Текст книги "Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991"

А ведь как долго я не могла отделаться от деревенского дурмана, как часто среди зимы вспоминала свое гулянье, и вспоминала с удовольствием. А как я плакала, когда приехала в Москву! Вот уж дурой была. Ах, если бы вернуть это время и уничтожить его безо всяких следов, без всякого намека, что было у меня такое легкомысленное прошлое. Эх, и когда я поумнею, когда у меня будет трезвая голова на плечах? Вопрос без ответа… Но все-таки думаю, что теперь с подобными вещами кончу и постараюсь поменьше думать о непоправимом прошлом. Может, оно не казалось бы мне таким ужасным, если бы я не расписала его так варварски в своем злосчастном дневнике. В общем, хватит. Ставлю на всем прошедшем крест и начинаю новую жизнь. Правда, поздненько я это надумала, в 18 лет не начинают жизнь сызнова. Но что делать, не все ж умны, а дуракам закон не писан. Сейчас писать кончаю и принимаюсь за роман Анны Караваевой «Лесозавод». Завтра нужно эту книгу в библиотеку нести, а читать мне еще страниц 300. Количество внушительное, и поэтому спешу.

11 июня, вторник

Удивительно! Сегодня я не видела Наташу, также и она меня. Обыкновенно мы видимся каждый день или, вернее, каждый вечер – и вдруг не виделись. Это, кажется, первый случай за время нашей дружбы. Обычно она приходит ко мне, я к ней хожу редко, стеснительно у них как-то. Так и сегодня сидела я и ждала, а она, наверное, меня, потому что упрямства в ней много. Я же, по правде сказать, не очень хотела ее сегодня видеть, и вот почему. Пришла мне в голову мысль – сходить к Нюре Т. Давно ее не видела, целую неделю, да и вообще давно с ней не разговаривала. В школе последнее время, хотя и сидели вместе, но дела никакого не имели, а как стали ходить на практику, так и вовсе потеряли всякую связь. Она дружит с Зоей, мне же не было никакой возможности иметь с ней дело из-за Наташиной ревности. Ревнива она страшно. Ну, в общем, захотелось мне увидеть старую подругу как-никак, а лучше ее до Наташи у меня не было подруг, а поэтому и нехорошо совсем забывать ее. Конечно, прежнего возобновлять не стоит, но для разнообразия не мешает снова прийти в соприкосновение с прошлым. Решив пойти к ней, я быстро попила чаю и пошла чуть не бегом. Я боялась, что придет Наташа и мне придется тогда не идти к Н. Но этого не случилось. Я благополучно пришла к Нюре. Она была дома, перешивала юбку. Решили пойти погулять. Отправились в сторону Александровского вокзала, прошли на Ленинградское шоссе, посидели там на лавочке и отправились обратно. На эту программу ушло у нас часа полтора. Я думала, что в мое отсутствие приходила ко мне Наташа, но не тут-то было, заупрямилась, видно, дивчина. Ну да ничего, завтра встретимся с таким удовольствием!

Руководительница моя по практике все хлопочет, чтоб меня оставили. Дело как будто устраивается. Хорошо бы хоть немного поработать, а то ведь скверно, ни учебы (о вузе я перестала уже и думать) и ни работы, прямо с тоски умрешь. Ладно, буду надеяться на свою счастливую звезду!

12 июня, среда

Не успела я еще утром проснуться, как вдруг слышу, будит меня мама и говорит: «Вот тебе письмо от Наташи, девочка (Валя, что живет у них) принесла». Я спросонок никак не могла очухаться, глаза не продеру, наконец увидела, что в руках у меня маленький белый конвертик с синими каемочками. С одной стороны большая буква «Т», а с другой костер горящий, символ, так сказать. Удивилась я, конечно, и постаралась поскорее проникнуть в тайну конверта. Прочитала и… обалдела. Для пущей важности приведу все это послание, вот оно:

«Ягодка моя!

Не сердись, что не пришла сегодня, это зависело не от ума, а от чего-то другого. Сегодня счастливейший день!

