эти каникулы она не поехала домой и, вероятно, будет жалеть об этом, потому что здесь ничего не делает и зря проводит время. Незаметно как-то идет время, скоро заниматься, а ничего не сделано. Читаю, правда, но не столько, сколько нужно. В общем, ерунда и чепуха.

10 апреля, среда

Сегодня я больна. Кашляю, чихаю, насморк отчаянный – в общем, грипп. Сегодня весь день дома и не пошла даже на вечер в 53-ю школу. Там сегодня вечер самодеятельности. Нюра Т. и Нюра С. пошли. Собирались идти и Фрида с Марусей Герман. Мне никак нельзя было идти. Кашляю без перерыва.

Утром была Наташа. Посидела немного и ушла. Попробовали с ней решить задачи по физике. Две ерундовые решили, а одну и не начинали, не знаем, с какого конца приняться.

Покончила сегодня с Гришиным, читала газету, болтала с Нюрой С., которая пришла сказать мне о вечере. Вот и весь день. Утром написала передовицу в стенгазету. Наташа взяла ее домой, хочет перепечатать. Теперь мне придется обработать свой «сон», написанный в прозе на тему о засыпках ученика, и, кроме того, написать несколько стихотворений, так как я являюсь единственной поставщицей их, этим делом я займусь завтра. А теперь напишу о Наташе Перетерской и наших взаимоотношениях.

Кажется, я уже писала, что близкое знакомство я свела с ней, когда стала работать в редколлегии. С тех пор мы все сближались, и теперь мы с ней подруги. У нас с ней много общих интересов, общих мыслей. Она умная девчонка, развитая и очень деловая. Я никогда раньше не подумала бы о дружбе с ней, а теперь чувствую, что ее отсутствие будет мне большим горем. Я страшно привязалась к ней. Если бы можно было, я говорила бы с ней целые сутки, только без свидетелей. Иногда, когда ее нет, мне безумно хочется ее видеть, говорить с ней, и, ожидая увидеть ее, заранее радуюсь. Никогда ни к одной девочке я не испытывала такого чувства. Она та подруга, которую я постоянно искала и не могла найти. Теперь я ее нашла. Вначале я недоверчиво отнеслась к ней. Я боялась обмануться, думала, что она такая же, как и все, и когда узнала ее, то все еще боялась верить, что она не как все. Я очень часто обманывалась в подругах. Часто думала: ну вот эта девочка будет моей подругой, и вдруг все пропадало, девочка оказывалась такой же, как все, и я с разочарованием отходила от нее, возвращаясь к неизменной Нюре Т. Этого же боялась я и при сближении с Наташей. Но получилось что-то необыкновенное! Она оказалась такой девочкой, какую мне нужно. Я думала уже, что я слишком требовательна к подругам и что мне не найти себе хорошей подруги, однако же есть такие, и одна мне попалась. Иногда мне кажется, что Наташа – мальчишка. Мне не верится, чтобы я могла питать такие любовные чувства к девочке. И однако это есть, и это так чудесно, так хорошо, я так рада, что встретила Наташу, что подружилась с ней. От такой подруги я, наверное, поумнею хоть немного и, что самое главное, буду устойчивей в своих мыслях, так как Наташа постоянный и деловой человек. Выпускать газету с ней одно удовольствие, и, кроме того, я открыла, что меня очень интересует выпуск газеты. Как жаль, что за все девять лет учебы я только в последнее полугодие последнего года открыла это и только теперь начала работать. Очень жаль. Ну да ладно, постараюсь теперь наверстать прошедшее и заняться этим делом.

Сейчас ужинать и спать. Скучное дело, если бы не кашель и головная боль, посидела бы до полуночи, а теперь не могу, и спать не хочется, прямо беда.

12 апреля, пятница

Ну и денек сегодня выдался, прямо ужас. Совсем впустую прошел. Весь день валялась. Тошнило, мутило, ничего не ела, голова трещала, и с чего, не знаю. До четырех часов валялась, а потом встала и пошла к Нюше. Пальто она мне шьет, нужно было выбрать фасон. Пришла от нее, попила чаю, побарабанила на гитаре и вот села писать.