Часов в 9 – звонок! Посылая кое-кого куда надо, иду открывать. Вдруг вижу… Жак! Обалдела в ту же секунду и поздоровалась довольно неловко: «Ой, Жак, здравствуйте!» Пожала ему руку соответствующим образом. Он пошел в комнату, и только мы стали разговаривать, как дядька позвал его в кабинет. Я в панике: поговорить в квартире с ним невозможно, даже посмотреть на него нельзя, поэтому я взяла Боя, который уже не первый раз является жертвой подобных похождений, и стала ждать. Ждала долго и усердно. Сторожила каждые шаги на лестнице. Через полчаса, может быть больше, я потеряла надежду дождаться его… Вдруг… выходит. Спросила: «Где живете?» – «На Садово-Кудринской. Идем, – говорит, – бульваром». Шли до Страстной, потом он сказал: «Ну, ты, маленькая Наташа, иди лучше домой». Я послушалась. На прощание уцепилась в его руку и не выпускаю. Эх, выдала ему с головой себя. «Зачем смеялся?» – спрашивала. «Просто, – говорит, – так». А ты говоришь. «Брось думать». Эх, как бы не так!

Т.! Я бы на твоем месте позавидовала. Как я рада! Какой хороший Жак!

Н.П.»

Ну как не обалдеть от такого послания?

Охватило меня какое-то волнующее чувство, не зависти, нет, а чего-то другого, обиды какой-то от сознания того, что со мной-то уж ничего подобного не случится. В тот миг, лежа на постели, еще сонная, я еще более укрепилась в мысли, что надо бросать всю любовную чепуху и все переживания сердца. Смутная обида на что-то укрепляла решение. Раздумывать особенно некогда было. Нужно было спешить на практику. Сидя за работой, я все думала: есть ли у меня зависть к Наташиному случаю или нет? Зависти как будто не оказалось, потому что на меня наехало одно из моих многочисленных чувств, при котором я лишь сознаю какую-то тайную обиду, отрекаюсь от всех и углубляюсь в себя.

Вечером Наташа пришла сама, зашла из бани. Я с любопытством смотрела на нее, она как будто смущалась, но все же, хотя и отрывочно, рассказала о Жаке, о чем говорила с ним. Говорили они все о серьезном. Между прочим она спросила его: «Могут ли коммунисты и комсомольцы говорить друг другу «ты»?» Вначале Жак пришел в тупик, но потом сказал, что говорить «ты» малознакомым людям грубо, но при чисто товарищеских отношениях это вполне допускается. Тогда она сказала ему конкретно: «Можно ли мне вас называть на «ты»?» (Ну и Наташа!) Жак ответил: «Конечно, можно».

Настроение у Наташи, наверное, уже спало, потому что она называла весь этот инцидент глупым. Ну, это она, по-моему, говорила неискренне. Наташа побыла у меня недолго. Скоро я проводила ее домой. Мое настроение было сдвинутым, у меня не было обычного подъема духа в присутствии Наташи.

Проводив Н., я пошла к Нюре. Н. я, конечно, не сказала, куда иду, как не сказала и про вчерашнюю прогулку. У Нюры пробыла час, потом она меня проводила до дома. За каким чертом я опять связываюсь с Нюрой? Сама не могу понять. Эх, непостижим человек, сложны его чувства, и трудно их понять.

В пятницу комсомольское собрание в 32-й школе. Пойду понаблюдаю за Наташей и Жаком, авось узрю что-нибудь интересное.

Сегодня видела интересный сон. Будто сижу где-то и разговариваю с Нюрой Т. о каких-то человеческих чувствах. Сидим за низеньким столиком, а напротив сидит Варшавский и слушает нас. Потом вмешивается в разговор и обращается ко мне с какими-то словами. Я лезу через стол и подношу свое лицо близко к его лицу. Что было потом, не помню, только вдруг вижу уже, набралась откуда-то куча наших девчонок и сидим мы все за столом. Варшавский стал вылезать из-за стола и близко коснулся меня. Даже во сне была приятна эта близость. Потом он лег на низенькую скамейку, я села на стуле напротив и очень близко. Я зачем-то все наклонялась к нему, так что лица наши чуть не касались. Потом он вдруг спрашивает мое имя, я сказала. Он говорит: «Таня? Ах, как я люблю это имя!» Эти слова я записала буквально, как слышала их во сне. Около меня будто стояла Зига Верман, услышала она слова Варшавского и говорит: «Эх, Тихомировой бы сказать, она ведь давно влюблена в него!» После этого Зига отошла от меня, я же что-то все молчала, кусала губы и почему-то усмехалась. Дальше ничего не помню, да, наверное, и не было больше ничего.