Вчера тоже ничего хорошего не сделала. До обеда ходила пуговицы к платью покупать и нечаянно встретила одну свою старую подругу, Евтифьеву Шурку, с которой я училась в пятой группе. Потом она осталась на второй год, и уже давно ее не видела. Вчера я сначала ее не узнала, да и странно мы встретились. Она вдруг подходит ко мне, называет меня по имени и говорит, что у нее несчастье. Признаюсь, в первое мгновение я обалдела, не узнала ее и не знала даже, что и подумать. Когда я пришла в себя, то выяснилось, что у нее вытащили 60 руб. Она ходила покупать пальто, и в магазине у нее вывернули карман. Конечно, она была очень расстроена и попросила проводить ее немного. Я проводила ее до нашей прежней школы и узнала от нее, что это были первые заработанные ею деньги и что она остается теперь без пальто и без туфель. Я, конечно, посочувствовала ей и у школы распрощалась. Жаль девчонку, ну да сама виновата, не нужно быть растрепой.

22 апреля, понедельник

Я опять больна. С пятницы сижу дома, в субботу ходила к доктору, сказал, что у меня легкий грипп, велел сидеть дома и прописал массу лекарств от всех моих недугов и вообще для поправки организма.

С начала занятий я была в школе только три раза или, вернее, два с половиной, потому что в прошлый вторник из-за выпуска стенгазеты мы с Наташей пришли к третьему уроку. В среду я не ходила в школу, не хотелось, просидела дома. В школе скучища страшная. Делать нечего, да и не хочется ничего. На уроках сидишь, зеваешь, ждешь звонка, в перемену бесцельно бродишь по зале. Прямо тошнота. И почему это? И всем, кого ни спросишь, всем скучно. Все ходят как мокрые цыплята. Из-за этого не хочется идти в школу.

Во вторник было собрание культурно-просветительной комиссии, на котором я присутствовала первый раз за все время. Составлялся план на будущее время, и намечалось проведение вечеров, пасхального и первомайского. Были предложения такого рода, чтобы драмкружок дал какую-нибудь постанову в эти дни, но председатель комиссии Кобозев (ученик I курса) решительно заявил, что за две недели ничего нельзя приготовить, и, несмотря на наши предложения и доказательства, остался при своем мнении. Я была этим возмущена, ну неужели ничего нельзя сделать за две недели? Можно, очень даже можно, да уж очень сони все, никому ничего делать не хочется. И конечно, пройдут эти вечера, как и раньше все проходили, – кто-нибудь из политруков сделает доклад, а потом начнется ерунда, приготовление художественных номеров на скорую руку. Этот Кобозев не председатель, а мокрый теленок. Недаром и культкомиссия в последнее полугодие совсем не работает, хотя и воображает, что очень занята…

Когда я болела и не ходила в школу, по вечерам ко мне приходила Наташа сообщать школьные новости. Она говорит, что без меня ей очень скучно. По-видимому, она ко мне очень привязалась, что видно по всему. В школе она не отходит от меня, сидим мы теперь вместе, четверо за одним столом. Жаль, мне так хотелось поговорить с ней. Газету мы выпустили во вторник. «Сон» я свой обработала. В газете он помещен под заголовком «Страшный сон второкурсницы», читают его с интересом. Наташа говорит, что он имеет большой успех. Я лично, как только начали его читать, пожалела, что написала его. Петр Николаевич похвалил литературный отдел в газете, а следовательно, и мой «сон», так как он находится в этом разделе.

К следующему выпуску газеты мне нужно написать первомайские стихотворения, а они у меня не клеятся. Все эти дни ничего не делаю… Рисую, шью, читаю, но все это так, от скуки.

Завтра тоже, наверное, придется сидеть дома, потому что температура у меня еще повышенная.

26 апреля, пятница

Сегодня первый день после болезни я была в школе. Пропустила ровно неделю, чего раньше со мной никогда не было. По русскому писали сочинение, физик объяснял, счетовод тоже, а на шестом уроке было групповое собрание, да такое бурное, какого никогда не было. Собрание устроили для того, чтобы обсудить седьмой урок Глена. Дело в том, что по четвергам у нас семь уроков, и седьмой урок Глена. Народу на нем бывает очень мало, внимания никакого, и продолжается он только минут 15–20. На собрании подняли вопрос об этом. Стали говорить, что урок этот трудный, нужно его перенести, а на седьмом сделать что-нибудь полегче. Да, прежде всего. Вначале председателем Ник. Вас. назначил Шумова, но группа вдруг запротестовала, прося выбрать председателя. Выбрали Кузнецову, так как она кричала больше всех. Собрание она повела, конечно, очень решительно, так как девица она бойкая, смелая, горластая. Составили повестку дня. Первым стоял вопрос о седьмом уроке. Мальчишки, как только сместили Шумова с председателя, сразу встали в оппозицию ко всей группе. Из девчат особенно выходили из себя Крашенинникова и Ко. Они говорили, что седьмой урок нужно заменить каким-нибудь другим предметом вместо статистики и что все очень плохо себя ведут на этом уроке. По последнему заключению и началась кутерьма. Ник. Вас. стал говорить, что из-за того, что мы плохо себя ведем, нельзя отменять урока, что учком должен следить за дисциплиной. Как доехали до учкома, так и началось. Крашенинникова (она говорила больше всех) стала говорить, что учком сам плохо себя ведет, хуже остальных, и, наконец, назвала учком лавочкой. Это было смело и правильно. Группа вначале молчала, и только когда Варшавский сказал, что Крашенинникова не права, потому что ее не поддерживает группа, все заговорили. Белова поддержала ее мнение, а потом выступила Наташа Перетерская, сказав, что учком действительно лавочка, и при этом напомнила о прошлом собрании, когда учком отчаянно защищал Шумова, которому группа выносила выговор за его скверное поведение. Факт был налицо, все знали, что Шумов ведет себя отвратительно, и, однако, члены учкома защищали его. Это была неслыханная наглость. Наташа напомнила об этом, и группа одобрила ее. Руднев сказал, что у нее, вероятно, своя лавочка. Это вызвало смех и замечание, что это уже не лавочка, а целый кооператив. Возбуждение разгоралось. Члены учкома отпускали ядовитые замечания насчет группы, группа бросала на них ненавистные взгляды. Ник. Вас. заметил, что у нас в группе вообще несогласие, существует два течения и, по– видимому, разногласия между мальчиками и девочками, так как учком состоит в большинстве из мальчиков, за исключением одной меня. На это замечание стал возражать Варшавский, говоря, что существует разногласие не между мальчиками и девочками, а между организованной и неорганизованной частями группы, причем себя и всю компанию он причислил к организованным. Это было уж слишком. Класс прямо-таки заревел от этой наглой лжи. Стали напоминать учкому о его «прекрасном» поведении на уроках, пререкания разгорались. Кузнецова неистовствовала, но в конце концов решили перейти к основному вопросу, о седьмом уроке. Признали, что группа ведет себя по-хулигански, что урок статистики труден и что нужно его заменить другим, более легким, а его перенести на первые уроки. Но Н.В. заявил, что требование это удовлетворить невозможно, что как было, так и останется. Сказано это было довольно ясно, но Кузнецова решила почему-то проголосовать за заявление Н.В. и предложение Крашенинниковой (группы). Это было совершенно не нужно, но ладно, а вот то, что Крашенинникова, предложение которой голосовали, сама голосовала за предложение Н.В.! Это уж совсем дико. В общем, получился ералаш. На голосовании собрание и было закончено. Из всего этого собрания можно было вывести заключение, что учком наш ни к чему не годится, группа им недовольна, сам он не ставит группу и данное собрание ни во что, они старательно стремились к тому, чтобы сорвать его. Для этого они все время делали замечания Кузнецовой, что она не умеет вести собрания. Под конец собрания, когда многие хотели улизнуть домой, Кузнецова встала у двери с целью не пропускать никого. Это было смешно и не походило на обычные собрания. Н.В. держал сторону ребят, совершенно не желая вникнуть в суть дела. Все были страшно возмущены. Я сидела все время как на иголках. Ведь я учком. Как печально это, как бы я не хотела теперь им быть. Ведь я ничего не делаю, и не потому, что я не умею или не хочу, а потому что мне не дают дела, все влияние в руках Варшавского и Шумова, и я остаюсь в стороне. А Варшавский и Шумов такие гады, такие подлецы, что и говорить не хочется. Они совершенно ни во что не ставят группу, воображают из себя бог знает что, и совершенно напрасно. После собрания я слышала разговор, что мальчишки собираются отбутузить Кузнецову. Конечно, это ерунда, но все же неприятно такие вещи слушать в школе. За мальчишек только две девчонки – Бауман и Нетельгорст. Эти уже спаялись с ними и, конечно, во всем согласны с ними.