Сон приятный, но лучше б он не снился, ведь не хочу я снова тосковать о В. В общем, мне утром пришлось испытать искушение. С одной стороны, сон, а с другой – послание Н. о Жаке. Но все же удержалась, хотя и скучнее без этого.

Наташе очень хочется, чтоб я дала ей вот этот дневник. Вначале я хотела дать ей, но потом раздумала, не придется тогда писать искренне. Буду писать пока что для себя, а там будет видно. Прошлогодний дневник еще у нее. У меня же находится ее дневник. Особенного он ничего не представляет, просто внешнее описание событий.

В прошлую субботу у Наташи все уехали, квартира была свободна, и поэтому я забралась к ней на весь вечер. Думали, как узнать адрес Жака. Посмотрели телефонную книгу, отыскали там фамилию Жак С.С., позвонили, кто-то ответил, что Николая Яковлевича нет дома. Но нам и этого было достаточно. От радости мы были на седьмом небе, ведь как-никак адрес узнали. Потом стали раздумывать, с кем он живет и уж ни женат ли он. Последнее предположение приводило нас в ужас. Стали соображать, сколько ему лет. Н. говорит, что он в партии с 1920 года. Выходило, что ему уже лет 28–29. Это показалось нам много. Решили узнать как-нибудь от него, женат он или нет.

На другой день, в воскресенье, я опять была у Н. Позвонила опять туда же. Спрашиваю Н.Я., говорят, такого нет, помер тот, фамилия та, а такого там нет. Это было для нас ударом, всякая надежда узнать адрес Жака потерялась. Решили узнать об этом в школе в понедельник, но ничего не узнали, а у меня, как нарочно, и случился тут переворот в мозгах. У Наташи переворота не предвидится, скорее можно ожидать новой путаницы.

Какая я некрасивая. Иногда мне прямо стыдно становится, хочется спрятать свою рожу.

15 июня, суббота

До обеда сегодня занималась уборкой, теперь свободна. Хотя есть кое-какие дела, но не хочется. Писать хочется. Вчера на практике очень устала, еле до дома дошла. Вечером, как и собиралась, пошла на комсомольское собрание с Наташей. Жак там был. Особенного мне «наблюдать», конечно, не пришлось, потому что я заранее знала, как будет себя вести Н., как вообще все будет. Жак пришел, когда собрание уже началось. Я сидела на крайней парте и повернулась на скрип двери. Увидев Ж., я поспешила отвернуться и почувствовала, что покраснела и смутилась. Этого еще не хватало! Я взглянула на Н. Она старалась сделать равнодушный вид, но все-таки у нее было заметно некоторое смущение. Я не издавала ни единого звука, она тоже, и, кроме того, она старалась не смотреть на Ж. Меня это забавляло. Вообще у меня было хорошее настроение, и поэтому я не могла спокойно сидеть. На нашей парте и на других, где сидели наши девчата, все время шумели, возились. Когда были решены вопросы о будущей работе, Жак стал делать доклад о XVI партконференции. Мы все, кто сидел на этих двух партах, не слушали. Наташа, конечно, старалась напустить на себя спокойно-нейтральный вид и вследствие этого вела себя не так, как всегда на комсомольских собраниях. Это я намотала себе на ус. Она немножко пересолила и уж слишком равнодушничала. Я в этом отношении не очень старалась. Глядела на Ж. сколько хотела, но странно – не чувствовала того, что было раньше. У него очень смешно торчали карманы. Я сказала об этом Н. Она посмотрела и потом пишет что-то вроде того, что не собираюсь ли я на попятный, то есть не собираюсь ли снова страдать о Жаке. Я ответила твердо: «Нет». Потом я заметила, что Ж. выглядит очень старым. Я сказала Н., что ему, наверное, лет 35, она мне – какую-то ересь, которую я не поняла. После доклада Ж. собрание кончилось. Ж. прямо отправился домой. Я думала, что он подойдет к Н., но он и не подумал (вот свинья!). Мне кажется, что Наташе было как-то неудобно. Вследствие этого я старалась не смотреть на нее. В общем, что-то вышло не так. Ж. поговорил с нашими девчатами и ушел. Мы с Наташей тоже пошли домой. О Ж. мы не обмолвились ни одним словом. После, когда мы пришли к Н., она потребовала от меня «резолюции», то есть вывода о моем наблюдении. Но что я могла ей сказать? Ничего, кроме того, что она, по-моему, была немного обижена тем моментом, когда Ж. уходил с собрания. Возможно, что я очень и очень ошибаюсь, но мне так кажется. Конечно, лучше было бы, если бы я ошибалась.

Весь вечер вчера пробыла у Н., в маленькой комнатке, где живет Валя. В. уехала в деревню и оставила Н. послание, где просила ее поливать цветы. Все это послание говорит за то, что В. очень любит Н. В конце написано четверостишие, где В. называет себя вторым Наташиным другом, под первым подразумеваюсь я. Наташа говорит, что ей стыдно перед В., потому что она не может платить ей такой же любовью. Я это вполне понимаю и сочувствую Н.

«Лесозавод» Караваевой я прочитала. Книга понравилась, хотя, в общем-то, нового она мне ничего не дала, все в ней давно знакомое, надоевшее. На что я обратила внимание, так это на ее отношение к интеллигенции. Караваева ее не переносит и всячески осмеивает. В романе у нее два типа людей. Огнев, старый партиец, твердый, сильный, и Бучельский – техник, расхлябанный интеллигент, орущий о чувствах, о человеке, считающий, что все лучшее в человеке жестоко попирается. Огнев и Бучельский не понимают друг друга. Огнев не придает большого значения чувствам, для него главное работа, он прямо говорит, что ему некогда этим заниматься. Бучельский кончает тем, что по своей воле при помощи мышьяка отправляется на тот свет. И правильно делает. С его теорией чувств в наш век далеко не уедешь.

Пока я читала эту книгу, мне казалось, что я похожа на Бучельского. Это вполне вероятно, потому что я тоже ношусь неизвестно для чего с какими-то чувствами, с какой-то неудовлетворенностью, мечтаю о воздушных замках. У меня тоже нет простого и здравого подхода к жизни, обязательно ищу во всем какого-то корня, а когда отыщу, так не знаю, что с ним сделать. В общем и целом, я так же расхлябанна, как и Бучельский.

Когда я несла эту книгу в библиотеку и вспоминала ее содержание, которое было такое же, как и всех остальных теперешних романов, мне пришла в голову мысль, что теперь в литературе существует определенная формула для всех писателей. Все по ней пишут, подставляя в нее лишь различные величины да иногда переставляя члены, отчего формула, конечно, не изменяется. Формула эта, так или иначе, проглядывает во всех теперешних произведениях, и от этого, я чувствую, они скоро мне надоедят. Вся разница, все отличие только и заключается в том, что одни усиливают значение «а», другие значение «в», третьи «с», но в результате-то получается одно.

Скучно это!

16 июня, воскресенье

Ну и денек сегодня выдался, прямо на ять. С утра отправились на слет комсомольских ячеек Краснопресненского района, который был в Петровском парке на стадионе «Динамо». Я говорю «отправились», подразумевая под этим себя и Наташу. Ведь мы с ней неразлучны, и поэтому в дальнейшем я для краткости буду писать просто «мы». Собрались около 32-й школы. Мы пришли в пальто и отчаянно спарились. Во время ожидания во дворе административного отдела (Каретный Ряд) сходили домой и оставили пальто у Н. Шли до Петровского парка с оркестром, в полном порядке. Хорошо! Приятно идти, не то что идешь со школой. Из ячейки некоторые были книгоношами и должны были распространять литературу среди молодежи. Они шли с сумками через плечо и с красной повязкой, на которой было написано желтыми буквами «Госиздат». Литература была большей частью комсомольской, не считая книжек о пятилетке и некоторых других вопросах общеполитического характера.