Нужно написать в газету статью, да получше, и протащить всю эту темную компанию. Хотя мне, как члену учкома, и не подобает заниматься такими вещами, как разоблачение учкома, но наплевать. Уж очень хочется протащить их, задеть, что называется, за живое. Варшавский задет уже в прошлой газете, где есть заметка о его слишком большой самонадеянности и самохвальстве. Теперь мне нужно постараться разжечь его самолюбие.

Интересно, чем кончится дело. Конфликт нарастает, тучи сходятся, и гроза неминуема!

29 апреля, понедельник

Наконец-то я нашла себе то, что нужно. Наконец-то я нашла подругу по себе, которую люблю до безумия. Кто она? Наташа Перетерская, милая, бесценная Наташа. Давно ведь мы с ней сошлись, но долгое время не чувствовали особенной близости друг к другу. Вначале она мне понравилась, потом немного разонравилась, а потом она снова стала мне нравиться, и с каждым днем все сильнее. Потом я уже не могла обходиться без нее, она была мне необходима. Когда я вспоминала о ней, у меня поднималось радостное чувство, и мне не хотелось скорей ее увидеть, поговорить с ней. Когда мне не хотелось идти в школу, то стоило мне вспомнить о том, что там я увижу Наташу, я спешила в школу. Теперь я уже люблю ее безумно, как не любила еще ни одного человека. С субботы прошлой недели у нас произошло с ней окончательное сближение. В субботу на уроке промстата мы с ней, как и всегда, сидели за одним столом. Между нами была Нюра Т. Наташа дала мне тетрадь, чтобы я прочитала в ней статьи в «Безбожник». Перелистывая эту тетрадь, я увидела в ней отрывок какого-то рассказа и, заинтересовавшись, стала искать его начало. Но начала, а также и конца не оказалось. Пришлось мне удовольствоваться небольшим отрывком. Это, конечно, была Наташина проба, что ясно было заметно по содержанию и построению этого отрывка. Прочитав, я, конечно, дала об этом знать Наташе и увидела, что она очень смутилась. Она потребовала тетрадь назад, я не отдала. Она повернулась ко мне спиной, сильно смущенная. Так как разговаривать было неудобно, потому что между нами сидела Нюра Т., то мы стали переписываться. Я писала шутливым тоном, потому что меня безудержно разбирал смех над смущением Наташи. Она, по-видимому, была задета, писала, что теперь я могу над ней смеяться, что ей стыдно и т. д. Я, конечно, старалась ее уверить, что ничего этого не будет. Не знаю, насколько она мне поверила. Это было на последнем уроке, после этого мы пошли домой. Обыкновенно, если мы шли с ней вместе, то шли или ее, или моим переулком, и особенных разногласий по этому поводу у нас не возникало. Но в этот день мы вдруг заупрямились, каждый хотел идти своим путем, и никто не хотел уступать. На меня в этот момент нашло мое упрямство, при котором я во что бы то ни стало, но добьюсь своего. Так и тогда: стояли, стояли, а все– таки она пошла по моему пути. Но домой мы с ней пошли не сразу. Долго мы ходили от ее дома к моему, а потом по бульвару, и все нам не хотелось расставаться. Еще раз я уверила ее, что не буду над ней смеяться за ее писание. Затем нами было высказано, что хорошо, что мы с ней дружим. О чем еще говорили, трудно сказать, одно лишь знаю, что этот вечер очень сблизил нас. Мы прощались с ней тысячу раз и все никак не могли расстаться. Подойдем к ее воротам, постоим, и обратно. Задерживала большей частью я. Уж такая у меня натура: если мне нравится человек, так привяжусь я к нему и не отстану. Насилу мы разошлись в тот вечер.