Пришли на стадион. Снаружи он представляет из себя какое-то немыслимое сооружение. Когда мы ходили с Н. в Покровское и проходили мимо него, то все гадали: что это такое строится? Ни на что нам известное это сооружение похоже не было. Сегодня, завидев его издали, мы опять стали гадать, и оказалось, что это стадион. Внутри он устроен как цирк, только не круглый, а овал. Посредине, где трибуна, просто земля с травою, с трех сторон поднимаются вверх многочисленные каменные ступени, на которых устроены скамьи. По бокам наверху особые трибуны. Народа была пропасть. Пестрые многочисленные толпы, знамена. Вначале были доклады. Говорил Луначарский, потом еще кто-то. Ничего невозможно было разобрать, потому что было два усилителя и один передавал быстрее, другой отставал. В общем, пока были доклады, делать было нечего. Мне уже стало все надоедать. Мы поели, потом пошатались, купили квасу и, наконец, решили смотаться домой, уж очень однообразно все было. Пока мы были внутри помещения, на площадке появился пушбол. Посмотрели несколько минут, надоело. Пошли домой, с нами пошла Шакворетова. Она торговала книгами. Почти все уже продала, осталось немного. Дорогой она предложила книги прохожим, предупреждая, что есть по копейке. Публика в большинстве случаев отнекивалась, некоторые заявляли, что они уже купили. Первым покупателем оказался какой-то красноармеец. Он купил одну книжку за копейку. Для большей успешности Н. предложила пугать граждан предстоящей чисткой. Подходим к одной лавочке, сидит мужчина солидной комплекции. Наверное, бюрократ, решаем мы. Предлагаем копеечную книжку, гражданин усиленно отнекивается. Пускаем в ход «чистку», и вдруг гражданин заявляет: «Меня уже вычистили». Моментально отходим, раз вычистили, то уж никакие книги не помогут. Решаем теперь по-иному предлагать. Прежде надо спросить, не «вычищен» ли уже гражданин, если «вычищен», то нечего и предлагать книги, а если не «вычищен», то спросить, почему не «вычищен», и предложить книгу во избежание чистки. Хохочем отчаянно, но книги от этого все равно не продаются. За все время пути продали всего три или четыре копеечных книжки. Одну книжку купил у нас букинист, торговавший у Тверской Заставы.

У нас с Наташей был пригласительный билет в летний клуб в Самарском переулке. Там сегодня праздник физкультуры. Программа громадная. Вначале мы хотели прямо со стадиона пойти туда, но потом решили зайти ко мне домой. Пробыли дома несколько минут и в пятом часу отправились в Самарский. Пришли туда. Не знали, куда идти. На центральной площадке бегали физкультурники. Нашей целью было найти пруд. На билете было написано, что будет эстрада на воде, а между тем я твердо знала, что здесь нет пруда, потому что зимой, когда ходила сюда на каток, то не видела ничего подобного. Оказывается, пруд этот очень маленький и находится в стороне от центральной площадки, зимой там сугробы лежат. Нашли мы пруд быстро. Уселись против него на лавочке. Вдруг видим, идет мой папа с Валькой и Алексеем. Я сообщила им, что к нам приехали гости из Богородска и что поэтому мама не может пойти сюда гулять. Поахали и решили отправить Алексея домой, а маму вытащить сюда хоть на час. Папа с Ал. пошли домой. Мы с Н. отправились искать открытый театр. Нашли через справочное бюро. В нем ничего не было. Пошли шататься, отыскали читальню и засели там. Взяли читать Богданова «Первую девушку», книга понравилась, и мы ею зачитались. Начинало свежеть, а мы были без пальто. Наведались в открытый театр. Туда пускали публику. Чтобы попасть туда, надо было взять билеты в справочном бюро (конечно, бесплатно), взяли, начало, оказывается, в половине девятого, а когда брали билеты, было только половина восьмого. Пошатались немного и хотели уже уйти домой, как вдруг Валька говорит, что скоро начнется представление на воде. Решили подождать. Пошли на пруд, там уже стала собираться публика. Ждали, ждали, наконец началось. Показывали цирковые номера, порядочную чепуху. До конца ждать не стали и ушли домой. Когда пришли, было уже половина десятого. Я зашла к Наташе за пальто. Наших дома не было. Пошли провожать богородских и, вероятно, зашли в Самарский.

Вчера весь вечер пробыла у Наташи. Вначале занялись делом. Она рисовала, я читала «Анти-Дюринг». Кроме того, она помогала тетушке приготовиться к приему гостей. Но потом с делами покончили, и началось обычное.

19 июня, среда

Какой прекрасный вечер! Сейчас относила Наташе галоши. Она только что заходила ко мне и оставила их, пришлось отнести, а то вдруг завтра дождь и ей не в чем будет идти. Вечер теплый, тихий, прекрасный вечер. Небо еще не совсем темное и голубое-голубое. Луна большая, желто-золотистая, и свет такой мягкий, ласковый. Глянешь в небо, и сразу ощущаешь какую-то тишину, покой, глянешь вниз – шум, грохот, толпы людей. Эх, хорошо бы сейчас очутиться на берегу реки, в высокой траве! Вверху голубое небо, звезды, луна, внизу темно-зеленая трава, свежая, росистая, а прямо перед глазами темная гладь реки. Ах, небо, голубое далекое небо! Гляжу на тебя через окно и мечтаю о широком поле, о реке и… да мало ли о чем! Хорошо бы на пароходе сейчас ехать или хотя бы на поезде, только где-нибудь вдали от города, среди широких долин. Ах, мечты, мечты, где ваша сладость…

23 июня, воскресенье

Я дома одна. Наши все уехали вчера, сегодня ведь Троица. Уехали в Богородск. Звали меня, но я не поехала. Не захотелось, да и жаль было упустить случай, когда никого нет дома, провести день с Наташей. У нее тоже дядя с теткой уехали, так что нам везде свободно. Мои уехали вчера часа в четыре дня, ее позднее вечером. В общем, вчера вечером мы были с ней уже свободны. Решили использовать это и отправиться гулять часов до 12. Отправились по кольцу «А», обошли его за 2 с чем-то часа, а потом пошли домой. Я ночевала у Наташи. Как уснули, и не помню. Утром сегодня проснулись рано и опять уснули. Около семи опять проснулись. Катя уходила в церковь. Решили встать. Нужно было идти за хлебом. Наташа пошла, я осталась у нее. От нечего делать стала рыться у нее на столе и отрыла тетрадь, предназначенную для счетоводства, но занятую вещами более интересными, чем этот снотворный предмет. Стала читать, и оказалось, что это было начало произведения на тему, как две девочки убегают из дома. Тему эта Наташа дала мне, советуя что-нибудь написать. Я начала что– то и посоветовала сделать то же Наташе.

Кроме начала, бы еще кусочек, просто отдельный эпизод, где выводится политрук, названный Яковом, конечно, понятно почему.