В воскресенье у нас не предполагалось встречи, потому что она собиралась заняться политподготовкой, так как она собирается вступить в комсомол. Но неожиданно она заявилась ко мне в обед, сказав, что политподготовку она откладывает на завтра, а сегодня предполагает пошататься. Я тоже была не прочь, тем более что погода была солнечная, теплая, совсем весенняя. После обеда мы с Наташей отправились шататься. Решили идти в район 1-й Мещанской. Потом мы решили, что пройдем оттуда в Останкино. Но, подойдя к Крестовской заставе, я предложила ей пойти в Сокольники, тем более что дорога туда мне знакома. Отправились. Шли вначале по мосту, потом спустились и пошли по дороге между железнодорожными линиями и огородами (предполагаемыми). Шли, шли, пересекли железнодорожные линии и пришли, наконец, в Сокольники. Решили идти в глубину леса, придерживаясь дороги. Но… далеко нам не пришлось уйти, потому что мы были без галош и вдобавок и та и другая в чу´дных туфлях. Но мы удовольствовались тем, что побродили по ближним местам. В некоторых местах, открытых солнцу, сухо, а в других еще лежит снег и довольно грязно. Как хорошо там! Воздух чистый, тихо, зеленые ели, белые березы, голубое небо и солнце. Мы с удовольствием бродили по сухим полянкам (хотя все-таки промокли). Она копалась в земле, желая выкопать какую-нибудь траву с корнем, чтобы посадить дома. Потом мы попробовали наломать веток елки, но, несмотря на наши усиленные старания, нам это не удалось. А уж чего мы только не делали: и палками кидали, и прыгали, и булыжниками запускали. Потом стали кидать камень, кто дальше. Потом набрали шишек и на расстоянии старались попасть ими в ствол сосны. В общем, мы испробовали все, что возможно, и наконец по снегу отправились в березовый лесок. Побродив там, мы вернулись к просеке и сели на лавочку отдохнуть. Разулись, чтобы обследовать состояние ног, они оказались местами мокрыми. От нечего делать Наташа стала сдирать с берез кору и внезапно обнаружила, что если взять тонкой слой коры и с нажимом проводить по нему двумя пальцами, то можно получить звук – тонкий, пищащий, иногда напоминающий крик каких-то птиц. Набив карманы этой корой, мы решили отправиться домой, так как начинали зябнуть ноги. Обратный путь был труднее. Чувствовалась усталость, да и перемена такого леса на шумный город не могла быть приятной. Дома мы были в седьмом часу. Сговорились, чтобы я, поев, пришла к Наташе. Я поела, потом проверила одну статью, касающуюся нашего учкома, написала сама обещанную статью про «злодеяния» учкома и только в девятом часу отправилась к Наташе. У нее мы поправили принесенные мной статьи и написали коллективно еще одну статью о последнем групповом собрании. Пробыла я у нее до одиннадцатого часа. Все время, пока я сидела у нее, я очень радовалась.

Сегодня в школе Наташа не была, потому что занялась политподготовкой. По делам редакции она поручила мне кое-что сделать, но я из этого сделала меньше половины, так как некоторые, у кого находится материал, не пришли, заголовка у газеты нет – в общем, ерунда.

Было у нас сегодня только четыре урока, а потом был вечер интернациональной связи с присутствием китайцев и узбеков. Узнав от Шатихиной (уч. II курса «А»), что Наташа отправилась в читальню, я решила отыскать ее, не оставаясь на собрание курскома, которое никак не могла найти. Так я и сделала. Удрала из школы и отправилась в читальню, где и нашла Наташу. Рассказав ей все новости, я посмотрела, что она делает. Она старательно изучала съезды комсомола и партии. Узнав положение с газетой, она решила оставить свои дела и отправиться к Прокофьевой за материалом. Пришлось идти к Никитским воротам, а с Трубной площади это немалый путь. Сходили мы безрезультатно. Прокофьева больна, материал не переписан. Обещали принести завтра утром ко мне. Завтра утром у меня собирается редколлегия выпускать газету.