10 июля, среда

Давно не писала. Все было некогда. Каждая минута была чем-то занята, да и немудрено, я ведь теперь работаю. Меня все-таки оставили в тресте пока до октября, а там, наверное, совсем. Сейчас положили 50 руб. в месяц. Через два месяца пройду в профсоюз, и тогда обещали прибавить жалованье. В общем, все устраивается как будто ничего, хотя работать страшно не хочется, боюсь, что я погребу себя на статистике, цифры отупляюще действуют на мой ум, я прихожу домой разбитая и усталая, и ясно, что делать ничего не могу. Даже когда я пишу что-нибудь вечером, то сажаю множество ошибок, чего раньше со мной никогда не случалось. В общем, скверно, но и не работать нельзя, кончила школу, чего же делать? Другие и этого не получили, мало ведь кто из наших устроился на работу – 13 человек из 78 окончивших. Как только выяснилось окончательно, что я остаюсь в тресте, я изъявила желание работать в их редколлегии. Конечно, приняли, было уже два собрания, пустые и ненужные, которые, хотя продолжались и долго, но на них лишь читали полученные заметки, страшно неинтересные и глупые. Мне уже пришлось написать заметку на очень бузовую тему. Хотела написать в стихах, но не вышло, накатала фельетонистой прозой. Прошла, конечно, без всяких поправок. Газета скоро выйдет, придется мне еще участвовать в выпуске, делать заголовки и рисовать. Выпускать, наверное, будет не так весело, как в школе, здесь публика все взрослая, один лишь мальчишка лет 18–19, Нежданов Николай, а остальные – дяди. В общем, в тресте скучно, хотя особенно скучать некогда, потому что много работы.

В прошлое воскресенье культкомиссия треста организовала экскурсию за город с бесплатным проездом. Я ездила тоже. Ездили в Хотьково по Ярославской дороге. Сбор был назначен на вокзале в 8 часов утра, вставать поэтому пришлось рано. Мне это было трудно, потому что в субботу я пришла в 12 и поздно легла спать. Пришла я так потому, что совершенно случайно попала в театр. Прихожу вечером к Нюре Т., а она предложила пойти в театр. Так как времени до начала было мало, то стали торопиться, и предупредить домашних мне было некогда. С нами пошла еще одна их жиличка, которая и достала билеты. Билеты были в «Аквариум», в Летний театр на «Пиковую даму». Пришли в театр, заняли свои места, и хотя предполагали, что опоздаем, но, как всегда бывает, пришлось еще ждать. Наконец началось. Вначале никак не могли понять, что нам показывают, на «Пиковую даму» как будто непохоже, и что это именно, не знаем. Наконец я догадалась, что это «Кармен», только после того, как услышала, что цыганку называют этим именем. Поставлена опера была ничего, но мне приходилось в некоторых местах скучать, потому что не люблю оперы, неестественно это, просто кривляние на сцене без всякого признака реальной жизни. До конца оперу прослушать не удалось, потому что времени было много и мне необходимо было спешить домой во избежание домашней катастрофы. Дома, конечно, получила классическую трепку от матери за доставленное ей беспокойство, после чего постаралась улечься спать, помня, что завтра на вокзал. На вокзал пришлось ехать на трамвае, потому что так я не знаю дороги на Комсомольскую площадь. К вокзалу подошла ровно в 8, секунда в секунду и сразу наткнулась на своих. Поезд отходил в 8 ч. 30 м. За несколько минут взяли билеты и перед самым отходом разместились в поезде. От Москвы до Хотьково 59 км, ехали 1,5 часа. На меня это подействовало, конечно, самым дурным образом, укачало меня отчаянно, так что если бы не стояние у открытого окна, то у меня, наверное, вывернулись бы внутренности от тошноты. Одна из наших сотрудниц все-таки не выдержала, и с ней сделалось дурно. А другой сотрудник, желая ей помочь, попал пальцем в дверь, и от сильной боли у него так зашлось сердце, что с ним тоже стало дурно. В общем, неприятные истории.