От Прокофьевой мы пошли по домам, а потом Наташа пришла ко мне, и мы занялись газетой. Но делать нам ничего не хотелось. Хотелось повозиться, чем мы и занялись. Потом Наташа все-таки посадила меня за дело. В одиннадцатом часу я пошла провожать ее домой. Довела ее до ворот, и опять, как в субботу, мы все не могли с ней расстаться. Она гнала меня домой, а мне не хотелось уходить.

Она говорит, что она нехорошая. Да кто же тогда хороший-то? Я не встречала лучше ее человека. Она тот идеал моей подруги, о котором я смела только мечтать. Мне хотелось бы жить с ней вместе. Мы, наверное, никогда бы не поссорились с ней, потому что у нее очень мягкий характер, а я никогда бы не посмела задеть эту чудную девочку.

30 апреля, вторник

Сегодня наша редколлегия, а в том числе я и Наташа, выпускали стенгазету. Работали у меня. Предполагалось собраться часам к десяти утра, но собрались позднее. Марта

Левина пришла часу в одиннадцатом, раньше всех, но мы с ней ничего не сделали, потому что не знали, какой будет заголовок. Наташа пришла позднее и, конечно, отругала нас за то, что мы ничего не сделали. С ней работа пошла успешнее. Скоро пришли еще две девочки, Хожинская и Прокофьева, уч. II курса «А». Дело пошло быстрее. Кто переписывал, кто наклеивал, кто заголовки писал, кто красил. Словом, у всех было дело. Наташа командовала, мы слушались. Работать было весело, смеялись, шутили. Случится, кто-нибудь наклеит не так, кто-нибудь букву пропустит, я все время мазала газету, все это вызывало смех. В газете было много статей о нашем курсе, в которых протаскивались Варшавский и Шумов. Мы предполагали, как Варшавский, прочтя эти статьи, упадет в обморок, и советовали Прокофьевой, как санкому, приготовить для него успокоительные капли. Мы очень опасались, что газета будет сорвана ребятами из-за такого материала, и решили попросить Глена, который сегодня дежурит в зале, чтобы он караулил газету. Он считается прикрепленным к редколлегии, но ничего не делает, и мы решили сегодня прикрепить его к газете, на крайний случай. Чтобы закончить газету, мы решили не идти на первые уроки, а прийти во время третьего урока, чтобы к большой перемене повесить газету. Благодаря нашей многочисленности (5 человек) мы сравнительно скоро окончили газету и отправились в школу. Пришли мы во время третьего урока. Иван категорически отказался пустить нас повесить газету, говоря, что нужно получить разрешение И.Д. На наше счастье, в раздевалку вошел т. Жак, наш политрук. Мы объяснили ему, в чем дело, и попросили его ходатайствовать, чтобы нас пропустили в «священные» стены школы. Между тем Иван позвал И.Д. Тот, конечно, удивился, осведомился о причине, вынудившей нас явиться не вовремя, сказал, что газету нужно выпускать постепенно и не дома, а в школе. В общем, прочитал нотацию, конечно, серьезную, но в школу все же пустил. Газету мы повесили как раз вовремя. Во время перемены ее, конечно, моментально облепили. Мы отыскали Глена и наказали ему, чтобы он следил за сохранностью газеты. Глен блестяще выполнял поручение, все время глядя на газету. Но опасения наши были напрасны. Варшавский и Шумов, прочитав компрометирующие их статьи, хотя и разозлились страшно, но не показали вида. Варшавский спросил у Наташи, есть ли кто в редколлегии от учкома. Она указала на меня. Он спросил меня, согласна ли я с теми статьями, я неопределенно промолчала. Он спросил, просматриваю ли я газету, я ответила, что, конечно, а на вопрос, как я пропустила эти статьи, я сказала, что редактор не я. Жаль, очень жаль, что я не сказала ему прямо всей правды и того, что я согласна со всеми статьями о II курсе «Б» и что сама принимала в них активное участие. Очень жаль, что я не сказала этого. Этим я, кажется, обидела Наташу. О чем еще говорил с ней Варшавский, я не знаю, потому что в это время в класс вошел Арсений Арсеньевич, и я пошла отказываться ему по алгебре и по геометрии.