Приехали и отправились в так называемое Абрамцево, где находится бывшее имение Мамонтова. От станции это километрах в двух. Идти было очень хорошо. Хотя день был ясный, но жары особенной не было, или это зелень так охлаждала, в общем, было очень легко. Местность страшно красивая, природа на редкость богатая, зелень густая, высокая, сочная, прямо на диво. Пришли в Абрамцево. Прежде всего заказали самовар под открытым небом, напились чаю. После чая отправились в музей, находящийся в этом имении. Особенного там ничего нет. Просто рассказывали про его историческое значение. Жил там раньше Аксаков, к нему приезжал Гоголь, или еще к кому, не помню. Показывали комнату, где останавливался Гоголь. Главное же, что там есть, это незначительное собрание картин и рисунков известных художников, бывших в этом имении, – Поленова, Васнецова, Репина. Потом там видели музей кустарных изделий из дерева, разные резные вещи. В общем, производили осмотр всех комнат, из которых каждая имела свою историю. Писать о всех картинах и художниках, которые там упоминались, не могу, потому что ничего в голове не осталось, поскольку для меня все было незнакомо. Единственное, что мне понравилось, это сами комнаты, такие беленькие, светлые, не очень большие и уютные. Вот бы мне одну такую комнату! Прямо рай был бы. А из окна глянешь, не наглядишься, вид прекрасный. Недурно все-таки было писать Аксакову и вдохновляться, сидя в этих комнатах. А вот тут попробуй вдохновиться, когда за окном вместо тенистого парка и соловьиной песни – грязная мостовая и грохот трамвая, а в комнате вместо успокаивающего уюта вечный хаос и непрерывное переругивание домашних. Э-эх… жизнь!

После осмотра музея отправились осматривать церковь. Она оказалась чрезвычайно маленькой. Достопримечательностью ее является старинное резное украшение. После всех древностей отправились гулять в парк. Недалеко от церкви стоит избушка на курьих ножках. Построена она была, вероятно, так, для виду, потому что не видно, чтобы в ней жили, в ней нет ни двери, ни рам, просто соответствующие отверстия. С нами был фотограф, наш же сотрудник. Первый раз мы снялись на врубелевском каменном диване, стоящем при дороге на самом обрыве, потом снимались в избушке, потом еще где-то, не помню, ах да, за чайным столом, вечером, когда пили чай второй раз.

До самого вечера гуляли по парку и за его пределами. Ах, что там за местность, в жизнь свою не видела ничего подобного. На бумаге ведь не опишешь, а очень хочется, чтобы понятно было, что это за местность. Прежде всего, местность дикая. Нет там ни одной деревни, есть лишь несколько дач. Вследствие этого природа нетронутая. Трава высокая, а косить ее никто не собирается, кусты затопили всю местность, а их никто не рубит, не мнет. А сколько там цветов, и каких! Там, кажется, собрано все, что может расти в нашем климате. Главное достоинство местности то, что она неровная. Все время чередуются горы (то есть попросту крутые возвышенности) и долины, причем горы покрыты обязательно лесом, а в долинах пруды или просто некоторая влажность, отчего растительность в них сочная и красивая. Цветов там столько, что когда мы стали их рвать, то у нас глаза разбегались, не знали, на что кинуться. И незабудки, и ромашки, и другие, названия которых не знаю. Набрали по большому букету цветов, я набрала больше всех, и мой букет был красивее всех. Громадный он у меня был отчаянно. Когда я несла его, он оттянул мне всю руку. Дома для него пришлось взять самую большую посуду, которой оказалась большая глиняная банка. До чего же красив был букет! Я без перерыва любовалась им и не могла налюбоваться. Сейчас он уже начал вянуть, но все же не утерял своей прелести. Если бы его нарисовать, получилась бы прекрасная картина.

Приехали обратно в Москву в 10 часов. День прошел хорошо, погода устояла хорошей. Домой с вокзала я отправилась пешком, потому что в поезде меня опять здорово укачало, и трамвай для меня был немыслим, тем более что они брались с боя.

Дома как поела, так моментально и уснула.

Вчера вечер был занят тем, что ходила в школу за свидетельством об окончании, но не получила, не дали, потому что нахожусь на временной работе. Из школы зашла к Нюре Т. У нее сидела Зоя. Посидела у нее, причем брат ее вздумал экзаменовать нас по физике. Отвечала лишь я одна, иногда удачно, а иногда попадала в галошу, хотя вопросы все были простые. Потом отправились гулять. На углу переулка около нас увидели Киселеву. Проболтали с ней минут 40. Она ничего не делает. Думает держать в театральную студию, но еще определенно ничего не решила. Домой я пришла, наверное, в 11, на часы не глядела, но чувствовала, что уже поздно.